Ежеквартальный Миф. Часть1

Всё дело в том, что примерно раз в три месяца, в среднем, конечно, мне снятся жуткие сны. И я кричу. Жутко кричу. Как будто меня пытают. Это странно - я ведь не участвовал ни в каких военных конфликтах, не сидел в тюрьме (слава Всевышнему!), да и вообще, человек довольно мирной профессии. Вы скажете – «Да, сейчас все переживают стрессы», но эти сновидения никак не связаны с моей реально-дневной жизнью, в которой я могу быть счастливым, или наоборот, переживать какие-то неприятности. Меня мучают странные сны, во время которых, заснув, я вижу другие сны с загадочными персонажами, которые кружат вокруг меня бесконечным хороводом, путаются между собой, накладываясь, друг на друга, как слои лазаньи. Вообще, такое впечатление, что как будто бы я пишу свой миф.

  Однажды мне приснилось, что я, работая в какой-то конторе эпохи социализма с «человечьим ликом», сижу во время обеденного перерыва почему-то в школьном классе с такими же недотёпами как и я, и слушаю передачу типа «В рабочий полдень». Знакомый до боли голос приятным мужским баритоном и с «выражением» (явно переживая произносимое) далдычит:
«Мифотворчество. Познание мира… Тяжкий труд поколений, озадаченных неразрешимыми загадками. Попытки объяснить этот мир и Себя в этом мире (или мир в себе) только с помощью эмоций и чувств ушли в прошлое. Человечество всегда пыталось объяснить мир, или исключительно с помощью своих чувств и ощущений на ранних этапах своей эволюции, или только используя рациональный подход, начиная с эпохи Просвещения. Подвергая осмеянию весь онтологический опыт предыдущих поколений, ведущие мыслители-рационалисты выработали свой порядок миропонимания, который вызывающе доминировал вплоть до конца ХХ века. Тщетное рвение в обретении  истины с лейблом “ratio” завело в тупик материалистического мракобесия. Духовный кризис стал подводить к простому и очевидному выводу – познавать мир можно, используя разные методики. Это так просто. Глупо пытаться получать удовольствие от оперы, заткнув уши, или наоборот зажмурив глаза. Оценить этот жанр по силам лишь тем,  кто слышит и видит». Сильно захотелось в туалет. Я поднял, как в школе, руку и голос из радио, недовольно полюбопытствовал:
 - Ну что ещё?! - сразу сделавшись неприятным и раздражительным.
 - Можно выйти, - вежливо спросил я, намекая на ограниченные возможности своего мочевого пузыря и странную тему его выступления. И только тут я заметил, что в самом тёмном углу класса сидит мальчик, очень хрупкой конституции в одежде бойскаута, и именно ему принадлежит это «приятно-неприятный» баритон, и именно он является как бы нашим начальством. После моего вопроса, он сделал вид, что ничего не расслышал и уверенно продолжал всё с той же располагающей интонацией:
- Перейдем к сути. Дося очень странно относится к моим рукам, точнее к ладоням. Порой мне кажется, что она более серьезно воспринимает их, нежели меня,- уже как-то совсем интимно, по домашнему, совсем забыв, что он не один в классе, продолжил «бойскаут». Меня начало бесить, что мои столь сокровенные переживания выбалтывает этот нахальный юнец. Я опять попытался перебить его, подняв руку и выказывая бешеное желание задать ему вопрос. Не замечая, меня он продолжал;
- Когда она забирается ко мне на грудь, а делает она это ежевечерне, тщательно обнюхивая мои губы и нос, она тут же переключает все свое внимание на мои ладони, вяло, лизнув и обнюхав их.
- Надеюсь, вы не об интимных отношениях со своей партнёршей, - решил употребить он проверенный приём циничного юмора на грани «фола». Может после это он заорёт на меня, или сменит, в конце концов, тему. Но нет, куда там… Он невозмутимо бубнил:
- Пытаясь добиться от неё ответной реакции, то есть вступить в контакт, я с удовольствием устраиваю ей маленький спектакль, показывая разные замысловатые фигуры с помощью пальцев. Она неотрывно следит за траекторией движения моих рук, как неофит, впервые посетивший заседание тайной масонской ложи. 
Я пытаюсь сопровождать своё действо философическими умозаключениями, оригинальными комментариями, но тщетно… Иногда, она даже склоняет набок свою милую и маленькую головку, как бы сочувствуя моей «беде», или  «душевному недугу». Она отворачивается от моего лица и смотрит только на руки.
- Бестолочь тёмная!- хочется крикнуть ей. Руки для нее важнее, видишь ли, чем мои слова, мимика моего лица. То ли от того, что я был малоубедителен, а может быть, ещё по какой-то мне неведомой причине, но мы так и не нашли общего языка. Стоит мне спрятать ладони, как опять все её внимание устремляется к моему лицу.
 Как правило, этот сеанс общения длится не более 10-15 минут. Затем она, как после спектакля, без захода в буфет и гардероб, лениво перебирается в ноги и, благополучно засыпает. Прямо таки светская жизнь. Я суетливо жду аплодисментов и «бельэтажного»  «Браво-о!». Может она полагает, что мои руки это совсем другое существо, независимое и более интересное, не умеющее так изощренно врать, как дети до пяти лет. Все может быть. Я никогда не узнаю истинных её переживаний, хотя, сознаюсь честно, многое бы отдал, что бы понять, о чем она думает в эти мгновения. Может она рождает свой Миф – Животный Миф об окружающем мире, который, быть может, ближе к истине, чем все человеческие потуги миропонимания.
Странно, Дося - это моя кошка -  почему он, этот нахальный бойскаут, о ней рассказывает, как о своей? Я решил полюбопытствовать у него, на каком основании он экспроприировал мои воспоминания о Досе? Вместо каких-либо вежливых извинений, или оправданий, он уверенно продолжал свою наглую кражу:
- Вспоминаю свое детство - где-то, видимо, с двух, или с трёх лет. Я стою на коленях в коляске, навалившись грудью на спинку этого «прогулочного монстра». Возможно, со мной гуляет отец. Я помню это место. Мы гуляем по аллее около роддома, в котором я какое-то время тому назад появился на свет. Все очень торжественно тихо и сказочно красиво. Почти как во сне. Все усыпано желто-красной листвой в отчаянном припадке «бабьего лета». Эти осколки увядающей красоты, замысловато кружась и танцуя, тихо падают на неровную дорогу, на коляску, меня, моего отца...
Тут я заметил, что мы совершенно одни в классе. Прослушав его, мне кажется, что я все это действительно вспомнил. И я почему-то уверен, что в тот день у роддома я лишился своего брата.
С этого дня, возможно, я стал творить свой миф. Мы, каждый по–своему, переживали у грязных окон роддома эти судьбоносные испытания. Я предавался печали и наслаждался тем, чем не сможет уже насладиться мой брат. Отец же, нервно возил мое маленькое трясущееся от асфальтовых неровностей тело, по осенней листве, ужасно громыхая неуклюжим железом огромной, как карликовый танк - прогулочной коляски 60-х годов. Несмотря на признанное всеми очарования осени, я её боюсь, трагически осознавая банальность подобного мироощущения. Осенью же всегда заползают мысли о дряхлой старости, предваряющей смертельную зиму. У каждого свой Миф.

