Хождение за перевалы в горние страны-1

             Х О Ж Д Е Н И Е  З А   П Е Р Е В А Л Ы
               
                В  Г О Р Н И Е  С Т Р А Н Ы


                "…и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте
                над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над
                всякими животными"
                Быт. 1. 29.      
               
                «Содержанием и смыслом всякой цивилизации было и до сих               
                пор остаётся создание искусственной материальной и               
                духовной среды обитания, все более отделяющей человека               
                от сотворенного Богом мира».
                Дневниковая запись, 1969
               
                "Каждый новый день вашей жизни делайте непохожим на
                предыдущий, чтобы они не слились в неразличимую массу               
                однообразия, и вся жизнь не уподобилась одному               
                единственному дню"               
                Дневниковая запись,1970
               
               
 
ПОБЕГ. 4 октября. Рюкзаки были средней тяжести. Что-нибудь килограммов по двадцать пять – тридцать. И идти было удобно – ни крутых подъемов, ни спусков, по широкой набитой тропе. И подгоняло веселое крылатое чувство освобождения. Будто вся тяжесть осталась дома, но не там, где семейное гнездо, а где навязчивая повседневность со всем своим мусором существования. Плечи ощущали приятное бремя ноши, ноги легко и упруго отталкивали метры пути, а душа ликовала в ожидании нового и необычного. Хотя ничего нового и необычного их не ожидало – привычное по полевым маршрутам хождение безлюдьем, бездорожьем, наедине с миром гор, речек, лесов. И все-таки новое было – они шли в этот мир не на  свою геологическую работу, а в отпуск, что, как известно, не одно и то же. И потому душа у каждого из них воспарялась, принимая все вокруг происходящее как радостное преддверие в Мир Желанных Свершений.

 Даже отрезвляющая тяжесть на плечах, появившаяся через пару часов пути, и подозрительное сгущение облаков, несомых с океана нисколько их не смущало.  Ветер был так крепко свеж и так пахуч морскими просторами, что приносил им только радость, и предчувствие непогоды еще таилось глубоко в подсознании,  не омрачая мгновений.


Они оставили город в полдень, а к вечеру вышли на Бомбежное поле. И здесь было уже почти первобытно. Высоты Лагерная и Сигнальная заслоняли расплывшийся над городом и бухтой промышленный дым, а следов бомбежек вообще не было видно в густой растительности. Тропа, постепенно худея и тая, затерялась, наконец, среди кустов шиповника, жимолости, можжевельника. Фрагменты заброшенных дорог едва просвечивали сквозь свирепые травы и выглядели как случайные свидетельства давно и безвозвратно сгинувших вторжений. За Бомбежным полем, оказавшимся вовсе не полем, а подножной равниной вулканов, угадывались их сильно залесенные низовые склоны. Сами вулканы скрывались в плотно облепивших их облаках. Только склонившееся к белым зубцам далеких гор солнце через гигантскую облачную прореху  обрушивало золотое сияние на равнину.

Оно ярко подсвечивало разбросанные по ней огромные глыбы вулканических пород, нагромождения и грядки из рыхлых вулканических выбросов, островки сохранившихся среди них лесных массивчиков, молодую березовую поросль, темные пятна кедрового стланика и разливы ольхачей. Уже была осень, ольхачи и березы желтели, а тундровые проплешины соперничали друг с другом пестротой и яркостью палитры.


Двое спустились к ручью и долго выхаживали вдоль него в поисках места для удобного ночлега. Они знали, что хотели. Это должна была быть небольшая полянка среди высоких и густых кедрачей, укрывающих  от ледяного океанского выноса и случайного ненужного взгляда. Она должна быть уютной и ровной, чтобы не намять бока и украсить короткое их здесь пребывание. А, главное, она должна была возвышаться над руслом ручья настолько, насколько это гарантировало бы их от подтопления в случае дождя или какой другой водяной неожиданности. Первую свою отпускную ночевку они хотели сделать идеальной или, по меньшей мере, образцовой. Она должна была задать тон всему последующему. А вообще же, они действовали просто по уже давно заведенному правилу: обустрой ночлег так, чтобы он обеспечил максимум отдыха и настроил на самое благоприятное продолжение жизни. Поэтому никаких поблажек своему терпению, никаких сожалений о якобы потерянном времени. Ком первого блина – не из их песен и поговорок, здесь все должно быть по первому разряду. И, конечно, такая полянка нашлась.

Будто отутюженная, покрытая упругим сухим мхом, небольшая, но и не тесная. Вокруг – гигантские кедрачи с уже созревшими шишками и множеством замаскированных в зелени сухих веток для костра. Ручей – в пяти метрах под полутораметровым карнизом террасы. Красота, уют, удобство, даже комфорт. То, что надо.


