Родня

Я стояла перед калиткой, все не решаясь войти в родной двор. Здесь прошло мое детство. С этим домом связаны все мои детские воспоминания. Радости и печали, обиды и примирения, огромный кусок моей жизни. Возможно, лучший, пусть и не всегда счастливый. То, что я вообще здесь стою, совершеннейшее для меня чудо и загадка. Этот дом своими руками построил мой дед. Для большой и крепкой, дружной семьи. Ушел он рано. Теперь не стало и моей бабушки, мир ее праху. Никто из ее детей и понятия не имел о составленном ею завещании. Четверо наследников, родные брат и сестры, все не могли прийти к согласию, и дом решено было продать. Нас, внуков, естественно, никто в расчет не брал. Тем более меня: рожденную, считай, вне брака, непутевой, самой младшей сестрой. Моя мама растила меня сама, как могла и как умела, без поддержки близких, без отца. Бабушка неохотно брала меня на лето и выходные, словно заглаживая какую-то невысказанную вину. Бабушка вообще была не из тех, кто будет проявлять свою любовь и привязанность. Ее жизнь не была легкой и безоблачной и она не очень облегчала ее моей матери. Лишь однажды за двадцать пять лет моей жизни она обняла меня. Неловко, порывисто, на несколько секунд. Но я помню это и говорю «Спасибо» за эту мимолетную, странную ласку. Наверное, я «недоласканный» и «недолюбленный» в детстве ребенок. Странно, но объятий матери, искренних и теплых, я не помню. Но дело не в этом. Я выросла, давно и прочно стала самостоятельной. Да и пора оставить детские обиды в прошлом.
Звонок из нотариальной конторы застал меня на работе. Он был по деловому короток и лаконичен: меня приглашали на зачитывание завещания по смерти Еременко Марии Степановны. Моей особе надлежало явиться по указанному адресу в указанное время и заслушать документ. Или отказаться в письменном виде. Честно говоря, у меня не было никакого желания присутствовать при очередной склоке, которую обязательно устроит моя родня. Мама тактично постоит в сторонке, а ее старшие брат и сестры будут рвать друг другу глотки за право заниматься продажей весьма дорогостоящей недвижимости, чтобы урвать кусок пожирнее. Увещевания моей матери тоже не сыграли должной роли и мое решение «спрятать голову в песок» оставалось неизменным. Даже сама себе затрудняюсь дать ответ, почему все же явилась на слушание, приведя своим присутствием родственников в замешательство. А завещание привело их в шок. Только моя мама, скрывая насмешливую улыбку, наблюдала за их лицами.
-Не поддавайся на провокации, дочь. – Тихо сказала она мне, улучив минутку. – Ты же всегда любила этот дом. Он принесет тебе счастье.
По какой-то странной, необъяснимой ни для кого причине, бабушка оставила дом мне.
-Зачем тебе эта обуза? – Нежно обняв меня за плечи, уговаривала тетя Люба. – Откажись. Можешь даже в нашу с дядей Юрой (ее мужем) пользу. Ты же знаешь, у Юры руки золотые, он в этом доме много чего сделал. А у тебя и мужика нет. Дому руки нужны. А у тебя ветер в голове.
-А чего это в вашу пользу? – Ввязалась в разговор другая моя тетка. – У вас вон и дом полная чаша и дача и машина. И живете вы вообще в России. У меня же вот ничегошеньки своего нетууууу. – Завела она привычную песню. – Ни угла, ни кола, ни двораааа. Тасечка, солнышко, девочка моя. Пусти пожить в материн дом. А через годика два - три  я тебе за него выплачу.
-Это у тебя – то ничего нет? – Подхватила громкую беседу тетя Таня, (жена моего дяди Анатолия), у тебя? Люди добрые! Посмотрите на нее! В золоте вся, с ног до головы! Спит на деньгах, (сама видела, вот вам крест, под матрасом деньги россыпью), а все бедной родственницей прикидывается! Постыдилась бы!
-Тише, курицы! – Подошел дядя Толя. – Ишь, раскудахтались! А ты думай. – Повернулся он ко мне. – Ни к чему тебе эта обуза. Продашь ведь, а деньги спустишь, непутевая. Не тобою нажито, не тебе и пользоваться. Отказ пиши. – Он махнул рукой, будто отрубил.
-Ну, что ты Толечка! – Придержала его жена. – Тасечка обдумает все, взвесит. А потом и ответ нам даст. Верно, девочка? – Не дождавшись ответа, она спросила. – Ты когда в дом приехать собираешься? Ключики тебе, вон, вручили.
-В пятницу. – Твердо ответила я. – На выходные останусь.
