Мари и краски

До 35 лет Мари была обыкновенной девушкой.
 
Да, 35 - это уже что-то ближе к "мадам", чем "мадемуазель", но одного взгляда на Мари было бы вам достаточно, чтобы понять, что слово "мадам" к ней совсем не подходит. В ее лице было смешаны детская любознательность и детское же упрямство, женская чувственность и мужская бескомпромиссность. Взрывное сочетание, скажете вы - да, отвечу я, та еще была штучка.

Невысокая, крепкая, с белоснежной гладкой кожей,  с коротким ярко-рыжим ежиком на голове Мари невозможно было не заметить в толпе. Когда вы встречались с ней взглядом, сначала вас приковывал в себе цепкий пытливый взгляд и плотно сжатые губы, потом вы замечали необыкновенно глубокий синий цвет глаз, а когда она начинала говорить, вас завораживал живой, очень женский голос - с переливами и нюансами, как будто речь текла рекой - то бурными порогами, то шаловливыми ручейками.

Итак, до 35 лет Мари была обыкновенной девушкой – работала бухгалтером, ходила на свидания, прекрасно готовила и любила классическую музыку. Половину своей  жизни Мари ощущала смутное томление в районе сердца. Она много чем пробовала заниматься, и даже считала, что нашла свое призвание, но это странное ощущение так и не покидало ее. Мари часто думала, что это томление связано с тем, что ей хотелось завести семью и детей, что это как раз тот кусочек сердца, который пустует в их отсутствие и когда они появятся, он заполнится, и она станет чувствовать себя цельной. Но подходящего мужчины пока не встречалось, и планы по образованию новой ячейки общества откладывались.

И вот, в один прекрасный день, Мари решила сходить на курсы живописи – просто из интереса. Рисовать она не умела, с удовольствием бы поучилась, ей подвернулся купон со скидкой и она подумала, что  рисование – прекрасный способ проведения ее досуга.

Студия, где проходили курсы, находилась в самом центре города, на последнем этаже старинного здания, там было много светлых просторных комнат, заполненных всяческими художественными принадлежностями – краски, кисти, подрамники, холсты, восковые фрукты – все это в огромных количествах и творческом беспорядке валялось в каждом углу.
Мари записалась на курсы акварели, три часа она прилежно училась смешивать разные цвета и  изображать пятна и силуэты. Занятие было милое, но не сказать, чтобы захватывающее. Оживлял его разве что симпатичный преподаватель, когда он подходил к Мари, чтобы подправить ее работу, ее прямо накрывала волна удовольствия. «Какой миленький, но маленький, - думала Мари, - совсем недавно, наверное, он еще был студентом. Эх, где годы мои молодые?». Занятие закончилось, Мари собрала свои кисточки, застегнула сумку и направилась к выходу.

Когда она шла по коридору, ей ужасно захотелось узнать, что находится в других комнатах, все занятия уже закончились, практически все ученики разошлись, было пусто, только пылинки сияли в свете солнца. Мари открыла первую дверь – это был зал рисунка, по углам были расставлены композиции из белых геометрических фигур – шаров, цилиндров, гипсовых масок. Потом она открыла вторую дверь – там, вероятно, занимались витражами или художественным стеклом – краски, куски стекла и какие-то рамы для окон были расставлены по всей комнате. Мари открыла третью дверь. Сначала ей показалось, что в этой небольшой комнате идет ремонт, потом, приглядевшись, она передумала. Мари осторожно вошла в комнату и прошла вглубь. На полу лежал кусок грунтованного холста, он был довольно большой 2 на 3 метра, а вдоль стен стояли пластиковые ведра. Еще в углу стояла деревянная стремянка, на которой лежали малярные кисти. «Странно, - подумала Мари  - может, они стены собираются расписывать?». Она прошла к окну и посмотрела в него – их окна открывался чудесный вид на город. От чего-то Мари стало невыносимо грустно, она почувствовала знакомую тяжесть на сердце. «Надо скорее уходить домой, - подумала Мари, и двинулась к выходу, но по дороге задела одно из ведер.

БАМ! Ведро упало и ярко-красная краска проделала свою огненную дорожку по всему холсту на полу – от одного его угла до другого. «Черт!»  - вскрикнула Мари, она почему-то подумала, что ее сейчас будут ругать, но потом вспомнила, что она уже давно взрослая и умеет решать возникающие вопросы. Тем более, что никто не услышал звука удара.

Мари хотела было смыться – это был бы самый разумный выход,  но красная диагональ на холсте приковала ее внимание. Она смотрела на нее и смотрела, ей не хотелось отводить глаза от красной линии. Эта красная линия была похожа на кровь, на какую-то границу, которую нужно перейти, на дорогу, которую обязательно надо пройти, чтобы  достичь чего-то прекрасного. Мари смотрела и смотрела. Ей начало казаться, что вся ее жизнь, все прожитые 35 лет фокусируются на этой линии, ей начало казаться, что она падает  в эту красную реку крови, что она обязательно должна искупаться в ней. Что-то  очень сильное, глухое и страстное начинало заполнять Мари внутри, что-то первобытное и дикое. Мари закрыла глаза и отдалась своим ощущениям. А когда открыла – начала действовать. Потом, когда  она вспоминала все произошедшее, ей казалось, что она была в каком-то трансе, что она не понимала, что делала. Но также она вспоминала, что  никогда раньше она не чувствовала себя такой счастливой.

