Картонный герой

I.

11 сентября. Понедельник.

Никого нет.
В офисном коридоре, наспех стягивая с себя промокшее от дождя пальто, я первым делом несусь к кулеру с живительной холодной водой. Жажда нестерпима. Это единственный похмельный синдром, который я испытываю. Зато так остро. В моменты утреннего обезвоживания я почему-то всегда представляю себе образ подростка, который после первого своего перебора с алкоголем тайком пьет из аквариума, боясь прокрасться мимо родительской спальни к кухне или ванне со спасительной водой.
Этот ритуал атаки на кулер по понедельникам неизменен. Как и ненавистная планерка, главной задачей которой для меня становится не обсуждение цветов логотипа какой-нибудь «Бла-бла-бла инкорпорейтед» или выбор продукта для телерекламы никому не известной «Агли Косметикс», а пересчет пластин жалюзи на окнах и овец, собравшихся за массивным овальным столом. Раньше у нас стояли четыре обычных письменных стола, сдвинутых в один, и все отлично размещались за ними на долгие часы совещаний: с кофе, с россыпями бумаги, карандашей и с распечатанным на четырех листах квартальным бюджетом. Последнее всегда приносилось бухгалтером со словами: «Ребят, не дай бог…», мы сонно кивали и поглядывали на часы в ожидании 10:00, времени, когда первый раз можно было выйти на перекур. Теперь стол овальный, похожий на дорогой кулон, и крепкий, как неразбавленный джин. Задержавшись в очередной раз для доделывания отчета, я заметил, что чем-то подобным в офисе осталась заниматься и Дина – тогда-то мы с ней и опробовали это творение мебельного искусства. Сейчас, на том месте, где была крепко прижата к благородной древесине задница Дины, лежит бюджет.
Я стараюсь отвести взгляд на жалюзи.
Когда уже десять часов?.. Ненавижу. На работе я не живу. Меня нет.
*
Оставляя машину возле магазина уже в половине десятого вечера, я размышляю, что нужно купить, и вспоминаю о совершенно пустом холодильнике. Однако это не заставляет меня набивать тележку съестным. Да и не нужна мне тележка... Я покупаю копченый сыр, две бутылки красного вина и сигареты.
Растянувшись в комнате на диване перед экраном и вытянув ноги на низкий журнальный столик, чувствую, как работа отступает и подступает предвкушение от просмотра фильма, который я намереваюсь сегодня посмотреть. «Глаза подсматривающего».
С первым глотком замечаю, что сумерки за окном окончательно перетекли в ночь.
Я совсем не успеваю жить. Утром я не хочу смотреть на весь белый свет, а вечером его уже не видно. Осень, а я не помню лета. И своего дня рождения. Я тогда проснулся ночью на одеяле, постеленном прямо под пианино, с чужим носком под подушкой. Потом я осознал, что в квартире больше никого нет и что входная дверь с торчащими из замка ключами всего лишь прикрыта. Я почувствовал себя особенно ненужным и одиноким…
В момент, когда сделан первый глоток и первая затяжка, начинается вечер.
Я начинаюсь.
С третьим глотком на экране происходит убийство. Предсказуемый сюжет, но вид только что убившей и теперь плачущей навзрыд женщины меня отвращает. Четвертым глотком я запиваю этот странный образ обнаженной и окровавленной убийцы, стоящей под проливным дождем…
Наконец, приходит Агата, и одиночество улетает куда-то в окно вслед за дымом.
Агата появилась в моем доме сравнительно недавно. Случайно. Так невзначай появляются котята, принесенные с улицы, и остаются, благодаря чудодейственной силе непростительно трогательных глаз, урчания и демонстрации неискоренимой привязанности. У нее телосложение Твигги . Я никогда не был поклонником костлявых девушек. В моем детстве, когда я впервые начал обращать внимание на женский пол, мода на подчеркнуто анорексичных моделей еще не развернулась в полную силу, как сейчас, поэтому вследствие появления таковых в моем поле зрения я мог сравнить их исключительно с тощими манекенами из витрин магазинов одежды. Никакой тяги к ним я не испытывал. Я воспринимал их даже, может быть, как не совсем одушевленных. Не могу точно сказать, как выглядела моя мать, я хорошо помню лишь, что у нее были длинные темные волосы и пышная грудь. Но Агата… Она появилась когда-то на пороге моего дома с просьбой дать ей вату или бинт, чтоб вытереть капающую из носа кровь. Я даже не спросил, что с ней произошло, а просто проводил ее в ванную и наблюдал, стоя в углу, как она умывает лицо. А потом она просто осталась…
Сейчас, выглядывая в прихожую, я вижу в отражении зеркала, как она вытаскивает из широкого рукава коротенького пальтеца бутылку вина (никогда не видел ее с сумкой или пакетом) и с присущей ей манерой немного тянуть слова зовет тонким голосом «Тооооооони!..».
Первое, что делает Агата, это идет ко мне. Я целую ее худые руки, поднеся обе кисти к губам. После уличного холода они кажутся особенно безжизненными, как заледеневшие веточки без листьев.
Она мало говорит. И это, без сомнения, плюс. Она улыбается мне, немного загораживая собой экран, и я слышу, как за ее спиной только что произошло очередное киношное кровопролитие.
Она самостоятельна и не требует особого внимания к себе. Сейчас Агата идет в ванну, где практически живет вечерами, и, как обычно, набирает себе воду. Там она проболтает по телефону с приятелями и ополовинит свое вино. А я тем временем запью еще одно убийство и покурю.
*
Я не могу сказать, почему я веду такой амебный образ жизни. Возможно, изворачивания мозгов для идей мне хватает на работе, поэтому свободное время превращается в бездейственное и бессистемное лежание на диване. Все, за что бы я ни брался, приходит со временем к единственному вопросу «Зачем?».
Еще будучи студентом, я заслушивался Шопеном. О, я растворялся в нем! С видом посвященного я распахивал окна, впуская гул мегаполиса, добавлял громкости и упивался соприкосновением вида серых бесцветных небоскребов с бестелесными волшебными звуками. Я изучил его творчество вдоль и поперек, таскался по филармониям, даже съездил в Польшу и Францию по, так называемым, «местам Шопена». Только зачем оно мне? Я пришел к этому вопросу, когда понял, что никогда не увижу живого Шопена (это изначально теряло для меня ощущение реальности музыки), что этим волшебным звукам не за что зацепиться внутри меня, для них нет места во мне. Я успокоился, и теперь безразличен к любой музыке.
Осенью, несколько лет назад, когда погибла моя мать, я воспламенился желанием выпустить книжку. И выпустил. Так, ничего серьезного, больше похожая на журнал, мизерный тираж. Приключения. О путешествии во времени одного чудака. Когда она вышла и я взял ее в руки, я понял, что не создам ничего стоящего, ничего, что будет жить дольше, чем туалетная бумага. Эту книжку продавали только в моем районе, потому что я лично пристроил ее по книжным лавкам в округе. Мне было весело от осознания, что дебильные истории о встречах с динозаврами, межгалактических конфликтах и прочей чешуе будут читать какие-нибудь подростки, падкие до красочных обложек и ничтожных цен, а потом выкинут их, как просроченную программу телепередач, в мусорное ведро, в компанию к прокисшей луковой кожуре, пустым пивным банкам и использованным презервативам. Почему бы нет… Я и не претендовал на бессмертие Шекспира. Все в печку!
Вместо живого общения с внешним миром я тогда сидел на бреде о выпуске этих комиксов, выстругивая из себя все новые и новые сюжеты, что выглядело, как какое-то глумление над собой. В те времена ко мне и прибилась Агата. Видимо, ей импонировала моя одноклеточность, одичалость и замкнутость. Видимо, для нее это была единственная возможность сосуществовать с кем-то, просто рядом, почти бессловесно, ничего не обещая и не требуя.
Я не помню, чтоб мы ссорились…
*
Мне вообще не хочется больше ничего вспоминать, потому что обе бутылки опустошены, фильм закончился, прошли титры и на меня уставилась надпись «Kodak», сообщающая, что вся «убийственная» картина была записана именно на эту пленку.
Время где-то между часом и двумя ночи.
Сценарий неизменен.
Агата босыми ногами шлепает в спальню, где обосновалась окончательно и куда я больше не заглядываю, так как это уже не мое пространство.
Я бреду в душ, возвращаюсь на диван гостиной и перед тем, как провалиться к Морфею, желаю, чтобы не было снов.

