Non cogito ergo sum

Кризисы идентичности, о которых пишут социологи и философы, связаны с многообразием, плюрализмом, свободой, непринадлежностью человека, как раньше, определенной социальной, культурной и ценностной почве. Отсюда идея раздробленного общества Баумана, других обществоведов, отсюда практики легализация самых экзотических манер в «сытых и свободных» странах. Границы государств - более не границы принадлежности «родине», «отечеству», а вместе с ними посыпались и многие другие границы, а осваивать новые территории всегда нелегко. Но «западом» дело не исчерпывается – в голодных и несвободных странах иррадиируют либеральные ценности, человеку с европейскими претензиями невозможно находиться в дикой стране. Фрустрации ведут к бунтам и эмиграции. Ни то, ни другое, ни третье (простая адаптация) проблем не решают.
Говорить о «человеке» и его самочувствии в этой ситуации – значит выбрать такой уровень абстракции, что он практически пуст – на нем с трудом можно отделить животное от человека. Но обсуждать содержательные вопросы о том, каково сознание обществ, общностей разного рода, отдельного человека – безнадежное дело, слишком подвижные свойства и качества нашего «объекта» исследования.

Как быть?

Мне кажется, и попытаюсь это продемонстрировать, вот что. Сегодня более или менее устойчивые конфигурации у субстанции, которая еще позавчера (если день считать за век) казалась намертво привязанной ко вполне объективным основам и поддавалась фиксированным определениям (например, в теории классового общества, психоанализе, структурной антропологии), а вчера, наоборот, разорвала все свои родовые связи и рассыпалась как конфетти по необозримым пространствам социокультурного пространства. 

Эта субстанция – идеальные, или надындивидуальные содержания сознания, которое проступает и в индивидуальном,  и в интерсубъективном, общественном (групповом, массовом и т.д.) виде. Идеалы, ценностные системы, нормативные кодексы, - в общем, регулятивы, и впрямь не связанные более накрепко со своими «объективными носителями», но зато очень строго предписывающие «человеку» или просто людям, что и как им следует делать. Да, дробление и автономизация жизни общества – реальная тенденция. Но наряду с ней довольно отчетливо проявляется обратная тенденция – мобилизация одинаковости, унификации, равенства.
Но вот как, под влиянием чего, в какие именно фигуры складывается новая панорама идеальных регуляторов – это вопросы, позволяющие хотя бы пытаться говорить в причинно-следственных категориях.

Начнем с очевидных вещей – просвещенная Европа негодует по поводу религиозного экстремизма, в России РПЦ стала политической силой, исламисты встали на путь джихада не только в арабском мире, но и в благополучных странах, псевдонаучные воззрения успешно и прибыльно циркулируют на всех уровнях массовой культуры. Почему? Потому ли, что «проект Просвещения» был на-столько успешно деконструирован, что от него ничего не осталось? Или потому, что вечно зеленое древо жизни стряхнуло с себя скучные плоды науки? Нет, конечно. Думаю, потому что стоять в углу коленками на горохе все же приятнее, чем жить без ясной цели, поддержки сильного, моральной позиции, представлений о добре и зле. А если ты недостаточно «гибок» и «толерантен», то жить еще и с грузом постоянной фрустрации, что ты как существо нравственное и самоцельное растоптан и унижен «поступательным ходом исторического прогресса». Поэтому  идеологический банк срывает тот, кто предлагает монистическую систему идентификации, - ведь  к ней тысячелетиями привыкал «человек», она записана на самые твердые скрижали традиционной культуры. Единобожие и абсолютизм – близнецы-братья. Служить царю, Отечестве и вере – это одно и то же. Контрплюралистическая революция – это защитная реакция традиционализма от угрозы распада. Деконструкции.

И вот картина – тектонические платформы традиционной и плюралистической культур столкнулись. Все летит кувырком, и – постепенно, но и мгновенно тоже - оседает на поверхности в виде очень непривычных, но в геологическом смысле  естественных отложений. Естественными становятся следы катастрофических сдвигов, вызванных в основном искусственными причинами.

Как же выглядит пейзаж после битвы?
Какие амальгамы идеального оказались сверху, на верхнем этаже идеалов?
Как дела обстоят на этаже ценностей?
Можно ли сказать что-либо определенное о нормативных системах, как они пережили «переукладку»?
И самое интересное – как это происходит, какие действуют силы, рычаги и «механизмы» новых(?) конфигураций сознания?
Начинать следует, видимо, с описания.

