За трусость и паникёрство - вон!

Я родилась и выросла в большой семье, где было девять человек детей. Мое раннее детство пришлось на годы Великой Отечественной войны. В 1941-42 годах находилась вместе с семьей в эвакуации в татарском городе Чистополе. Я принадлежу к последнему поколению, для которого та война была реальностью.            
 Строками писем из родительского архива я хочу рассказать о трудной судьбе моей тети Клаши, Клавдии Володяевой, маминой младшей сестры.
Я хорошо ее помню. К началу войны тетя была еще совсем молодой. Работала бухгалтером или экономистом, в те годы совсем скромная должность. Небольшого роста, худенькая, всегда аккуратно одета, в берете, который носила набекрень, глубоко надвигая на лоб. Под мышкой сумочка-ридикюль. Уходила она на работу рано, возвращалась поздно. Жила очень размеренно и пунктуально.
Тетя Клаша была немножко горбатой. Горбатенькой, как говорят про таких. Одна лопатка немного выдавалась назад, и одно плечо казалось чуть выше другого. Мама рассказывала, что так было не всегда. В ранней молодости, когда мама уже жила в Москве и вышла замуж за папу, сестра тоже перебралась в столицу. Училась, работала на фабрике, была симпатичной девушкой. Но однажды, выпихнутая из переполненного трамвая, она упала и вскоре у нее начал расти горбик. Постепенно развился костный туберкулез. Мы видели, что она очень страдает, но никогда не слышали ее жалоб. Болела тетя много лет, но это не мешало ей оставаться очень добрым и ласковым человеком. Запомнилось, что она всегда приходила к нам, в семью своей сестры, где было тогда шестеро маленьких детей, с подарками, хотя ей нелегко давалась каждая копейка. Тетя умерла в 1947 году, всего тридцати двух лет от роду.
Но жизнь так устроена, что всё остается: в воспоминаниях, письмах, в памяти людей, даже в самом воздухе. И то, что касается какого-то конкретного человека. И особенно – то, что общественно значимо.
Думаю, именно такой поневоле была история моей тети, очень простого и скромного человека, на чьей судьбе сильно отразились горькие  обстоятельства жизни, характерные для периода войны. И не только войны –  в те страшные годы лишь рельефнее ощущались некоторые характерные для жизни страны явления.
 В Москве тетя Клаша, Клавдия Алексеевна Володяева, жила вместе с матерью в маленькой подвальной комнате дома в Трубниковском переулке. Года за три до начала войны она вышла замуж. В июне 1941 года ее муж Пётр был мобилизован на фронт. Клаше в то время было двадцать шесть лет, Петру ненамного больше. Я не помню его лично, непосредственно, но очень хорошо его помнит что-то далекое, глубинное во мне. Словосочетание «дядя Петя» принадлежит к числу самых родных для меня.
             Когда нашу семью отправили в эвакуацию, тетя с бабушкой оставались в Москве.
Жизнь, между тем, никого не баловала, всем доставалось. Вот открытка тети Клаши нашей маме, уже от 31 августа 41 года, посланная в Чистополь:
«Добрый день, дорогие мои Маруся и все деточки! Скоро месяц, как я от вас ничего не получаю, и это незнание выводит меня из  равновесия. Мама плохо себя чувствует и я отправила ее в Нарышкино (деревня на Рязанщине, родина моей мамы и ее родных. – А.Б.). Сильно расстраивается и без конца плачет, здоровье ее стало гораздо хуже, очень болят ноги. С продуктами там плохо. У меня за нее все сердце выболело. Беспокоюсь и за Петю, не знаю, где он, что с ним, ничего не знаю, он не пишет. Что делать с мамой: взять ли ее снова в Москву или пусть будет в деревне? Просит, чтобы я ее забрала. Марусенька, так грустно и тяжело, никого из близких не осталось рядом. Как вы все будете с приближением холодного времени? Ну, вот пока и всё. Пишите. Целую вас всех. Клаша»