Переживаемый сон №ххх
«В принципе, можно легко определить след прошедшего Пана», - самоуверенно заявил всё тот же хрупкий юный следопыт, сидя на корточках и разглядывая замысловатые следы на влажном песке. Я внимательно, если не с благоговением, слушал его быструю речь.
- Вот два копыта, а это неуверенная прерывающаяся линия – след хвоста, которым он иногда помахивал, двигаясь вдоль берега этой речушки. Объясняя, он смешно разводил руками, как старательный школяр младших классов на экзамене. Я кивал, делая вид, что сотни раз слышал от очевидцев рассказы о Пане.
Раздувая широкие ноздри и делая страшные глаза навыкат, - продолжал мой провожатый, - он гонял здесь хорошеньких нимф. Видимо так. 
Он на минуту задумался, видимо, не до конца понимая, зачем это в принципе нужно делать, или, как будто сам засомневался в только что сказанном. Собственно, эта информация поверхностна, если не сказать банальна. Наверное, это его и смутило. Пытаясь снять с него груз смущения, я решил, уловив ритм его речи, продолжить также бодро:
-  Я знаете ли, тоже… В детстве… Я запнулся и ни с того ни с сего, вдруг выпалил, - А вообще-то, у Пана хвоста не было. У него были копыта, рога и длинная борода, с которыми он благополучно и родился, чем страшно напугал свою матушку, нимфу Дриопу, которая не преминула перейти в категорию «отказниц», удрав от плода своего, когда увидела, что именно произвела на свет. 
Как же! Наслушались всяких глупостей, - обиженно заметил юноша. А я сам видел Пана, и вот что Вам замечу.… Не успев закончить свою мысль, юноша уставился на меня диким взглядом, выражающим панический (!) ужас.
Что случилось?- спросил я. После чего догадался обернуться. Рядом со мной, за спиной, стоял настоящий Пан. Что самое удивительное, я его не испугался как мой экскурсовод. И вместо того чтобы ужаснуться, я пальцем потрогал его кончик носа и вежливо улыбнулся (сон все-таки).
- Ну-ну, не шали,- сиплым голосом привокзального бомжа ответил Пан. Все-таки не у тещи на блинах,- уже как-то обиженно отметил Пан. Да, что самое интересное, говорили они, вроде как, не на русском языке, в отличие от меня, но понимали мы друг друга точно.
Я понял, что проявил бестактность и, заискивая, залепетал:
- Понимаете ли, я впервые здесь. Часто в грезах своих, являясь.…
 Не дав закончить мой спич, Пан резко повернулся, сделав шаг, бросил через плечо:
 - Ладно, уж… Пошли.
Я тут же засеменил за ним.  Не зная чем его развлечь, и понимая, что времени у меня немного (могу проснуться), я тараторил почти взахлёб:
- У нас был двор, который казался больше галактики. В нем обитали девчонки, мальчишки и страшный дядя Клим - дворник, пользовавшийся заслуженным авторитетом у большинства малолетних аборигенов. Он был невелик ростом, но очень задирист, как многие коротышки. У него была жена тетя Аня и шестеро детей, среди которых был даже мой друг Никитка. Никитка также пользовался заслуженным авторитетом, так как обладал некоей харизмой и тяготел к справедливости. А я в ней нуждался чрезмерно - в силу своей малости и слабосилия. Во дворе я был одним из самых мелких я там жил до 6 лет и поэтому…
 Я вдруг понял, что испытываю острое чувство счастья, потому что выговариваю это кому-то, кто заинтересованно слушает. Лепетал я почему-то каким-то противным по-детски тонким голоском и очень торопливо, глотая окончания слов. Но странно, Пан слушал меня внимательно, и даже уважительно кивая головой. Что удивительно, у него не было длинной бороды, но был всё-таки хвост. Я вспомнил о юноше-провожатом, который рассказывал мне о Пане. Он куда-то исчез.
Я резко остановился и, схватив его за локти, приблизил свое лицо к его носу. Он был несколько выше меня, глаза его источали вселенскую усталость и какую-то непознанную мною житейскую мудрость. Хотелось выговориться до конца. Я резко крикнул:
- Я хочу разобраться - почему всё вышло-то так по-дурацки?  Могло бы быть куда как лучше. Я говорил о себе, в надежде, что он всё поймет.
- Понимаешь, - совсем уж разошёлся я, - ЧТО ТАКОЕ – ЖИТЬ МЕЖДУ? Я вдруг понял, что человеческие корни – это не пустой звук. Есть растения, которые не уживаются друг с другом. Так и люди. А представь себе, что скрестили два растения антагониста, которые не могут ужиться по каким-то основополагающим причинам. Может, это сделали для эксперимента, а может ещё почему. Но каково быть таким растением? Ты как бы расползаешься в разные стороны не в состоянии больше качать соки жизни вдоль одного ствола. Как сиамские близнецы, которые совершенно отличны и не похожие сверху, но объединены снизу.
Знакомая симптоматика, с раздвоением личности и проч… Тебе нужен хороший психолог, милейший, - пытался прервать Пан.
- Да я не шучу. Вечный дискомфорт чужака и патологическое стремление притвориться своим, замаскировав своего враждебного «близнеца» под кувшин с ермолкой, или под чурбачок в косоворотке. И ты понимаешь, что так будет всегда. И самое смешное, что эта игра начинает нравиться от того, что хоть ты везде и не свой до конца, но в это есть своя выгода – мелкая, но всё же…

Встрепенувшись, он попытался вырваться из моих объятий. Кожа вокруг глаз сморщилась, путая образовавшийся узор из выступающих мелких красно-синих прожилок. Этот узор создал какой-то мистический рисунок вокруг глаз. Но странно, он был при этом совершенно спокоен, как будто  просчитал все мои поступки на несколько ходов вперед.
- Да ты не волнуйся! Всё обойдется, - лениво пытался он меня успокоить.
Я отпустил его. На смуглой коже его локтевых суставов какое-то время виднелись белые следы моих пальцев. Мне стало жаль его. Он то здесь причем? Я отвернулся от него.  Вдруг  я услышал звуки флейты. Это была очень простая, но необыкновенно нежная и красивая мелодия. В ней сочеталась грусть и покой, глаза мои стали слипаться… И я заснул во сне. Простота и незатейливость мелодии соединялись с какой-то восхитительной виртуозностью и делали её бесконечно грустной. Я стал погружаться в сон всё глубже. И вот я в каком-то гроте сижу на мягкой кочке, как в кресле в кабинете у психолога, который морочит мне голову, отрабатывая свой гонорар, докапываясь до мрачных глубин моего подсознания.
- Какая удобная кочка, - опять начинаю лепетать я. Почти как в кинотеатре «Украина». Девятый ряд, 19 и 20 места. Они возле прохода. Мы с бабушкой постоянно приходили в кассу к её «товарке» - кассирше и звали её тётя Клава. Она придерживала эти места только для нас, независимо от степени наполняемости зала. И все новые поступления в незамысловатый репертуар советского  кинотеатра 60-х придирчиво оценивались нашим изощренным вкусом «синеманов».
- А пошто шмеликов мучил, ответь? – вдруг спрашивает психотерапевт почему-то с лицом актера Евгения Леонова.