Вот так и случилось, что стою я перед калиткой, порог которой не переступала уже несколько лет. Не заботливая я внучка. Не научили, видно, меня любить. Бабушка моя умерла в больнице. Там и виделись в последний раз. Не попрощались. А во мне оживают картины прошлого: мелкие обиды, слезы в самом пыльном углу этого вот самого гаража, что передо мною. Вспомнилась почему-то карикатура, нарисованная моим старшим красавцем двоюродным братом, Эдиком, безупречным сыном моей тети Любы и дяди Юры. Он действительно был красив той породистой, аристократической красотой, о которой говорят: белая кость, голубая кровь.
 Тогда он был красавцем юношей, едва поступившим в летное училище, а я нескладной девочкой-подростком, этаким гадким утенком с кучей комплексов и чувством совершеннейшего одиночества в душе. Он вывесил свое творение на этой самой калитке, когда меня послали за хлебом. И случилось так, что пришедшие за мною мои друзья весело потешались над рисунком. И надо мною, разумеется. Я готова была убить его за испытанное мною унижение. Конечно же, все было не так критично, как мне казалось в ту пору. Друзья быстро забыли об этом инциденте. Но мне было больно. Тогда. А сейчас, имей я возможность вернуть, отмотать время назад, бросилась бы на шею своему брату, зная, что он так скоро покинет нас. Он умер, когда ему было чуть за сорок. Летчик, отлетавший свои часы и вышедший на пенсию здоровым и полным сил мужчиной, скоропостижно скончался от сердечного приступа. Упал на улице, и никто не оказал ему помощи, думая, что он просто пьян.
Мой пес недоуменно тявкнул и вернул меня в настоящее. Делаю вдох и словно в воду, вхожу во двор своего детства и отрочества. Надо же, почти ничего не изменилось. Глажу рукой низкий штакетник цветника. Как выросли розовые кусты. А я помню их саженцами, укрытыми стеклянными банками. Доберман у моей ноги снова подал голос, глядя на ржавую собачью цепь у лаза в будку. Здесь давно нет собаки.
-Это не для тебя. – Ласково тереблю длинные уши. Пес нервно перебирает тонкими аристократичными лапами. Но спускать моего Тарзана с поводка я не спешу. Тишина и видимое запустение пугают меня.
 Хотя дед все делал на совесть. И для людей и для животных. Будка встроена в стену гаража, и по сути находится внутри него. Деревянная, просторная, утепленная пенопластом, она вполне пригодна и для Тарзана, но мой парень избалован теплом квартиры и диваном. Снова испуганно замираю на месте: дверь летней кухни открыта и поскрипывает на летнем вечернем ветерке. Вот, оказывается, что тревожит собаку. А уж про меня и говорить нечего. Я испуганно стою среди знакомого до каждой трещины бетонированного двора и заросших клумб, не зная на что решиться. Собственно, все понятно: дом слишком долго был без присмотра и привлек внимание воришек.
 Все же решаюсь войти и оглядеться, искренне надеясь, что незваные гости уже убрались восвояси. Сейчас, наверное, уже так не строят, но раньше строили дом и рядом ставили небольшой флигель, именуемый летней кухней. Видимо, это обусловлено печным отоплением. У кого-то это действительно летняя кухня, а у моего деда – капитальная постройка, которая с намерением старшего сына жениться, выросла до отдельного комфортабельного дома с двумя просторными комнатами, кухней и небольшой пристройкой с санузлом. Там дядя Толя с тетей Таней прожили достаточно большое количество лет. Там родился мой брат Макс и сестра Наталья. Вскоре после ее рождения семья обзавелась своим домом, а летней кухней бабушка пользовалась постоянно. Именно здесь готовили, здесь завтракали, обедали и ужинали. Здесь бабушка занималась шитьем и просто отдыхала, сидя у окна.
Осторожно вошла и остановилась на пороге, прислушиваясь. Тишина. Здесь, в небольшом коридоре и брать нечего: газовая плита, рядом с нею стол, да небольшая кладовая. Открыла следующую дверь и попала в кухню. Отсюда видны обе комнаты. Облегченно вздыхаю: никого нет. Равно как нет и большей части мебели, почти антикварной. Ушли к новым хозяевам и так любовно собираемый бабушкой фарфор и хрусталь из огромного старинного буфета. Буфет остался: старика не так легко сдвинуть с места. Дом полностью разорен. В спальне сиротливо стоит кровать постсоветского образца, на полу валяется вспоротый матрас. Интересно, чего в нем искали? Золото и бриллианты? Отродясь у нас в роду особого богатства не было. По обрывочным рассказам, бабушка моя наймичкой была в дедовой семье. Те, вроде зажиточными были. Как это бывает, полюбились молодята друг другу, да отец, прадед мой, против был такого брака. Да Иван не послушал. За что и был изгнан из семьи. Сиротливо стоит у стены торшер с разбитым изувеченным плафоном. В гостиной картина не лучше: из мебели старый потертый диван да стол. Точно помню несколько картин на стене. Рисовал их мой дядя и ценности они не представляют, а надо же, ворам приглянулись.