Еще письмо тети Клаши, от 3.Х.41 года:
«Дорогие мои Маруся и детки! Как мы о вас беспокоимся! И все время думаем чем-нибудь помочь вам отсюда. Я знаю, Маруся, тебе очень тяжело с четырьмя детьми одной, да к тому же они все больны. Но, дорогая моя, крепи себя и делай всё для здоровья детей. Ты прекрасно знаешь: я всегда помогу тебе чем могу. Как хочется быть всем вместе и забыть о войне. Хорошо, что вас здесь сейчас нет. И все же весьма сложный вопрос, прямо не знаешь, как и где лучше. Петя на Дальнем Востоке. Что он и как? Мы все о вас очень соскучились. До свидания. Целую вас всех. Клаша. Привет от бабушки Арины».

«Дорогие мои! Моя милая Маруся! – пишет маме в Чистополь сестра Клаша 15 октября 1941 г. – Какое счастье, что мама уехала к вам в Чистополь. Как мне хотелось бы увидеть вас, хотя бы на один часок. Милая, я прошу тебя, напиши и Пете. Он  страшно беспокоится за меня и за маму. Москва сейчас сильно погрознела, посуровела. Люди стараются сделать всё, чтобы дать отпор заклятому врагу. Я пока сижу в Москве. Если надо будет и можно, уеду куда-нибудь. Будем надеяться, что еще встретимся в этой жизни. С приветом. Клаша»

События войны в этот период развивались стремительно.
«Дорогие мои! – пишет нам тётя. - 17 октября совершилась большая трагедия. Пришлось покинуть Москву. Уехали несколько человек из нашей артели, почти в неопределенном направлении. И вот уже четыре дня  «путешествуем» по необъятной нашей родине. Всего нас семнадцать человек. Едем на грузовой машине, проехали 260 км. Дорогие мои, как тяжело было покидать родное гнездо, в котором прожили больше десяти лет. Будто вырвали из груди сердце. Получили расчет, п.ч. наша артель ликвидировалась. Вообще враг старается прорваться к Москве во что бы то ни стало. Писать вам буду и по дороге, и оттуда, где остановлюсь. Мама пусть не беспокоится. Целую всех. Клаша».

К 15 ноября 1941 г. Клавдия добралась до города Чкалова, нынешнего Оренбурга. Ее следующая открытка – оттуда.
«Здравствуйте, мои дорогие! Как хочется получить от вас хотя бы маленькую весточку о вашем житие-бытие. Больше всего меня угнетает незнание о вас и о Пете. Я же сейчас живу в мытарствах. Нахожусь пока в г.Чкалове. Остановлюсь ли здесь или уеду, не знаю. Но прежде чем ехать куда-либо, хочу дождаться от вас телеграммы или письма. Может быть, будут какие-нибудь вести и от Петра. Тоска невыносимая. Всю душу раздирает. Хочется быть всем вместе и жить как-то заодно – мне кажется, все трудности тогда было бы легче переносить. Путь мой был очень трудный и мучительный. Ехали 26 дней. Страшно устали в дороге. Доехали до Чкалова. Думали отдохнуть, а получилось так, что ночевать почти негде. Но кое-как пока временно остановились. И не хочу двигаться никуда, пока не получу вестей от вас. Цены здесь на все продукты баснословные.  Картошка по 8 р. кг, масло 115 р. кг и т.д.
Ну пока до свидания. Целую всех. Клава. Напишите, как ехать к вам».