- Так ведь сами знаете, детство жестоко и не знает сострадания. Оно оперирует совсем другими понятиями. Конечно, я помню как у того же кинотеатра «Украина» перед входом был небольшой сквер, на котором в изобилии росли аккуратно подстриженные кусты каких-то (уже не помню) цветов. Там и обитали полчища шмелей, они напоминали мне маленьких бомбардировщиков из фильмов про войну. Их жужжание поначалу внушало мне ужас, а после, ободряемый примером старших моих собратьев, я тоже покупал картонную коробку спичек за 1 копейку, выбрасывал спички, открывал её наполовину и терпеливо стоял у куста, дожидаясь, когда сядет это красивый маленький «бомбардировщик» на пахучий яркий цветок. И не знал он, любезный, какая злая участь ожидает его. Нужно было решительно (несмотря на смакуемые рассказы сверстников о страшных и болезненных укусах) приоткрыть на треть уже пустой коробок и медленно-медленно поднести его к упивающемуся обеденным нектаром тельцу шмеля, а затем резко захлопнуть и услышать приятное тяжелое басовитое жужжание. После чего нужно было приоткрыть коробок совсем чуть-чуть, так чтобы несчастный шмель, остервенело рвущийся на свободу, просунул бы одну из своих тонких и лохматых лапок в образовавшуюся щель. И тут важно было опять захлопнуть коробок, оставив снаружи его лапку, на которую одевалась петля от обычной нитки, скрученной тайком с маминой катушки. И вот – триумф: открывается коробок и ошалело вылетает оттуда шмель. Он на поводке, как маленькая летающая собачка, и ты бегаешь за ним по всему скверу, представляя, что также летишь, жужжа своими уже крыльями, а после нетерпеливо ожидая, когда он лакомиться, опять садясь на цветы. Теперь он твой -  домашний. Ему можно дать имя и даже полюбить по детски жестоко и непостоянно.  В детстве все непостоянно всё мимолётно, как сны на фоне вечности.
Странно… я проснулся во сне в том же гроте. За ухом у меня был редкий по красоте и пахучести цветок. Что-то похожее я видел у пожилых тунисцев. Элегантно размещая довольно крупный цветок за ухом, они, не спеша (на востоке всё делается неспешно) бродили по кривым улочкам портовых городов.  Под порывами нежного муссона, его лепестки мило щекотали мне щеку. Пан смотрел на меня вполне миролюбиво, но мне почему-то было не по себе. Наверное, я ощущал прозрачные крылья за спиной. Хотелось сесть на красивейший этот цветок, пожжужжать и полакомиться. Я понял, что шмель – это ненадолго. Временно сидя на дурацкой кочке, я сопереживал. Я чувствовал, что я не чистокровный шмель – опять ощущались человеческие и ещё какие-то примеси, порождающие суетливое беспокойство.
ЖЖЖ-Ж, - сказал я с примирительной укоризной и посмотрел на оппонента. Я как следует, зажмурившись, потряс головой, и крылья отпали. Жрать нектар совершенно расхотелось.
- Скажите, а где тот юноша? Он ещё мне рассказывал о Вас.
Наверное, сошёл от ужаса с ума, или свернул себе шею, убегая от меня, - спокойно заметил Пан. Это иногда случается с теми, кто врёт.
Да, но в чем же ложь? Ведь он ничего такого не рассказал ещё. Так, одни общеизвестные факты, - попытался я осторожно заступиться за неизвестного мне юношу.
Да и вообще его рассказ был интересен лишь тем, что происходил из уст очевидца, - продолжил я.
Этим он и породил во мне Досаду. Не люблю вранья и несправедливостей.
Вдруг, по юношески вспыхнул и увлечённо продолжил:
- Я не говорю, что я лучше играю на кифаре, или тимпанах, или еще на чем, но сиринга – это моё. Они ж как дети. Они любят, как я играю, - при этом он неопределённо указал куда-то в сторону. Ты же знаешь эту историю.
- Ты о чём? – лукаво спросил я. Я смутно помнил историю о его состязании с Аполлоном, но очень хотелось услышать её из первоисточника.
Тут-то и его прорвало. Он раскраснелся и стал от перевозбуждения сучить своим копытцем по земле, рассказывая о своем несчастном приключении:
- Видишь ли, я, конечно, понимаю, Аполлон и не чета мне. Он первый во многом. И  тебе воин, и врачеватель, и прорицатель, и покровитель муз, да и, вообще кррр-расавчик.
Последнюю фразу он произнес сквозь стиснутые зубы с явной ненавистью в голосе. И после некоторой паузы, как бы дожидаясь каких-то моих возражений, недобро взглянул на меня своими какими-то жутковато рубиновыми глазами. Я понял, что скрывается за фразой «панический страх». Мне было явно не по себе. Я не смел и рта открыть. Даже на секундочку от страха захотелось проснуться, но, понимая всю уникальность моего положения, я четко сознавал, что, проснувшись, могу потерять этот подарок судьбы – возможность понять, как это всё было на самом деле и высказаться самому до конца.
Как бы немного успокоившись, он продолжил:
- Конечно. У него было счастливое детство. Имея такого папочку, я бы.…  Сам  понимаешь. Они полагают – раз я таскаюсь за Дионисом, я из его свиты, «шестёрка», да при этом, все время пьян. Конечно, всякое бывало, в целом это, конечно, не так. Да с ним весело, но мы с ним от Земли, «почвенники», так сказать. Он взял паузу, о чём-то задумавшись.
 Виноград, Вино, Нимфы. Думаешь – это все, что мне нужно. Ясное дело – раз не аристократия, значит «от сохи». Но я не вижу в этом ничего плохого. Выпалив всё это, он словно сдулся и замолчал, опять задумавшись о чём-то очень серьёзном.
Счастье - как противоречиво и мимолётно ты! Вот яркий и солнечный день. Мы идём по лесу, куда уехали воскресным зимним утром. Беспечность, помноженная на беспричинную радость. Я увязаю в снегу по самое горло.  И мне весело, так что я даже уже не могу хохотать, а только гукаю и хрипло подражаю воронам, и от этого становится еще веселей и безудержней. За мной бежит отец. Мать восторженно зачем-то машет руками. Я не понимаю, зачем и, может, поэтому становится ещё радостней и беспричинней. Солнце слепит глаза. Он догонит меня вот-вот. И от этого неистовство моё усиливается…
Да. Так вот.
Горы, горы.…  Всё в пустую. Я пытаюсь объяснить погрустневшему Пану, что образ его не потускнел, а память сохранила его баламутные выходки на страницах многих художественных произведений и даже научных трактатов. Странно только - почему я встретил  именно Тебя.
- Ты не боишься, что мы просто похожи с Тобой? А может даже одно и тоже Я, переродившееся через тысячи лет? - спросил Пан, ехидно пряча улыбку в густых кучерявых волосах своей пышной поседевшей бороды. Его лукавый взгляд продирался сквозь жесткий частокол мохнатых бровей. Странное это было лукавство. Оно в мгновение ока могло превратиться испепеляющий взор, от которого мороз по коже бежал.