5 октября. Четверг.

Утро не могло обернуться чем-то более ужасным, чем кричащим мне прямо в глаза желто-синим флагом на макете баннера шведской фармацевтической компании. Я искренне проклял добрых шведов и, пытаясь пристроить ноги под овальным столом, принялся разглядывать Дину. Я слышал, как на прошлой неделе она хвасталась в финансовом отделе, что собралась замуж. Этой новостью было уже замучено несколько коллег близлежащих и не только отделов. Фотографии свадебных платьев, свадебных тортов, свадебных парусников и прочая ерунда. Даже не хочется узнавать, кто такой этот счастливчик, который вскоре станет обладателем всей этой россыпи восторгов, бесконечной трескотни, бездонной любви к декоративным кроликам, клатчам, коктейлям, подаваемым в бокалах-домино, и мебели в викторианском стиле. Дина была отлично сложена, ухожена и являла собой образец жены преуспевающего бизнесмена, но никак не годилась в сотрудницы заурядного проектного отдела пусть даже весьма именитого рекламного агентства…
Наконец-то, совещание окончено. Стаскивая с шеи заранее ослабленный галстук, я тороплюсь в курилку, попутно здороваясь с теми, кого не успел поприветствовать с самого утра… Успех! – уже 10:00…
*
Отличное вино! Странно, что раньше я не замечал его на прилавках исхоженного мной вдоль и поперек супермаркета возле дома.
Разбросанные по полу вокруг дивана подушки говорят о том, что ночью я не слишком спокойно спал. Собираясь с утра на работу, я обычно не замечаю, что не очень-то аккуратен, поэтому вечерами меня постоянно встречают то текущая в ванне вода, то засохшие хлебцы, карикатурными останками с каких-нибудь раскопок торчащие из тостера, то раззявивший ящики шкаф с бельем. Агата тут ни при чем. Я знаю, что она уходит раньше меня и никогда не оставляет следов. Где она бывает днями, работает или учится, я не знаю. Я только знаю, что через час или немногим больше она протянет ко мне холодные руки, обнимет и после скроется в ванной.
Курю, стараясь не замечать гудящего кондиционера – окна открывать стало уже холодно, и я не люблю сквозняков.
Сегодня смотрю вторую часть франшизы «Куб». Однообразие комнат и напуганные неизвестностью люди убаюкивают меня. Что бы я делал, окажись там? Хм… А там тепло? Есть ли какие-нибудь запахи? Как звучит голос в этом кубическом пространстве? Наверное, в таком помещении лучше всего погружаться в себя и не выходить больше оттуда никуда и никогда. Ну, уж явно последнее, что бы я стал делать, так это рассматривать цифры тут и там нацарапанные на гранях, и искать их смысл, как это делают восемь героев на экране. Хотя… Этих несчастных ведь там убивают, да? Ну, тогда…
- Тоооони!
Улыбаюсь и ставлю бокал на столик, готовясь к объятиям.
Агата румяна от вечернего морозца и, кажется, даже хрустяща, словно покрытые изморосью простыни, которые бабушка в моем детстве вывешивала сушить зимой во дворе своего дома.
Бутылка из рукава, выуженный с полки буфета стакан и трель телефона скрываются вслед за Агатой в ванне, откуда тут же раздается шум воды.
На экране кого-то только что изрезало на куски…
*
Бабушкин домик  в горах никак не идет у меня из головы. Я редко приезжал на Рождество, все больше летом… Но из зимних воспоминаний мне отчетливо видится именно это белоснежное белье во дворе, накрахмаленное стужей, и запах дыма из печных труб. Почему я не помню ничего из того, что делал тогда, чем развлекался, не помню ни праздничного стола, ни мятных пряников, ни наряженной елки… Впрочем, нет… Я помню елку. Только не в доме, а большую, поставленную на площадке возле деревенской поликлиники… Рядом с ней – металлическая горка… Бабушкин дом был как раз через дорогу. И вечерами, когда все уже укладывались спать, я грел дыханием окошечное стекло в холодной гостиной и смотрел на это странное для меня сочетание сверкающей живой ели и угрюмой металлической горки рядом. Я никогда никого не видел рядом с ЭТИМ. Ни детей с ватрушками, ни взрослых, караулящих санки своих отпрысков. Да и мне самому никогда не хотелось туда… Все это еще более добавляло чего-то зловещего запомнившейся мне картине… То ли дело лето! Велосипед, на котором так захватывающе мчаться вниз по улице, к самому пруду, а потом кое-как тащить его вверх, мечтая только о том, чтоб добраться к дому до того, как начнется ливень. Опять же пруд с уймой головастиков, которых удобно было зачерпывать прямо с берега панамой. И старая железная дорога, изржавленная ручьем, полным зубаток. Так мы называли каких-то моллюсков, которые внешне были похожи на мидий, но, какими они были на вкус, мы с местными ребятами попробовать так и не отважились. Лето – это заброшенные огромные качели в чаще леса, где когда-то проводились деревенские праздники; это грозы с громом, отражающимся эхом от гор и грохочущим в три раза громче, чем в городе…
*
Все-таки хорошее вино…
Агата уже в своей комнате. И я, отторгнувшийся от своих воспоминаний, тоже погружаюсь в дрему, досматривая завершающую на экране сцену, в которой убивают последнюю героиню. Я не понимаю, к чему такой бессмысленный финал и что за фильмы мне вообще попадаются…

29 ноября. Среда.