Той же датой, 15-м ноября 1941 года, помечено и письмо Петра жене Клавдии. Оно написано красивым четким почерком. В мирной жизни Пётр Болгов был школьным учителем.
«Привет и долгожданное здравствуйте, милые мама и Клава!
С некоторых пор я нахожусь совсем близко к вам – в том  районе, где с 1 марта по 1 июня этого года был на переподготовке. Места знакомые, отчасти и близкие к Москве. Ехал, Канюша (так он называл жену Клашу. - А.Б.), через твою родину, через Каширу, Михайлов. На Ленинской ж.д. я уже мечтал встретить Москву и вас, но поезд свернул в сторону от Москвы. Доехал лишь до Воскресенска.
Писать о себе могу только одно: я в действующей армии на Тульском направлении. Уже несколько раз был под обстрелом и бил сам вместе со всеми бойцами этих человеко-животных гадов.
Настроение хорошее: бить будем и впредь всех до единого захватчика. Каких бы жертв это ни стоило, но мы победим.
Беспокоит меня вопрос вашей жизни: живы ли, где вы, есть ли у вас деньги для жизни, возможно ли что-либо купить за деньги в условиях столицы. Как бы я желал знать, получили ли вы от меня 800 рб. в двух переводах – 500 и 300 рб. На этих днях (если всё будет благополучно) получу еще денег и пошлю их, Каня, вам, т.к. мне они абсолютно не нужны. Правда, если представится возможным это сделать. Меня интересуют такие вопросы, кроме указанных выше: работаешь ли ты, Каня, где и что за работа или ты с ликвидацией артели «Комбинвод» больше не работаешь. Второе: мама с тобой и какое ее самочувствие, здоровье? Пишет ли тебе кто из моих родных, как их самочувствие и живы ли братья? Адреса их сообщи, если знаешь. Правда, расписывать времени мало, да и нечего, но возможно напишу. Отцу, конечно, напишу быстро при первой же возможности, ну а братьям потом.
Гитлеровцы начали проповедовать лозунг: «Бей коммунистов и артиллеристов». Но не побить им ни тех, ни других, не сломить великой народной силы советских людей.
Всё, Каня. Привет всем и крепко-крепко целую вас. Ваш Пётр».

«Дорогой мой, очень давно нет от тебя писем и я очень беспокоюсь, - пишет тетя Клаша мужу в начале января 1942 года. – Сейчас в связи с отъездом из Москвы мне особенно хотелось бы почувствовать поддержку в твоих письмах. Может быть, ты обиделся на меня и потому перестал писать? Не хотелось бы мне думать, что это так. Ужасно, что нет-нет да кольнёт мысль: а вдруг что-нибудь случилось?»

Видимо, она тут же обратилась в Главное управление формирования и укомплектования войск Красной Армии. Вот официальный ответ оттуда.

«Гр. Володяевой К.А.
На Ваше письмо сообщаю, что сведений о местонахождении Болгова Петра Семеновича в настоящее время не имеется. В списках убитых, умерших от ран и пропавших без вести он не значится.
                Пом. Начальника Отдела учета персональных потерь (Подпись)».

15 января 1942 г., почти одновременно с тем, когда писала мужу последнее письмо, она получила письмо, но не официальное, частное, от жителя Тульской области Кузькина Ивана Фроловича, в котором он сообщал, что ее муж Петр был ранен в конце ноября и спустя две недели скончался от ран.
Тетя тут же обратилась с письмом к Старшему инспектору ВОСО Южурал военному интенданту 3 ранга:

«В связи со сложившимися обстоятельствами прошу разрешить обл. военкомату выдать мне железнодорожный билет на проезд в Тульскую область. Я получила письмо от железнодорожника Кузькина, он извещает меня о смерти моего мужа Болгова Петра Семеновича, который был похоронен им 4 декабря 1941 г. Муж мой после ранения лежал у него больным 12 дней. В своем письме этот железнодорожник просит меня приехать и подробно рассказать о муже. Это очень хочется сделать, поговорив с ним о всех его  разговорах с мужем, для меня это очень дорого в жизни. И еще взять у него документы мужа и вещи».

Очевидно, тетя написала и железнодорожнику – в ответ на его извещение, отсюда и следующее его подробное письмо от 3 марта 1942 г.