Тогда это полное вырождение. Я же не обратил в бегство толпы вооруженных воинов на Марафоне, я не мог долго преследовать молоденьких нимф. Комплексую, знаешь ли. А вдруг догоню? И в конце концов, я не вызывал на поединок Самого Лучезарного Аполлона. Знаешь, а я тебе завидую. Только ради этого имело смысл родиться, чтобы сразиться с Солнцеподобным, даже зная, что сильные мира сего всегда будут победителями. Я горжусь тобой. А моя сиринга забилась не дорожной грязью,  а комнатной пылью. Но она у меня все же есть. Я ещё расчехлю её, я спою свою песнь, даже если у кого-то и вырастут ослиные уши… Я перешёл на псевдоистерический тон, подыгрывая теме разговора.
- Очень пафосно, я знаю, что ты был в Пафосе- улыбаясь, совсем по-доброму произнёс Пан. Я дам тебе попить, ты не волнуйся, «вырожденец». И сказал - то он это как – то ласково. Отчего вдруг опять потянулись и закружились мои воспоминания. Я опустил голову и промямлил, будь я Аполлоном, то надрал бы Пану одно место, за чрезмерную наглость.
- Каждый сверчок - знай свой шесток, - задиристо выпалил я.

Я картинно умирал, закрывая собой несуществующие амбразуры, бегая с мальчишками по двору, всерьёз сжимая в запотевших ладонях деревянные автоматы и гранаты из бутылочного стекла.
Я помню первый нечеловеческий приступ грусти, который посетил меня. Это очень важно. Был фильм, на маленьком черно-белом «Рекорде», рассказывающий о какой-то паре возлюбленных, переживших целую кучу жутких передряг и, в результате, оказавшихся на мягком и тёмном бархате неба, уносясь куда-то в бесконечность, источая нежные улыбки на лицах. Фоном их полёта служили мириады звёзд, точнее «млечный путь». Картинка была впечатляющая. Я не мог понять - ведь они, вроде как бы погибли, но тихо плывут себе, улыбаясь, по звёздному небу. Снято это было как-то волшебно. Я ещё не понимал, что такое любовь между мужчиной женщиной, но испытал удивительно новое чувство. Это была грусть, ощущение тайны и светлая радость. Этот коктейль мне запомнился надолго.
А ты не такой пропащий, как я думал, - перебил меня Пан.
Понимаешь, каждый из нас - это фабрика по переработке времени, или, проще говоря, пожиратель времени. Есть какое – то, может не физиологическое отверстие, через которое мы все впускаем в себя время. Я это чувствую.
- Да, но что же на выходе? – спросил Пан, - В случае с обычной едой всё понятно, а что же со временем?
- На выходе наши поступки, дела, слова, чувства… Мякоть жизни, - устало заметил я. Всё что останется после нас. Знаешь, иногда я думаю, что некоторые люди могут прожить длинную жизнь только для того, что бы в старости, перед смертью сказать (может даже красиво сказать) лишь одну только фразу, которую услышит какой-нибудь соседский мальчишка с миндалевидными глазами. И это может, приведёт его к каким-то подсознательным и умопомрачительным выводам, и он напишет гениальную картину, или роман...
Я был послушен и очень чувствителен, наверное, как большинство в раннем возрасте детей. Я помню плачущее лицо мамы, которая, стоя на корточках, натягивала на меня колючие шерстяные чулки. Не помня причин слёз,  я понимал, что важнее воплей протеста против колючести чулков было успокоить маму, и поэтому говорю ей что-то ободряющее, чтобы она не ссорилась с папой, и что «любимые лугаются - только чешаться». Именно чешаться, а не тешаться. Потом мне мама с бабушкой это часто припоминали, смущая меня неимоверно, особенно если это происходило в присутствии посторонних.
- Ты это к чему? – равнодушно спросил Пан.
- Ты не поймёшь меня - твоя мать бросила тебя в ужасе и убежала, не в силах видеть твое уродство.
- Ты по детски стараешься быть жестоким, - заметил он лишь одним грустным взглядом.
- Прости. Мне не по себе. Ещё я помню как, играя зимой во дворе в огромных сугробах, мы с мальчишками нашли «почти игрушечный» трупик волнистого попугайчика. Я испытал шок. Однообразные чёрно-серо-белые краски, опутавшёй нас зимы, вдруг лопнули разноцветьем его живого оперения. Было дико его видеть в снегу. Да ещё мёртвым. Такие живые краски среди мёртвой серо белой природы, просто обязаны родить какое-то особое чувство. Всё наоборот. Помнится, я после этого сильно заболел и мне в бреду, всё виделся этот попугай. Не люблю зиму. Зима - это смерть.
Мне бы твои проблемы. Экие мы чувствительные. Меня вот воспитывали нимфы, которые, напившись по вечерам, устраивали дикие пляски, а я спал сладко лишь днём. Ночью меня теперь всё время тянет на подвиги.
До сих пор не могу забыть её. Глупо. Знаю, что не стоил и ногтя её, но она сводила меня сума. Эти примитивные адепты от мифологии, трактуют это как банальное проявление полового возбуждения. Но это было чувство более глубокое. Я ведь не просто хотел овладеть ею физически, понимаешь, мне нужно было объясниться.
Я не выдержал и захохотал. Нет, правильнее сказать заржал, как сумасшедший.
- Ты ещё скажи, гнался за ней только для того, чтобы поговорить с ней по душам. -  ввернул я, вытирая слёзы, появившиеся от смеха. Это же тема для диссертации какого-нибудь высоколобого «античника», или психолога. «Роль либидо в духовной жизни богов и полубогов античности».
- Да ты пойми,  - это была не просто физиология, не просто желание секса, иначе бы я не сделал сирингу, этот музыкальный инструмент, который породил столько бед. Я же лишился её… моей Возлюбленной. Превратившись в тростник, она ускользнула от меня...      
Он замолчал, натужно, сглотнув слюну.
Сделав, эту дудку из тростника и, наигрывая на ней самые грустные мелодии, я заставлял плакать, вечно ржущих и жрущих сатиров и нимф. А ведь пред этим я сумел добиться того, что она меня слушала. Я говорил ей, глотая слова и окончания предложений, рассказывал ей...
Он резко взмахнул ладонью, как лидийским мечом, как бы разрезав воздух на две неравные части.
Ну-ну. Пауза затянулась, и я опять предался воспоминаниям. Я первый раз самостоятельно (один и без родителей) еду со старой квартиры на новую. Происходило это так: Бабушка, отвечая  за все наземные службы, напутствуя, сажает меня на автобусной остановке 89 маршрута, и я взлетаю, как Юрий Гагарин. Значимость происходящих событий, подавляют мой страх, и я со свирепой решимостью еду до остановки «Магазин «Турист», где уже меня поджидает восторженная группа встречающих в лице мамы с подарками. Жаль нельзя увидеть моего выражения лица в те минуты. Пробыв в «открытом космосе», минут пятнадцать (5 остановок), я понял переживания первых покорителей космоса. Может быть, поэтому в космос меня тянет как-то вяло, ведь я это уже пережил. Боюсь разочарований, с оглядкой на землю.
Да, а Досю я предал. Сослал к родителям, за аморальное поведения и вызывающее проявления нечистоплотности. Скорее всего, это была какая-то форма её протеста, которую я, по причине высокой степени человеческой тупости и самомнения не смог понять. Жаль, контакта не вышло. Теперь она меня принимает иногда снисходительно, выражая плохо скрываемое презрение. Мне очень жаль. Правда.