Выхожу из летней кухни и пристально вглядываюсь в дверь дома. Где-то глубоко теплится надежда, что дверь дома не вскрыта. От страха дрожат руки. Очень хочется сбежать, но гордость не позволяет. Это мой дом! Мой, и точка. Тем более, что небо полностью заволокло тучами и первые тяжелые капли уже падают на нас с Тарзаном. Пес нервничает, но едва ли он чует чье-то присутствие. Ему передается моя нервозность и страх.
-Ну, идем? – Почему-то шепотом говорю я и направляюсь к ступеням. Так и есть, дверь открыта. Осторожно входим. Я сжимаюсь от страха при любом шорохе и скрипе. В доме пять комнат, не считая кухни, санузла и парочки просторных кладовых. Есть где спрятаться. Быстро заглядываю во все укромные углы: дом разорен и девственно пуст. Картина та же, что и в летней кухне: вынесено не только ценное, но и просто все, что возможно, и представляет хоть какой-то ценовой эквивалент. Присаживаюсь на диван в гостиной и плачу. Слезы катятся сами. Жаль не вещей, жаль памяти с ними связанной. Вот в этом шкафу стояли книги. Я проводила долгие часы в одиночестве перебирая фолианты, огромной библиотеки. Дед обожал книги и привил эту любовь детям и мне. Я с упоением составляла каталог, зная каждую книгу «в лицо». Я перечла некоторую их часть. Книги воспитали меня больше, чем не проявляющая ко мне интереса бабушка и вечно занятая мать. А напротив дивана, где я сижу, стоял сервант, в который мне категорически запрещено было лазить. Но запретный плод сладок. Я знала, что там, в старенькой папке лежат документы и бумаги. Их содержание мне не известно. Еще там стояла коллекция фарфоровых статуэток. Вот с ними я тайком самозабвенно играла, придумывая и разыгрывая в ролях целые спектакли. Сервант и сейчас на месте. Полки зияют пустотой, ящики вывернуты и брошены тут же.  Сиденья кресел вспороты. Спальни тоже разорены и в них тоже что-то искали. В доме три спальни. В двух из них стояли железные старые кровати, на сетке, с металлическими шишечками на столбиках ножек. Эти кровати оказались разобраны и сломаны, а перины разодраны. Третья спальня оказалась почти нетронутой.
Вытираю слезы и поднимаюсь с дивана. Я приняла решение: сейчас выйду на улицу и вызову полицию. Проходя через кухню, мельком замечаю, что Тарзан сидя в самой середине комнаты, вертит головой, будто прислушиваясь к чему-то, чего я не слышу.
-Перестань меня пугать. – Бросаю я и выхожу на крыльцо. Мои планы придется изменить: на улице вселенский потоп. Дождь хлещет наотмашь, отбивая бешеный ритм по стеклам и крыше. От мысли, что в доме придется провести  ночь, бросает в дрожь. Срываюсь со ступеней и бегу запереть калитку, хотя отлично понимаю, что это не спасет, если они решат вернуться. Потом заперла обе двери летней кухни и запыхавшаяся и промокшая вернулась в дом. Пес с удивлением на интелегентной морде, смотрит на меня. Уж он-то выходить под такой ливень совершенно не собирается. Убедившись, что я больше не собираюсь совершать глупостей, пес вернулся на место в центре кухни и снова принялся  слушать.
-Тарзан, ты чего, в подполе крыс слышишь? Только этого мне и не хватает! – Я заперла на ключ и все задвижки тяжелую входную дверь. Не задумываясь, заперла вторую, и быстро вскипятив воду, хотела закрыть и эту дверь, ведущую из кухни в комнаты. – Эй! Идем! – Позвала я пса. Тот сделал вид, что меня не слышит и всецело занят важным делом. – И что ты там все прислушиваешься? Идем кушать! – Повысила я голос и сама, кажется, услышала слабое постукивание и тихое бормотание. – Тарзан! Идем! – Голос сорвался на истерику. Я взяла собаку за ошейник и стащила с облюбованного места. Поставила чайник на стол и закрыла дверь. Немного подумав, подняла ножку от стола и заблокировала ручку. Дрожащими руками, просыпая мимо миски, насыпала корм собаке. Включила старенький телевизор. Низкий поклон ворам, что не украли и не разбили его, иначе я не знаю, как бы дождалась утра и осталась при своем уме. Едва дождавшись семи утра, вызвала полицию, ожидая их сидя на крыльце и наблюдая как радостно носится по лужам Тарзан.