Палатка и тент закреплены всеми оттяжками, в углы палатки закатаны валунчики на случай сильного ветра – не поднимет палатку, не сорвет с места. Спальные мешки расстелены каждый у своей стенки, определившейся в давних совместных скитаниях. Под мешками – упругий настил из мелкого кедрового лапника. В головах – остатки содержимого рюкзаков. Карабин – у стенки под боком. Свеча в проволочном подсвечнике закреплена  на головной стойке палатки. Теперь – костер. Он был слабостью и особой заботой того, что повыше.

Прихваченный по пути рулончик бересты и сухие веточки кедрача упрощали задачу до «без проблем». Через минуту обесцвеченные солнцем язычки пламени трепетали, нервно потрескивая и быстро набирая силу. Таган – две рогатины, воткнутые в вулканический шлак в полутора метрах друг от друга, перекладина и крючки для подвески котелков – все изготовлено здесь же быстро и споро. Два обугленных котелка, потея и капая в костер шипящими  каплями, бок о бок устроились над пламенем. Один для чая, другой для каши. Теперь – ноги.
Резиновые сапоги, высокие голенища которых скручены в виде ботфорт, - в сторону, но так, чтобы тепло костра сушило увлажненную потом изнанку. Здесь же портянки и носки на импровизированной сушилке из жердей. В распеленутых ногах новая легкость и блаженство. От острого крошева шлаков, местами проступающих меду мхами, и мокрой изнанки мхов – кеды. В них невесомо шагается за новым сушняком для костра, легко и блаженно топтаться вокруг него в ритуальном костровом камлании и приготовлении еды.

Когда чай разлит по кружкам, а каша разложена по мискам, можно удобно устроиться на заранее приготовленных местах у костра и неторопливо предаться обряду жертвоприношения самим себе. А после этого жизнь течет в несказанной атмосфере кострового таинства. В медленно наступающей темноте исчезает весь окружающий мир: небо, подножия вулканов, зубчатая лента хребта на западе, мглистая полоса океана на востоке. Потом пропали отдаленные деревья, близкий склон Лагерной высоты, кусты кедрача и вообще все, кроме отдельных мохнатых кедровых лап, протянутых из темноты в пульсирующий шар кострового света. В нем остался один костер, таган, валяющаяся рядом посуда, сохнущая обувь, передние оттяжки палатки,  чернеющий вход в нее и двое у костра. Высокий полулежит и время от времени поправляет головешки, тот, что пониже и покоренастее, досушивает портянки, расправляя и перевертывая их у самого огня.

Сколько слов нужно для такой жизни? И вообще, нужны ли они? Каждый знает, что следует делать не только сейчас, но через минуту, час, сутки. Знает он и то, что будет делать его попутчик. Они ведь не первый раз вместе – еще со школьной скамьи, более двадцати лет тому, правда, с существенными перерывами. Тогда, в том баснословно далеком прошлом, коренастенький, новичком появившись в классе и внимательным взглядом сквозь толстые стекла очков отчленив каждого от безликой массы, спокойно подошел к высокому и сел рядом с ним за последний стол в классе. В недавно после оккупации открытой школе парт не было, их заменяли длинные наскоро сколоченные столы. За этим последним вместе с высоким уже восседали двое, присоединившийся оказался четвертым в обойме будущих друзей.

Теперь, оставшись вместе только вдвоем, они чувствовали себя привычно и удобно, как и в то далекое время их  соединения. Каждый со своим, каждый в себе самом, но вместе. Зачем слова? Тем более, что все вокруг них и в них самих так, как и должно, то есть в норме.
Только одно уже вносило легкую не то, чтобы тревогу, а скорее едва ощутимую замутненность в прозрачную безмятежность настроения – какие-то едва уловимые мотивы в состоянии погоды. Перспектива завтра же под дождем вернуться в город напрочь отсутствовала. По определению, по изначальному настрою. Речь могла идти лишь о длительном пережидании непогоды. Опыт и время года подсказывали: это может быть надолго. Поэтому тема дождя все же прозвучала у костра.

- Что-то роса медлит.
- Но цирусов не было. Может, обойдется.
- Да и облака какие-то случайные. Не похоже, что прихватит.
Однако ночью на их сон обрушился неистовый грохот. И уже который раз в их жизни они испытали удовлетворение с маленькой долей тревоги от надежно закрепленного тента над палаткой и хорошо выбранного места для нее. И снова погрузились в теперь уже глубокий почти безмятежный сон: что будет – то будет, и его не минешь. Этот первый день их путешествия Юрий назвал «Побегом».


ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ.5 октября. Пробуждение было, как взрыв света. Вулканы почти до самих подножий слепили такой несказанной белизной, что ярче и чище и представить было невозможно. Лощинки, складочки и барранкосы не ее фоне нежно и неопасно голубели, словно были не более чем художественным приемом. Мутновато прозрачный туман над океаном и гладкая его поверхность иризировали радужным перламутром, а небо просто звенело от пронизывающей синевы и ясности.

Невдалеке от палатки среди пестро-коврового мшаника высились две гигантские каменные березы. Их слепяще-желтые кроны сочетались с этой синевой так победно и торжествующе, будто являли собой гимн Создателю, а в мощных стволах и выступающих  сквозь мох корнях запечатлелась неиссякаемая жизненная сила. Поистине, чем-то библейским и вечным веяло от этих исполинов. И весь мир победно демонстрировал во всем своем великолепии и законченности чудо совершенства.

Ну, конечно, конечно, в такой час невозможна суета, торопливость, спешка. Это было бы прямым оскорблением вызову, брошенным им природой. И они предались плавному и размеренному ходу вселенской жизни, подобно истаиванию бледной утренней луны, испарению ночной влаги и просыханию в лучах медленного солнца крылышек запоздалой осенней бабочки. Коренастый удалился в кусты минут на сорок-пятьдесят для совершения неукоснительного обряда утренней зарядки, а высокий занялся костром, чаем и новым вариантом каши с тушенкой. И отдался ощущениям окружающего мира.

И после завтрака они не спешили, дожидаясь, когда высохнут тент и палатка, а мокрые кусты и травы, отряхнув с себя обильные гроздья холодных сверкающих капель, тихо зашелестят под легким невидимым ветерком. А пока хорошо понежиться под совсем уже не горячим солнцем. И праздно поразмыслить.

- Олег, тебе не напоминают вот эти две березы два райских дерева – Древо Жизни и Древо Познания Добра и Зла? Да и вокруг - чем не рай, а они как раз посередине!
- Похоже, только плодов на них нет.
- К сожалению. А мы с тобой совсем не Адам с Евой. Но я все же об этом и несколько о другом. О том, какую разную роль сыграли эти вроде бы однозначные деревья в нашей жизни. Правда, в Библии ничего не сказано об облике этих деревьев и их значении, но почему-то не велено было вкусить плодов только от одного – от  Древа Познания Добра и Зла. И, между прочим, под угрозой немедленной смерти. Но ведь все равно вкусили, а немедленной смертью наказаны не были. Почему? И почему об этом заранее знал соблазнитель? Помнишь: «И сказал змей жене: нет, не умрете». Может быть, у них был сговор с Богом?! И наказание немедленной смертью Господь заменил другими, в числе которых было изгнание их из рая, чтобы они не вкусили от Древа Жизни и не стали жить вечно. Но ведь ранее-то Он не запрещал им есть от него!

- Да, предки наши сваляли дурака. Надо было им сначала попользоваться от Древа Жизни, а уж потом и от другого! Надули бы они и Создателя, и змия.
- Похоже, сами они вообще не были способны ни на какую инициативу. Так сказать, изначально были лишены инстинкта любопытства, познания. Одним словом, наивные дети Едемского сада. И все дело в искусителе. От него и пошли все горести и радости познания.
- Да, тут есть, над чем задуматься. Если все это так, то змей у Господа Бога соавтор в нашем создании, и тогда путь познания это от лукавого, с чем мне никак не хотелось бы соглашаться. Хотя некоторые результаты его явно от дьявола.
- Ну, как тут не процитировать:
 
                Это промысел Божий
                Быть на него похожим,
                Но хочется быть умнее –
                А это от змея.

- Скорее всего, змей только воспользовался сотворенным, направил его не столько на познание добра и зла – на кой черт ему это нужно? – сколько на нарушение Господней заповеди, на самоволие вопреки Богу. Он хотел только посеять сомнение во всесилии Бога, и ему это удалось. Бог нарушил  свое обещание смерти в тот же день или не смог его осуществить. Ст;ит ли такому Богу поклоняться! Вот в чем состоит его злодейство. И оно до сих пор не рассеяно.

- А, может быть, замысел Божий в том и состоял, чтобы показать: будут раздирать тебя, человече, добро и зло или, как нас учили, борьба противоположностей, но вопреки этому учению, не в этом дело, а есть нечто большее – ты сам и твой выбор между ними. Потому я не придавал бы уж слишком большого значения познанию вообще, а сделал бы упор на  правильный выбор между  добром и злом, в частности. Познание за века нашего существования преумножено многократно, а добро и зло все топчутся на одном и том же месте, нисколько не меняя соотношение между собой. Нам так и не ясно – кто кого. Впрочем, в тексте так и сказано: древо не познания вообще, как такового, а только добра и зла. И его не касайся! Потому что, познав эти две ипостаси, будешь одинаково подвержен и добру и злу. Вкусили – обречены совершать и зло в том числе.