- Слушай, а ведь это ведь и есть предательство. Сволочь ты, - тихо заметил Пан.
- И часто ли тебе приходилось ещё предавать? - вызывающе полюбопытствовал Пан.
- Не часто. Но я это помню. В детстве это были домашние животные, а после люди…
- Потренировался, так сказать на собачках, а теперь и на людей можно переходить, - жестоко ехидничал Пан. Расскажи-ка поподробнее!
- Я не на исповеди, а ты меньше всего походишь на Духовного Отца.
- Дурачок! Как ты понять не можешь, считай, что ты перед зеркалом стоишь.
- Зеркалу не исповедаются, - угрюмо упорствовал я.
- Всё имеет свое объяснение, даже наша жизнь. Только делает это каждый согласно либо обстановке, либо своему убогому миропониманию, либо корыстным интересам.
- Валяй, ты ещё Зиги Фрейда приплети сюда для пущей убедительности. И постарайся без пошлостей. Утомляет.
- Предать-то можно лишь тех, кто любит Тебя, или верит.
- Я не понял, кто это произнес. Я ведь смотрел в глаза Пану, а уста его были сомкнуты.
- Ну никак не получается без банальностей и пошлостей, наконец, отчётливо произнес Пан.
- Да это не я насчёт любви произнёс.
- А кто же? - ехидничал Пан.
Какая разница.

В душе была сумятица. Воспоминания бестолково роились в моей седеющей голове, старательно стремясь наружу, как сперматозоиды к яйцеклетке. Всё нежизнеспособное отсечь! Кстати, классная формула гениальности. Жаль, что это придумали до меня, кажется, применительно к скульптуре.
Хорошо, хочешь о предательстве, пожалуйста. Вспоминается странный эпизод из армейской жизни, где вообще все чувства обострены. Я подцепил «желтуху» и очень тяжело её переживал, валяясь под капельницей без сознания несколько дней. Когда выкарабкался, то меньше около 40кг., при обычном моем весе 70. К нам в палату приходил один дед, из вольнонаемных, который работал в госпитале слесарем. Был он не стар, но обладал шикарной абсолютно седой шевелюрой и, видимо, поэтому получил кличку дед. Странность его заключалось в подозрительной образованности. Он почему-то решил взять своеобразное шефство надо мной. Приносил мне, испытывающему жуткий голод в процессе выздоровления, всякую еду и старательно при этом ругал советскую власть (надо заметить, что служил я в «советскую эпоху», «трагически» переживая её «звериный оскал», даже до каких-нибудь намёков на торжество социализма с человеческим лицом). В тот момент, уплетая принесённые им с кухни пирожки, я готов был сочувственно кивать и поддакивать, даже если бы он был апологетом воинствующего суфражизма, или суфизма. Несмотря на его отчаянную антисоветчину, был он человеком добрым (Ха!) и помогал ещё одному парню, которого даже собирался оставить при госпитале в качестве помощника, что являлось по тем временам фантастическим везением. Я, помнится, страшно переживал, что помощник может быть только один. Но поскольку был вторым хронологически, мог надеяться лишь на дополнительный паёк и содержательную антисоветскую пропаганду, что было не мало. Пока я получал от него доппаёк, я слушал его и думал, что обязательно, после армии приеду и отблагодарю его, может быть даже, заберу его отсюда в Москву. Полагаю, что выкарабкался я тогда во многом благодаря его заботам. Получив уже в Москве от него письмо, на которое я долго мысленно составлял  ответ. Каждая последующая редакция ответа была более красноречива, чем предыдущая. И закончилось это тем, что я просто забыл об этом письме.
Глупость какая-то. Раскаиваясь в этом, ты напоминаешь грешника-людоеда, исповедующегося в злостном разорении двух муравейников. Знаешь, чудиться мне, что это не самый твой  отчаянный проступок, - логично заметил Пан.
Я вежливо промолчал, мысленно соглашаясь с ним, а сам не понимая, зачем я вспомнил об этом.
Ты пойми, мне смешно это слушать, -  продолжал Пан, - Я ему о вселенской несправедливости, непонятой любви, а ты… Ты становишься, не интересен. Хуже этого может быть скука.
Что же делать. Не зря же я здесь оказался. Хорошо, вспомню одну историю, Тебе она покажется забавной.
Глупо скрывать, что объединяет нас с тобой только одно – маемся мы, как неприкаянные по времени. По чьей-то злой воле, выполняем мы убийственный по глупости заказ – наладить связь времён на личностном уровне (на цивилизационном эта затея с треском провалилась). Кто-то надеется обогатить человечество исторической памятью, как соломенной подстилкой перед возможным падением. И как не понять, что человеческая задница все равно промахнётся и рухнет либо недалеко от подстилки, либо отведает крепость мостовой, после того как старательно откинет ножкой эту подстилку (все знают, что у большинства задниц есть ножки).
Преемственность поколений. Самый печальный миф. Если отдельная особь приспосабливается к агрессивной окружающей среде с помощью генетики в течение нескольких поколений, напрягая генетическую память, то социум не способен запоминать очень поучительные уроки в рамках двух-трёх поколений всё рассасывается и забывается, покрываясь болотной ряской.
Любезный, ты, вообще-то, историю собирался поведать, перебил Пан,- Из тебя дидактизм пениться, как тёплое пиво из взболтанной бутылки.
А что ты знаешь о пиве, уважаемый, - резонно заметил я, - я бы готов был прислушаться к твоим рассуждениям о любимом напитке Бахуса, даже что-нибудь взять на заметку, но о пиве…? Это же появилось значительно позже.
Пан снисходительно улыбнулся, - Ты плохо знаешь историю. Ещё египетские фараоны любили приложиться «с устатку», но вообще-то ты прав, я о пиве авторитетно рассуждать не смогу. Тем не менее, я слушаю твой рассказ.
Воспоминания терпеливо топчутся в очереди, чтобы похвастать передо мной собственной значимостью сплетничают, хихикают, ссорятся и жаждут добиться моих эмоций - это их хлеб, мякиш, «мануфактурка» жизни. А я, я стараюсь быть сдержанным и демонстрирую старческий пофигизм, но ловлюсь на мелочах и ... Волнуюсь, волнуюсь, как сейчас.
Я буду, буду рассказывать – не волнуйся.
Помогая как-то старой одинокой соседке, навести порядок в доме и выбросить накопившийся за долгие годы хлам на помойку, я наткнулся на странный свёрток. Всё  как в плохом рассказе. Внутри лежали письма, старательно завёрнутые в пожелтевшие от времени газеты.
Я стал читать и вот что увидел:

Письмо
Мир Дому Твоему, Дружок!
Печаль. Печаль окутала меня непроницаемым саваном. Я думаю о Тебе. Теперь нас разделяют не только сотни тысяч стадиев, но и тысячи лет. Я знаю, что в той жизни, в которой ты живешь, используют другие меры времени и пространства, а ты, скорее всего, не помнишь о своём прошлом бытие, т.к. я сам побеспокоился об этом. (Стадий - античная мера длины и расстояния, составляющая около 193 метров). Время и пространство закрутили страшный танец, и я поддался обаянию этого ритма.
