Ежеквартальный Миф. Часть 2

Слушай, ты можешь просто начать с ними танец? Выпей вина, хохотушки запусти, а потом я незаметно подтянусь. Меня они всё-таки побаиваются и сторонятся после известной тебе истории, вопреки устойчивому и массовому убеждению о моей популярности.  Да ещё из-за внешности чураются, а ты всё же без видимых физических изъянов. Копытцем не цокаешь, чрезмерной мохнатостью ниже пояса не страдаешь, хотя с росточком подкачал, но зато сладкоречив и обходителен. Они это любят, нимфы в смысле, да пейзанки местные. С ними ведь особо не церемонятся - поплясали, поиграли, за волосы, да в кусты сразу. А так чтобы про трансцендентальные заморочки поболтать - так никогда. Ты им про Артефакт обязательно вверни,- дико засмеявшись, сострил Пан,- так что жутковато стало. Они ведь свяжут тебя, философа, как помешанного, и по кругу пустят, как кратер с вином.
- Ну ты идёшь?- вдруг совершенно серьёзно спросил Пан.
- Да, конечно.- увлечённо согласился я,- Знаешь, самое удивительное, большинство женщин, с которыми я был близок (с гордостью замечу они все были красивыми, а с печалью -  не все умными), всё время подчёркивали  своё неприязненное отношение ко мне, как к их партнёру, выискивая во мне кучи недостатков начиная с внешности и кончая особенностями характера. Странно. Этим всегда бравировали. Я долго не мог понять - почему? Даже, прочитывая определённую логику в их рассуждениях, когда перебирались, как чётки, набившие оскомину мои пороки, мои любимые, самозабвенно отдавались мне телом и душой.
Что самое интересное, я не был с ними каким-то драматургическим Негодяем, или Идеалом. Но как заметила одна моя молодая поклонница - я походил на «печального мухомора», «загадочно-отталкивающе-привлекательного» и, в то же время, откровенно «галюцогенно-ядовитого».
 Я не понимал. Может, это было замысловатое послание, в котором надо было прочитать следующее:
 "я хоть и сплю с тобой, но ты особо не обольщайся - у меня есть причины тебя ненавидеть", а может мазохистское - "да ты мерзок мне, но я сплю с тобой и выслушиваю твои рассуждения о творчестве Умберто Эко, потому что не могу иначе - это моя жертва". А я любил их по-своему, конечно, как дурак. Скрывал это. Не знаю почему. Боялся разочаровать их, представ милым и заботливым, и поэтому скучным.  Глупые условности среднего возраста. Мы всегда высмеиваем подростковые комплексы, хотя старательно тиражируем собственные лилово-зрелые. И они нам кажутся значимыми только потому, что это цивилизация "сорокалетних". Так почему же зло интересней и соблазнительней? Восхищаются только Злодеями и гораздо реже, платя дань прошлым и утраченным идеалам, Святыми? Да и то, в основном, это происходит после смерти, или за приличные гонорары при жизни. Хотя, при жизни - тяжеловато получается. Это как восхищаться красотой цунами, или гигантского смерча в пяти метрах от оного.
-Да, и "добрых самаритян" терпят и ценят тоже после смерти, - торопливо вставил я, - При жизни их в отличие от Злодеев не замечают. Вообще, Смерть и Время - это как Подзорная Труба, через которую всё можно рассмотреть в своем истинном обличье. 
-Хорош трепаться,- прервал меня вновь Пан. Сейчас должны появиться нимфы. Вот и поупражняешься в словоблудии. Мы засели с Паном в кустах и стали терпеливо ждать.
-Слушай, а почему мы прячемся? - зашептал я.
-Надо,-  убедительно и кратко ответил Пан.
Необходимо заметить, что сидели мы рядом с очаровательной опушкой. Я рассчитывал увидеть экзотические заросли южной Европы античных времён, а столкнулся с милой сердцу подмосковной идиллией. Ну, это я так думал, или мне казалось. Слабый ветерок баюкал щедрую августовскую листву, доведшую свою зелёность до сюрреалистического абсурда, когда уже начинают просматриваться сквозь натужную зелень краски похотливого золота, или величественной царской багряности. Меня опять стало клонить ко сну.
 - Паранойя какая-то,- пронеслось в мутной голове. Сколько же уровней сновидения может быть? Два, три... Бесконечно. Может это как жизнь и смерть? Новые уровни одного и того же морока?
Бережные звуки рядом протекающей речки только сильней укачивали, обволакивая мозг нежным журчанием. И стоило мне зевнуть, как тут же послышались отдаленные звука тимпана и флейты, которые всё усиливались и усиливались на фоне благостного шелеста листвы. Вдруг, с резким шумом и треском ломаемых веток, на поляну выскочили сначала три фигуры, а потом и более. Я нервно вздрогнул и привстал, что бы лучше разглядеть происходившее. Странные существа стали судорожно метаться по поляне, будто разыскивая что-то недавно утерянное. Затем они подбежали к большому, продолговатому камню и, окружив его, завели очень красивый хоровод. Всё это происходило на фоне усиливающейся мелодии тимпана и флейты. И тут прояснилось - это долгожданные нимфы, а камень, вокруг которого они закружились – не просто камень, а фаллический символ, причём сделанный очень искусно, настолько, что казалось в землю зарыт какой-то великан в момент просмотра порнографического фильма, таким образом, что именно его детородная часть осталась снаружи, а всё остальное в земле. По началу я бы не назвал этот танец вершиной хореографического  мастерства, но некая гармония в этом просматривалась, вызывая, скорее, порочные переживания посетителя стрипбара, чем чистый восторг зрителя балетного спектакля.
Пан окинул меня таким взглядом, как будто прочитал все мои мысли. Мне опять стало стыдно. Сейчас я ему покажу на что способны "рефлексирующие пижоны 21века". Я резко встал и уверенно пошёл в самую гущу. Приближаясь к группе танцующих обнажённых нимф, на пустынной поляне, я с упоением ожидал заметить смущение обаятельных нимфеток. Но действительность, как всегда, смогла только разочаровать.
Лишь одна из танцующих, с едва просматриваемым целлюлитом на уже аппетитной заднице (несмотря на свой юный возраст), как-то устало взглянула на меня, прямо, как привокзальная буфетчица в конце рабочего дня, и уныло произнесла, опершись на фаллическое изваяние, пугающее мастерством своего исполнения:
 - Ну вот, опять... Сколько ж можно?
Я сразу, как-то понял, что мне не рады, но ничего не оставалось как "сделать мину при плохой игре", даже не разобрав - чего «можно» и почему «опять"?
- Позвольте, мадам, я всего лишь хотел угостить вас, и, наконец, представиться...
- Очерёдность ваших действий вполне устраивает, хотя можно ограничиться и первым пунктом,- наконец, отозвалась самая симпатичная нимфа, обладательница стройных худощавых ног и маленькой кругленькой попки, бесстыдно взирая на меня своими огромными карими глазищами. Оценив её чувство юмора и свои чахлые перспективы на продолжение знакомства, я продолжил:
-Вообще-то, я предполагал, что мы смогли бы устроить что-то вроде конкурса, где разыгрывалось бы что-то вроде бессмертия, ну, или пяти кратеров вина. В ответ они дружно расхохотались. И тут я понял, что одна из них очень даже знакома мне. Конечно, это бред, но факт остаётся фактом - я очень хорошо её знал. Чего её занесло сюда. Ба, да здесь все знакомые лица,- пронеслось в моей голове.
Да это же ловушка! Пан - гад! Всё подстроено! Зачем это им? Он-то понятно - резвится! "Но девы нежные, зачем же тут вы собрались?"  Главное - не подавать вида, что я их всех узнал. Вдруг кусты качнулись, и, бесшумно ступая с поистине с кошачьей грацией, именно выплыла, а не вышла моя милая Дося. Она, так же лениво переваливаясь с бока на бок, плюхнулась посреди поляны. Всё было точно так, как в момент её похищения. Она источала снисходительное равнодушие к окружающему миру, граничащее с презрением, поражая меня своей яркой и неповторимой красотой. Она - Королева. Музыка неожиданно стихла. Тут же, молча, её окружили нимфы и завели молчаливый хоровод вокруг неё. Создавалось такое впечатление, что это был не просто танец, а какой-то важный ритуал, где очевидно, что нимфы, как бы признавая её королевское величие, совершали продуманное ритуальное действо. При этом, почему - то совершенно исчезли нагловатые улыбки с их красивых лиц. И они уже совершенно не замечали меня. Теперь я окончательно узнал всех танцующих. Это же были мои бывшие возлюбленные, с которыми меня соединяли Парки - богини судьбы. Я был в шоке. Почему-то по - детски захотелось сразу спрятаться. Я с трудом пересилил желание убежать. Застыв на месте, я сознавал всю абсурдность и ирреальность происходящего. Лишь вялая уверенность в том, что это всего лишь сон, позволяла мне сохранять самообладание. Я смотрел на этот хоровод, который почему-то проходил без музыки и с каким-то нарастающим исступлением, переходившим в вакхическое неистовство. Сосредоточенность и плохо сдерживаемый восторг читался на лицах танцующих нимф. Я никогда бы не смог назвать себя поклонником балета, или вообще каких-либо хореографических жанров искусства. Сейчас же, смотрел на танцующих, как зачарованный. Подчеркну, что всё это происходило в полной тишине, даже чириканье птиц и шум ветра и реки затихли, поддавшись фантастическому ритму причудливого танца. Я, однажды видел как в Испании, один любительский ансамбль, подрабатывающий в отелях, танцевал «фламенко». Молча, без музыки - во время репетиции. Пожалуй, это было единственный раз, кроме сегодняшнего зрелища, когда я поддался очарованию танца. Но тогда это было каким-то животным чувством, ритмично пульсирующим во мне, основанным на вере переживаемого экстаза, от танца самих танцующих. Ныне же я ощущал восторг, близкий к наслаждению слушателя хоралов Баха.  