Середина недели встретила меня зареванным опухшим лицом Дины, наткнувшейся на меня в офисном коридоре. Она бежала к туалетам, видимо, умываться. Но, как правило, женщины в слезах, добежав да спасительной от посторонних глаз уборной, разражаются плачем еще пуще прежнего, совершенно не принимая во внимание, что после этого привести себя в порядок будет вдвойне сложнее. Это я наблюдал не раз, работая в предыдущей компании на совершенно чокнутого редактора, который, как мне казалось, упивался видом доведенных до истерики сотрудниц.
Не знаю, почему, но я иду за ней. Выждав возле двери время, отведенное на рыдания, сморкание, хруст бумажных салфеток и всхлипывания, я оглядываюсь, чтоб убедиться в отсутствии посторонних, и тихо зову ее. Дина выходит, действительно, с еще худшим видом. Я просто смотрю на нее и молчу. Она сама подходит ко мне и, уткнувшись в лацкан пиджака, гнусавит:
- Все кончено. Веришь? Как я могла пойти на это?
- Всякое бывает. - отвечаю я, совершенно не понимая, о чем идет речь.
- Да… Но я думала… В общем, не будет свадьбы. И я переезжаю обратно в свою дыру над вонючим китайским рестораном.
- Все наладится. Надо успокоиться.
- Надо (всхлип). Успокоиться.
Дина крепче прижимается ко мне и обнимает. Дышит куда-то в шею. Я тоже обнимаю ее – только одной рукой, потому что в другой – портфель.
Она целует меня в подбородок, потом в губы, наваливается всем телом. Через мгновение под напором я, продолжая обнимать ее, почти вваливаюсь в кабинку женского туалета…
Когда мы уже оба смотримся в одно широкое зеркало перед умывальниками – я, поправляя костюм и приглаживая волосы; она – застегивая блузку и возвращая замшевую юбку на нужное место, - Дина говорит:
- Не знаю, что сказать, спасибо или извини.
- Не говори ничего.
- Ладно. Забудь. Не было ничего.
В зеркале мелькнул ее взгляд, и каблуки гулко затопали по коридору.
Я иду курить, хотя еще нет десяти…
Потом я иду к машине и еду домой. Рабочий день для меня закончился, не начинаясь.
*
В голове все смешалось, проваливаюсь в какие-то пустоты, где должны быть мысли. Но мыслей там не оказывается. Я совсем не могу вести машину. Останавливаюсь возле круглосуточного паба, иду в его темное нутро, заказываю виски и сажусь за самый дальний столик под часами, хотя в зале никого нет. Мне хочется спрятаться от самого себя.
Секс с Диной не являет для меня по сути ничего особенного. Пусть, что на работе. Пусть хоть на столе для совещаний, хоть в женском туалете. Но на сей раз произошедшее выбивает меня из колеи. Ведь я не люблю и не хочу Дину. Как так получается, что уже второй раз я почти бессознательно иду с ней на близость?
Приносят виски. Зачем я заказал его? Почему я заказал именно виски, ведь я не люблю крепкого алкоголя.
Но я делаю глоток, и голова мгновенно становится горячей.
Не хочу думать о том, как скоро меня уволят за прогул, а, если кто-то что-то видел, слышал или узнает от самой Дины, то, может, еще и за аморальное поведение или нечто подобное.
Отключаю телефон. Сняв галстук, дышу глубже. Осматриваюсь. Оказывается, есть свое очарование в питейных заведениях по утрам: свет едва просачивается сквозь деревянные ставни-жалюзи полуподвальных окон, слышно тиканье часов и далекое позвякивание посуды на кухне, кругом пустые ладони столов и стулья.
Я давно не пил не дома. А по утрам я не пил, если мне не изменяет память, аж с университета. Тогда мы проносили алкоголь в общежитие и выпивали, бывало, сутками, так что утро я  иногда встречал с бутылкой в руке.
Мой привычный график сегодня как-то странно сломался: я не на работе из-за секса с коллегой, я пью с утра и не дома, я вижу дневной свет не на выходных!..
Интересно, чем все-таки занята днями Агата? Сейчас день. Я спрашиваю у бармена, откуда можно позвонить, и, получив трубку беспроводного телефона, набираю домашний номер. Я не знаю мобильного Агаты. И она моего не знает. Зачем? Ведь мы всегда встречаемся вечером в уже нашей квартире.
Гудки идут, но трубку никто не снимает.
Я исправно плачу по всем счетам, и телефонным в том числе, но никогда дома не говорю по телефону. Мне и не с кем. По мобильному же телефону я говорю только на работе и по работе.
Гудки текут из пустоты мне в ухо… Будто заговаривая…
От гипноза отвлекает дверной колокольчик, знаменующий прибытие нового посетителя. Молодой человек в узких темных джинсах и тонкой белой куртке с капюшоном, закрывающим пол-лица. Он откидывает эту завесу, только когда садится за самый ближний к выходу столик. Ко мне лицом. Парень примерно моего возраста, может, чуть моложе. У него прямые темные волосы, как-то косо остриженные: челка наискось, левое ухо открыто, а правого не видно. Он худ. Поворачивается к стойке и просит пива, бармен спрашивает у него паспорт. Из моего угла не видно, но, возможно, он действительно выглядит слишком молодо. Нехотя тот лезет в задний карман джинсов, достает потрепанный паспорт, насмешливо демонстрирует бармену страницу с основными данными и убирает обратно. Ему приносят темное пенное пиво в высоком бокале, каком обычно подают дамам. Что это? – ответная усмешка бармена?
Откладываю трубку и рассматриваю парня, наблюдаю за каждым движением рук, головы, за его осанкой и едва заметным покачиванием расставленных ног. Я часто делаю так же. Он совсем не смотрит в мою сторону, но, когда бармен подходит ко мне с бутылкой и спрашивает о повторе, а я согласно киваю, то замечаю на себе его цепкий и какой-то колючий взгляд из-под челки. Глаза у него темные и блестящие. Чего я на него уставился? Пью и смотрю в стакан. В его золотистых гранях будто мелькают складки рыжей замшевой юбки Дины. Черт… Куда смотреть? Парень не сводит с меня глаз – я чувствую это, даже не глядя на него больше.
Часы надо мной бьют одиннадцать раз. Каждый удар разливается в моей горячей голове обжигающей лавой яркого света. Как будто я должен прозреть от него, но я наоборот слепну. Возвращаюсь в реальность от восстановившейся тишины – по-прежнему пялюсь в стакан. Неужели в пабах бьют часы? Зачем? А вечерами, когда тут полно громких посетителей, когда трансляция какого-нибудь матча своим гулом и ором прошивает все остальные звуки, – они тоже бьют? Я чувствую себя дикарем на чьем-то празднике. Я слишком закрылся в коконе своих мыслей, в футляре своей квартиры. Я не знаю людей (работа не в счет, там не люди, а фигуры, как в шахматах), я не знаю жизни, не знаю, что принято, какие шутки в моде. Я инопланетянин в этом пустом утреннем пабе…
Поднимаю глаза на столик, где сидел странный парень, и вижу только его пиво на столе: пена медленно стекает по стенкам бокала, бармен отсчитывает купюры. Он ушел?..
Но колокольчик не звякнул.
Или я за шторой своих мыслей не услышал его?
Мысленно пририсовываю образ парня обратно, за стол, к пивному бокалу.
Интересно, когда люди покидают место, в котором находились определенное время, думают ли они о том, что там, может, остался кто-то, кто цепко держит в памяти их образ, закрепляя его, как скрепкой? Или, перемещаясь в пространстве, они начисто забывают как ненужное прошедшее все, что было несколько минут назад?
Моя статичность не может найти ответ…
*
Сыр, вино, сигареты.
Не помню, как оказался дома. Я сел за руль после виски, что совершенно противоречит моим принципам, но добрался без происшествий. Войдя в пустую квартиру, жадно вдыхаю. Глоток успокоения.
Не раздеваясь, иду к дивану и сажусь, ставлю пакет с вином рядом, смотрю немигающим взглядом на выключенный серый экран плазмы. Что-то пошло не так… И я никак не могу внутри себя найти точку опоры. Внутри меня будто бы все продолжает хаотично передвигаться, не находя своего места.
Я заставляю себя переодеться из рабочего костюма, достать штопор и стакан.
Вино успокоительной прохладой разливается по моим сосудам. Первый стакан я выпиваю залпом, а налитое следом вино долго стоит нетронутым, пока я думаю, каким фильмом занять себя сегодня НЕ вечером, но дома, после НЕ работы.
Какого черта я выбрал «Догвилль»? Мозг в моей голове, уже готовый раскрошиться от обилия бессмыслицы и насилия на фоне убогих декораций, спасает Агата. Еще не стемнело, но она уже дома, идет ко мне по коридору со своим протяжным «Тоооооони!..», гладит меня по щеке прохладной рукой и улыбается. В другой руке у нее букет белых тюльпанов.
- Поклонники? - спрашиваю, но Агата только лукаво улыбается в ответ и идет на кухню. Утащив вазу с цветами в свою спальню, она занимается привычными делами: достает стакан, откупоривает бутылку вина и идет в ванную болтать по телефону и плескаться в пене. Нежное порхающее создание. Тонкое и почти эфемерное. Прилетающее ниоткуда и исчезающее никуда. Я не видел раньше таких девушек, женщин. Даже в фильмах.
*
Выключаю «Догвилль» в тот момент, когда жители города сажают Грэйс на цепь, и закуриваю всего-то вторую за этот день сигарету. За окном начинают летать белые хлопья. Снег. Сигаретный дым льнет к стеклу, словно желая танцевать со снежинками, намекая на то, что он тоже белый и воздушный.
Тушу окурок и закрываю глаза.
Хочу, чтоб завтра все было по-другому.
Все завтра…