Ты будешь читать это письмо и думать, что какой-то сумасшедший хочет подшутить над тобой. Конечно, поверить в это невозможно нормальному человеку, живущему в твоём рациональном веке. В том-то и дело, мой мальчик, что я никогда не был нормальным с точки зрения Большинства. Я всегда играл на серинге, когда все пасли овнов, и познавал Каббалу, когда Большинство наполняло мехи вином. Где граница между гениальностью и сумасшествием, спросишь ты? Все гении поначалу воспринимались Большинством как Сумасшедшие, и лишь время заставляло их, в конце концов, преклоняться перед их Творениями.
Не знаю наверняка, дойдёт ли это письмо до тебя, или нет? Хочется верить, что «да». Всему виной твои шалости и моя доверчивость.
Итак, всё по порядку. Я хочу восстановить ту связующую нить, оборвавшуюся с того момента, как я, спасая тебя, отправил в то далёкое путешествие. Для этого мне нужно восстановить в твоей памяти некоторые факты, касаемые меня и тебя. Только вспомнив всё, ты сможешь открыть те тайны, которые я смогу передать тебе, как любимому Ученику. Овладев ими, ты сможешь повелевать силами, которые помогут изменять этот мир к лучшему. Хотя, признаюсь, иногда можно менять этот подлунный мир и обходясь обычными человеческими возможностями.
Хочу напомнить тебе, что родом я из города Борсиппа, что лежит на священной реке Евфрат. Этот город прославился тем, что дал миру целую плеяду астрологов и предсказателей. Конечно, были среди них и шарлатаны, и жулики-авантюристы, но были и истинные знатоки Небесных Сводов Человеческих Судеб. Но не об этом речь.
Я познавал законы Бытия у Великих Учителей. Я копил свои знания смолоду, как стареющий скопец, отказывая себе во всём, пополняя свою копилку всё новыми и новыми фактами, рисующими такой сложный, но страшно интересный мир.
Наш город был славен не только особой школой магов-астрологов, но и огромными полотняными мастерскими. Десятки людей снабжали земли соседей ближних и дальних земель отменным полотном. Помнишь, как мы познакомились? Ты был сыном одного из пастухов, живших неподалёку от нашего города. Твой отец был болен и не мог пасти стада овец. Поэтому ты вынужден был заменять его. Однажды ты заигрался и то ли волки, то ли недобрые люди похитили из твоего стада несколько овец. Гнев отца был велик. В наказание ты был отправлен работником в полотняную мастерскую. Работа была адской, и всё время хотелось есть. Надо напомнить тебе, что наш город был известен ещё и огромным количеством огромных летучих мышей, уж не знаю почему, облюбовавших его кривые улочки. Целыми стаями они носились над плоскими крышами нашего города. И самым излюбленным деликатесом местных бедняков и простых работников были эти мыши, которых ловили особыми сетями и силками, а потом варили, засаливали и запекали на углях, предварительно содрав шкурку. Вкуснятина была отменной.
 Мы познакомились, когда ты попросил меня обучить тебя этому мастерству – ловли мышей, а затем и рецепту их приготовления. Я был старше тебя лет на десять, и поэтому снисходительно и с удовольствием стал играть роль твоего учителя. Мне нравилось это. Но до чего же ты был проказник, что постоянно выводило меня из себя. То, размахивая самодельной пращой, специально промажешь и попадёшь вместо пролетающей мыши прохожему в спину камнем, то в наваристый бульон из мышей подбросишь собачий кал. Я сердился, но меня забавляли твои выдумки. Мы были похожи.
Мои учительские таланты находили своё применение не только в гастрономии, или примитивных охотничьих навыках. Я стал учить тебя тому, что познавал сам. И в этом ты достиг отменных результатов, хвала Всевышнему.
Позже я расскажу тебе, что с нами случилось, и почему мы расстались. Но вначале расскажи о том мире, в котором ты обитаешь. И мне очень важно, что бы ты что-нибудь вспомнил из нашей той жизни.
Ты спросишь, как я освоил язык, на котором ты говоришь сейчас? Отвечу, что сила моих знаний способна и не на такое.
Я лишь думал об этом послании, а мысли сами обращались в слова непонятного мне языка. Мириады незнакомых мне значков собирались в крохотные отряды, заполняя белоснежное пространство моей души. Твой ответ очень важен для меня, т.к. я должен передать свои знания лишь достойному. Я хочу, что бы им был ты.
Халдей Мишна Опис.
Странное послание, Нововавилонское царство... Удивительные страсти. А может, всего лишь мятущиеся души, в судорожной попытке найти себя. Тщетная попытка – судя по всему. А вдруг - всё это всерьёз?
Вот текст второго письма:
«Прохладная влага стекает по моему морщинистому и обветренному лицу старого авантюриста. Не знаю что это – слёзы восторга, или долгожданные капли дождя, который Всевышний соблаговолил пролить на нашу грешную землю?
Я совершенно и абсолютно один стою за тысячи километров от человеческой жизни на холме. Бесконечные странствия утомили моё тело, но не разум и душу. Душа моя способна радоваться, а ум постоянно работать, созерцая божественную красоту этого мира. На фоне заходящего солнца и моему взору открывается величественная и фантастическая по красоте картина кровоточащего неба. Моим очам предстаёт видение, как в предсмертной агонии, истекая кровью, бьется уходящий день. Всё повторяется по одной и той же Программе. Утро, день, вечер, ночь. Весна, лето, осень, зима. Юность, зрелость, старость, смерть... Непрерываемая череда превращений. Сотни поколений, судеб, страданий, радостей, болей, счастья. Должно быть, всё же это игра, в которой мы должны быть персонажами помимо нашей воли. Её задумал Всевышний. Хвала ему!! Глупцы тащат телегу своей жизни как облезлые ишаки, играя роли статистов – неудачников, потому, что мысли их только о корме, и тёплом хлеве. Мудрецы, такие как Великий Гуру Сидхарта стремятся прервать этот бесконечный поток жизненных превращений, погрузившись в нирвану, и не особо ценя мгновений этой прелестной жизни. Великие Герои бросают вызов судьбам, тиранам и неистово сражаются, смутно понимая зачем.
Лишь я могу читать эти судьбы, понимая таинственные знаки Великого Неба – Благородной Обители Всевышнего. Это Скрижаль Великой Игры. Лишь Знающий правила, сможет оценить прелесть этой Игры, смысл которой не только в результате, числе очков, которые ты сможешь набрать, но и в самой Игре, в Великом Процессе. Я приоткрыл завесу таинственности Тебе. Ты научился читать эти знаки. Знаешь, тебе покажется это странным, но я надеюсь, что Ты там забыл их… Это знание не сделает тебя счастливей. К сожалению, я это понял только сейчас. Я пью свою чашу печали в полном одиночестве. Всё что у меня было – это Ты и мои знания. Тебя я потерял, а мои знания, знания…Как сказал один иудейский Пророк, - «Во многой мудрости есть многая печали…». Мои знания не сделали меня счастливей, они лишь дали мне раковину, в которую я могу укрываться, от суетливых бурь Судьбы.