Посмотрим на пирамиду идеалов.
Наверху – идеал красивой гламурной жизни, неважно каким путем добытой. Деньги – высшая доблесть человека, оправдание всех и всяческих стремлений и поступков. Вообще вопрос «как ты этого добился?» – неприличный вопрос. Соображения добропорядочности, да что там, просто добра – вычеркнуты из списка. Трио «добро – истина – красота» стала предметом издевок «современного передового искусства», достаточно напомнить шедевры молодого пройдохи (имени фамилии даже вспоминать не хочу), продававшего свои экскременты в консервированных баночках – в качестве шедевра перформативного искусства. (В скобках замечу, что мы имеем дело со своего рода «синтезом» высокого и низкого в культуре, что оптимистами может рассматриваться как шаг в сторону демократизации культуры в целом, выевшей свои разделительные границы изнутри, а пессимистами – как очередной шаг к гибели культуры.)
Абсолютная ценность человеческой жизни – это что-то из учебника по истории философии. Все современные герои – убийцы. Герои как виртуальные, так и реальные. Круто – это уважаемо. Тюремная шкала ценностей доминирует в «культуре» (если кино, книги и эстраду все еще считать культурой) и в обиходе.
Справедливость – теперь это самосуд, по закону гор, по закону зоны, по за-кону сословного общества. Недавно стало ясно, что российское правосудие – божественной, точнее говоря – православной природы. Карает богохульников, милует смиренных грешников, дарует блага земные скромным служителям культа. Ничем не лучше судов шариата, обычаев побивать камнями неверных.
Уникальность и неповторимость личности – глупая химера, вместо нее фут-больные фанаты или верноподданнические бюрократы. При любой погоде – начальство знает, что делать, меня не спрашивают.
Достоинство, честь (в том числе мундира, депутата, врача, учителя, полицая…) – даже в школах детям о них не сообщается. Зачем? Ненужные вещи. Известность – пусть даже благодаря пошлейшему ТВ и ловким пройдохам продюсерам поп-культуры – это превращение человека в «звезду». Звезду похабных шоу и безвкусных перформансов.
«Отложенное вознаграждение» - а что это? Чего ждать-то? Нет-нет-нет, мы хотим сегодня! Сейчас и теперь, и побольше! Трудовая этика давно уступила эти-ке потребительской, что само по себе и неплохо – было бы, если бы не понималась так пошло. Освобождение человека от труда обернулось не раем благодати, а наказанием неприкаянности. Практически все усилия попкультуры направлены на то, как бы «поприкольнее оттянуться», на это уходят огромные ресурсы, на это ориентированы мощные институты «производства досуга», или «гламурного» убийства свободного времени.
Добродетель родительства сменилась мифологией демографии. Ценность самореализации превратилась в ценность карьеры. Слово «интимное» значит теперь «сексшоп». Вместо музыки – рэп, вместо живописи – граффити, вместо поэзии – шансон, вместо физкультуры – экстрим. Вся эта суета, вся эта наркотически оживленная панорама говорит только об одном – утрате смысла бесконечных крысиных бегов. Об отсутствии желания его обрести, об отсутствии ощущения его потери. Прекрасных мгновений больше нет, время нет смысла останавливать. Вокруг света можно объехать в три D кинотеатре, эрзац путешествия ничуть не хуже настоящего. Достоверность кино просто ошеломляет - на фильме про убийцу убийца убивает зрителей.
Итак, любимое занятие «современной культуры» - выворачивание себя на изнанку, замена плюсов на минусы, красоты на уродство, добра на зло.
Но при этом сегодня как никогда люди твердо уверены в том, что они все делают правильно, и что так и надо поступать. То ли за счет низкой оценки рефлексии (много думают «ботаники», а все девки – у крутых парней), то ли за счет эффективного идеологического менеджеризма. Иными словами, беспорядок в головах не значит беспорядка в сердцах. Вот в чем проблема – почему так?
Первый ответ – партикулярное ближе и дороже, чем публичное. Что бы там ни пели политики, что бы ни проповедовали попы, мы-то знаем, что и как на самом деле. Все «Они» вруны, и я их слушать не собираюсь. Они варят свою игру, а мы – свою, и правила у нас разные. Но мешать им – опасно, и попадаться им – тоже. Живем втихаря. Никого на виду и на публике не трогаем. Но уж если Они отвернулись – извините.
Второй ответ – массовая культура стала не только знаменем глобализации, но и основным содержанием сознания масс. Массы культурны в том смысле, что сидят в интернете, рулят автомобилем, отдыхают в Турции и носят «фирму». Но эта культурность особого рода – она подражательна, не рефлексивна, не гуманна и не исторична. Стадная мифология сладкой жизни заменила в ней революционный пафос классового сознания, националистический драйв освободительных движений, творческую одержимость и самоуглубленный поиск божественного ду-шевного начала. Иными словами, идеальное содержание массового сознания представляет собой набор жестко фиксированных идентификационных матриц, предлагаемых идеологическим менеджментом и легко схватываемых новым человеческим видом - массовидным индивидом Homo demos. Надо ли говорить, что изготовление этих матриц поставлено на поток и приносит барыши – как денежные, так и политические.
Несмотря на их твердость, переход от одной матрицы к другой разрешен беспрепятственно. Нет никаких угрызений – ни совести, ни внутреннего комфорта цельности, ни достоинства постоянства – при мгновенной смене матрицы с одной на другую и обратно. Вот в чем дело: внутри личности культивируется безразличие к своей цельности, ответственности за свою особенную физиономию, пребывающую более или менее постоянно с течением времени. Скорее всего, это за-слуга рекламы как стиля репрезентации (и к ужасу – восприятия) ценностей – сегодня одно, завтра другое, но всегда нос по ветру и никаких субъективных ностальгических эмоций. Внутренний мир стал похож на внешний – одежду можно сменить, и ничего не случится, сегодня джинсы, завтра – фрак. Так же легко пере-одевается сознание – сегодня я таков, завтра – иной, а послезавтра – еще не знаю. Но никаких особых душевных движений при этом не наблюдается. Прикольно. Клево.
 
