В книжном магазине

Мои походы в книжный магазин всякий раз заканчиваются одним и тем же…
 Уже на входе – у двери постоянно болтают Хармс и Бажов – я ощущаю на себе недоброжелательные взгляды и понимаю, что лучше было бы убраться на улицу, но в силу неуёмной своей пытливости, я всё-таки прохожу внутрь. Первый зал, зал русской классики, всегда многолюден. Мечется между полок в поисках своего угла Булгаков; Бунин и Ходасевич переругиваются с Гриневским и все трое то и дело заглядывают в окна – ждут женщин; в клетке у окна попугай по кличке Лимон. Он часто кричит «Свободу мне!» или «Свободу Р-россии!» и в унисон ему восторженно кричат о своём пьяные поэты – их столик стоит отдельно... Осторожно иду мимо трёх картёжников – Пушкина, Толстого и Достоевского. (В ногах у них ползает надравшийся Веничка Ерофеев.) Меня так и подмывает подсмотреть чей-нибудь расклад, но я сдерживаюсь, сдерживаюсь потому что знаю – потревожу их, отвлеку от игры и я пропал. Они поднимут такой гомон, что у меня от испуга может случиться сердечный приступ… Я иду мимо Гоголя – Гоголь, поедая сладкую булочку выглядывает из-за стеллажа с книгами. Кажется, он подсматривает в карты Пушкина. За Гоголем, хихикая в руку, следят сразу двое – Ильф и Петров. По лестнице я поднимаюсь на второй этаж, там обычно тусуются зарубежные авторы. Лестницу делят Набоков и Бродский, они берут плату за проход, но со мной даже разговаривать не захотели. Сгорбившись, опустив веки, я прохожу под их презрительными взглядами… Наверху, облокотившись на перила, потягивая виски из походной армейской фляжки, посмеивается Хэм. Он ещё способен стоять на ногах. А вот Фицджеральд и О Генри уже распластались на полу и мне приходится переступать через них, чтобы пройти дальше. Меня всё ещё не замечают, не узнают, но чем глубже я продвигаюсь, тем страшнее мне становится. Одни сумасшедшие вокруг… Сервантес, то смеясь, то плача листает Библию. За плечами у него толпятся Маркес, Кортасар, ещё какие-то авторы, чьи лица мне не знакомы. Здесь же неподалёку разгуливает задумавшийся Данте, а за ним по-лакейски, подражательно прохаживается Мильтон. В углу, под картонной коробкой с прорезью для глаз, притих Кафка, над ним идиотски корчится в петле Акутагава и на всё это с интересом взирает Борхес. За ширмой, отдельно от всех, грустит о времени потраченном впустую Марсель Пруст. Наконец я вижу женщину, кажется это сама Вирджиния Вулф. Наверное, она тоже меня заметила, потому что сейчас же спряталась в туалете, где уже давно охают Захер-Мазох с маркизом де Садом. Иду дальше... Тургенев?! Какими судьбами он-то здесь?.. А, ну конечно! Флобер позвал! Обнимаясь, они идут к братьям Гонкурам. А вот и Джойс… Какая строгая, негнущаяся фигура. И с кем это он разговаривает? Гомер?! О, Господи! Или вернее – о, боги!..
Чья-то нервно дрожащая пясть кладётся мне на плечо. Оборачиваюсь…
- Ты кто? - сдвинув брови, выпятив губу, на меня смотрит Артюр Рембо. Гёте отвлекается от разговора с дьяволом. Шекспир забыв о стихах идёт на меня с кулаками…
- Я... Я - оглядываясь вокруг, я судорожно вспоминаю имена незамеченных мной авторов - Я - Джованни Бо… (Но я уже вижу его рядом с Данте.) Я Джо… Джанни Родари!
- Это кто такой? - недоумевают в толпе - Мы о таком и не слышали… Иди отсюда! Спустить его с лестницы!
Уильям Блейк и Кнут Гамсун крепкими руками подталкивают меня к лестнице. Вмиг протрезвевший Хэм припечатывает меня левым хуком и я падаю у ног Набокова. Тот наносит мне удар уже с правой и я скатываюсь по ступенькам. Потревоженная троица - Пушкин, Толстой, Достоевский ждёт меня внизу. Они буквально допинывают меня до дверей и оставляют там на поругание всяким Пикулям и Херасковым… С потоком смертных, я медленно ползу к дому и сажусь писать свою пошлую прозу.