II.

12 декабря. Вторник.

С того дня в конце ноября я больше не хожу на работу. Я не могу больше быть там. За эту половину месяца я сделал на дому несколько заказов, разработал пару-тройку макетов. Я получил из офиса уведомление о составленном акте моего беспричинного отсутствия – я расписался. Потом я получил свои документы и расчет с вычтенными штрафами за прогул, ставший причиной моего увольнения, и за срыв плана работы целого отдела.
Ну и что. Денег пока хватает. Не хватает спокойствия, которое, пусть видимое, но было у меня раньше. Ночами мне снятся колючие глаза того парня из паба, бой часов, от которого болезненные вспышки света разливаются в голове, и Агата. Я будто звоню ей в комнату из своей комнаты, будто у нее там отдельный телефон, долго держу трубку возле уха и слушаю гудки. Агата не отвечает мне, затаилась, но я точно знаю, что она там, но зачем-то специально не обнаруживает себя. Каждую ночь одно и то же. Сегодня вечером я рассказываю этот сон ей, но она только снова беззаботно улыбается и закрывается в ванной.
Конечно, сны с Агатой тревожат меня меньше, чем сны с тем странным парнем. Почему он снится мне? Иногда я, как сквозь сумрак паба, вижу, не просто его взгляд, а словно даже оскал, посмеивающийся и непостижимо пугающий. Он неприятно и хищно улыбается мне, скашивая рот влево. Я тоже улыбаюсь так, наискось. Даже не желая выдавить усмешку, моя улыбка именно такая. Только у него эта «моя» улыбка приобрела совсем уж неестественную, гротескную форму.
Мне трудно спать. Понятие «сон» для меня больше не связано с понятием «ночь». Я сплю иногда. Проваливаясь в дремоту, я сплю урывками. У меня слезятся глаза и опухают веки.
Теперь я выхожу из дома только чтобы купить себе немного еды, вина и сигарет. Я смотрю фильмы почти все мое время бодрствования, отпущения от снов. Меня окружают убийства, чьи-то тайные романы, заговоры, побеги, поиски кого-то, интриги, терзания, страхи, слезы. Все это когда-то развлекало и успокаивало меня, но теперь только притупляет тот страх и тревогу, которые поселились во мне самом. Я пытаюсь заштриховать свои эмоции чьими-то, переживаемыми кем-то другим, пытаюсь немного перенять их на себя, чтобы не видеть собственных.
В моих фильмах совсем нет тепла и того, что называется «простым человеческим счастьем». Улыбки и идиллия не трогают меня, не заставляют чувствовать. И они совсем не имеют никакого сходства с моей жизнью. Я никак не могу приладить их к своим черным дырам, тем, что прячутся где-то за беспокойным теперь сердцем.
*
По офисному коридору бежит Дина, бежит на меня, но меня не видит! – ее глаза как-то странно закатились вверх, и она совсем не разбирает дороги. Черные полосы размазанной по щекам туши, перекошенный плачем рот. А я не могу пошевелиться, замираю статуей на ее пути и ничего не могу поделать. Дина приближается. Еще немного – и она буквально налетит на меня. Окаменевшие мышцы лица не дают мне даже зажмуриться. Со всего размаху Дина должна удариться об меня, но она проходит насквозь. Я пропускаю ее через себя безболезненно и легко. Она пробежала, как через воздух. Ступор мой проходит, и я оглядываюсь: сделав пару шагов за моей спиной, Дина падает ничком на пол. Между ее лопаток торчит нож, вогнанный по самую рукоятку, блузка вокруг него и ниже пропитана кровью, заляпавшей уже и юбку до самого низа. Дина лежит недвижимо, распластано, раскидав по сторонам руки и ноги…
*
Еще один кошмарный сон в мою галерею. Я просыпаюсь на нервном вдохе, из растрескавшейся губы обильно начинает течь кровь на подбородок. Зажимаю рот рукой и иду в ванну, где, смывая остатки сна и кровь, я вспоминаю, как наблюдал за Агатой, так же отмывающей кровь со своего лица в тот день, когда она впервые появилась в доме. Мне кажется, что сейчас кто-то похоже наблюдает и за мной. Резко оборачиваюсь в тот угол, где тогда стоял я, но там никого нет, только махровый халат, сигнализирующий своими пятнами о том, что его давно пора стирать.
Иду на кухню. В квартире тишина и темнота. Не разбудить бы Агату… Я наощупь достаю початую бутылку вина из буфета и делаю несколько глотков – почти снотворное.
За окном снега нет. Жаль, со снегом всегда спокойнее. Но на меня смотрит черное марево, как за окнами всех этажей, далеких от земли. Надо спать, и я иду обратно в комнату, укладываюсь на успевшую остыть подушку. Я знаю, что многие в детстве, прячась от ночных кошмаров и подозрительного мрака в углах, забирались с головой под одеяло – мол, спрятался и не боишься того, чего не видно. Но у меня все было наоборот: когда меня что-то страшило, я садился на кровати в такое положение, чтобы в моем обозрении была вся комната, чтобы я мог видеть любую опасность. Бывало, что я так и засыпал, сидя, карауля своих призраков, а наутро просыпался с ноющими болями в спине…
Кисловатый привкус вина во рту, хочется пить, но я переворачиваю себя на правый бок и мысленно начинаю считать овец.

13 января. Суббота.

