Голубиная тоска

               
 Каждое утро в кленах за двором тосковал голубь: «Ви-тю-тень, ви-тю-тень…» Была такая живая печаль в его криках, что щемило сердце.
Тосковал вяхирь, довольно крупная птица, наверное, ужередкая у нас.
 Эта голубиная пара  каждую весну возвращались в свои заповедные клёны, непроходимой чащей вставшие на месте канувших подворий.
 Эту неразлучную пару приходилось видеть каждый день. А теперь  лишь один вабил, без конца перелетая с места место; то  на провода электролинии, то взлетит на телевизионную антенну, то укроется в ветвях высоченного осокоря, и оттуда кричит; то исчезнет в зарослях ив на берегу заглохшего пруда. И вабит, и вабит без конца.
    Его тоску  понял не сразу, пока не набрел на останки голубки под старой ветлой в неглубоком овраге. Здесь по траве были рассыпаны маховые перья и мелкий пух подбрюшия. То ли ястреб задрал птицу, то ли  куница подкараулила на гнезде. Эта ловка охотница давно крутиться в кленовых чащобах возле нашего жилья.
   Подлобное теперь совсем не диво. Оскудевший лес перестал быть кормильцем для многих  обитающих в нём зверушек. Вот и прибиваются, вот жмутся к человеческому жилью.
 Лисица несколько лет кормилась на деревенских помойках. Её нора близко на солнечном склоне старой дамбы. Этой весной рыжая соседка  наплодила лисят, а сама же с чего-то вдруг околела. Вороны ещё не успели растащить её останки,так и лежат, дотлевая возле норы.
 Из детенышей выжил, видимо, только один. Время от времени  он выбегал ко дворам, худой, облезлый, горбатый от голода, искал, чем бы подкормиться.
 Но и  его давно не вижу. Должно быть,ушел лучшей доли искать. Только везде  она одинакова для них, наших диких существ.
 О лисёнке я как-то быстро забыл, а  голубь не дал о себе забыть. Особенно тоскливы его вопли по утрам. И трава, и деревья, и певчие птицы ещё нежатся в свежести росной прохлады , а он уже  изливает  тоску.
 Слушаешь его, и  сам  проникаешься  печалью горестных утрат. Вспоминаешь людей, которые недавно жили здесь: работали, любили, страдали, веселились.
 Чаще других вспоминалась Мария Трофимовна Авачёва, высокая, статная женщина с красивым русским лицом.
 Она тоже,  как этот голубь-дикарь, изводила  себя тоской.  По целым дням неприкаянно бродила  у себя по двору, часами просиживала на комле березового обрубка и потихоньку выла, даваясь в платок. Не хотела, чтобы слышали соседи, как мучает себя своей безысходной  тоской.
 У неё умер муж Николай Андреевич, бывший колхозный бригадир. Они поженились до войны, но и года не успели прожить вместе, как его призвали на действительную службу. Отслужил кадровую, только собрался домой, война грянула.  И вместо трех положенных лет, ждала его Марья трофимовна  целых восемь.
 С фронта вернулся старшим лейтенантом, войну прошел командиром стрелковой роты. Это вот они, люди, подобные Николаю Андреевичу, вчерашние малограмотные крестьянские мужики, ломили врага,  поднимая бойцов в атаку с криками: «За Родину! За Сталина!»
 Война, надо сказать,  милостиво обошлась с ним. Вернулся на своих  ногах с несколькими пулевыми отметинами на теле.
 Живым и деятельным он был человеком; о себе считал, что износа ему не будет. А  рухнул сразу, словно  кряж, подточенный изнутри.
 И осталась Мария Трофимовна одна со своей безутешной тоской. И сама как-то быстро ушла
под сень вечного покоя.  Старые женщины, хорошо знавшие её,  уверяли, с  тоски померла. А так, говорили они,  ломовая баба; на самых трудных работах в колхозе. В войну звеньевая семеноводческого звена, с темна и до темна - в поле.   
 Война кончилась, лучшей свинаркой стала.  Сам не раз видел её в праздничном костюме. Никаких брош и кулонов,целая гряда высоких правительственных наград.
 И вот ушла, не стало человека, как будто и не жила...
 А с вяхирем, видимо,  тоже что-то случилось. Однажды и он замолк. Не тоска ли заела его?..
 Когда голубя не стало слышно,долгое время, чувствовал какую-то пустоту в себе. Об этом и говорить как бы неловко, а было...