«Клавдия Алексеевна, ваше письмо получил 2.Ш-42 г. Понятно, что вас интересует всё про смерть Петра Семеновича. Он был ранен 20 ноября 41 г. и приполз к моей квартире 23 ноября в 11 часов 15 минут ночи, где был обнаружен женщинами из нашей казармы, так как у нас было очередное дежурство ввиду военного времени. Когда я вышел к нему и спросил, что он за человек и откуда, он ответил: «Я с поля боя и раненный». И просил куда-нибудь спрятать его от немецких оккупантов. Я решил взять его в свою квартиру. Хотя и жуткое было положение, но решил: все равно, будь что будет. Тогда я его раздел, накормил и перевязал ему рану. Он стал жаловаться на ноги. Мы через большую силу разули его и увидели, что у него были обморожены обе ступни. Я оказал ему помощь чем мог, растирал гусиным салом, но было бесполезно. Он всё думал уйти в сторону Красной Армии, но уже идти было некуда. Никаких врачей не было и некуда было отправить его на лечение ввиду проклятых оккупантов, так как у нас с 20.Х1 и по 13.ХП продолжались сильные бои. Клавдия Алексеевна, вы пишете, не оставил ли он писем и документы. Он приполз в чем был одет, про документы мы не разговаривали. Он сказал, что был у него паспорт, он был вынужден его выбросить, чтобы не попал в руки врага. И даже попросил, у него был чуб, чтоб я его остриг. Так мы и сделали ввиду того, что к командному составу враги относятся со зверской расправой. Клавдия Алексеевна, мы сумели это дело замаскировать, но не сумели отвести его от смерти.
Я считаю, что Петр Семенович выдержанный человек, у него было крепкое сердце. За два дня до смерти он заговаривался и чудилось ему, что как будто Клавдия приехала к нему, и просил мою жену, чтоб встрела бы она вас после его смерти и отступления проклятых немцев. Ко мне приходили, спрашивали, чей он и откуда, и в чем пришел, не было ли оружия. Оружие он тоже бросил, как и все имеющиеся вещи. И отобрали у меня его шинель и фуфайку. Клавдия Алексеевна, не откажи в просьбе, вышли его фоткарточку и свою, буду ждать. И посылаю вам от Петра Семеныча пламенный привет как от павшего в том бою за родину. Клавдия, он у меня похоронен около моей квартиры, где можно легко его увидеть, только нужно до половодья и не допускать теплое время. Клавдия, расстояние оттули 20 км. в сторону Узловой, слезать наоборот станция Новые Присады, и пойдёшь 4 км пешком. Клавдия, как получите письмо, пиши, приедете ли точно иль нет, я буду беречь Петра от половодья.
                Кузькин Иван Фролович».
          
«Тяжело представить, что нет больше среди нас Пети-богатыря, - пишет моя мама сестре. - В самом расцвете сил и молодости перестало биться сердце бойца. Слезы душат, и появляется нечеловеческая злость. Хочется мстить, мстить и мстить. Виля (мой старший брат. – А.Б.) безумно тяжело переживает. Он очень любил Петра. Когда он узнал о его гибели,  он зарыдал и сквозь слезы сказал: «Жалко, что мне десять лет. Было бы пятнадцать или шестнадцать – ушел бы добровольцем на фронт». Ну, пока и всё. С сердечным приветом
                Маруся и вся моя семья.  6 марта 1942 г., Чистополь».