Было очевидно, что нимфы всего лишь придворные моей шикарной Доси. И танец их - выражение почтения и преклонения. Дося смотрела на меня своим немигающим взглядом. Он был, как всегда лишен эмоций, как взгляд буддийского монаха во время медитации. Интересно о чём она думала? И думала ли? Простила ли она меня? Если нет, то боюсь, у меня будут серьёзные проблемы, - интуитивно осознал я. Я застыл как соляной библейский столб, взирая на неё,  и, понимая как опасно смотреть царским особам «глаза в глаза». Просто не мог оторваться. Глаза её,  как всегда, меняли свой цвет. Сейчас же они были сказочно рубинового цвета. Странно, ощущение опасности при этом притупилось (что было бы естественно!), но воля моя была парализована абсолютно. Я понимал, что полностью в её, кошачьей власти. Плюс к этому, совершено магическо-завораживающее воздействие на меня оказывал танец нимф.
- Как глупо, но большинство уверены, что Дионисий - это бог вина. Это так же верно, как уверенность, что Гермес - это только бог жуликов. Может, ты выпить хочешь? – послышалось из кустов и, вдруг, оттуда же, как в скверном анекдоте, полились грустные звуки "Бахинианы" Виллы Лобаса в какой-то странной джазовой обработке.
- У вас тут под каждым кустом джазбэнд, не то, что рояль,- промямлил я чужим голосом. 
От всего пережитого я окончательно растерялся. Соображения хватало лишь на то, чтобы быстро согласиться на выпивку.
- Буду признателен, если ... Я почувствовал приятную прохладу у моего разгорячённого не в меру затылка. Вздрогнув от неожиданности, я резко обернулся и увидел её - мою милую Т.С. На её раскрасневшемся лице сияла лукавая улыбка, и органично смотрелся лавровый венок на белых локонах. Она протянула мне кратер с уже разбавленным вином. Я не видел её лет 10. Я всё помнил. Помнил свои грехи самовлюблённого идиота. Помнил её исчезновение. Она должна бы меня ненавидеть, но смотрела на меня с каким-то оскорбительным любопытством, как на заговоривший пылесос. Я окончательно растерялся. Надо было что-то предпринять. Вообще, все смотрели на меня с неослабевающим вниманием, будто объявили номер известного трубача во время семейной вечеринки олигархов и этот трубач - я. Вдруг я непроизвольно вскинул левую руку и поляну озарил нежно мерцающий свет. Полились чарующие аккорды Астора Пьяццолы, сопровождаемые удивительным переливами лунного света. Я понимал, что главное не выйти из образа. А образ и кураж крутились в самом моем естестве. Дося, дождавшись паузы, лениво подошла и отчётливо сказала:
«Можешь, когда хочешь… Пошли.…».
Я покорно поплёлся за ней, не понимая, как все это произошло. Белокурая нимфа, в лавровом венке, нежно подошла ко мне сзади и вдруг прижалась изо всех своих сил. Я это понял, потому, как ощутил сильную боль почему-то в области сердца. Эта боль кружилась как бы в жутком танце, где её партнёром было наслаждение, граничащее с оргазмом. Я не мог и не хотел остановить её, так как боялся, что она опять исчезнет. Казалось, она хочет проникнуть внутрь меня. Музыка, ветер и жизнь замерли. Лишь потрескивал, непонятно откуда взявшийся огромный костёр, разбрасывая мириады блестящих брызг. Огромный фаллос был почему-то обляпан какой-то пеной. Может, кончил, наконец, - подумалось мне – Главное чтобы не увял…
Вообще, всё это походило на аттракцион. Будто это было самое главное в моей жизни. Дося властно повернулась и, злобно ощерившись, показала свои клыки. Они были неестественно огромны и желты. «Шш-шш-шшш»,- недружелюбно заметила Дося. Боль исчезла. Снисходительно по-кошачьи, Дося окинула присутствующих и отчётливо произнесла:
 - Он мой. Это вызвало секундное смущение, после которого все загомонились, а моя, самая желанная Нимфа, поникла и отпрянула от меня как от прокажённого. Дося царствовала. «Что же это такое?,- подумалось мне, - Досю я, свою, конечно, люблю, но не смогу же я пренебречь своей возлюбленной, ради пусть и самой распрекрасной, но кошки! Будто услышав, мои мысли Дося подошла ко мне и совершенно отчётливо произнесла:
- Бедненький, ты думаешь, что теперь удел твой - продвинутая зоофилия. Телесные наслаждения с кошкой. Ха-ха. А надо бы тебя проучить. Как ты не можешь понять, что страсть к обладанию – это не всегда любовь. Дося странно в такт своим словам помахивала, точнее, нервно подёргивала кончиком своего хвоста.
- Любовь – это всегда неизмеримо больше. Кстати, из нас двоих в этом смысле более примитивен явно ты. Ты глубоко убеждён, что любовь базируется в основном на физическом уровне. Секс, коитус, так сказать – это База… Удел первобытных Покорителей окружающей Ойкумены. Как же мерзки мне скурвившиеся зоологи и эти естествоиспытатели-физиологи. Все эти последователи Павлова утверждающие, что вся кошачья, или собачья ласка, начиная от помахивания хвостиком во время появление Хозяина, до нежного урчания, прячется лишь в складках примитивных инстинктов – боязни голода, холода, побоев. Естественно, не без этого. Но милый мой, человек ещё не так хорошо изучил даже себя самого, чтобы быть столь категоричным в душевных изгибах братьев Ваших меньших. Учти, эволюция проделывает иногда забавные козни. Сегодня Вы нас кормите из мисочки, а завтра… Ну это фигурально выражаясь, конечно. В конце концов, миллионы лет тому назад, появись  у нас независимый натуралист с другой планеты, вряд ли бы он поставил на нас, на млекопитающих, в том смысле, что этим «балом» на нашей планете будем править мы.
- Да, но ваш брат несколько примитивней по своему устройству и поэтому Вас проще изучать. И потом, я не сводил всё только к физиологии, милая Дося, - я решил перебить Досю, что бы разрядить обстановку, но Дося уверенно продолжила, как бы гипнотизируя меня, забираясь в мою подкорку, а я уверенно решил перебить её своим рассказом, который вдруг выплыл из глубин подсознания.
 - я вот что тебе расскажу:
«Это должно быть очень успокаивает. Ты стоишь одиноко босиком в пустынном, хорошо освещённом просторном зале выложенным светло серой шершавой плиткой. Прозрачные стены с четырёх сторон, за которыми виден спускающийся с горы густой лес, который живо упирается (упивается?) в бирюзовое море, пахнущее спелым черногорским арбузом - всё это рождают совершенно непередаваемые чувства светлой радости.
 Ногам очень тепло. Даже горячо и приятно жжёт. В левой руке, почему-то, чьи-то шелковые трусы. Может даже собственные. Слышится через стену, то нарастающий, то утихающий гул Близких. Возможно, тихий, беззлобный детский смех переливается где-то рядом.
 И вдруг - это особо умиротворяющее -  КЛИНК-КЛИНК-КЛИНК... Хорр-рошо! Три раза где-то капнуло. Почему -то пахнет хвоей, а не мочой(sic) - это важно! Меня там, за стеной усердно ждут, наверное. Могу в любой момент туда войти. Поэтому не тороплюсь. Упиваюсь сладостью момента ожидания праздника.
А тому, кто тайком за всем этим наблюдает, может сделаться очень грустно. Хорошо и грустно.
Вообще, более счастлив - Наблюдатель. От этого еще приятней. Я ему, пожалуй, улыбнусь. Кати - кати свою телегу удовольствий по моей щербатой (но в целом ровной) дороге! - пронесется последней электричкой в опухшей от мыслей голове. Не спеша, подойду к незаметно прозрачному и свежему стеклу, просто заплющю свой витиеватый нос, вкушая мертвечину свежевымытого окна. Задумаюсь. Точнее сделаю вид, что задумаюсь! Надо так! Вспоминаю сладостно.
  Вьются рядом, над головой острые нереализованные желания детства - взрослые в дачной гостиной смеются, шутят, а мы, как дураки, с братом Сашкой, лежим в своих  детских кроватках. Он спит. Или делает вид, что спит. Я невыразимо страдаю. Я хочу туда - к манящему свету, взрослому запретному смеху, сладкому чаю. А приходиться лежать тут в могильно тоскливой темноте маленьким трупиком. Лишь тонкая полоска света под дебелой дверью, равнодушно разделяющей два этих мира, дразнит меня, забывая до чего же это всё несправедливо! Замечаю, что брат не спит. Играет собственными пальцами, имитируя жизнь маленьких человечков. ИМИТАТОР! Завидую. Ему «по фигу». Самодостаточен. Пытаюсь сам соорудить человечка, растопырив указательный и средний палец, и, поставив его на подушку . По-моему, инвалид какой-то  кривоватый получился! Тоска. Закрываю глаза. КЛИНК-КЛИНК-КЛИНК - три раза! Эхо дождя!