Вот теперь о нормах. Благополучная классификация на юридические, моральные, эстетические, бытовые, этнические и т.п. – это уж архаика. Она не релевантна. Не знаю, как там на западе, а у нас нормы теперь подразделяются (и со-ответственно, работают как) на наши и ихние. Общих кодексов нет. Пусек осудили за оскорбление религиозного чувства, оскорбив при этом чувство гражданское. Каждый проезд правительственных кортежей по перекрытым улицам – состав того же самого преступления. Грызлов повинен в смерти пациента скорой помощи, которую его сторожа не пропустили через кордон. Виновен? Нет, повинен, но невиновен. Таких случаев – полно. Власть – это свобода от норм гражданского общества. Гражданское общество – это свобода от прав, защищенных правовыми нормами. Позитивная характеристика - «Он человек порядочный» сменилась сомнительной - «он слишком нормативный».
Нормативные системы никто не отменял. Но они совсем другой природы, хотя и складываются вроде как и раньше – спонтанно, в определенной социаль-ной среде, получают символические и ментальные воплощения, закрепляются механизмами социальной преемственности. Но – все равно другие.  Причем другие потому, что и спонтанность, и социальность, и воплощения, и закрепления – устроены иначе.
Как?
Ну вот спонтанность. Она стала производиться огромными партиями и про-даваться не хуже унификации. Помню, как удивляли нас поначалу магазинчики для хиппи, с поношенным и очень оригинальным тряпьем, совершенно ни на что не похожим. Сейчас их полно, тебе предлагают сотни вариантов твоей собственной оригинальности. Больше того, глянцевые журналы уже позаботились о твоем выборе, сформировали твою «спонтанность» самым невинным образом – смотри, какие образцы спонтанности демонстрируют «специально обученные люди» - звезды шоу-бизнеса. Иными словами, индетерминизм поведения уже разлит по стандартным бутылочкам и продается на каждом углу.
Или социальность. Мне кажется, что в ней доминируют чистые интенции, без конечных адресатов. То есть «человек» испытывает нужду (и демонстрирует ее) в принадлежности к какому-то кругу, но все равно – к какому. Лишь бы записаться. Как раньше сломя голову люди мчались в очередь за «дефицитом», а за каким – неважно. Слегка утрируя, скажу, что перемена социальной ориентации, ролевых наборов стала делом необременительным, облегченным до изумления. Привязанность без обязанностей – хорошая формула для описания теперь уже не только марьяжных отношений. Молодежный пророк В. Цой требовал перемен, но реальные перемены сыграли злую шутку с условиями «социального контракта». Готовность к переменам – это значит их неприятие, поскольку они сулят новые состояния стабильности.
Ну и т.д.
Но почему я вначале говорил о тяге и о механизмах унификации? Потому что в этом калейдоскопе фигур сознания мне видятся новые стеклышки.