- Понятно, но не очень убедительно. Значит ли вся эта история, что мы уже познали и добро, и зло в конечной инстанции, нам только и остается, что выбирать между ними, или с каждым шагом познания мы все дальше погружаемся в трясину все новых и новых проявлений добра и зла. Вот в чем вопрос.
- Уверен, что это так и надо понимать: всякое познание неизбежно открывает новые перспективы зла, потому оно изначально греховно. Об этом просто вопит вся человеческая история, ибо чтобы люди ни придумали  и не открыли, оно обязательно используется и как орудие зла. Познание, как меч, обоюдоостро.
- Ну, так что же – сжечь библиотеки и ученых, вернуться в пещеры, и да здравствует невежество?!

- Ну, зачем же?  Лучше смириться или попытаться привнести в науку нравственность, хотя кое-где не мешало бы и осадить назад. А то ведь, черт его знает, что творится уже вокруг.
- Это же чистейшая  маниловщина! Ничего тут, брат, не поделаешь. Никто не остановит моего любопытства, чем бы мне это ни грозило. И это любопытство, а лучше сказать, любознательность заложена  в меня самим Богом. Не будь во мне потребности в знании, никакой змий не соблазнил бы меня. Повторяю, он только воспользовался тем, что вложил в нас Бог. И не исключаю, что по Его наущению. Ведь сказано же, что без Его воли ни один волос не упадет с головы. Поэтому как-то очень уж странно выглядит сам факт появления в мироздании самого зла и его носителя.

- Да, библейские мудрости не для легкого понимания, и, боюсь, каждый их приспосабливает для себя в меру своего разумения, чтобы не сказать испорченности. И все-таки надо бы жить с оглядкой на заповеди.
- Похоже, это уже невозможно. Религия как инструмент малоэффективный отмирает.
- Гром не грянет, мужик не перекрестится. А уже явно погромыхивает! И бежим мы с тобой не в поисках ли тишины!
- Ну, тогда и побежали, а то слишком уж мы разболтались. Пошли?
- Пора

И жалко было прерывать безмятежное ничегонеделание и философствование и уже хотелось испытать радость движения. Собрались быстро, и, оглядев покидаемую полянку, взяли курс на виднеющуюся седловину между соседними вулканами в преграждавшей их путь вулканической цепи. Дальше уже не было никаких тропинок, никаких напоминаний о вольготной свободе передвижения. Их обступили сплошные разливы ольхового стланика и рябиновых кустарников. Переползание через наклоненные ветви, протискивания через них, освобождение от захватов, поиски удобных пролазов и снова протискивания, кувырки, переползания.

Словом, нескончаемое единоборство с изощренной системой препятствий, еще более усложнившейся, когда начался подъем и почти все ветви кустарников, наклонившись вдоль склона, обратились им навстречу. На последнем отрезке пути перед спасительным лесом в борьбу с ними включились и кедрачи. Это было почти пределом их возможностей к передвижению в заданном направлении. Все-таки преодолев и это препятствие, они упали под первой березой без мыслей, без желаний, без сил. Осталась только одна страсть – пить. Казалось, вся влага истекла из них ручьями, потоками, струями. Но она все еще продолжала изливаться из них, едко разъедая глаза, сочась всеми порами, и только легкий ветерок, блаженно холодя, примирял с нею. Подсохнув и обретя способность действовать, сверились с компасом: все нормально, можно двигаться дальше.

И тут тот, что повыше, поправляя пояс, наткнулся рукой на пустые ножны. И захолодел. Такое уже однажды случалось. Когда-то на охоте в пойме реки Горячей, куда они сейчас держали путь, он уже терял нож. Это была любимая и незаменимая его полевая вещь. Она служила ему много лет надежно и красиво. Без нее он никак не мог представить себе себя как полевика и охотника. Вызывая неизменное восхищение у спутников, нож этот был слабостью, любовью и гордостью хозяина. Откованный из отличной стали по собственному чертежу, отполированный до совершенного блеска, казалось,  отталкивающего даже ржавчину, лаконично украшенный рукоятью изюбрового рога со скупой бронзовой отделкой, он был и произведением искусства, и незаменимым помощником. Уже почти не вещью, уже почти другом.

 Вот такая встречается еще странная привязанность у некоторых мужчин к некоторым вещам. Просто какой-то каменный или бронзовый век! Тогда при первой ее потере он записал в дневнике: «Вещь, которая становится другом и молчаливо делит с тобой твой мир, исчезнув, обнаруживает такую недопустимую пустоту, что с ее исчезновением ну никак, никак нельзя примириться». И тогда же, не примирившись, он, бросив все дела и забавы, ползал на четвереньках по густо заросшей речной пойме, пока не нашел свою потерю. На третий день поисков. И теперь снова? Нет, это невозможно!