- Не «дают» сс- ссуки, - послышался знакомый баритон с хрипотцой. Это был Пан. Возмущённо сверкая своими глазищами, с необыкновенно красивыми длинными ресницами, он размахивал руками и искал у меня с Досей моральной поддержки, имея в виду свои настойчивые ухаживания за нимфами.
- Ты лучше поправь свой еловый венец и сыграй на сиринге, - по-кошачьи игриво захохотала Дося. Я сразу подумал, что нет ничего более естественного и органичного чем кошачий смех. Она явно издевалась над незадачливым Паном, намекая на его любовные неудачи с обожаемыми нимфами - пытаясь овладеть целомудренной Питие, которой удалось скрыться от него, только превратившись в ель. С тех пор еловую ветвь он всегда носит на голове в качестве венка. В другой же раз он преследовал целомудренную Сирингу от самой горы Ликей до реки Ладон. Там же Сиринга, спасаясь от посягательств докучливого Пана, превратилась в тростник; не сумев отличить ее от остальных, Пан наугад срезал несколько тростинок и сделал себе свирель, которая с тех пор и носит название в её честь. Упиваясь иногда в одиночестве грустными, но прекрасными звуками, которые издаёт сиринга, Пан добился такого мастерства, что о нём даже стали слагать легенды. Шутка, конечно, была злой, но мне стало обидно за своих земных избранниц, и я заметил ему, что, «вообще-то, это мои женщины». И мне понятно, почему они «остаются так холодны с ним».
- Да видел бы ты, что они вытворяют тут во время дионисийских праздников. ОРГИИ! – закричал Пан.
- Да, но это без меня. А теперь я здесь, - как можно спокойней ответил я.
- Да просто я с ними разбор устраиваю, - тоскливо вставила Дося.
Возникла пауза.
- А разбор уже кончился? - невинно полюбопытствовал я.
- Да ещё не начинался, - жёстко бросила Дося и резко, повернувшись, пошла прочь. Вдруг остановившись, как бы сомневаясь в чём-то, она добавила: «Тебя спас твой рассказ. Было забавно. Похоже на правду. Тебя часто спасал твой язык. Можешь ему памятник из бронзы отлить». Я сразу представил памятник своему языку из бронзы. Я бы сделал его длинным, но не тонким и не извивающимся. По привычке, дочитывая мои мысли, - Пан мстительно добавил: - И не из бронзы, а из наждачной бумаги. Это типичный концептуализм и декадендщина. Не мой стиль, возразил я. Мы помолчали.
Вдруг музыка стала опять усиливаться, вызывая воспоминания о каком-то давно забытом отпуске. Где-то там, где солнце, заходя на отдых, находится слишком близко, за холмом, вызывая беспокойные эротические сновидения.
Я медленно побрёл вдоль берега реки, русло которой становилось всё больше и больше. Вообще, мне страшно нравилось это форма жизни – жизни во сне. Здесь можно было делать всё, так, как тебе хочется, пренебрегая всеми условностями и не беспокоясь, почернеет ли кожа твоя, или скукожится под чьими-либо осуждающими взглядами. Почему я так могу существовать только во сне. Может попробовать наяву?
Странно, но музыка не исчезала, как будто следом за мной, как за изощрённым сатрапом, следует оркестр. Вдруг я увидел одинокую девичью фигуру, торопливо приближающуюся ко мне. Я остановился и терпеливо стал ждать, когда мы поравняемся. Разглядев её лицо, я сразу понял, кто это и сердце моё забилось учащённо. Я вспомнил, что видел её среди танцующих нимф, но тогда она была обнажена. Теперь же одета она была как-то слишком тепло и совсем не по моде. Поравнявшись, она достала из потасканной дамской сумочки пачку писем и, приблизила их молча к моему лицу, так что нос мой уловил какой-то далёкий и давно забытый запах. Буквы расплывались, а нос мой старательно плющился под энергичным воздействием пачки писем. Становилось больно и обидно. Но я отстраненно и терпеливо молчал, ожидая, чем это всё закончится. Мне стало казаться, что я уменьшаюсь на глазах. Она, верно, хочет поместить меня на одну из страниц этих писем.
- Может, ты хочешь, чтобы я стал предложением, или малюсенькой буквой в этих письмах? – спокойно проговорил я.
- Да,- так же спокойно, будто соревнуясь со мной в невозмутимости, ответила она. Наш умиротворённый диалог совершенно не соответствовал нашим действиям. Точнее моему бездействию и её активному действию. Для более успешного и скорейшего завершения этого, она даже приобняла меня ладошкой за затылок и старательно вгоняла меня в эти письма, сжимая тиски своей по-женски неумелой хватки. Как я тебя обожаю за это. Ещё мгновение и я растворюсь там, останусь на уже твоих пожелтевших от времени листках. Стану всего лишь загогулинкой, замысловатой виньеткой. Ну и ладно! Я не сопротивлялся. Я виноват перед Тобой!!! Поделом мне. Но вот хватка стала слабнуть. И ты сама уткнулась в мою щёку своим милым носиком, слегка наклонившись, т.к. естественно, была выше меня во всех отношениях – и ростом и душой. Я ощутил терпкую влагу твоих слёз. Они, как капли дождя, падая на истрескавшуюся от засухи твердь, взывали к жизни. Я даже испугался, что проснусь от столь острых переживаний. Это погубит меня, нас, моё прошлое…
Мне давно не было так сладостно. Ничего не хотелось говорить. Я просто слышал твоё прерывистое дыхание, слышал твой детский запах свежести и ощущал молчаливую влагу Любви. Я вспомнил свои письма. Мне стало стыдно из-за того, что я их вспомнил. Странно. Я вдруг без слов понял, что ты хочешь, чтобы я прочитал их тебе опять. Я осознавал, что это наказание. Мне больно делать это. Но надо. Вот они.

ПИСЬМА
№1
Конечно, ты уверена, что все развивается по старой схеме – «седина в бороду - бес в ребро». Глупо скрывать, что седина уже в бороде, да и бес иногда тычется своей лохматой мордой в ребро.
В определенный момент жизни, иногда необходимо выговорится, как на исповеди. Но исповедь – это страшно. Ведь настоящая исповедь – это зеркало, в которое нужно посмотреть, сняв все свои маски. А это, скажу тебе, в конце четвертого десятка, без специальной подготовки может быть очень болезненно, если не смертельно.
Думаю, ты меня поняла. В конце концов, это можно представить интересной, а местами и забавной игрой (ухаживанием, романом, как тебе угодно), где правил почти нет, или, точнее, каждый выдумывает их себе сам (Почти как у Гессе - «Игра в бисер»). Отсутствие правил - будет единственным правилом. Есть только несколько пожеланий:
1. Не превращать эту Игру в пошлую переписку по принципу вопрос – ответ, или поздравления с 8 марта. Никакого диалога. Только монологи. Если вопросы - то риторические, а если ответы - то искренние (по мере испорченности каждого), и только на незаданные вопросы (что приветствуется и поощряется).
2. Установить мораторий на возможность нашей встречи. Прошу тебя установить любой срок, кроме вечности. Это позволит (мне, прежде всего!) придать определенную остроту нашему «платоническому роману» и «спеленает» во мне наглого изворотливого самца.
3. Если станет скучно, то немедленно сообщить об этом телеграммой.
4. В каждой игре должен быть проигравший и победитель. Даю тебе бешеную фору – проигравшим, объявляется тот, кто первый потребует личной встречи. Я же обречен на поражение! Ты это понимаешь.
5. При этом победитель получает ВСЁ! (Помни – задавать вопросы напрямую нельзя!).

