Магги, апорт!

 
      Черновая рукопись шла со скрипом. Уже на втором абзаце заскрипело переднее колесо, затем оба задних; наконец, усталая Муза споткнулась, фыркнула и, забронзовев, встала. Застывшая удивленная морда так напоследок и осталась вывернутой назад, на Мараховского: болото, хозяин. Стоило бы перетянуть кобылу кнутом, но поразмыслив, он все же решил не гневить упрямицу. Так, на будущее. Синопсиса нет, повторы, повторы. Деепричастия одно внутри другого, этакие беременные матрешки, и вообще… смеркалось. Мараховский полагал себя крепким сетевым литератором средней руки. Леонтий Мараховский-Трикью, кому надо знают. Бумажным, безусловно, было не стать, да не больно+то и нужно. У него бизнес. 
      Писатель скользнул ладонью под кресло, потрепал холку кормилицы. Магги была сукой в хорошем смысле. После того, как он почти в пополам демпинговал знакомых конкурентов, лабрадорша немедленно на ту же половину повысила плодоносность. Как с куста! – улыбался в бородку Леонтий и принимал у Маргуши восьмой кряду мохнатый склизень. Маргуша выручала. Хватало на коммунальные, минимаркет в бывшем опорняке и бензин для пожилой дэушки. Что-то капало с биржи.
      Мараховский снова недовольно взглянул на дисплей, отстучал в подлокотник «бей барабан». Через строчку рябили красно-зеленые подчеркушки ворда. Муравью отдавили жопку, а он, сволочь, полз, полз, маленький маресьев. Вот когда можно было рубить копейку. Леонтий брезгливо набрал в поисковике «полевой», пробилось «полевоф». Поправил, всмотрелся в хитрую физиономию явного не дурака выпить. Черт знает что такое. 
      — Магги, гулять, – неожиданно захотелось воздуху и липких сладких фиников. Сука выгнула кверху задний мост, потягиваясь; обзору предстал отвислый печатный станок. Аккуратно извлекла из вымокшего вчера хозяйского башмака газетный ком, обнюхала как нечто. Гулять это хорошо. Мараховский, кряхтя, полез в джинсы. 
 
      Ветра не было, у подъезда поверх наглухо заваренного люка курилось сырое тепло. Соседний куст легковерно поднабух грязными волдырями почек. Леонтий огляделся по сторонам и спустил Магги с поводка. Всё в наших руках, ведь есть запасной вариант. Скажем, повар-педофил. Интересно, почем же нынче финики. Накусываешь так осторожненько, прощупывая косточку. Затем мякоть к нёбу, косточку под губу: временно. И – пьфу ее в темноту. Или можно по-другому. Проще. Девочка-киллер. Тут вообще простор. Фиников, кстати, могли не завезти, на крайний случай сойдут и казинаки.
      — Магги! Рядом…
      Магги рядом. Навстречу материализовались трое, одинаковых и молчаливых. Мараховский прижал подбородок, нащупал эбонитовый «апорт» в большом внутреннем кармане. Нормально, мимо. Нет, не мимо.
     — Отец, огоньку как?
     — К сожалению. Не курю.
     — Простите, пожалуйста.
     Мимо. 
     — Магги, апорт!
 
     Изгадили все что можно. Пацаном Ленька сам был свидетелем, когда к юбилею той власти высаживали каштаны во дворе. На бело-синей кабине зилка хрипел маршами колокол, и было солнечно. Двор полон нержавеющих улыбок. Три баяна и исправный таксофон. Вот тут стоял. Мараховский присветил мобильником. Ржавый периметр, кольцо свежего дерьма по центру. Не маггино. Мы обычно дальше, за райотделом, на пустыре. Возле дома апорт швырнуть страшно, все засрали… Школьница-убийца. Да, предпочтительнее. А повар – из их столовой. Пузатый, брюнетистый, не наш уроженец. За гуляш, компот и пирожок с повидлом.
     — Магги, апорт!
     Трясина, мука. Другие вон чешут про себя в лёгкую; участвовал, привлекался, потреблял, едва выжил. Мама сережки продала, жена, такая-сякая, бросила. Изломанные печальные судьбы, а то. И девушка сетевая, почти нестарая, слёзку уронит. Аватарку мизинцем погладит. Мараховский погонял лобные морщины, реанимировал образ Лидки. В радужном нимбе уцелели только синий с фиолетом. Ямочки, челка, ленинградская тушь «Тушь». Укатила жёнушка в Элладу по турвизе, зависла на год судомойкой, у старого грека. Вернулась с акцентом, в норке и почему-то Линдой. И морду вбок. 
      — Магги, фу!
      Метры квадратные пилили, так тёща кипятком плеснула. Как оно вам, от писателя Трикью. Доця за мамой – нитка за иголкой. А было раньше, какушечка плохо у синеглазой лезла, кто выковыривал? Пальцем, чем еще. «Леня, ой, не сделай ей…» Вот дряни.
 