Может быть, отдыхая здесь, я вынимал его зачем-нибудь и не вложил в ножны. Может быть, он спокойненько лежит где-нибудь здесь рядом и терпеливо ждет меня. В траве. Или свалился с лежащего ствола дерева и запал за него. Или я засунул его не в ножны, а куда-нибудь еще. Или оставил на ночевке? Нет, хорошо помню – при выходе оттуда проверил и предохранитель карабина, и нож на поясе. Может быть… Нет, ничего иного быть не может – потерял растяпа! Надо идти искать. Но где, как?! Ведь это не пара километров, а добрый десяток, да еще по такой немыслимой чащобе.

- Олег, я потерял нож. Ты посиди тут, а я сбегаю, поищу. Я мигом.
- Ты что, совсем охренел! Ты думаешь, что говоришь? Какой здесь может быть миг? И вообще, какой здесь может быть смысл в этих поисках? Ты искал когда-нибудь иголку в стоге сена? Хочешь попробовать?
- Придется.

И они пошли вместе в столь очевидно бессмысленные поиски. Вновь с кувырканиями и протискиваниями, с переползаниями, падениями и чертыханиями. Да не там, где все это проделывать было бы поудобнее, а с дополнительными мыканиями в попытках буквально скопировать пройденный путь. И они повторили его дважды. Туда, до ночной стоянки, и обратно. И при этом еще, не отрывая взоров от земли, раздвигая и обшаривая густые и сочные под кустами травы.

Когда вернулись к оставленным рюкзакам, солнце уже сильно склонилось к западу. Пора было думать о ночевке. И они пошли дальше, один полностью опустошенный и почти безразличный ко всему, другой скрыто не одобряющий досадную помеху, но чем дальше, тем оба все более озабоченные неудобством для ночлега окружающих мест. Отсутствие воды, крутоватый косогор, густой захламленный лес. И когда солнце совсем свалилось за Ганальские Востряки и лимонный закат уже едва сопротивлялся сумеркам, неожиданно вышли к невысокому обрыву. Внизу широко белели галечники, среди них темнели островки пойменных террас с молодым осинником и ивняком. В густой сумеречной тишине едва слышно позванивал ручей. И незаметно навалилась рябая от звезд, колючая и тьмущая ночь. Затаборились и отужинали быстро и молча.

- Олег, ты, конечно, думаешь, что это моя растяпистость.
- Ну, а что же?
- Это предостережение. Что-то мы не так начали.
- «Мы» не так сделали ножны. Раз нож из них все время теряется.
- Не все время. Но почему-то именно сегодня.
- Юра, давай спать – самое время.

Воцарилась тишина. Сначала она показалась пустой и черной, но через минуту-другую в ее огромности стали появляться звуки, полные непонятных значений: шорохи, шелесты, скрипы, постукивания, журчание, позвякивания, потрескивания, вскрики, бормотания, и другой не обозначаемый словами поток воздушных возмущений, слившийся в страшноватую ночную музыку, которая, между тем,  стращая, и убаюкивала, будто втягивала в пугающе близкую родную бездну. И в ней канули куски дневных впечатлений, картинки леса, пестрых листьев, скрюченных в могучем напряжении березовых ветвей, проплывающих мимо на голубом фоне нежного неба торжествующе-рдяных и грубых в своем жизненном откровении гроздьев рябины, мелькание сучьев, трав и разбегающихся мыслей…

А утром, когда Олег удалился на гимнастику, Юрий записал в дневнике: «Или забыл. Или вовсе не знал, что листопад может быть грохочущим и внезапным, как ливень. Погода ясная и тихая Волшебство повторяющегося каждый год сочетания – голубая прохлада ясного неба и огненные оттенки лесов. И вдруг разом с оглушительным треском обрываются и падают вокруг листья. Лес наполняется грохотом и мельтешением зеленых, желтых, оранжевых и красных пятен. И снова вдруг все тихо и безмятежно. А ночью снился новый нож, который я сделаю, когда проснусь. И все-таки это было предостережение. Предостережение, исходящее неизвестно от кого или от чего. Надо что-то изменить». И прошедший день он так и назвал: «Предостережение».