Прошу также учесть, что не все в этой игре затейливые фантазии и, конечно, не все правда. В этой игре будет место и провокациям, и исповедальной искренности, и наглой лжи (ведь на кону все!). Это последняя порция правды, о которой я заранее предупреждаю.

Итак, представь на минуточку, что мы случайные попутчики поезда «Москва - Архангельск», и машинист нашего поезда, по причине обычной и родной бестолковости, заплутал на бесконечных российских просторах. Может быть, просто невинно решил срезать угол, потому как торопился очень (у шурина свадьба!), и заплутал подлец.
И вот, ты вынуждена трястись в купе, в обществе… Короче говоря, в моем обществе. Но вот незадача – твой попутчик (то бишь я) оказался нем. Ну такой дефект, что ж делать. Голос безнадежно сел. И кроме звуков, напоминающих звук издаваемый сифоном, который остервенело трясут в надежде выжать хоть каплю живительной влаги, не понимая, что там кончилась вода, а не газ. Поэтому я никак не мог плести витиеватый узор своих речей, как ни старался.
 Представь, какое это было бы горе для меня, для «старого ловеласа», добывающего свои победы с помощью обольстительных речей, запутанных интриг и т.п. И вот в самый ответственный момент, когда нужно расчехлить свое оружие, выясняется, что «порох отсырел».
Кстати, у меня был реально такой случай, правда связан он был с коммерцией, но ситуация была более критической. Но об этом позже.
Так вот, жутко нервничая (из-за временной и неуместной ущербности), я пытаюсь, как-то разговорить тебя.
Ты же ведешь себя достаточно обыденно для красивых и неглупых женщин, т.е. стараешься быть естественной, хотя если внимательно присмотреться, то видно, что немного нервничаешь.
Конечно, понятно почему. Вдвоем в купе с подозрительным незнакомцем. Несемся неведомо куда. Проводника почти не дозовешься. Он как одичавший джин, появляется из своей конуры (лампы) только тогда, когда сам захочет, а не когда это необходимо тебе. Вагон почти пустой. Твой спутник - странный тип то ли с придурью, то ли забавен, понять пока сложно, да и вместо обычной человеческой речи издает странные звуки. Вобщем, жутко захотелось домой, к маме.
Но ты молодец, держишься. Молча берешь припасенную книжку и делаешь вид, что погрузилась в чтение. Наверняка что-нибудь культуроведческое, думаю я, из серии «начинающий эстет», типа «Что такое импрессионизм, или корни отечественного постмодернизма». Подобного рода литературу молоденькие девушки используют, прежде всего, для чужих глаз. Такие книжки они берут на пляж, или в дорогу, при условии, что читаться все это будет в общественном транспорте на глазах у восхищенной публики.
Первое и интуитивное желание – это, конечно, возродить поверженный авторитет классического реализма и, заодно блеснуть собственной эрудицией. Но понимаю, что первый посыл иногда бывает ложным. Я ведь не знаю глубины твоих познаний в живописи и могу поставить тебя, или себя в глупое положение, бросив какую-нибудь провокационную реплику. Если твои познания поверхностны, ты можешь моментально замкнуться и мои авангардные отряды (они же гормоны) будут отброшены от осаждаемой крепости на несколько миль. Если же ты читаешь Сартра в подлиннике, а чай пьешь дома из китайского сервиза 15 века и не только по праздникам, то и я могу быть посрамлен, и опять мой доблестный авангард отброшен.
Принимаю решение начать с нейтральной темы. Пишу записку, напоминающую ноту, направленную министерству Керзона. В ней задорная провокация и тайное заигрывание молодого советского правительства:

Телеграмма. СРОЧНО!
ПРОШУ ВОЙТИ ПОЛОЖЕНИЕ тчк УМИРАЮ ГОЛОДА тчк ГОТОВ ПЛАТИТЬ ВЕКСЕЛЯМИ  зпт ЦАРСКИМИ ЧЕРВОНЦАМИ тчк ЧУЮ МАМИНУ ВЫПЕЧКУ И КУРИНЫЕ (ПОЧТИ КАК ДЕВИЧЬИ) НОЖКИ зпт КОКЕТЛИВО ТОРЧАЩИЕ ВАШЕГО БАУЛА..
Разделите со мною трапезу сударыня! А я вас развлекать буду (произносится нараспев, с ласковой, но двусмысленной улыбкой, при легком, в одну четверть, поклоне головы).
Меня зовут Михаил.
Если не хотите знакомиться, то не надо, но дайте же калорий чахнущему организму!

Ваша реакция меня интересует Ч Р Е З В Ы Ч А Й Н О! Ловлю себя на мысли, что интерес даже какой-то исследовательский, а не охотничий. Прости господи! Это пугает. Может, старею. Жду.
Твоя реакция:
Улыбка, полная снисхождения. Такие дарят для “infant terrible”. Начало достойное, но банальное, хотя и беспроигрышное. Но чувствую, как ты заметалась в клетке, называемой «девичья гордость»: «Что делать? Скормить мамины котлеты, или «отбрить» наглеца, а может перевести все в шутку? Нельзя же показаться «клушей», в конце-то концов. Да и еды там не так уж много»,- носятся мысли в твоей красивой голове.
Легкая, но успешно скрываемая паника, к счастью не перерастает в раздражения. Это скорее объясняется возрастом. Более старшие, наученные горьким опытом… Это меня обнадеживает. Мои кимвалы звучат все громче и более воинственно. Знаменосец, усердно потея, взобрался на сторожевую башню твоей крепости, но не знает, что теперь делать. Слишком оторвался от основных сил. Главное развить наступление. Нельзя, чтобы оно захлебнулось.
Ты произносишь, наконец:

- Надеюсь, со слухом, в отличие от голоса, в вашем возрасте у Вас в порядке, если же нет, то готова ответить письменно.

Вот это да. Неожиданный хук справа. Мысленно аплодирую, и понимаю, что до «эндшпиля» еще далеко. Юная нахалка. Попала в «десятку». Понимает, что разница в возрасте – это моя «ахиллесова пята». И плюс хочет увильнуть от ответа.
Пишу:

- Слышу даже Ваше учащенное биение сердца. Не волнуйтесь, я помою руки перед едой! Если причина волнения только в этом (небольшая пауза и многозначительная улыбка голодного удава). Трюфеля оставлю Вам. Я по природе великодушен.

Делаю вид, что не понял намека. Улыбаюсь широко, хотя и сознаю, что с моими зубами это надо делать осторожно, как «Мона Лиза». Но что делать, надо извиваться.
 Самое смешное, что есть, совершенно не хочется. Очень увлекся. Жду ответа. Если ты молча полезешь в сумку, и с безразличным лицом будешь доставать домашнюю снедь, то барьер разрушен. Можно стать самим собой как тебе, так и мне. Понятная отчужденность растает. Как после первого секса. Я буду взахлеб строчить корявые сентенции и самозабвенно вслушиваться в твою реакцию. Исследовать тебя, изучать - незнакомую и не на кого не похожую «красотку».
 Странно, твоя диковатая варварская красота, вызывает скорее любопытство, чем возбуждение. Не могу понять – почему? Ловлю себя на этой мысли уже во второй раз. Делается от этого поразительно интересно и, почему-то, немного страшно. Главное - заставить тебя саму задавать вопросы.
Всматриваюсь в тебя. Наверное, так выглядели русские красавицы у старообрядцев, сразу после «никоновского раскола». Хотя нет. Скорее в тебе что-то дикое. Скифское. Наверное, женщины с такой внешностью, в сибирских деревнях входили в горящие избы и останавливали скачущих коней. А может в приступе извечной «русской тоски», травили своих мужей-пьяниц керосином. Нет. Все не то. Скорей, таких как ты, выдавали за богатых и дородных в собольих шубах стареющих купцов с лопатообразной бородой. Ты бы жила с ним года два, как во сне, а потом сходилась бы с прыщавым студентом, укутанным в длинный шарф и долгополую шинель. Он цитировал бы тебе по памяти Ницше, приводя тебя в языческий восторг. И хотел бы он от тебя только того, что диктовал бы ему брызжущий при нервических движениях тестостерон. А ты мечтала бы о «большой и чистой…» на фоне «алого заката». Все что произошло бы дальше можно предсказать достаточно достоверно. Хотя, прости, увлекся…
Итак, ты, взглянув на мою записку… молча стала доставать еду. Я ликовал внутренне неистово. Но вдруг возникла пауза, замешательство. И ты, лукаво улыбаясь, спрашиваешь:

- А могли бы вы показать, как цапля ест лягушек?

Браво, молодец. Девочка резвится. Ну что же, пишу ответ:

- Нет, сударыня. Я могу, лишь показать, как мальчик – цапля целует свою девочку цаплю. Я видел этот красивый и романтический обряд в диких лесах Патагонии, во время своей последней экспедиции. Желаете?