Тети-Клашина открытка от 10.Ш.42 г.:
«Мои дорогие, получила от вас открытку и Вилино письмо. Мне было гораздо легче, я не так одиноко себя почувствовала. Теперь имею представление о вашей жизни. Ни на минуту не покидает мысль переехать к вам. Но не знаю, лучше в Москву или в Чистополь. Очень мне жаль Петю и никак не хочу верить, что больше никогда не увижу его. Он все время у меня перед глазами – живой или в предсмертных страданиях, среди чужих людей. Как тяжело ему было! Он очень ждал меня, но увы... Даже умирая, не знал, где я и жива ли. Маруся, милая, успокой маму, пусть она не очень плачет о Пете. Что же делать! Хочется только одного: собраться вместе. Кое-что уже предпринимаю.
В своих письмах Петя был  полон тревоги за нас всех, всё спрашивал, где мы и живы ли. Всё просил: будьте спокойнее, победим безусловно мы. Как ему все время хотелось жить. Всегда только и писал: я не хочу такого гадкого конца. Все время собирался уйти в сторону Красной Армии. Но сердце не выдержало ран и болей. Как пишет человек, который его пытался спасти, гроб с Петей и сейчас находится в яме.  Если я приеду до талой воды, смогу увидеть Петю. Но проехать мне туда очень сложно, идут же бои. Буду пробиваться к вам. В Москву мне одной, без семьи ехать не хочется.  Как только поплывут пароходы, так буду хлопотать проехать к вам. Пишите чаще и больше, мои дорогие».

Письмо-треугольничек от Клаши.
«Дорогие мои! Отношу ваше молчание за счет начавшейся распутицы. Каждый  день все ближе мой приезд к вам. Скорей бы уж быть вместе. Скучаю о вас всех. Часто даже вижу вас всех во сне. Как вы обеспечены? Есть ли у вас продукты? Как с керосином, с топливом? Как себя чувствует мама? Из письма подруги знаю, что продукты в Москве очень дорогие. Картошка бывает изредка, 40 руб. килограмм, да еще очереди. Кружка молока 30 рублей. И т.д. Хлеба без карточек нигде и ни за какие деньги  не найти. Нет света и воды. Так что очень трудно. Обо мне не беспокойтесь. Война закалила меня. Всегда думаю о вас. Живите дружно и мирно, берегите друг друга. Маруся, родная моя, будь героем, вдохновляй всех, переносите всё мужественно. Получила два письма от родителей Пети. Как они расстроены, плачут и плачут. Очень просят меня приехать, пожить с ними, успокоить маму. Не знаю, как это осуществить. Пишите, родные мои, дорогие. Клаша. 18.1У-42 г.».

Тетя Клаша всё не едет в Чистополь. И вот ее письмо. Очень важное, грустное и даже... страшноватое.
«Мои дорогие! Сколько было мучительных дней в ожидании от вас весточки. Сейчас в силу сложившихся обстоятельств я, наверное, на пару месяцев задержусь в Чкалове. Жизнь преподносит мне всё новые сюрпризы. 24 мая получила письмо из Москвы, в котором они извещают, что меня исключили из партии ЗА ТРУСОСТЬ И ПАНИКЁРСТВО. Это за то, что 17 октября прошлого года я выехала из Москвы. Подумать только! Если бы я осталась в Москве со своим здоровьем, то я бы наверняка давно подохла, как крыса. Люди решили вопрос заочно. А ведь они очень хорошо знают о моем здоровье. Обжалую это дело в МК (Московский Комитет партии. – А.Б.). Не знаю, будут ли разбирать заочно. Если нет, то придется хлопотать о поездке в Москву. Сейчас этого не хотелось бы да и очень трудно. Понимаю, что эта история вымотает у меня много нервов и сил. Только и живу мыслью встретиться с вами и быть вместе, но пока это отодвигается. Вас, Маруся и мама, я прошу: не беспокойтесь обо мне, не расстраивайтесь. Клавдия. 28 мая 42 г.».