БРЕМЯ ПРОКЛЯТОГО ЛЮБОПЫТСТВА. 6 октября. Олег тщательно разминал, напрягал и расслаблял мышцы. Раз-два, раз-два. В этом он находил неизъяснимую радость. Почти блаженство. Что по сравнению с этим бесконечные вышучивания окружающих!. Но все-таки это подначивание раздражает. Хорошо сейчас. Никого нет, никто не видит. И никто не нужен. Раз-два, раз-два. Жаль, что не возьмешь с собой в поле штангу или гантели. Но здесь на этой Мутнушке прекрасно. Голыши вполне заменяют. Раз-два, раз-два. Кстати, в этом вот голыши структура какая-то не вулканическая. Скорее это гранодиорит. И таких здесь довольно много. Откуда они? Раз-два, раз-два. Откуда, откуда – конечно, вулкан выбросил. Интересно. Взломал на глубине старую интрузию и выкинул ее обломки. Вот и все. Раз-два, раз-два.

Впрочем, очень уж их много. Так не бывает. Что-то это другое. Раз-два, раз-два. Постой, постой, а не собственные ли это породы вулкана, только уже полностью закристаллизованные! Ждал, ждал вулкан следующего извержения, не дождался, и начала его магма потихонечку остывать и кристаллизоваться. А тут пришел сигнал из неведомых глубин – пора, мол, извергаться. И вылетело на поверхность то, что почти уже стало глубинной интрузией. Раз-два, раз-два. Интересно. Ведь на этих голышах записана вся история формирования глубинных магматических пород. Замечательная находка!

Через пол часа Олег обращается к Юрию:
- Ты не обратил внимание на эти вот булыжники?  Посмотри-ка.
- Хоть  мы и условились, что  про дело – ни гу-гу, я сам уже собрал их здесь целую коллекцию. Посмотри ты, что у меня здесь набралось - И они с увлечением продолжили сбор поразивших их образцов, предавшись их сравнению и примитивному визуальному изучению. Отобрав несколько наиболее характерных, они уложили их в рюкзаки, утешая себя тем, что приблизительно такой же вес уже изъят из них в виде съеденных тушенки, крупы и сгущенного молока. Однако, нагрузившись и отправившись в дальнейший путь, они поняли, что таки наказаны заметно увеличившейся ношей за свою неумеренную любознательность, которую в сердцах готовы были обозвать пр;клятым любопытством.

Ишачка началась сразу же. Сначала вверх-вниз через многочисленные овражки, а затем крутой подъем по почти оголенным взрывным отложениям Авачинского вулкана. Единственная отрада – в минуты отдыха привалиться рюкзаком к крутому склону, ослабить лямки и оглядеться окрест. Отсюда снова открывается вид на город. Но он уже кажется милой картинкой, как и вся эта даль неоглядных вод океана, извилистых бухт, заливов, меховых холмов и сопок – непрестанно удивляющий и восхищающий мир.
Он простирался на восток, юг и запад, представляя собой удивительную гармонию и борение первозданно океанических вод с юной самозарождающейся землей суши. Красиво, непонятно, притягательно.

И так они поднимались все выше по гигантскому конусу взрывных отложений, многократно присаживаясь и оглядываясь на пройденный путь, на эту планетарную, почти космическую  картину, все более возвышаясь над нею и видя ее все более отдаленной и отодвигаемой. И груз становился все более тяжким, а земное притяжение все более чувствительным и властным. Потом, как это часто бывает при достижении перевальной точки, внезапно под ногами открывается совершенно другая картина. Здесь она предстала в виде безотрадного мира голых камнепадов, ледяных и ледниковых нагромождений, безжизненного мира хаоса и разрушения – в глубокой долине с вулкана спускался грязный захламленный язык ледника, волоча за собой сокрушаемые им тверди вулканических пород. Далеко внизу за ледниковым языком виднелось микроскопическое сооружение сейсмической станции.

Пришли на нее, как будто опустились на другую планету. Все вокруг было покрыто вулканическими шлаками. Они, собственно, и составляли здесь все: рельеф и его поверхность. В лощинах и в тени гигантских глыб лежал еще и снег. Перевал между Авачинским и Корякским вулканами, лежащий за спиной сейсмостанции и значительно выше нее, тоже был весь в снегу. Холодно, ветрено, неуютно… Зато в бетонной коробке стационара царила сухая жара. Лаборант Коля орудовал у печи. Намерзшие березовые поленья тающей грудой валялись у его ног. Непрестанно спотыкаясь о них, он радостно восклицал:
- Вот черт, вот черт! – Пришельцам явно обрадовался, видно, давно уже маясь одиночеством. Спали на раскладушках, вылезши их мешков и мучаясь от жары.
Прошедший день назвали Бременем проклятого  любопытства, имея ввиду испытанную ими тяжесть  рюкзаков от  собранных  на ночной стоянке и поразивших их воображение каменьев.