Мари открыла ведра  с красками, взяла в руки малярную кисть, где-то в подсознании, наверное, она помнила манеру Джексона Поллока, но в момент, когда она творила, она вообще ни о чем не думала – она чувствовала и жила. Мари разливала краски, брызгала, делала мазки. Ее движения, медленные в начале, постепенно становились все более ловкими и быстрыми, похожими на танец. Она священнодействовала. Она творила.
Она изливала на холст весь свой гнев, всю свою ярость, что копилась годами. Она изливала ту часть своей личности, которая была необузданна и страшна, обнажена и притягательна. Она швыряла  черную, оранжевую  и белую краски на холст, смешивала и прорисовывала линии. Она тяжело дышала и вся вспотела. Она проживала свою жизнь на этом холсте. Через пару часов она закончила.

В окно светил мягкий вечерний свет заката, Мари села на пол, облокотившись на стену. Она смотрела на свое произведение – оно был странное, абстрактное, очень экспрессивное, оно было страстное, оно было прекрасно. Мари рассмеялась себе под нос: «Моя первую картину я назову «Ярость». Она совершенно не представляла, что ей делать. Никогда раньше она не чувствовала  себя такой цельной, настоящей, состоящей из одного голого намерения, как в момент рисования.

«Иди домой, прими ванну – и ложись спать» - прошептал ей на ухо еле слышный голос ее ангела-хранителя. «Ну тебе-то нравится?» - спросила вслух Мари – и ответом ей был довольный смех, который растаял в воздухе.

Мари вышла из студии и поехала домой. Прохожие с удивлением оглядывались ей вслед – она была запачкана красками разных цветов, но ей было все равно.

На следующий день Мари проснулась от телефонного звонка. Такого номера она не знала, быстро вспомнив свои вчерашние приключения, Мари подумала, что, наверное, ей звонят из студии и хотят, чтобы она возместила ущерб. Это действительно звонил вчерашний ее преподаватель, но про разрисованный холст он не сказал ни слова – он звонил, чтобы пригласить Мари попить кофе. Большим сюрпризом для Мари было то, что она согласилась с ним встретиться.

Молодого человека звали Максим и он был младше Мари на 10 лет, у него были кудрявые светлые волосы и озорная улыбка . Он пришел в кафе с маленьким букетом тюльпанов и ужасно волновался. Мари смотрела на Максима и думала,  что  готова ему отдаться прямо здесь, на столике в кафе. Потом тряхнула головой и, подумав еще раз, решила, что постепенно узнавать друг друга тоже будет неплохо – как ни странно, но общение с ним не вызывало у нее ни малейшего раздражения, они говорили на одном языке. Десятилетняя разница никак не сказывалась – разве что Мари было раз в десять веселее, чем на последних свиданиях с мужчинами под 40, которые грузили ее своими проблемами с работой, бывшими женами и алиментами.

Под конец вечера Мари набралась духа и призналась Максиму в своем вчерашнем непотребстве в художественной студии. «Конечно, я все уберу и оплачу стоимость холста и красок», - закончила она. Максим ухмыльнулся, вытащил из кармана куртки связку ключей: «Это от студии. Поедем посмотрим?».

Гонял он как сумасшедший. «О Господи, Максим, а можно помедленнее?» - умоляла его Мари. «Эти 25-летние!» - молча проклинала она все на свете. Конечно, Мари понимала, что он рисуется перед ней удалью, и ей было даже немного приятно от этого, но вздрагивать перед каждым поворотом ей тоже не нравилось.

В студии было пусто – воскресенье был выходным днем, Максим с Мари прошли к комнате, Максим вошел  в нее и включил свет. Мари замешкалась в коридоре – ей было так некомфортно оттого, что художник посмотрит на ее мазню. Ей хотелось зажмурить глаза и оказаться дома под одеялом. Она постояла минуту, успокоила себя, что сейчас собственноручно все уберет и забудет навсегда об этой истории и заглянула в комнату.
Максим стоял над холстом в задумчивости, скрестив руки, безостановочно смотря на нее. «Максим, - позвала Мари, - давай может уже уберемся?». Максим поднял глаза: «Ты понимаешь, что у меня от нее, – он указал пальцем на картину, -   мурашки по коже? Это сильно.» Мари стояла в замешательстве, она не знала, что сказать…

Когда через несколько лет у Мари случилась ее первая выставка в небольшой уютной галерее, ее язык так и не поворачивался говорить кому-то, что она «художница». Ей казалось, что то, чем она занимается, что-то глубоко личное, интимное, ничего общего не имеющее с живописью, рисунком и композицией. Тем не менее, ее муж Максим, который активно помогал ей в продвижении, во всех брошюрах именно так ее и называл.