Мне холодно. Дома очень холодно. В окна бросаются тяжелые пригоршни снега. Я слышу, как они стучатся в дом. Я не смотрю фильмы сегодня. Я просто сижу на диване, на столе вино и тарелка с прутиками засохшего сыра. Мне кажется, что я где-то не здесь.  Не дома, не в своем теле, не в своем сознании. Как будто я очень устал и у меня нет никаких мыслей. Если бы были часы, как в том пабе, они бы тикали, а еще били каждый час в моей тишине. Но у меня никогда не было никаких часов, и сейчас беззвучие, царящее в квартире, ничего не нарушает.
*
Уже вечер, но я все еще один.
Неожиданно слышу музыку в своей голове – это шопеновский ноктюрн до-диез минор, он звучит сам по себе, и я не могу его остановить. Я лишь думаю, как давно я полноценно не слушал музыки (ее отрывки в смотренных мною фильмах не в счет), как давно я не слышал любимого мною когда-то Шопена. Помню эту мелодию от начала и до конца, я не забыл ее. Так, будучи уже взрослыми и состоявшимися, люди находят свои детские тетради, осторожно трогают их, нюхают, читают с улыбкой. Я тоже вспомнил то время, когда музыка жила во мне: я путешествовал по Европе, играл в бильярд, фотографировал, любил готовить пасту... Пока звучит ноктюрн, я забываю дышать, а когда музыка в голове стихает, я чувствую, что мои щеки мокры.
На комоде звонит телефон, и я, вытирая лицо, иду к нему. Я даже не задумываюсь над тем, что он, обычно молчаливый, вообще звонит. Впечатление от музыки и воспоминаний еще не отпускает меня.
- Алло…
- Тони, солнышко!..
- Мама???
Трубка глухо падает на пол, я в оцепенении. Услышав голос, я не задаюсь вопросом, кому он может принадлежать. Я точно уверен – это голос моей матери. Откуда? Ее нет в живых уже несколько лет. Я смотрю на трубку возле ног, как на змею, которая подползла ко мне и вот-вот укусит.
Может, это чья-то злая шутка? Но чья?
Или я принял чей-то голос за материн? Нет, это говорила она, это абсолютно точно! И только она называла меня солнышком.
Не могу понять, мама, что, не умерла? Она где-то жила вдали от меня все это время? Зачем?
Стоп! Я собственными глазами видел мать…ммм…неживой. Когда нашел ее в загородном доме, лежащей на полу, когда получал свидетельство о смерти… Я организовывал похороны и бросал ком земли на крышку гроба, стоящего в могиле, которую после этого сразу зарыли. И в этом гробу была моя умершая мать, в этом нет никаких сомнений!
Значит, сейчас этот звонок был моим бредом? Не может быть.
Поднимаю с пола трубку и подношу к уху. Но из нее не доносится никаких звуков, она нема. Нажатие кнопок отбоя и включения не помогает – телефон не работает.
Но я слышал звонок! Взял трубку. И в ней был голос матери!
Я знаю, что делать: ноутбук, интернет, сайт телефонной компании, я набираю пароль для входа в личный кабинет и делаю запрос на распечатку последних за сутки звонков. Я найду подтверждение. Телефон работал! Ведь я ни разу не задерживал оплаты. А сейчас он точно звонил! Прикусываю ноготь на большом пальце, пока жду ответа на свой запрос. Что же так долго… Наконец, разворачивается окно: там написано, что номер, мой номер, был отключен за неуплату еще полгода назад. Какого черта?! Бегу в коридор, в ящике под зеркалом должны лежать оплаченные квитанции. Я до сих пор оплачиваю коммунальные услуги и налоги в банке и не пользуюсь веб-платежами.
Ящик пуст, квитанций нет. Пячусь к гардеробу, в моей голове все перемешалось. Где квитанции? Почему отключен номер? Как такое могло получиться?
В дверях щелкает замок, пришла Агата. Улыбается, подходит и гладит по щеке. Вынимает неизменную бутылку вина из рукава и ставит ее на пол. Она замечает мой растерянный вид и удивленно заглядывает мне в лицо, наклонив голову:
- Тоооони?..
- Агата, где квитанции? Ты брала их? – спрашиваю ее, указывая на ящик.
Она распахивает и без того огромные глаза, обрамленные густо-накрашенными ресницами, смотрит на ящик, потом на меня, улыбка сходит с ее немного веснушчатого лица. По всему видно, что она ничего не понимает.
- Ты знала, что у нас не работает телефон?
Она делает шаг назад, растерянно хмурится, лезет в карман пальто и достает мобильный. Смотрит на него, затем на меня.
Ясно, для нее не существует другого телефона, кроме своего – того, с которым она каждый вечер проводит в ванной.
Устало тру глаза и сажусь на банкетку.
Со мной никогда не происходило ничего подобного. Вокруг закрутилась какая-то чертовщина, и я никак не могу сориентироваться.
Агата всхлипывает.
- Не обижайся. Прости. Ты не виновата. – говорю я, подняв голову.
В испуганных глазах дрожат огромные капли слез, готовых пролиться и затопить все крохотное личико.
Встаю и обнимаю ее. Какая она тоненькая… Действительно, тростинка, Твигги.
- Со мной происходят странные вещи, я немного не в себе. – объясняю я.
Она затихает на моем плече, слушает.
- Я вижу кошмарные сны, а сегодня начал, кажется, говорить с мертвыми...
Агата отодвигается и смотрит мне прямо в глаза. Она удивлена и не может сообразить, о чем я.
Ладно. Зачем пугать ее… Она тут ни при чем.
Помогаю ей снять пальтецо, убираю его в шкаф и иду в комнату, где на столе стоит забытое вино.
Агата идет за мной, но замирает на пороге. На ее лице все еще вопрос.
- Все в порядке, Агата. Все в порядке… - успокаиваю я ее и делаю глоток прямо из горла.

III.

04 февраля. Воскресенье.