СКУДНАЯ ДАНЬ НЕПОГОДЕ И ЛЕНИ. 7 октября. Нутро угрюмая пустыня стационара преобразилась. Приехали сейсмологи с заданием разбросать сеть сейсмостанций вокруг вулкана. Дороги в общепринятом смысле к стационару не было. Добирались по пойме сухой в это время года речки. Ночевали вблизи от стационара, застряв  на одном из малопригодных для проезда участков. Поэтому и появились с утра, кое-как скоротав ночь и чуть свет занявшись вызволением машины из западни. Тем не менее, никаких признаков усталости и желания спокойно отдохнуть не проявили. Были озабочены предстоящей расстановкой станций, в том числе и на Бомбежном поле.

Наши отпускники решили им помочь, так как Юрий увидел в этом легкую возможность снова вернуться к потере и попытаться отыскать свою незаменимую вещь. Мероприятие это отложили назавтра. А сегодня предались практическому ничегонеделанию. Этому способствовала и испортившаяся погода. Но сидеть весь день в духоте замкнутого дома было невыносимо, и они разбрелись по окрестностям. Юрий с надеждой подстрелить зайчика, Олег поискать здесь заинтриговавших его голышей. Сейсмологи занялись подготовкой аппаратуры к завтрашней ее расстановке.

Место расположения стационара было удобным для научных наблюдений за вулканами, но мало привлекательным для жизни. Находилось оно выше зоны растительности, было пустынным, холодным и ветреным из-за непосредственной близости к высоченным вулканическим конусам и нахождения у перевала между рядом расположенными вулканами, что создавало эффект аэродинамической трубы. Эти неудобства были особенно наглядными в осеннее время частой непогоды и отсутствия обзора из-за низкой облачности, воспринимаемой здесь как стремительно несомый туман. А сейчас это обстоятельство «украшалось» еще и мельтешением в его клочковатых наплывах мелких и колючих снежинок.

 После первых дней путешествия в солнечной и красочной осенней   благодати этот день выглядел уже как неприглядная конвульсия мира перед зимним омертвением. Поэтому его и не жалко было отдать этой вынужденной паузе в их задуманном и ожидаемом путешествии. Продолжать его в таких условиях казалось невозможным. Пусть это будет данью паузе, которую можно было скрасить охотой. Которая, впрочем, тоже не получилась – зверье тоже предалось пережиданию и лени в неведомых тайниках. Побродив с пару часиков по скудным окрестностям, Юрий вернулся в дом, где застал  компанию в сборе. Все дела были оставлены, вся компания была занята праздным времяпрепровождением. Кто читал, кто писал, кто слушал радио, кто дремал, кто просто глядел в потолок. Как и следовало в этот день «Скудной дани непогоде и лени».


ЖИВАЯ ПЕТЛЯ БЕЗНАДЕЖНОСТИ. 8 октября. И опять неистовое солнце заливало весь открытый, беспредельно распахнутый мир. И опять начинался огромный-преогромный день, которому, казалось, и конца нет, и который остался в памяти как сверкающий бриллиант, радующий и оставляющий горечь потери. Он поманил немедленно продолжить путешествие, но возможность повторить поиск потерянного ножа превозмогла эту необходимость, и Юрий с примкнувшим к нему Олегом все-таки отложили исполнение замысла на завтра, а сегодня отправились на машине с сейсмологами на Бомбежное поле.

Минутные сборы, и машина покатилась вниз то замирая холостым ходом на твердых шлаковых плоскостях наклонных террас, то взрывая на песках и мелких галечниках поймы, то тихо урча на вялых подъемах и травянистых объездах. Ветерок несся навстречу, шевеля одежду, волосы, холодил глаза,  и они увлажнялись почти до слез то ли от этого ветра, то ли от восторга движения, скорости и легкости, с которой можно перемещаться в пространстве, не теряя  непосредственного с ним контакта и не забывая, с каким трудом и медленностью это совершалось только что.

До Бомбежного поля доехали за каких-нибудь час-полтора. По самому полю поездили не более получаса, быстро определившись с местом для станции. Лаборанта Славу Казакова с шофером Юрой Павловским оставили заниматься их делами, а сами вновь пошли по своему трижды пройденному маршруту, Юрий с еще не полностью истаявшей надеждой, Олег из солидарности с несчастным другом.

Карликовая береза и ива, травы, мхи, кустарники шиповника, жимолости, можжевельника и прочая неведомая растительность едва-едва сохранили их следы, стояли густо, непроницаемо и безмолвно. Найти среди них ответ на мучавший вопрос о потере казалось невозможным. И они снова не нашли его, но острота утраты как-то незаметно смягчалась, затушевываясь, размываясь новыми, несмотря на уже очень известный путь,  впечатлениями и новым видением знакомой дороги. Они проделали ее от Бомбежного поля до стационара за несколько часов, и появились  в потемках к накрытому столу, к магнитофонным записям Окуджавы и бестолковым разговорам обо всем.