Ты засмеялась. Наконец-то. Ура! Одержаны две важные победы. Ты стала сама задавать вопросы, и я слышу твой смех, значит, ты меня уже не опасаешься и готова к общению. Мой знаменосец дождался подмоги, отбиваясь от врага. Внешняя стена крепости скоро будет взята.

- Попробуйте. Только клювик у Вас почему такой кривой и кончиком вниз смотрит, а?

И опять смех. Мне нравиться. Решаю подыграть.
Делаю серьезное, если не оскорбленное в лучших чувствах лицо. Действует всегда безошибочно. Провоцирует молодых девушек бессвязно извиняться, раз он оскорблен, или играет оскорбленного, значит, я оказалась сильнее его. Это приятно! После этого подспудно возникает желание загладить свою вину и быть более снисходительным к поверженному сопернику. Это мой засадный полк стал делать подкоп с противоположной стороны от места основного штурма твоей крепости.
Пишу в ответ:

- Во-первых, клювики разные бывают. Во-вторых, порода у меня такая - нос крючковатый. В третьих, это мне ничуть не помешает показать Вам суть праздничного ритуала. Обычно это делается во время заката солнца. Среди лиан под истошные вопли макак. (Все это произносится крайне серьезно с легкой обидой в голосе.)

Я нагло, с отсутствующим, если не с бесстрастным лицом, подношу свой крючок к твоей нежной щеке и … старательно обнюхиваю тебя. Причем делаю это, правда, совершенно искренне. Мне больше хочется услышать твой аромат. Я где-то читал, что настоящий запах женщины – это аромат фиалки, и лишь различные микробы убивают его. Глядя на тебя, начинаешь понимать, что это не шутка и верить, что не всегда побеждают микробы. Чувствую. Чувствую тебя. Как чудесно, что ты не надушилась. Вдыхая твою дорожную усталость и какой-то далекий детский запах, от которого начинаю немного дуреть. Веду дальше свой нос к твоему уху. Там есть такая впадинка, она всегда пахнет по-особому. Это как паспорт. По нему всегда можно отличить одну женщину от другой. Как слепец в темноте натыкаюсь на мочку уха. Испугано шарахаюсь в сторону. Глаза закрыты. Так лучше познавать тебя. Слегка касаюсь тебя кончиком своего носа. Делаю это как бы нечаянно.
Ты замерла, как в школе, когда уроки не сделала, а учительница открыла журнал и ищет, ищет, ищет, кого бы вызвать к доске. Конец четверти. Конец вечера. Конец игре. Чувствую, что не могу больше играть в этом амплуа. Надо менять маску. Надо немного искренности, иначе задохнусь. Раньше мог морочить себя и окружающих неделями.
Опять ловлю себя на мысли, что какое-то странное возбуждение охватывает меня. Хочется любоваться тобой, смотреть, может потрогать, но как-то по-особому, как редкий антикварный экспонат. Этак, в кульминационный момент опозориться можно. А если странное ощущение дикого любопытства останется до утра? Хочется задохнуться твоим запахом. Резко отстраняюсь и выхожу из купе. Выхожу в коридор.
 Минут через пятнадцать, ты выходишь с полотенцем, видавшей многое мыльницей и, неся почему-то злое и недовольное лицо мимо меня, делаешь вид, что мы не знакомы. Стоя в очереди в туалет, подвыпившие парни, видимо студенты, пытаются заигрывать с тобой. Ты бросаешь им такой взгляд, что я начинаю сомневаться - так ли ты молода? Парни замолкают. Меня это почему-то очень веселит. Забывшись, хочу крикнуть, обращаясь к тебе

- Лапонька, Настеньке пора менять памперсы. Поторопись, пожалуйста. И потом, я еще не ужинал!

Вместо этого получается странное сипение. Но что забавно, меня можно понять. Стоящий перед тобой мужчина, с внешностью провинциального интеллигента, вежливо и немного церемонно пропускает тебя вперед в освободившуюся кабинку. Ты вначале растерялась и не знаешь как себя вести. Это длится секунду. Я купаюсь в блаженстве. Мне нравится, когда красивые и уверенные в себе женщины немного теряются. Чувствую тебя эта ситуация смешит, но справившись с нахлынувшими чувствами, ты уверенно заходишь в кабинку.
Вообще сегодня странный вечер. Пропустили тебя без очереди. Студенты напугались твоего взгляда. Я теряю охотничьи инстинкты. Оказавшись во вражеской крепости, начинаю вести себя не как завоеватель, а как инопланетянин. Все чего-то высматриваю, изучаю и веду себя немного отстраненно. Действуешь ты на меня как-то необычно – это факт. Что-то будет когда ты вернешься?
Конечно, я отвечу тебе на этот вопрос. Если захочешь. Напиши мне что-нибудь, и мой крючковатый нос начнет бродить вдоль твоей длинной и красивой шее. Знаю, что звучит довольно нахально. Знаю, что может, захочешь прищемить мой клювик. Да ради бога! Только не молчи. Можешь язвить, пытаться уколоть меня. Мне все равно очень интересно, что ты ответишь. Можешь дорисовать этот эпизод в своей манере. Можешь переписать его заново. Но я честно предупреждаю, что, прислав ответ ты вступишь Игру с очень своеобразными правилами. Если твоя жизнь течет относительно спокойно и тебе это нравиться, то пришли короткую записку, что тебе недосуг заниматься глупостями. Я это пойму, хотя и расстроюсь.

Искренне Ваш и проч.