Мое сумасшествие не заканчивается. Сны продолжают сводить с ума. Все тот же странный парень уже не просто ядовито ухмыляется, а открыто смеется, нагло хохочет мне в лицо.
День перепутался с ночью. Никаких больше телефонных звонков не было. И я не стал дальше допытываться и разбираться, за что и по каким квитанциям у меня были платежи. Черт с ними. В конце января я просто не пошел в банк, как обычно делал, и ни за что не заплатил.
Агата по-прежнему улыбчива и нежна. Хотя в последнее время, после того инцидента, немного подозрительно поглядывает на меня, а иногда даже приходит на мой диван, садится на краешек и какое-то время наблюдает, как я отхлебываю вино из стакана и смотрю очередной фильм.
И сегодня, появившись дома ближе к вечеру, она тоже пришла ко мне: сидит, как всегда с прямой спиной, но немного напряженно, как мне кажется. Потом, будто удостоверившись, что со мной все хорошо, идет в ванную, как обычно.
*
Я уже досмотрел до половины «Адвоката дьявола»: только что в магазине подружки Мэри-Энн на мгновение превратились в чудовищ. Ставлю на паузу и иду за новой бутылкой вина, но кухонный буфет оказывается пуст. Я не спускался вчера в магазин, запасы кончились.
Черт возьми, не хотелось бы на ночь глядя куда-то переться, но вино просто необходимо.
Натягиваю джинсы, свитер. Проходя мимо ванной, говорю Агате, что выйду ненадолго.
- Тони...
- Не беспокойся, я быстро.
Уже в лифте застегиваю куртку. Как же не хочется на мороз… Город окутан снегом и ветром. Крупные хлопья бешено носятся в воздухе от земли до самых высот небоскребов, насколько хватает глаз. Машин почти нет, людей еще меньше. До магазина почти бегу, втянув голову в плечи, но все равно за шиворот неприятно задувает. На кассе заспанная полная девушка с интересом разглядывает мои мокрые от снега щеки. Обратный путь с пакетом подмышкой труднее – ветер дует прямо в лицо, колючие снежинки летят в глаза, не давая рассмотреть дорогу. Поскальзываюсь, но чудом избегаю падения. Решаю спастись от ветра и сократить дорогу, пройдя двором забегаловки «Молот», через который обычно хожу только днем. Ночью там могло быть небезопасно, но непогода толкает на риск.
Уже перед входом в арку за моей спиной раздается резкий скрип тормозов и какой-то неприятный звук, словно от удара. Оборачиваюсь и вижу, как темная машина, взвизгнув шинами, рванула через перекресток и скрылась за углом. Проводив ее взглядом, я замечаю, что на обочине дороги лежит человек, видимо, сбитый этой лихой машиной. Оглядываюсь – никого. Переулок будто вымер. Я подбегаю: это явно молодой человек, он одет не по погоде, джинсы и тонкая белая куртка. Он лежит лицом вниз и не двигается. Ставлю пакет на землю, приседаю рядом и трогаю его за плечо.
- Эй, ты жив?
Тот издает какие-то звуки, и я решаю повернуть его. Он худощав, и мне без особых усилий удается уложить беднягу на спину.
В этот момент испуг отшвыривает меня – это тот самый парень из паба, из моих снов, это его оскал меня донимает каждую ночь. Что это? Он преследует меня?…даже в такой ужасной ситуации, как эта. Именно его сбивают прямо передо мной. Именно я один нахожусь с ним в этом пустынном переулке.
Никого не вижу вокруг: ни машин, ни людей.
Парня уже начало припорашивать снегом.
Бежать! Или помочь?
Заглянуть своему страху в глаза… Спросить, какого черта происходит…
Делаю шаг к нему. Он смотрит на меня.
Левая сторона головы, та, что с выстриженным, открытым ухом, сильно кровоточит, даже из самого уха течет струйка. Из губы тоже сочится кровь. В разодранном левом рукаве виднеется глубокая темная рана, как рассеченная. Он едва дышит, хватает воздух небольшими глотками, всхлипами. По-моему, это говорит о сломанных ребрах.
Всматриваюсь в его лицо. Это невероятно, но он очень, очень похож на меня! Глаза, линия бровей, форма губ и подбородка. Тогда, в пабе, я заметил, что он движется, как я. А теперь еще и такое внешнее сходство…
Снег падает на его лицо и тут же тает, отчего кровоподтеки еще больше расплываются.
Меня начинает бить озноб, но не от холода, а от панического страха. Я смотрю на него и не могу оторваться.
- Подойди… - хрипит он.
Я опускаюсь на корточки рядом.
- Как тебя зовут? – спрашиваю.
- Марк.
- Я видел тебя в пабе давно, осенью…
- Да. – еле дышит он. - Я приходил на тебя посмотреть.
- На меня? Зачем? Мы не знакомы…
- Так надо было.
Все это странно и страшно…
- Как ты себя чувствуешь? У меня нет телефона, чтоб вызвать неотложку. Но я могу позвать кого-нибудь на помощь…
Я, было, начинаю подниматься, чтоб пойти поискать людей или заглянуть в «Молот» попросить телефон, но Марк правой рукой останавливает меня.
- Не надо ничего. Все скоро закончится.
- Что?
- Посмотри на меня.
- Посмотреть? – я не понимаю его не подходящих ситуации слов. – У тебя везде кровь, тебе нужна помощь…
- Приглядись получше.
- Зачем? Что происходит?
- Что ты подумал, когда рассмотрел мое лицо?
Кажется, что он едва улыбается уголком рта, как это делаю я. Или так получается из-за разбитой губы… Что он хочет от меня услышать?
- Это глупости… При чем тут это?
- Скажи.
Отворачиваюсь в сторону в поиске людей.
- Я подумал… Мне…что ты очень похож на меня.
- Правильно. Так и есть.
- Черт, и что из этого?! Я пойду поищу телефон, не лежать же тебе тут в крови до утра…
Поднимаюсь и делаю шаг в арку.
- Ты можешь не успеть, Тони.
Резко поворачиваюсь обратно и снова подхожу к нему.
- Что? Ты знаешь меня? Кто ты такой?
- Слушай меня. – еле хрипит он, делая короткие вдохи через каждое слово. - Ты должен понять, что никого нет…
- Что? Это у тебя бред?
- Тони, никого нет, пойми это.
- Ты псих! Кого нет?
- Ни-ко-го нет! – изо всех сил произносит он, и в его горле что-то булькает.
Марк повторяет только это, и меня кружит вихрь сомнений. Ситуация, как в психоделическом фильме: незнакомый человек, что-то явно знающий обо мне, твердит какую-то околесицу.
- Почему ты меня знаешь, а я тебя нет? Кто ты?
- Я не просто так похож на тебя.
- Не просто?..
Утробные звуки начинают клокотать в его груди.
- Мы скоро увидимся с тобой еще. – выдавливает Марк.
Он глядит на меня в упор, немного прогибается в спине и замирает. Глаза его все еще смотрят на меня, но я осознаю, что он меня уже не видит.
Я отступаю от него на два шага… Мертвым он еще больше похож на меня. Кошмар…
На перекрестке появляется машина скорой помощи и поворачивает в переулок.
Они должны увидеть нас, должны заметить тело на дороге.
Черт! Нельзя, чтоб меня видели! Что я могу сказать или объяснить? А вдруг обвинят меня?
Хватаю свой пакет и бегу. Через арку «Молота», вдоль решетки баскетбольной площадки, поперек парковки... Домой!
В лифте дрожащими пальцами тычу кнопку своего этажа, не попадаю, злюсь, ударяю кулаком по панели.
Испуганные глаза уже какого-то другого, не меня, смотрят из зеркала в коридоре, внутри все дрожит. В проеме моей комнаты стоит Агата, приложив ладони к груди. На ней нет лица, она бледна, испуганные глаза без косметики смотрятся совсем по-детски.
- Тони!..
- Да, прости меня. Я задержался. Со мной произошла невероятная история. – оправдываюсь я, опуская пакет на банкетку.
Агата шумно вдыхает и замирает с вопросом в глазах.
- Не знаю, как объяснить… На моих глазах сейчас умер человек, безумно похожий на меня... Он называл меня по имени. Он говорил какие-то фантасмагоричные вещи…
Агата закрывает ладошкой рот и смотрит на меня совершенно безумными глазами.
- Напугал тебя? Ну, прости… Не надо, не гляди так. Дай я тебя обниму.
Она подбегает ко мне и обнимает, крепко, как навсегда. Приподнимается на цыпочки. Тоненькие ручки стараются обвить меня всего.
- Ты что? Плакать? Нееет, не надо…
Я не могу отнять ее от себя, она плачет мне куда-то в сердце…

28 февраля. Среда.