Прошедший день был для них праздником возвращения на круги своя, но более всего (и скорее всего только для Юрия) «Живой петлей безнадежности», которую было необходимо совершить как ритуал над безвозвратной потерей, чтобы теперь уже навсегда поставить на этом крест или последнюю точку.


КАМНИ ПРЕТКНОВЕНИЯ.КАМЕНЬ ПЕРВЫЙ – ПУРГА. 9 октября. Дальнейшие четыре дня почти слились в один, но они все же попытались разделить их на едва различимые индивидуальности по тем невнятным событиям, которые смогли вспомнить для каждого. Первый ознаменовался откровенной пургой, закрывшей возможность продолжить путешествие. Но Юрий все же   выбрался из дома и побродил по ближайшим окрестностям: на перевале, где с радостью обнаружил свежие следы баранов, и на склонах Корякского вулкана, откуда его с негодованием смела пурга. Прогулка была мало приятная, почти героическая и в конце концом мучительная. Еле нашел в себе силы вернуться в дом. Почему-то ходилось трудно, с надрывом, с насилием над собой. В ночь на десятое приехали охотники, ребята из института и их приятели.

КАМЕНЬ ВТОРОЙ – ДЛИННОЕ ЗАСТОЛЬЕ. 10 октября. Ситуация за порогом дома изменилась мало – сильный ветер, эпизодами пурга, короткий выход в непогоду. Охотники  по безнадежности охоты еще с момента приезда затеяли компенсирующее развлечение – застолье с возлияниями. Пир горой гремел не только ночью, но и весь день. Пришлось принять в этом посильное участие. Вечером братья Павловские (к Юре присоединился брат Володя, прибывший вместе с охотниками) пониже стационара, где кончалась сплошная облачность и смутно проглядывались огни далекого аэропорта, разложили гигантский костер, чтобы посигналить улетающей в этот час на материк своей маме. Они знали, что она будет думать в эту минуту о них и заглядывать в иллюминатор на седловину между вулканами, куда, она знала, уехали ее мальчики. После проводов самолета на машине отправились охотиться на зайцев из-под фар. В суматохе и в не слишком трезвом кавардаке Юрий сильно зашиб палец левой руки

КАМЕНЬ ТРЕТИЙ – СЛУЧАЙНАЯ ДОБЫЧА. 11 октября. Погода стала выправляться. Пурга практически прекратилась, но все еще донимал свирепый ветер. Юрий снова предпринял попытку подняться на Коряку. Но где-то на нижней трети ветер оказался такой силы, что выше подняться не было никакой возможности. Его скорость менялась послойно – чем выше, тем больше, и вот наступил такой момент, когда при следующем шаге вверх голова попадала в такой слой, где ее немыслимой силой просто скручивало набок. Сделай попытку подняться выше, и тебя всего подхватит и унесет, черт его знает куда. Пришлось отступить. На обратном пути увидел зайчика и подстрелил его. При спуске повредил ногу. Вдохновленные первой добычей, охотники снова отправились в ночь на охоту  с машины и вернулись  со следующим зайцем.

КАМЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ – РАССЛАБЛЕНИЕ. 12 октября. Погода почти наладилась, можно было бы уже подумать и о продолжении пути за перевал, но сильно разболевшийся палец и присоединившаяся к нему нога внесли во внутренний настрой некое смущение и размыв настроя на это. Остался  дома на весь день. Готовил зайчатину и чувствовал себя подранком. Поздно вечером из города пришли Игорь Вайнштейн, заведующий институтской фотолабораторией, и Люда Лукьяненко с подругой, известные в городе лыжницы, мастера спорта. Девочки прибыли для тренировок на свежем снегу, сопровождающий их Игорь  - в качестве рыцаря, небезразличного к одной из дам. Они сказали, что завтра на стационар прибывает группа из 7 – 8 человек для работы на кратере Авачинского вулкана. Наших путешественников охватила паника – перспектива окунуться в еще большее людское столпотворение привела их в ужас, и делало дальнейшее пребывание их на стационаре невозможным. Пришла пора принять решение: то ли идти дальше, то ли возвращаться домой. Подбитая нога и волевая расслабленность внушили сомнение в целесообразности дальнейшего продолжения пути. Но было и неловко перед собой – слабаки, кишка тонка? «Камни преткновения» слились в громадную глыбу, грозившую вовсе преградить им путь за перевал. Насколько глубоки и тяжки были сомнения и колебания? Наверное, не очень, потому что выбрали продолжение пути.