№2
Спасибо за письмо. Не ожидал, что ты так быстро ответишь после нашего телефонного разговора. Твоя открытка, вложенная в письмо, странные рисунки и шокирующие рассуждения смутили меня довольно сильно. Я не ожидал, что твои мысли о взаимоотношениях морали и зла будут столь необычны. И я с ними не во всем согласен.
Видишь ли, некоторые религии, или философские школы разделились во мнении, что есть добро и зло? Часть, такие как некоторые гностические учения, утверждают, что добро самодостаточно и независимо от зла и главной задачей добра является уничтожение зла (см. Авесту). Оппоненты, проповедующие этический дуализм утверждают, что зло есть необходимое условие самовыражения (читай существования) добра и является просто противоположным полюсом одного и того же магнита. Но из этого вовсе не следует, что любое зло достойно оправдания. Поэтому ты здесь заблуждаешься.
Я был удивлен, когда прочитал, в твоем письме уверенное утверждение неизбывности и «рациональности» зла. Конечно, я мог бы согласиться с тобой, когда ты приводишь пример с семейной парой, тянущей «скрипящий и раздолбанный воз семейного быта» и совместного проживания только благодаря сложившимся тысячелетиями условностям и морали института семьи. И вдруг в их монотонную жизнь врывается страсть, обуявшая одного из членов семьи. Мне кажется, ты оправдываешь этот «персонаж», окрыленный этим порывом только потому, что ты а) молода, б) красива, в) свободна (я имею лишь формальные узы брака) и есть подозрения, что «вкус этого супа ты знаешь не только по напечатанному рецепту».
Видишь ли, можно творить зло на разных, как ты говоришь, уровнях «спирали». Можно не уступать старушкам в часы «пик» сидячие места в транспорте, а можно коллекционировать человеческие скальпы. В первом и во втором случае твориться зло, но оно не сопоставимо по масштабам и по последствиям.
 Кстати (или некстати), а почему ты тоже решила печатать письма на компьютере?
Ты знаешь, я понял, что пора скинуть завесу полунамеков и недоговоренностей. Несмотря на все мои старания вывести Тебя на откровенный разговор, я не могу этого сделать. Ты избегаешь запретной темы - темы нашего прошлого. Может Тебе страшно вспоминать?
И вот мы, наконец, одни в полутемном купе. Мы вернулись, совершив необходимые гигиенические и физиологические процедуры. Морально ты уже готова выслушивать изощренную лесть, а также умеренные домогательства, не выходящие за рамки «купейного» приличия. Но вместо этого, я долго и тщательно усаживаюсь напротив тебя и делаю мучительную паузу,  уставившись в окно, за которым - космос, вакуум, черная пустота… Может наш поезд катится в вечность? Кажется, за окном мелькают дни, месяцы, годы. Но к нашему делу это не имеет никакого отношения. Ты по-прежнему уверена, что я буду продолжать осаду. У Тебя уже наготове несколько отработанных моделей поведения: на случай сопротивления, на случай милостиво-поощрительной «сдачи крепости» и т.д. И вместо этого, я…
Не уверен, вспомнишь ли Ты все это, или нет? Я начинаю говорить, поначалу волнуясь, глотая окончания слов, как бы боясь, что не дослушав ты заснешь, или будешь спорить по пустякам.
Впрочем…
Не знаю с чего начать. Знаю лишь, что мне больно говорить, а Тебе будет не очень радостно слушать. Но это всё равно надо довести до логической концовки.
Ты, наверное, слышала, как сказал один мудрец “...прежде чем что-либо сильно пожелать, подумай, как следует, а вдруг это исполниться...”
Иногда сбываются самые фантастические желания. У тебя их много было, я помню, хотя мы не виделись с Тобой лет 5, или 2005.
Ты хотела очутиться на этой земле через тысячи лет (кстати, и много ли ты видишь изменений?) – и это исполнилось.
Ты хотела быть свободной и независимой от тупых и злобных обстоятельств, с лицами откормленных патрициев, заседающих в сенате - и это сбылось, ты богата и независима.
Ты хотела родить ребенка, и этому позволили сбыться боги...
Ты хотела вырезать мякоть плоти из наших взаимоотношений, оставив целомудренную и аскетичную оболочку, называя это странным словом “дружба”. Все сбывается. И это уже не магия, а нечто более страшное и необъяснимое - СУДЬБА (sic!).
Я все помню. Помню, как первый раз увидел Тебя. Как онемел от восторга, увидев Тебя в обычном для богатых римлянок одеянии, но как необычно оно сидело на Тебе. Ты была столь величественна и неподражаемо «сексуальна», как говорят в это время. И это несоответствие потрясало как “слякоть в пустыне”. Видимо, это объяснялось тем, что предки Твои никогда не принадлежали высоким родам патрициев, а положение Твое, одежда и манеры были лишь результатом разительных успехов на поприще Твоей древнейшей профессии и незаурядного ума.
Я почему-то отчетливо запомнил (привыкший к восточным излишествам, переходящим в крикливую пошлость) эти большие крылатые фибулы, эффектную цепь, которую могла носить лишь знать. А на стройных Твоих руках широченные браслеты, пускавшие желтые блики, подчеркивали удивительное благородство и изящество кистей твоих рук. Венчало это Творение Богов тьмы и света платок из «александрийской» ткани в виде тюрбана, поверх которого замысловатым водопадом спускалось бардовое покрывало. А главное - этот медальон. Я помню, что сразу обратил на него внимание, но не мог тогда знать, что на нем изображено.
Я лишь упивался своими сумасшедшими ассоциациями, которые пробуждала Ты своим видом. При этом я почему-то острее ощущал свою безысходность.
Сможешь ли Ты понять, как непросто быть рабом с привилегированным положением. Я стал ловить себя на мысли, что счастлив как «домашний павлин». Я мог лишь распускать «красивый хвост своих размышлений», получая в обмен пищу, кров и восторг домашних.
Постепенно я начал испытывать тройной гнет - с одной стороны я не мог быть как прочие рабы - эти бесконечные, киликийцы, даки, парфяне, вестготы и прочие, в необъятных поместьях моего хозяина (до сих пор называю его хозяином!) в благословенной Бруттие, недалеко от богатого Темеса. Ведь все они (такие разные!) доведены были до состояния домашней скотины. И чтобы ощущать хотя бы иллюзию душевного спокойствия нужно вписаться в этот полу социум, полу стадо. Нужно было становиться бесконечно жестоким и циничным. Я не мог этого сделать не из-за гордости, или трусости. Просто МНЕ ЭТО НЕ НАДО! С другой стороны я, естественно, не мог быть ровней своему хозяину, имевшему вполне заурядный ум и внешность перекормленного борова. Ты же понимаешь, насколько проще жить без сомнений, которые рождаются из перегноя знаний и размышлений.
 Воистину, “...во многой мудрости есть многие печали...”, кажется так звучит эта цитата одного из библейских пророков. Поэтому я иногда завидовал другим рабам, хоть и занимались они, в отличие от меня тяжелым физическим трудом или имели более унизительные обязанности.
Я  же, как Ты помнишь, был писарем, а на самом деле, истинным автором всех литературных экспериментов (в сегодняшнем мире, кажется, это называется «литературный негр»), начиная от банальных панегириков и некрологов и кончая возвышенными трагедиями, где каждый «эписодий» способствовал чудодейственному катарсису, как уникальному слабительному или кровопусканию, освобождающему душу (и, видимо, желудок) от шлаков.
Хозяин - великий Квинт Кальпен, чьи предки участвовали в похищении сабинянок, был, в сущности, не самым плохим “двуногим - разумным” и имел ряд очевидных достоинств: он не был бессмысленно жесток, был способен на великодушие (в моменты частых безумств) и дружил с Бахусом, который, как известно, склонен к коллективной дружбе.
 Я  должен был писать за него все творения, которые он выставлял за тем на суд своих многочисленных приятелей, челяди и просто прохожих. Он сгорал в пламени тщеславия, выдумывая себе многочисленные звания и чины. Он был страшно богат, и поэтому в его придворный аквариум заплыла такая “золотая рыбка” как Ты, ненасытная на деньги и великодушная, расчетливая и способная на безумства ради любви. Как это уживалось в Тебе, я не понимал, да и сейчас не понимаю.
Я впервые увидел Тебя во время Робигаллий - официального праздника в честь бога Робига - вредителя посевов. С точки зрения сегодняшнего времени - полный абсурд, но Ты помнишь колорит той, нашей эпохи.
Появившись, Ты сразу приковала похотливые взоры окружения Квинта Кальпена, но естественно отвечала взаимностью только ему, нашему хозяину, способному платить за это сотни сестерциев. Я видел, как ты играла, то невинную девственницу, то порочную матрону, сводя с ума стареющего, но крепко сбитого Квинта. И “премудрый“ Квинт верил твоим хищным ужимкам каждую минуту, и похоть его распалялась, как и тщеславие.
 Мы носились по каким-то сомнительным заведениям. Были даже в лупонарии, где ты вела Себя просто удивительно разнузданно. Надеюсь, ты помнишь. Я  же в силу своих физиологических особенностей, плотских утех чурался и наблюдал за всем этим, как бы со стороны. Меня забавляло, то, что Ты, куда бы мы ни приходили, Ты везде справляла свою малую нужду так, что об этом были все в курсе, а со временем к этому относились с сакральным трепетом и, если Ты, придя куда-нибудь, забывала об этом, челядь воспринимала это, как дурную примету. Мне это вечное стремление к дешевому эпатажу не нравилось в Тебе, впрочем, как и многое другое. А может, как волчица, Ты помечала свою территорию?
Ты должна была понимать, что меня, конечно, очень угнетала собственная неполноценность, которая не позволяла вкушать обычные радости, привычные как для рабов, так и для господ. Я имею в виду радость плотской любви. Не знаю, что Тебя заставило обратить внимание на меня - может Твоя подсознательная тяга к эксцентричности, или стремление к экзотике, или чему-то ещё но я точно знаю, я был тебе не интересен, хотя меня пожирала испепеляющая страсть к Тебе. Это естественно. Ты молода, красива, я же значительно старше и неказист.
Ты же была единственной, кто пробудила во мне Желание, вопреки древнему иудейскому проклятию, наложенному на меня. Более того, Ты прекратила его действие. Впрочем, Ты помнишь об этом.
Ты была очень проницательна, несмотря, на свой довольно юный возраст и отсутствие серьезного образования, и при этом очень жестока, как мне казалось. Впрочем, это свойственно юности.
 А я… был, мучим жаждой Тебя. Это желание раскачивалось во мне не столько маятником похоти, а непривычным (или «растоптанным ») желанием выговориться, рассказывая взахлеб, что-то самое сокровенное, интимное. Не знаю почему, но я точно знал, как ты поведешь себя, несмотря на свою внешнюю колючесть.
Потом.… Думаю, ты все помнишь. Как твоя тяга к развлечениям, вынудила тебя во время прогулки пригласить меня в оливковую рощу, славящуюся своими урожаями и красотой на всю область.
 По-моему, ты уже догадывалась, что я неравнодушен к тебе. Естественно, как кошка, играющая с мышкой, ты наслаждалась моими тщетными попытками ускользнуть из твоих цепких лап. Я принялся было объяснять рабу, посланному тобой, что я болен расстройством желудка и по этой причине не смогу прийти к тебе, как из-за его спины показалась ты. Ты перебила меня, сообщив, что недавно тебе привезли драгоценный аравийский бальзам, и ты готова испробовать его на мне. Я с наигранным восторгом сообщил тебе, что готов всю жизнь служить тебе подопытным псом, стоит тебе только пожелать.
- Желаю! - нараспев и с вызовом произнесла ты. При этом легкая туника незаметно слетела с тебя, обнажив фантастические формы. Ты это сделала как бы случайно. Я знаю, что будь на моем месте кто-либо другой, потерял бы, наверное, сознание, или с «диким зубовным скрежетом» набросился бы на тебя. Я же, сознавая, что могу лишь созерцать это разнузданное торжество плоти, не имея возможности прикоснуться к нему, стоял как зачарованный, лишь вздрогнув от какого-то странного звука. Это, охнув, и зажмурившись, упал на колени твой преданный раб - лангобард, неотступно шествующий за тобой по пятам. Он знал приказ своего хозяина – всеслышащего Квинта – «Видевший наготу хозяйки, достоин смерти. Это услада только для «хозяйских» очей».