Я без остановки думаю о Марке.
Нет у меня больше снов, потому что я не сплю. И не пью больше.
Агата перестала говорить по телефону в ванной – она там теперь бесконечно плачет. Тихо. Пытаясь заглушить всхлипывания шумом воды. Но я их слышу. Она больше никуда не уходит, постоянно сидит рядом на диване. Смотрит на меня выжидающе. А я не знаю, что ей сказать, не знаю, как утешить. Я думаю…
Постоянно размышляя над словами Марка, прихожу к следующему…
Я видел фильмы и когда-то читал невероятные истории про то, как люди встречают своих двойников. От произведений романтизма, исполненных таинственности, до городских легенд и мифов. Все подтверждало то, что Марк был моим двойником. Он невероятно похож на меня, он знал меня. «Я не просто так похож на тебя» - его слова. Все верно.
Насколько мне известно, все встречи с двойниками заканчивались плохо. Как правило, человек, увидевший его и, уж тем более, вступивший с ним в контакт, вскоре погибал. Я всегда относился к этому как к очередной мистике, которой напичкан каждый третий сюжет для кино, книг и бульварного чтива. Но как теперь мне к этому относиться? Мой двойник умер на моих глазах, глядя мне в глаза… Это значит, что и мне немного осталось? Марк сказал «скоро увидимся»…
Ощущаю себя смертельно больным, которому только что сообщили его страшный диагноз: нет надежд и сколько осталось – непонятно…
Вот и Агата смотрит на меня, как на смертника. Она тоже обо всем догадалась?
Сегодня она особенно грустна. Плечи опущены, тонкие руки сложены на коленях ладонями вверх.
- Ты всегда так смотришь на меня… Будто все знаешь, но не говоришь. И как будто постоянно жалеешь меня. – заговариваю я первым.
Агата опускает глаза.
- Ты больше не пьешь вина. Стала брать пример с меня? – стараюсь улыбнуться. – Сегодня последний день зимы. Есть что отметить. Хочешь?
Но она встает и тихо уходит в ванную. На минуту воцаряется тишина. Дальше я слышу привычный шум воды…
*
С тех пор, как я в последний раз высовывался из дома (совершил вылазку за продуктами), прошло уже две недели. Страх от мысли, что надо идти на улицу, где со мной может произойти нечто ужасное, прочно поселился во мне.
Деньги на исходе, но я не могу ничем заниматься. Я не могу работать над новыми заказами, потому что в голове моей другое…
В эту зиму со мной что-то произошло. У меня нет для этого названия. Все как бы сломалось. Где-то должен быть ответ. Просто я не знаю, где его искать. Мне нужно определить, когда я переступил грань, за которой все перевернулось, как песочные часы.
Прислушиваюсь к ванной комнате. Агата не плачет. Наконец-то. Мне жаль ее. Похоже, что она обрекла себя на унылую компанию со мной. Зачем? И почему я только сейчас задаюсь этим вопросом?
Она удивительная…
Копошась в своих мыслях, я через несколько минут замечаю, что из ванны слышится длинный протяжный звук утекающей через перелив воды. Хлюпающий и неприятно сосущий. Если польется через край, не миновать проблем с соседями. Подхожу к двери ванной и легонько стучусь:
- У тебя там все хорошо? Что это за звуки?
Но мне никто не отвечает. Я слышу только этот мерзкий звук втягивающего воду перелива.
- Агата?..
Молчание.
Липкий холод подозрений бросился на меня и перехватил дыхание.
Хватаюсь за ручку, дергаю – не заперто. Делаю быстрый шаг внутрь и тут же падаю на колени: в полной ванне под водой лежит Агата с закрытыми глазами. Она лежит прямо в платье. Руки и ноги ее полусогнуты. Она похожа на застывшую в янтаре куколку.
- Нееет! Господи!
Я ползу к ванне – не могу встать. Запускаю обе руки в воду, которая оказывается обжигающе холодной. Тяну Агату за узенькие запястья наверх. Ее бледное и глянцевое от воды личико появляется на поверхности, но глаза не открываются.
- Посмотри на меня! Агата! Ты что?.. Зачем ты?..
Укладываю ее голову на бортик и кое-как поднимаюсь на ноги. Плача, зачерпываю ее всю, вынимаю из страшной холодной воды и кладу на пол. Она ватная. Изо рта ее выливается струйка воды.
- Нет! Нет... Агата! Что ты наделала?!
Судорожно вспоминаю приемы искусственного дыхания, открываю ее рот, зажимаю нос и выдыхаю в нее, обхватив тонкие губы своими. Второпях стараюсь аккуратно делать нажимы на грудную клетку, чтобы не расколоть ее, как хрупкую фарфоровую статуэтку.
Пытаюсь нащупать ее пульс на шее, на запястьях, но она такая холодная, что мне трудно разобрать.
- Нет, Агата, ты не можешь!.. Не смей!
Я пытался реанимировать ее больше часа. Она покрылась синюшными пятнами, все ее венки и сосудики стали видны сквозь полупрозрачную кожу. Агата отказывалась жить, уходила, не оставив мне ни единого шанса вернуть ее.
Она специально, специально это сделала! Но я не понимаю, зачем?
Чувствую, что она коченеет, и прекращаю старания.
Сижу возле нее на полу и не верю своим глазам. Агата умерла. Вторая смерть за месяц, нелепая и внезапная. На моих глазах.
Сквозь завесу слез смотрю на остренькое личико и не могу справиться с мыслью, что Агаты больше нет.
Пытаюсь осторожно поднять ее, но это сложно. Мертвое тело не поддается моим попыткам переместить его в комнату. Но не оставлять же ее тут, на полу…
Пришлось постараться, чтоб все-таки перенести Агату в спальню и уложить на кровать. В темноте комнаты кажется, будто она просто спит. Платье облепило ее фигурку и выглядит, как водоросли, опутавшие камни, но я не решаюсь снять его.
- Девочка моя… Зачем ты? Как же так…
Не будет больше ее улыбки, огромных и глубоких глаз, веснушек, тоненьких рук и детского голоса.
Не могу остановить слез и плачу навзрыд, сидя перед кроватью.
Агата. Самый светлый и нежный человечек в моей дурацкой жизни. Ангел, покинувший меня, оставивший меня наедине со своими страхами и бесами.
Захлебываюсь рыданиями до спазмов в горле.
Я не знаю, что дальше. Что делают в таких случаях? Сообщают в полицию? Звонят в скорую? Они заберут Агату. Насовсем заберут ее от меня! Паника новой волной поднимается во мне. Они упакуют ее в жуткий черный мешок и увезут. Черт, но перед этим они явно потребуют ее документы. А где они? Невероятно, но я даже фамилии ее не знаю!
Оглядываюсь. Как давно я не был в этой комнате. С тех пор, как целиком предоставил ее Агате. Здесь ничего не изменилось: длинный на всю стену комод, кровать, два восточных торшера по углам и одно кресло. Бросаюсь к комоду и открываю все ящики подряд. Они пусты. В них ничего нет, как и до появления Агаты. Где же тогда ее вещи? Весь огромный комод оказался пустым: ни документов, ни одежды, ни косметики, ничего! Как же? Она носила платья. Я помню. Синее. Потом еще серое в клетку. Она ярко красила глаза – где же тогда эти дамские штуки? Тени… Тушь… Чем еще обычно пользуются?..
Невозможно, чтоб у Агаты не было ничего. Заглядываю во все углы комнаты: за светильники, под сиденье кресла, шарю рукой под матрасом. Пусто.
Гляжу на лежащую Агату с опаской. Я ничего не знаю о ней. Она никогда ничего не рассказывала о себе. Господи, да она вообще не говорила ничего, кроме «Тооооони»!
Я упустил. Упустил что-то очень важное.
В последней надежде найти хоть что-то из Агатиного бегу в ванную комнату. Все же  она почти жила тут вечерами напролет – может, там удастся отыскать ее вещи. Но на пороге я останавливаюсь, как вкопанный: там до сих пор горит свет, но ванна пуста, в ней нет воды. Нет мокрых следов на полу, которые должны были остаться от вытаскиваемого мной тела. Смеситель закрыт. На негнущихся ногах прохожу дальше и убеждаюсь, что действительно все сухо, и даже на дне самой ванны нет ни капли.
Опять. Что-то происходит вокруг меня. Какое-то чертово колдовство, не поддающееся объяснению!
Я могу поклясться, что несколько минут назад Агата лежала здесь на полу, мокрая и умирающая, а я делал ей искусственное дыхание. Но глаза видят совсем другое – пустая и сухая ванна и вся комната. На стеклянной полке под зеркалом мыльница с куском лимонного мыла, тюбик зубной пасты, баллончик пены для бритья, в стаканчике моя зубная щетка и бритвенный станок. Смотрю дальше на душевую полку – мой шампунь, гель для душа «Фаренгейт». Одно, мое, банное полотенце, одно – для рук. И халат. Все. Ни намека на то, что здесь вообще когда-либо была женщина, принимала душистые ванны, нежилась в пене, делала макияж по утрам… Мне почему-то всегда думалось, что в ванне Агата действительно предпочитает пену, льет в воду всякие масла и эссенции из разнокалиберных бутылочек. А сейчас перед моими глазами почти спартанская ванная комната одинокого холостяка: пыль на всех поверхностях, грязный халат, несвежие полотенца… Почему раньше это не замечалось? Видел ли я вообще когда-нибудь здесь флакончики-помадки-лаки-кремы? Не могу сказать…
В гардеробе и на кухне я тоже ничего не нахожу. Ни пальто, ни туфель, ни ее вина.
Кто же она, моя Агата?
Возвращаюсь к ней в комнату, но кровать пуста, тела нет.
Чертовщина!
Страх отбрасывает меня к стене, я оглядываюсь в полумраке, но никого не вижу. Грешным делом, я и впрямь подумал, что мертвецы ходят. В постели нет даже вмятины на том месте, куда я уложил тело.
Никаких следов! Ничего нет.
*
Знакомое выражение. Да. Надо вспомнить, что говорил Марк… Что-то про «никого нет»… Что это? Кого нет? Где нет?
Обессилено сползаю вниз по стене и сажусь на пол, в темноте, между пустой кроватью, из которой только что исчез труп, и комодом с выдвинутыми ящиками.
«Никого нет».
Я повторяю это в голове раз за разом, и ко мне приходит кошмарное осознание буквальности этих слов. Вокруг меня действительно никого нет.
Марка, демоном свалившегося в мою жизнь, не существует.
Агаты, своим присутствием оберегавшей меня, никогда не было.
Я уже не знаю, есть ли в реальности люди на улицах, работники магазинов, продающие мне вино, мои бывшие коллеги…
Кстати, о коллегах…
А Дина – тоже фантазия?
Так. Рабочий день уже начался? Сколько времени? У меня нет часов. Встаю и иду в свою комнату, шарю по шкафу в поисках телефона. Я не включал его с того дня, когда был на работе в последний раз. Мобильный озаряет экран только тогда, когда я нахожу и подключаю к нему зарядное устройство. Звуки моего телефона всегда выключены – в данный момент это особо уместно, так как шквал голосовых сообщений, пропущенных звонков и смс способен навести шуму.
Наконец, я вижу время – половина девятого утра.
Как быстро пролетела ночь. Фантастическая ночь, предназначенная, скорее, для сновидений режиссера какого-нибудь мистического фильма. Но не для меня, совсем не для меня...
В восемь тридцать офис уже работает. Набираю номер секретариата и прошу перевести на проектный отдел.
Честно сказать, я не удивляюсь, когда мне говорят, что сотрудника по имени Дина Крицевич у них никогда не работало. Конечно. Она умерла в моем сне.
«Никого нет».
Демонический двойник-Марк, пришедший, чтобы забрать меня из моей никчемной жизни.
Мамин звонок с того света, предупреждающий о надвигающейся беде.
И Агата, ангел-хранитель. Ей не удалось защитить своего невнимательного подопечного. Не выполнив своего предназначения, она погибла.
Что Агата делала вечерами в ванной? С кем говорила по телефону? Мне уже не узнать… Я четкой картинкой представляю себе, как она сбрасывает перед зеркалом крохотные крылышки с острых плеч, забирается в пену и полушепотом, приложив трубку покрепче к уху, обсуждает с кем-то мои дела и планы моего спасения.
Моя девочка, мое солнышко… Я совсем не обращал на нее внимания. Так мало говорил с ней. Совершенно ею не интересовался.
Возвращаюсь в Агатину спальню на пол и реву.
Все рассыпалось вокруг меня в одночасье.
И я уже не знаю, существую ли сам. Или я тоже просто призрак в остросюжетном фильме, на съемках которого вдруг резко отодвинули, убрали все декорации, и герой повис один в пустоте. Таких фильмов я никогда не смотрел.
Как страшно закончилась зима…