     Райотдел на страже круглосуточно. Как забегаловка «У Златы». Кренделя и пенделя. Правильному пассажиру – бонус, белая LDчина. Смол 8, никотина 0,6. На. Не поступай больше так никогда. Мараховский покосился на скучающих пэпээсников у пятерки беж. Зазывалы из нехорошего кабака. Взял Магги на короткий поводок. Курят, дыбают вокруг пристрастно, с вариантами, правда, у них никак, зироу. 
     — Магги, рядом.
     А начальницкий кабинет с тыла, первый этаж. Старые рамы под окном третий год свалены, и не зарится никто, ну их к черту. Тут пустырь; когда-то халупы довоенные кучились, снесли их. Болтали, высотка по генплану планировалась, да так и не начали. РОВД сначала разберется, чего нам нужнее, горожанам. «Деващка, а ты Оля, да? Наташа? Куденьки такая. Дядя Арсен курочку тебе жярил, м-м-м… После уроков кушиишь». «Не, меня мама ругать будет». «Маме пиво, да, шикаладку отдашь, и себе две спирячешь». 
     — Апорт!
     Через неделю-другую Магги потечёт. Поедем к Лойду, невеститься. Ишь ты, у начальника до сих пор свет в кабинете горит. Хороший начальник. А может там уборщица всего-навсего вальсирует. Стёкла тонированные, вуайеристов много развелось. Днем-то, когда подполковник подходит к окну, застывает, прищурившись, в кабинете, верно, воцаряется уважительная тишина. Спина в немнущемся Армани, холодный парфюм, седой, стриженый под два миллиметра ёжик. Летёхи, капитаны кивают друг другу – человечище, глыба, терабайты в голове. А он молчит. Смотрит, как в муках опорожняется Анжелкин мраморный дог Сальвадор. Или просто думает, если близорук.
      Мараховский медленно приблизился к знакомой серой куче, вызволил из ширинки родное, нарисовал пару восьмерок. Магги чуть поодаль с увлечением раскапывала собачий клад. Передние лапы мелькали как на быстрой перемотке. Сейчас отроет позеленелое козье копытце, обязательно с налипшей мерзостью вроде мокрого куска клеенки. Обежит триумфальный круг, положит у его ног и постарается лизнуть в ладонь. Леонтий сморкнулся в сторону, зябко подёрнул плечами. «Не бойся, карошия, дядя Арсен обикновенный. Тут мягкий, тут твердый. Серце карячее». 
     — Магги, фу! Фу, я сказал. – Паразитка, опять нарыла дерьма. Магги подбежала, выложила трофей. Улыбнулась. Мараховский надавил кнопку подсветки. На земле лежал палец. Удивительно, но он буквально так и подумал: ты смотри, человеческий палец. Он увидел себя со стороны; матерый мужчина ХХХL сидит на корточках перед чужим пальцем. Это было здорово. Никаких рвотных спазмов, бешеной круговерти мыслей. Палец. Бывает, что ж.
     Писатель осторожно поднял предмет. Магги вздохнула и присела рядом. «Большой», – негромко произнес Леонтий. Так оно и было. Палец в самом деле оказался большим, в обоих значениях. Даже несмотря на определенную сморщенность. Линия отреза была выверенной и эстетически верной. Ноготь короткий, без заусенцев. Человек, лишившийся пальца, наверняка мог позволить себе не только подобное. Мараховский плотно сжал губы и посмотрел в окно подполковника. Всё же не хотелось, чтобы там сейчас была уборщица. Лучше подполковник, и желательно в своём немнущемся Армани. 
      — Магги… 
      Они двигались бесшумно, два родных существа, чувствуя друг друга и избегая знаков. «А это тебе, Арсен. Получи». Только так. Проветривайте служебные помещения в светлое время суток.
      Мараховский встал на цыпочки, потянулся кверху, туда, где щель шире. Опасно бросать на ковролин окурок тлеющей сигары, может произойти возгорание. От пальца не будет ничего дурного. Муза, звякнув удилами, кивнула и взяла рысью.