Все слишком литературно. Скорее всего, ты ничему не поверишь. Хотя, жизнь бывает иногда менее правдоподобной, чем литература. Прости за банальности. Вероятно, если бы я пересказывал свои воспоминания, пережитые другим человеком, эпохи ХХ века, душа которого по воле истертой от частого пользования магии вселилась в бренное тело писаря Елизария, то ты поверила бы быстрей. Кто знает, где прячется истина? Вероятно, в складках подробностей.
 А этот малый, живущий теперь там, лишь подтверждает гипотезу о параллельности временных потоков. Ха! Интересно кому он ее там подтверждает. Теперь он, наверное, рассказывает отупевшим от изнурительного физического труда сарматкам о своей жизни, в которой он чуть не подох на дальневосточных сопках в 1983г, в госпитале, стоявшем на реке Амур, рядом с Китаем. Он увлеченно пересказывает, как впервые увидел себя в зеркале после тяжело перенесенной «желтухи» - совершенно безжизненный скелет, обтянутой желтой кожей 38 кг веса. Как он без сознания провалялся несколько дней под капельницей. Как на противоположном берегу стоял забавный маленький китайский городишко, к пристани которого раз в неделю подходил смешной колесный пароходик (такие у нас показывали в старых фильмах 30-х гг). Это все было видно с госпитальной койки второго яруса, где он валялся часами. Он мог бы рассказать, как любил умничать, вызывая восторг медсестер и зависть сослуживцев. Он много чего смог бы рассказать, но покоренным сарматам и иллирийцам это не нужно. Да и тебе это не нужно. Проще все забыть и ничему не верить.
Но как же ты была прекрасна, когда соблазняла меня. Конечно, ты была чемпионка в этом пока непризнанном виде спорта. Непокоренная высота интересна прыгуну, пока она не взята. Я это понимал и знал, что ты «остынешь», как только получишь новый трофей. Конечно, мне нельзя было сразу сдаваться, тогда бы я потерял тебя мгновенно. На моей стороне был, как это не парадоксально звучит, страшный недуг – проклятие, из-за которого я мог вкушать твои «прелести» лишь очами. Другим преимуществом было то, что я тебе интересен (и я это осознавал) и чем больше ты общалась со мной, тем больше увлекалась мной. Хотя это можно тоже расценивать двояко. Женская привязанность – это ценный, но очень опасный дар. Я это знал, как никто. Ты ведь помнишь причину моего увечья.
Я помню эту первую нашу ночь. Ты тогда…
Произнеся это, я приблизился к тебе и спросил: «Помнишь, как было тогда?». Неотрывно наблюдая за мной, как за сумасшедшим, ты коротко сказала: «Да». Ты это произнесла очень тихо, не отрывая взгляда от моих глаз. Едва слышно. Но я это понял по губам. Они, этим кратким «Да», источали сок созревшего плода. Я понял, что ты все вспомнила. Ты переживала шок, как будто после долгого летаргического сна. Я тебя хорошо знал, но я никогда не видел, как ты плачешь. Я это увидел впервые. Открою тебе тайну. Ничего так не возбуждает меня как женские слезы. В эти мгновение хочется превратиться в маленькую губку и впитать их все без остатка. Эти маленькие бусинки, раскатившиеся по твоему красивому лицу, блестели замысловатым узором. Меня восхищало, что ты плачешь, не меняя спокойного и сосредоточенного выражения лица. Мне хотелось подобрать каждую слезинку. Я вылизывал их с тщанием голодного пса, испытывая состояние близкое к оргазму. Я вспоминал их солоноватый вкус жизни, забытой страсти, волнующегося моря.
Потом, закрыв глаза, ты ощущала, как мои губы бродили сумасшедшим «странником» по твоему прелестному телу. Я упивался нежнейшим шелком твоей кожи. Повелительным жестом, схватив меня за голову, ты направляла меня в самые затаенные места на этой “terra incognita”. Я уже готов был заблудиться здесь навсегда, когда понял, что тебе нужны были уже другие паломники. Я замер, казалось на мгновение, и понял, если пауза продлиться еще на долю секунды, то ты меня просто задушишь. Все повторилось, как тогда – тысячи лет назад, с той лишь разницей, что паузу тогда взяла ты, а я, обезумевший от нахлынувших на меня полузабытых чувств и ощущений, мог, наверное, умереть. Я себя ощущал тогда совершенной игрушкой в твоих искусных руках. Все повторяется. Но ты удивительно изменилась. А может это уже не ты?
Я же …
Зря я все это наболтал. Хорошо, что еще во время остановился. Надо одуматься. Учащенное сердцебиение и дрожь в пальцах не дают возможности дописать.

Я.
P.S. Не знаю надо ли продолжать. Можно просто развлекаться, как это делали когда-то за обедом миллионы тружеников страны, слушая радиопередачу «В рабочий полдень». А можно на секундочку поверить. Или сделать вид. Я согласен обмануться.
Знаешь, а здесь больше правды, чем ты думаешь.