Мой город, НАШ город – Вавилон, находится в северной части Двуречья, на реке Евфрат. Великое место великих страстей, могучих правителей, гениальных инженеров, талантливых художников и скульпторов, мудрых законов и фантастически красивых садов. Я любил этот город, как любят неверную жену, как запретный плод, как терпкое кипрское вино. Зная горечь этой любви, осознаёшь её неистовость и нестерпимость. Много всего связано у меня и у тебя с этим городом, с его узкими извилистыми улочками, низким и огромным ночным небом, которое по вечерам мгновенно накрывало наш город прозрачным, сказочным колпаком, когда кажется – протяни руку и любая звезда из миллионов будет в твоей ладошке. Ты же помнишь, как по ночам забравшись на плоскую крышу нашего жилища, мы перебирали красивейшие созвездия этого роскошного восточного неба и долго рассуждали на всякие философские темы. Ты по памяти перебирал названия разных созвездий, вызывая у меня приступ гордости за мои уроки.
Я помню, как ты рассказал мне свою версию мироздания (интересно, почему так приятно философствовать по ночам?). Вспомни, как, заметно волнуясь, ты предположил, что Великий Творец  (ты был ярым поклонником «монотеизма») накрывает нашу землю черным колпаком, выточенным из эбонитового дерева. Звёзды, ты объяснял, как маленькие дырочки, которые Вседержитель выковыривает, чтобы приглядывать за нами и яркий божественный свет ниспадает через них на нашу грешную землю, радуя нас! Кстати, древние греки были уверены, что небо это ночной горшок Зевса, в который он опорожняет свой мочевой пузырь, радуя, нас, грешных, дождиком.
Как всегда, мой дорогой, ты же знаешь, что на нашей грешной земле очевидное величие соседствует с отчаянной низменностью, мерзостью, пороками, как я понял и в твоём веке. Странно, что это тоже неизменно. Так что же меняется, мой друг? Лишь форма, оболочка. Я чувствую смутную тревогу в твоих словах. Тебе неуютно там? То что делается для комфорта телесного не может не вызвать у меня чувств восторга и белой зависти. Но суета это и томление духа. Излишний телесный комфорт развращает душу и разум. На всё воля Божья! Расскажу тебе немного о нашем Вавилоне. Я использую привычное тебе летоисчисление, которое, основано на дате рождества какого-то иудейского пророка, которого в вашем времени многие почитают. Расскажи о нём. Как ты относишься к его учению и почему у него так много поклонников? Я расскажу тебе о Вавилоне, а не о Борсиппе, т.к. большую часть жизни мы провели именно там.
Название города “Вабили” (Ваиилон) означает “Врата бога”, если ты помнишь. Одна из вавилонских жреческих легенд упоминает Вавилон, рассказывая о том, что боги наказали Саргона, царя Аккада, за зло, причинённое Вавилону. Это показывает величие и значимость нашего города. Сохранилась легенда и о каре, понесённой крупнейшим представителем III династии Ура Шульги за ограбление храма Мардука, бога Вавилона.
Примерно за четыре тысячи лет до времени твоего нынешнего обитания вновь вторгшимся аморейским (семитским) племенам удалось захватить северную часть царства Исин и создать здесь самостоятельное государство, столицей которого и стал город Вавилон.
Мне хочется припомнить что-нибудь из нашей жизни.
А помнишь, как нас взяли рыбаки ловить рыбу с ними. Хозяином небольшого парусника был мой знакомый. Он согласился нас взять с собой. Ты же, известный шутник, решил разыграть бедного рыбака, рассказав ему, что знаешь лично бога воды и дождя Адада. Ты поведал ему выдуманную историю о том, как однажды, купаясь в реке, спас его малоизвестную дочь Мирнали от нападения чудища с телом льва, головой орла и хвостом змеи. Ты, якобы, сразил чудище, произнеся одно древнее заклинание. После чего счастливый отец – бог Адад сказал тебе, с этого мгновения берёт тебя под своё покровительство. В результате, ты, якобы, можешь остановить течение реки, или нагнать бурю с проливным дождём, если захочешь. Мой знакомый, не на шутку испугался и стал молить тебя, чтобы ты, во-первых, не нагнал  бури, а во-вторых, рассказал ему заклинание. На удивление, в этот момент наступила совершенно безветренная погода, сопровождающаяся жуткой жарой. И, о Боги, наша лодка приостановила свой резвый бег под натянутыми парусами, как будто течение реки и впрямь прекратилось. А после этого ударил гром и хлынул жуткий ливень. Мы с рыбаком были искренне удивлены, а знакомый, так вообще стал взывать к милости могучего Мардука – главного божества Вавилона и одновременно умолять тебя смилостивиться и попросить бога Адада ниспослать нам хорошую погоду. И вдруг как по мановению волшебства – дождь мгновенно прекратился, тучи рассеялись, и наше судёнышко мирно пошло дальше. До сих пор я так и не понял – было ли это простым совпадением, или ты и вправду каким-то образом сумел управиться с дождём? Ответь мне!
Халдей Мишна Опис.».
Как-то всё слишком пафосно.
Я полюбопытствовал у соседки – откуда эти странные письма? Она сказала, что это письма её сына, который живёт сейчас в Лос Анджелесе. Он получил их в детстве. Она уверена, что это проделки его непутёвого папаши. Написаны они были, ты будешь смеяться, на пергаменте, правда, он не был похож на древний текст и, почему-то, источал запах газетной краски.
Пан развернулся и медленно побрёл прочь. Наверное, ему наскучило слушать мой трёп. Я его понимаю.
- Может, ещё увидимся?! - прокричал я с отчаянной надеждой в голосе.
- Думаю вряд ли. Хотя…, - он остановился, и, повернувшись ко мне, задумчиво произнёс, как бы сомневаясь, - Если ты согласишься мне помочь...
- Да, да!! – я очень боялся, что Пан уйдёт, Я сделаю все, что бы тебе помочь!
Ну что ж, пока есть время, давай ещё поболтаем, пан Панецкий, иронично заметил Пан. Напирая, естественно, на порочную игру слов. К чему она может привести - к дурным ассоциациям, мрачноватым аллегориям, а того и гляди - к печалям? Чур, меня! Здорово  же укоренилось само слово "пан"  в нашем языке. Странно. И аналогии с "паном" всегда носят какой-то слегка негативный характер. "Запанибрата", "панический"... Хотя вот у поляков обращение "пан" явно декларирует уважительный характер, символизирующий честь, достоинство и т.п. А у нас... Может, это связано с непростыми, в историческом контексте, отношениями с нашими "западно-славянскими братьями".
- Слушай, а всё-таки, Вас, мякоть греческой полисной культуры, именно римляне сохранили в исторической памяти. Только благодаря им Вы, может,  и дожили до наших дней, - старательно провоцировал я.
- Да чушь это, - взвился к моей радости Пан, - Римляне твои пошляки и профессиональные неофиты. Думали - если прилепить восковую дощечку с именем "Юпитер" на широкий лоб Зевса, то он сразу залопочет по латыни. В культурном контексте они остались варварами, правда, прилежными. Это знаешь, как лишённый слуха человек, толково и увлечённо  рассуждающий о музыке. Он мог  воспитываться в музыкальной среде, где много поколений  зарабатывали и получали удовольствие на одном и том же поле - Музыке. Поневоле зауважаешь этот предмет, даже, несмотря на полное отсутствие слуха. Вообще, это тот случай, где можно чётко проиллюстрировать такое страшное для тебя слово  как "пошлость". Если бы римлянам хватило бы вкуса и такта, они должны были бы придумать что-то своё. Но, увы, их достало лишь на старательные компиляции и восторженное цитирование по поводу и «без». Отпрыски виднейших аристократических домов Рима получали образование при старательном изучении греческого языка (так же как в Европе 18-19вв язык аристократического истэблишмента и межкультурного общения был французский). Да и лучшие педагоги были в основном греки, т.к. профессия эта была у римлян не в особой чести.