Здесь хочется остановиться, подумать, сопоставить ряд обстоятельств и фактов.
Итак, тетю исключили из партии. Сегодня это может показаться смешным и нелепым, особенно молодым людям. Кто-то скажет: «Подумаешь!» Кто-то еще – что это чуть ли не почетно. С позиций сегодняшнего дня.
 А тогда всё ведь было совершенно иначе. Исключение из партии, особенно в период войны, считалось серьезнейшим и самым позорным из всех возможных наказаний. Ничего себе формулировочка – за трусость и паникёрство. Тетя уезжала из Москвы в очень страшный период, когда всерьез опасались вторжения фашистской армии. Известно, что самым  тяжелым днем стало 16 октября 1941 г., когда из Москвы выехало почти всё советское правительство. И никто никого не обвинил ни в трусости, ни в паникёрстве. А молодая женщина, одинокая, больная костным туберкулезом, потерявшая на войне мужа, почти безработная, - трусиха и паникерша. Подлость этого исключения из партии не укладывается в голове! Уж не для отвода ли глаз от побега правительства, которое, как теперь постоянно говорят по телевидению и пишут в печати, в тот день предало свой народ, нужно было наказывать таких людей, как моя тетя? Когда я думаю об этом, меня берет оторопь. И становится очень стыдно за то, что такие вещи были возможны и считались справедливыми...
Тетю потом восстановили в партии, но сколько унижений, мытарств и переживаний принесло ей то событие! Сколько позора и горечи!.. Эти обстоятельства  вызывают чувство глубокой скорби и возмущение.

Письмо железнодорожника И.Кузькина тете Клаше от 14.У1.42 г.
«Добрый день, Клавдия Алексеевна, письмо ваше и фоткарточку получил, за что я вас благодарю. С вашей карточкой жена ходила на могилу Петра Семеновича и передала ему от вас  привет. На могиле Петра Семеновича расцветает малина, которую посадили мои детишки Люба и Тоня, они каждый день убирают ее цветами. Моя жена передает вам привет совместно с детками. Я охотно получаю от вас письма и читаю их на могиле Петра Семеновича. Узнал ваш адрес в гор. Чкалове, туда и пишу.
Жду ответа, что письмо получено. И.Кузькин».

Письмо тети Клаши в Чистополь от 10.УП.42 г.
«Здравствуйте, мои дорогие! Как давно я вам не писала. Не покидая своей заветной думы переехать к вам, все больше и больше хочется поскорее сделать это. Но всегда упираешься в гору препятствий, которую трудно преодолеть. Как вам известно, сейчас люди едут по пропускам, а для того чтобы получить пропуск, мне надо иметь вызов от вас, что я еду к своей семье, сестре и матери и мне разрешен въезд в г.Чистополь Татреспублики. Постарайтесь быстрее выслать его мне. Хочется поскорее быть с вами».

Из тети-Клашиной открытки в Чистополь конца августа 1942 г:
«Дорогие мои! Мамочка, милая Маруся! Знаю, что вы всю свою душу истерзали из-за меня. Я это чувствую. Но что делать? Вот, казалось, развязка с моим отъездом уже близко, но здесь понадобилась формальность, справка о том, что я больна. Пошла в диспансер, врач бездушный формалист, затеял все исследования, хотя в карточке всё записано. А время идет и идет. Только 8-го пойду за ответом. Не знаю еще, может быть, и признает здоровой (это при диагностированном и развивавшемся костном туберкулезе! – А.Б.). Тогда дело осложнится. Но я решила преодолеть любые трудности».

Тети-Клашина телеграмма от 12.1Х-42 г.:
«Пропуск получила выезде сообщу целую Клава».

Тети-Клашина открытка дяде в Москву – для передачи нашему папе.
«Добрый день, Сема, дядя и тетя! Наконец я достигла Чистополя: 29 сентября, в 9 час. вечера причалили к берегу. Ночь была страшно темной, в городе абсолютная темнота. И я не знала, куда двинуться. Вещи в камеру хранения не принимают. Только после долгих уговоров вещи в камеру взяли, и я направилась в город. С трудом отыскала дом. Стучу своим, они меня не пускают: я так неожиданно для всех приехала, скорее, чем моя телеграмма. Потом разобрались, что это я...»

В крохотной ледяной комнатке о семи квадратных метрах, где уже ютились шесть человек, четверо из которых - дети, нашлось место и для родной души, Клавдии. И было это для нее единственным теплым местом на земле, согревшим ее любовью родных.