№3
Всё! Необходимо положить конец вялой неопределённости. Уже несколько месяцев я созерцаю Вас, как Каабу созерцает правоверный мусульманин. Бешеный хоровод мыслей кружит в моей голове. Не мог даже предположить, что женщина, пусть и неординарной внешности сможет внести подобную сумятицу в сложившуюся систему идей, жестких табу. Ваша аура заставляет, судорожно открыв зонтик, ломая ногти и царапая кожу рук, почтительно отойти и склонить голову в почтении.
Я оказался в Вашем забытом Б-м городе так же случайно, как морской песок на дне банки консервированного крыжовника. Мой плащ дервиша уже похож на южное безоблачное ночное небо в районе древней Басры. Лишь дыры заменяют там звезды. Душа же моя, истерзанная постоянными скитаниями в поисках покоя, походит на засохшую смоковницу. Дело в том, что ... Мне очень страшно признаться. Только Ваши глаза, за которыми скрывает отзывчивое сердце жрицы благочестия, позволяют мне подобную дерзость. Да, хочу, чтобы Вы знали - я это делаю впервые. Я ... Агасфер, он же Вечный Жид  или Ahasverus. Этим сказано всё - тысячелетия страданий, запоздалое раскаяние и стенания у Голгофы.
Когда спросили у моего попутчика -  Питера Пауля Рубенса - отчего у него такие грустные глаза, он ответил: "Они видели слишком много людей". Я знал Рубенса лично. И поверьте мне - он прав. Мне он интересен как человек, и я сдержанно отношусь к некоторым его творениям. Сначала я не мог понять причину этого. Но, долго размышляя над этим, я понял, что меня раздражают его персонажи - в них слишком много жизни, хотя себя я раздражаю за противоположное. Ведь трудно ожидать от высохшего дерева нежно-зеленых ростков.
Я, наверное, Вас заговорил. Прошу прощения. Виноват. Но, как Вы догадываетесь, у меня есть уважительная причина. Мои уста были замазаны воском молчания, а на сердце стояла печать проклятия. Конечно, заслуженного проклятия. Собственная черствость, помноженная на вселенскую глупость - вот причина моих бед. Меньше всего хочу сейчас оправдываться перед Вами и не из гордыни, конечно, она выветрилась дорожными суховеями и зноем чужеземного солнца. Я слишком Вас уважаю, преклоняюсь перед Вашим сердцем и поэтому не ищу себе оправданий. Хотя, попытаюсь изложить Вам цель моего письма. Дело в том, что сбылись предсказания старого и угрюмого рэбе Бэн Гирша:
"После праздника Пурим, на третий день, Ты увидишь Её. И сердце твоё наполниться тревогой. Солнце прикроет лик свой, птицы на мгновение умолкнут и, в возникшей тишине, ты услышишь музыку Жизни. Сознание Твоё воспарит на мгновение, и Ты прикоснёшься к Истине ".  Всё сбылось. Ты Избранная. Скитаясь, я думал об этом мгновении. Суть в том, что на Вас пал перст Вершителя Судеб, где мы лишь слепые игрушки или затейливый инструмент в Его руках. Я долго преследовал Тебя, О, отрада очей моих, в духоте переполненных электричек, сквозь сутолоку пыльных автобусов с мистическими трехзначными номерами, через вселенскую суету значительной бессмыслицы нашего существования. Я был всего лишь праздничным осколком венецианского зеркала, ловившего твое отражение и переправлявшего его выше. Я выполнял миссию, выводя на стекле Твое замысловатое имя, я был напрочь лишен эмоций и чувств к Тебе, о, ясноокая! Я был равнодушен, и не только к Тебе, а и к миру, ибо нельзя кипятить одну и ту же воду тысячу лет она быстро выкипает, превращаясь в пар, как бы не был велик сосуд. Я пережил свои страсти и забыл что это такое, и с Тобой я просто работал, так как знал, что пока я не выполню предписанного мне Свыше, я не найду успокоения, и буду странствовать бесконечно, не находя ничего нового и все больше разочаровываясь в старом. Другой мой приятель в своих "Опытах" писал, что достаточно прожить один день (утро, день, вечер, ночь), чтобы постичь извечные законы мироздания. Ведь все остальное, лишь повтор на ином уровне - год (весна, лето, осень, зима), жизнь (детство, зрелость, старость, смерть) и даже вечность (прости за неоправданную дерзость).
Моя миссия – это найти, и обретя Тебя, выполнить предначертанное - отойти в Вечное царство Теней - царство Аида. Я не знаю, как я буду с Тобой прощаться, но знаю, как буду соблазнять Тебя. Я буду, изворотлив как библейский змей, я буду, терпелив, как старая черепаха я буду, сладкоречив, как голодный странствующий оратор, я буду, мудр как слепой оракул в Дельфах, я буду, добр, как любящая мать, я буду, беспощаден как раненый гладиатор среди толпы праздного плебса. Я честно говорю Тебе это, ибо это будет борьба не за Жизнь, а за Смерть. Обретя Тебя, я превращусь, волей Вершителя, всего лишь в старый ключ (о, отнюдь не гаечный!), а Ты станешь хитроумным замком к двери, ведущей в Вечность. Возможно, что ты ничего не поняла из этих путаных мыслей. Может это и напоминает бред. Но, Желанная моя, я выстрадал эту мечту о смерти в бесцельных и бесконечных скитаниях…
Ты вдруг резко выхватила из моих рук пачку писем, не дав дочитать до конца, лукаво улыбнувшись, медленно заговорила каким-то низким тембром голоса:
- Помнишь, как мы стояли у закрытой двери пустынной дачи, на которую приехали погостить по приглашению твоих друзей? Уезжать не хотелось – слишком длинный проделали путь, и мы решили подождать прихода хозяев. Мы по очереди смотрели в замочную скважину запертой двери, вплотную упиравшейся почему-то в кухонный стол. При этом каждый видел то, что хотел, или то, что мог. Ты видел, как вяло, даже грустно, ползёт по гладкой пластиковой (повидавшей на своём веку), поверхности кухонного стола маленький домашний муравей. Такое впечатление, что ему стало печально, или просто всё надоело. «Он особый!», - протяжно заявил ты. После чего стал пространно рассказывать про муравьёв. Они ведь известные "торопыжки" - вечно куда-то торопятся, устремляясь к намеченной цели в длиннющей колонне, один конец устремляется к какой-нибудь микроскопической щели, а другой упирается к забытому на ночь изрядно надкушенному сэндвичу. Этот же был нетороплив и вёл себя совсем необычно – как на прогулке, неторопливо озираясь и постоянно меняя траекторию движения.
Я же видела старый фотоаппарат и милый пейзаж, засиженный мухами.
Потом ты заявил, что, вообще-то, ты испытываешь смешанные чувства к муравьям, начиная с неприязни, так как они надсмехаются над моей маниакальной страсти к порядку и, кончая уважением и симпатией, связанным с их упрямством, дисциплиной и малыми размерами. Ты тут же сочинил небольшой рассказ о солидном муравейнике на территории полузаброшенной дачи, возникшем там до постройки самой дачи, где всё приходит в упадок - начиная с налаженного быта большого весёлого семейства и, кончая пожаром и гибелью самого муравейника. В отличие от человеческого обиталища, которое пестует в себе ген саморазрушения, муравейник отчаянно борется с традиционно агрессивной средой, следуя извечным Божественным заповедям жизни и самосохранения. Ты отчаянно пытался доказать, что эти миры параллельны и совершенно не пересекаются.
А потом…
Я нежно прикоснулся к её устам подушечкой указательного пальца, и она послушно умолчала о наших секретах, заговорщически улыбнувшись мне. В ответ она положила свою нежную ладошку мне на глаза. Весь мир исчез, как будто его не было никогда.
Я отдыхал, купаясь в невесомости Великой Темноты. Я стал самой Вселенной, где моё тело рассыпалось на миллиарды составных частей, образуя свои галактики, «чёрные дыры», солнечные системы. Я парил, испытывая Блаженство и любовь ко всему миру, как бы раскачиваясь в колыбели. Вдруг это состояние нарушилось странными звуками. Вначале я не понимал что это такое. Открыв глаза, я увидел убегающую фигуру Дриопы. Стало страшно, что меня опять оставят одного. Гармония была нарушена, и я заорал, что есть мочи…

вторник, 4 апреля 2006 г.





ПОСЛЕСЛОВИЕ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ДЕЯНИЯ ПАНА
Несколько могущественных богов и богинь Греции никогда не включались в состав двенадцати олимпийцев. Например, Пан — скромное существо, влачил свои дни вдали от городов в Аркадии. Среди тех, кто знал, что их присутствие нежелательно на Олимпе, были Гадес, Персефона и Геката, а мать-земля считала, что она слишком стара, чтобы отказаться от своих привычек и жить так, как живут ее внуки и правнуки.
b. Некоторые утверждают, что Пан родился от Гермеса и Дриопы, дочери Дриопа; другие называют его матерью нимфу Ойною или жену Одиссея Пенелопу, которую Гермес посетил в образе барана, или козу Амалфею [1]. Говорят, он родился таким уродливым — с рожками, бородой, хвостом и козлиными копытцами, — что его мать убежала от него в страхе, и Гермес взял его с собой на Олимп на потеху богам. Однако Пан был сводным братом Зевса и потому значительно старше Гермеса или Пенелопы, родившей Пана, как говорят некоторые, от всех женихов сразу, которые ухаживали за ней в отсутствие Одиссея. Есть и такие, которые считают его сыном Крона и Реи или Зевса и Гибрис, и это звучит более правдоподобно [2].
с. Он жил в Аркадии, опекая стада и пасеки, принимал участие в забавах горных нимф и помогал охотникам в поисках добычи. В целом он был добродушен и ленив, больше всего на свете любил послеобеденный сон и мстил всем, кто мешал ему спать. При этом он издавал такой крик из глубины пещеры или грота, что на головах у слышавших волосы вставали дыбом. Однако аркадцы совсем его не уважали, а возвращаясь с охоты с пустыми руками, даже могли отстегать его морским луком [3].
d. Пан соблазнил несколько нимф: Эхо родила ему вертишейку Иинкс, но позднее плохо кончила от неразделенной любви к Нарциссу; кормилица муз Эвфема родила ему Кротоса, ставшего созвездием Стрельца. Он также хвастался, что сочетался со всеми пьяными менадами из свиты Диониса [4].
е. Однажды он попытался овладеть целомудренной Питие, которой удалось скрыться он него, только превратившись в ель, ветвь от которой он всегда носил на голове в качестве венка. В другой раз он преследовал целомудренную Сирингу от самой горы Ликей до реки Ладон, где Сиринга превратилась в тростник; не сумев отличить ее от остальных. Пан наугад срезал несколько тростинок и сделал себе свирель. Его самой большой любовной удачей было соблазнение Селены, когда ему удалось скрыть черную шерсть и козлоподобное обличье под отмытым белым руном. Не узнав его, Селена согласилась прокатиться у него на спине и позволила ему удовлетворить все его желания [5].
f. Хотя олимпийские боги и презирали Пана за простодушие и буйство, они охотно пользовались его талантом. Аполлон лестью выманил у него тайны прорицания, а Гермес скопировал потерянную им свирель, объявив ее своим собственным изобретением и продав Аполлону.
g. Пан — единственный бог, который умер в наше время. Весть о его смерти принес некто Тамус, корабельщик, плывший в Италию мимо острова Паксы. Божественный голос прокричал через море: "Тамус, ты здесь? Когда ты прибудешь в Палодес, не забудь объявить, что великий бог Пан умер!" Так Тамус и сделал, и весть эта на берегу была встречена всеобщим плачем [6].
1 Гомеровский гимн к Пану 34 и cл.; Схолии к "Идиллиям" Феокрита I. 3; Эратосфен. Превращения в звезды 27.
2 Гомеровский гимн к Пану, там же; Геродот II. 145; Сервий, Комментарий к "Георгикам" Вергилия I. 16; Аполлодор I. 4.1; Схолии к драме Еврипида "Рее" 30,
3 Феокрит. Идиллии I. 16; Еврипид. Рее 36; Гесихий под словом Agreus; Феокрит. Идиллии VII. 107.
4 Овидий. Метаморфозы III. 356-401; Гигин. Мифы 224; Поэтическая астрономия II. 21.
5 Лукиан. Разговоры богов 22.4; Овидий. Метаморфозы I. 89-712; Филаргирий. Комментарии к "Георгинам" Вергилия III. 391-393.
6 Плутарх.