- И вообще, знаешь, самодовольно продолжал Пан, - я имел счастье болтать с самим Божественным Августом Октавиусом. Смешно право. Там божественного столько же, сколько целомудренного у вон того рыжего кота, - заметил Пан, указуя на своего пушистого любимца.
-Хотя нельзя отказать в уме апологету принципата. Мудр, что и говорить, как первенец всеобще ободряемого абсолютизма в период апогея могущества римской цивилизации. Интересно, что расцвет какого-либо государственного устройства, как правило, совпадает с выдающимися эстетическими качествами и некоторым совершенством физических представителей оной. Всевышний будто даёт мастер-класс в своём творчестве. Август же был совершенен и внешне, хотя и в этой прелести уже проглядывались зачатки некоей порочности, как становились видны всполохи заката  Рима. Декаданс. Политический. Маятник достигал своего апогея.
- Да-да, всё повторяется как всегда, - увлечённо кивая головой, поддержал я выводы Пана. Всё было и, наверное, будет - Новый исторический виток воспроизводит ранее заданный алгоритм Всевышнего лишь с другими исполнителями. Сценарий тот же, лишь название у пьесы иное, как  и исполнители. Только в Зрительном зале стоит одинокое кресло, а не многочисленные ряды, где упивается своей печальной гениальностью сам Автор, просматривая, непонятно зачем один и тот же сюжет при разных декорациях и с разными исполнителями. Буд-то, оттачивая итак филигранное мастерство.
- Нет милый, ты не учитываешь фактор интерактивности, это скорей можно сравнить с компьютерной игрой, где играющий, увлечённо просиживает ночи на пролёт, творя, как Демиург, свой мир, каждый раз по разному, но по одной программе. Театр  - это Великая Условность - даже гениальный театр. А здесь уж, если сбрызнут "красненьким" - так по серьёзному. Уж не клюквенным соком.
"Когда строку диктует чувство - оно на сцену шлёт раба.
И тут кончается искусство и дышит почва и судьба..."- вяло пытался я защищать театр, не зная «почему?». Да ты пойми, что в данном случае каждый персонаж этой Игры имеет свой потенциал и, маневрируя заданными качествами, играющий выбивает какой-то неведомый результат. Это тебе не театр, где импровизация - это удел только гениальных актёров в засиженных мухами масках, или следствие мягкотелости режиссёра. Здесь импровизируют все, включая статистов и, даже висящее ружье на стене не обязательно должно шарахнуть в любой момент.
- А почему ты уверен, что в жизни привилегия Импровизации доступна всем. Может - это тоже удел гениев. Про мягкотелость Режиссёра-Творца, чего-чего, а говорить не приходиться. Здесь допустима мягкотелость, или СЛАБОСТЬ(!) только Исполнителя. Тут ведь, прямо - Игра "Стратегия"..."И смысл нашей жизни - лишь содержательный Досуг...", плывущего неспешно в волнах космической Вечности затейливого и скучающего ДЕМИУРГА.
- Не говори чушь, лениво прервал Пан, - Понятно, что скучающая пресыщенность - это не формат мироздания. Ну а раз уж созданы мы по образу и подобию,  то бесконечная борьба противоречий заложена в основе и самого Артефакта, если рассматривать его, как Высший и неколлективный РАЗУМ. А, вообще, онтологические расхождения ведут в омут гастродуоденита и геморроидальных колик. Так что передохни, милейший, неестественно смачно зевая, закончил Пан.
-Да ты послушай. Я твои рассуждения выслушал, а ты мои не хочешь!
- Ты лучше бы вспомнил что-нибудь из детства, вяло произнёс Пан, - демонстрируя нарастающую скуку от подобных рассуждений.
Я обиженно замолчал.
- Ладно, не дуйся ты, - уже примирительно продолжил Пан, - хочешь, развлеку и расскажу тебе о том, как всё будет в Будущем. Я прекрасно осведомлен (следствие неформальных связей в Дельфах и платонических отношений с Сивиллой) о многих особенностях будущей человеческой жизни. Ну, обсудим эволюцию Человека. Знаешь, в не таком уж далёком будущем, появится третий человеческий род. Уж не знаю как его называть, ну назовём, к примеру, ОНО. Поначалу, параноидальные требования Ваших «геев», походящие на заунывные выклянчивание юридически оформленного статуса их существования, будет проходить по принципу «Мы не хуже чем остальные». В дальнейшем, эволюция антропологическая, культурная, психическая приведёт к закономерному выводу, декларируемому «голубыми» окружающему социуму «Да мы отличаемся от Вас и поэтому..» - это будет второй этап. К этому моменту культурные, психофизические, социальные различия в их жизни будут более разительными. Ибо это уже будет на самом деле не просто особенности половых пристрастий, а особый отличный от прочих Вид Жизни. Следствием чего, эстетические и физические отличия достигнут критических параметров. А сами носители этой жизни, так как это будут представители самых социальных верхов в политике, культуре и проч. станут идентифицировать себя не иначе как Сверхчеловеки, благодаря возможности размножения с помощью клонирования, не используя устаревшие технологии, даже с использованием донорских матерей. Если ранее, их наследственность постоянно разбавлялась «плебейской» кровью «натуралов», то теперь они совершенно НЕЗАВИСИМЫ! Их представители и в твоё время уже играют слишком серьёзную роль в современной тебе жизни, т.к. их очень много именно в таких областях, как политика и культура, кроме разве что науки.
Но наука не оказывает на жизнь человека столь существенного влияния, как перечисленные выше два института. Как говаривал один известный древний для тебя мудрец – «если бы наука могла напрямую влиять на жизнь Сильных Мира Сего, то результаты большинства исследований постоянно переписывались в их угоду», как древние летописи и хроники. Был бы эволюционный коллапс, мой милый. Так то. Только культура и политика влияют на массы в основе своей пассивно пасущейся на безраздельных «пастбищах Великого Общества Потребления». И жуют, жуют, жуют… Пока их не отводят на забой, или не развлекут игрой пастушьего рожка в виде новых шедевров постмодернизма, выводя замысловатые рулады концептуалистских трелей. Знаешь, здесь самое страшное заключается в том, что это не следствие какого-то заговора, или тайного замысла врагов человеческих. Нет. Просто всё было так и задумано. Человечество будет эволюционировать, меняясь физически, духовно, а за бортом останутся аутсайдеры с первичными половыми признаками. Агрессивные, по сути, они будут цепляться за своё прошлое неумело, опираясь на тающую силу. И проиграют, естественно. Я тебе много могу рассказать, ибо довольно забавные видения меня занимают.
- Но это потом, а пока, давай рванём к реке. Здесь-то ты мне и поможешь. Сегодня дионисийские гуляния будут, многозначительно улыбаясь, обронил он. - Исступлённые хороводы любви в обществе молоденьких нимф. Надеюсь тебе это ещё не безразлично. Многие сегодня будут впервые там. ,