Теперь о матрицах: мне кажется интересным посмотреть на них как на кирпичики, из которых складывается ментальный мир человека, по крайней мере его каркас. Матрица - это набор ценностных предикатов и предписаний: поступай так-то и так-то, и тебе обеспечено членство в «нашем кругу». Эти регулятивы – по сути компактные мотивационные системы и системы социального контроля, не под-лежащие ревизии и даже простому анализу со стороны их адресата. Маркировка «хорошее» и «плохое» предписана без всяких предварительных вопросов – по существу, это апелляция к вере, а не к размышлению. Матрица как некое целое выводится за рамки возможной рефлексии и ценностной оценки, вокруг нее высится мысленепробиваемый забор. Внутри этого забора вырабатываются правила игры, - в низкой культуре – простые, в высокой – самые что ни на есть изощренные. Так или иначе, в ней зреют орудия защиты от посягательств извне. Матрицы регламентируют отношения со своей средой, предписывая стандартные реакции на внешние импульсы, облегчая бездумное и безошибочное ответное поведение на любой вызов извне. Поэтому в них есть специальные устройства, следящие за сохранностью каждой матрицы, поддерживающие ее целостность.
 Они не атомарны, так как сложны по составу, окраске, интенсивности и т.д. (В этом их отличие от «культурных эталонов» А.А. Грицанова, Вопр. Соц.теории, том 4.) Скорее, их единство стилистическое – матрица национальной идентичности (как и любая другая) может быть сколь угодно противоречива, архаична, нелепа здесь и сейчас, может не иметь ничего общего ни с историей, ни с культурой, и с реальными интересами, как раньше говорили, и чаяниями людей. Ну и что же? «Мы – Русские, Россия вперед!» объединяет всех - и футбольных фанатов, и домохозяек, выращивающих кактусы, и политиков, и самых принципиальных подпевал любым дуновениям политического ветерка – журналистов. Совершенно ясно, что русские – хорошие, а остальные – понаехали тут. Но вот качество «хорошие» - пусто. Нет никаких требований, условий и даже критериев «хорошести». Побить морду полякам на чемпионате по футболу – хорошо. Отдохнуть культурно на лоне природы, изувечив это лоно отходами отдыха – нормально. Ну, не будем дальше… Главное – причастность, общность, а ее условность, эфемерность категорически отрицается. Как, ты не за наших? Получай!
Иными совами, матрица строит себя так, чтобы ее легко было принять, без дополнительных условий и инструкций. Своего рода аутопоэсис сознания. Но строгость матрицы не означает, что я обязан хранить ей верность. Как только она становится неудобной по каким-то причинам, я могу ее преспокойно сунуть в карман и достать другую. Тот же самый патриотизм в две секунды может превратиться в верноподданнический восторг перед ликом власти, как у «нашистов», или в фундаменталистский ригоризм блюстителей православия. Вот в свободной смене этих казалось бы базовых структур сознания и заключается весь фокус. Почему она стала повсеместной, приемлемой, почему, несмотря на очевидные «негативные последствия», она прижилась в массовом сознании как норма?
Ответ: потому что сломались старые социальные структуры и возникают новые. Но этот ответ тавтологичен. А почему возникает именно то, что возникает? В кризисе ли идентичности тут дело, или в кризисе того, на почве чего вырастает феномен идентичности, то есть в основании эволюций и метаморфоз сознания? Так что, надо вернуться к схеме «бытие определяет сознание»? В каком-то смысле – да, думаю, что да. Только - при условии понимании бытия как полноты разумной и вообще духовной жизни.

Независимость матриц от пространства и времени хорошо видно на приме-ре генерационной преемственности: молодежная (вообще возрастная) субкультура имеет особенность - она простирается шире и дольше, чем рамки поколений. Мы видим седых хиппи, старых байкеров, шестидесятилетних «молодух», - людей, не согласных принять адекватные поведенческие манеры, соответствующие изменившемуся положению вещей. То есть матрица, раз принятая, сохраняется даже в таких карикатурных формах и видах.
Потребность человека отделить себя от других, обозначить свою самость, самобытность, своеобразие, так же естественна и необходима, как и потребность в принадлежности к …, в общности, единстве, отождествлении себя с чем-то или кем-то. Это фундаментальные струны «Я», души, личности – все равно, как называть. (Например, idem и ipse П. Рикера.)
И если с ними происходит что-то необычное и пугающее – значит это симптом тектонических сдвигов на уровне фундаментных оснований самосознания. Не думаю, что изменения целиком зависят от эволюции нейрофизиологической природы – хотя они, говорят, есть и скоро приобретут громадное ускорение за счет вмешательства новых биомедицинских технологий. Большая часть изменений связана скорее с «бытием», то есть социокультурными сдвигами и в том, как из-за них меняется место индивида в сообществе себе подобных.
Еще раз можно убедиться в правоте тривиального вывода: новое приходит с улыбкой, а встречается со слезами.