-Что у вас? – Устало спросил полицейский с погонами капитана.
-Меня, кажется, обворовали. – Я провела их в кухню.
-Так, кажется, или все же обворовали? – Улыбнулся он. – Как вас зовут?
-Тася. Анастасия. – Поправилась я.
-Сварите мне пожалуйста кофе. А мы с ребятами осмотримся. – Мимо него протиснулся Тарзан, бесцеремонно отодвигая блюстителя порядка в сторону. Тот невольно попятился и смахнул на пол тяжелый бидон с медом. Он с грохотом обвалился на пол, а спустя несколько секунд из подпола послышался приглушенный стук. Тарзан заливисто залаял, а я к своему стыду, бросилась искать защиты в объятиях капитана. Стук не прекращался. – Тася, отзовите собаку.
-Тарзан, фу! Ко мне! – Пес неохотно подчинился, и я взяла его за ошейник. Парни тем временем, отбросили половичек, отодвинули засов на люке и откинули крышку.
-Помогите! – Раздалось снизу. – Да Слава Богу! Выбрались! – Из подпола показалась голова дяди Толи. Следом за ним показалась и тетя Таня.
-Ой, деточка! – Бросается она ко мне. – Ты ж казала, что в пятницу приедешь! Мы ж это, с четверга тут сидим!
-Зачем? – Глупо спрашиваю я. Ребята из полиции с интересом наблюдают и слушают.
-Ну, як зачем? А вещи ж вывести?  Только в подпол спустились, этот, клад поискать, как крышка, падлюка, и соскочила. Та ще ж и засов той, будь вин неладен. – Выдает тетя Таня и бригада полисменов дружно  покатывается со смеху, хотя они еще не очень понимают, что происходит.
-Понятно. – Тупо киваю я головой. – Торопились, пока меня нет, вещи перевезти. Хотя, они, вроде как мои. По завещанию.
-Та при чем тут то завещание! От дом, хай вин згорить до биса, твой. А мы свое забирали.
-А зачем вещи портили? Кровати разломали, перины резали? – Я все еще не могу прийти в себя. Неужели такое возможно? Вот так, нагло и бесцеремонно с родственниками?
-Так клад же! – Всплескивает пухлыми руками тетя. Зрители снова взрываются смехом.
-От же дурна жинка! – Дядя в сердцах тоже перешел на русско – украинский суржик и в сердцах толкнул ляду подпола. – Ну, хто ж тебе дура стара, за язык тянув? – От грохота с полки свалился и разбился на черепки неприглядный глиняный горшок. Его слепил на гончарном круге отца, сам Анатолий, будучи подростком. Отец называл его творение бесценным, потому как было оно первым Опытом. Он и оказался бесценным: в одном из черепков, даже в неярком свете хмурого утра, что  падал через давно немытое стекло, яркими бликами играл крупный бриллиант.
-А вот он и клад. – Капитан поднял черепок и подал мне. – Это, кажется, ваше?
-Наверное. – Неуверенно пожала я плечами и протянула руку. Но взять не успела. Дядя бросился вперед и схватил меня за шею.
-Не твое, шваль подзаборная! Не твое! Мое это! Мое! – Его оттащили, надели наручники и увели. Следом за мужем плача и причитая, ушла и моя тетка. Я сидела на крыльце, подставив лицо летнему ласковому ветерку, а по щекам ручейками струились слезы.
-Ну, у тебя и родня! – Капитан протянул мне чашку горячего кофе. И вложил в руку бриллиант. – С такой родней и врагов не надо. Ты заявление писать будешь?
-Нет. – Отрицательно качнула головой. – И вещи пусть себе оставят. – Я положила на ступени дома ключи. – Передай, пожалуйста, им, или другим моим… родственникам. Я напишу отказ. А это. – Я раскрыла ладонь, и камень заиграл всеми красками радуги. – Я хочу отдать в проверенные благотворительные фонды. Пусть это сохранит кому-то жизнь. – Я провела рукой по кирпичной кладке, сохранившей тепло рук моего деда, позвала пса и пошла к  калитке.
-Постой! Скажи, почему? – Капитан стоял на ступенях и смотрел мне в след. Я обернулась и с грустной улыбкой ответила.
-Потому, что мой дед, когда строил этот дом, не этого хотел для своих детей. Потому, что нельзя воскресить прошлое. Его можно только сохранить. Вот здесь. – Я коснулась груди и закрыла за собой калитку. Навсегда.