21 марта. Среда.

Я все еще живу. И не знаю, когда для меня все кончится.
Все эти три недели я почти ничего не ем, но много сплю.
Снов нет. Вокруг меня ничего не происходит и никто больше не появляется.
Ожидание смерти ужасно.
Я узнал цену секундам и минутам, которые непрерывно про себя отсчитываю.
Пытаюсь наглядеться на весеннее небо за окном. Я не хочу ничего, но вида безупречно голубого небосклона мне постоянно мало. Я пью его глазами.
А может, я уже умер? Может, я бестолковая проекция на собственную жизнь? И моя смерть просто не знает, что со мной делать после, поэтому оставляет течение моего существования прежним, бессмысленным и пустым?
Я все последние годы постепенно умирал и, наконец, дошел до самого дна.
Но тело еще живо. Я чувствую его бескрылую тяжесть. И я очень устал от него. Оно жмет и натирает мозоли на моей пустоте.
Часто я рассматриваю свои ладони, будто ищу на них доказательство того, что я есть. Но это не дает ответов и не успокаивает меня.
*
Сегодня за окном нет голубого неба – оно серое и сеет дождем. Капли на стеклах отражают его под разными углами. Мне хочется вдохнуть его серость, как сигаретный дым – створы окна, надрывно потрещав, все же подаются.
На меня бросается свежий прохладный воздух и заставляет покачнуться под своим напором. Несколько капель, подхваченных ветром, брызнули в лицо.
Отступаю и сажусь обратно на диван, теперь я смотрю на небо без всяких посторонних преград. Ровный однородный фон светло-серого цвета. Идеально.
Я не могу не попытаться снова подойти к окну, чтобы быть ближе.
Какой хороший момент…
Поворачиваю голову влево – Марк, по обыкновению усмехаясь, смотрит на меня из-под своей косой челки.
Поворачиваю голову вправо – Агата ласково улыбается мне со звездочками, блещущими из-под густо-накрашенных ресниц.
Словно на сюрреалистическом полотне, я вижу густые локоны матери с впутанными в них нотами, превращающимися в головастиков, которые постепенно сливаются воедино в кляксу, принимающую очертания черной деревенской горки, разукрашенной белыми тюльпанами, растущими из пены, что искрится на манекенах, безумно похожих на меня…
Небо…
Я делаю решительный шаг к окну.
*
Оформление: MUSE "Hyper Chondriac Musiс".
*
2006-2007, NY.