Завещание помещицы продолжение 2

Глава III. В подмосковном Зюзино.

Нигде в Подмосковье не поют соловьи так, как они поют в Зюзино. Только заря озолотит верхушки дубов, брызнет по узорчатой листве, прогоняя сгустив-шуюся за ночь прохладу, а они тут как тут, пробуют голоса, разминаются. То один пробулькает самобытное коленце, то другой, а то вдруг третий ворвется неистово и звонко и начинается тогда настоящая соловьиная дуэль. И не дуэль даже, а це-лое сражение, звуковой спектакль и, хотя самих исполнителей не видно, наблю-дать и слушать зюзинских соловьев – неизъяснимое наслаждение. Вроде состяза-ния итальянских теноров, но с размахом и удалью русского человека, каким-то не-обыкновенным, искрометным вывертом так, что слеза прошибает. Иной певец из столицы, слушая зюзинского соловья в продолжение часа, не найдет в их вдохно-венных руладах ни мелодической ошибки, ни неправильного коленца – так все живо и мастерски подано. И все за просто так, из хорошего настроения, что солн-це взошло, что сердечко бьется, что жизнь продолжается.
- Вишь, распелись, сердешные, - хозяйка усадьбы, миловидная сухая старуш-ка, разбуженная соловьиным пением, села на постели, вздыхая и кутаясь в шер-стяную накидку. – К заутрене зовут. Видимо, пора.
- Барыня! Матушка Ирина Ивановна! Проснулись? – пробрался в темень комнаты чрез растворенное окно голос заботливой сестры Евдокии, послушницы Борисоглебской церкви. – Пора, скоро службу зачнут.
- Иду, Евдокиюшка, иду, - хозяйка встала, взяла со стола колоколец и звякну-ла им один раз, второй, потом позвала:- Степа! Степанида!
За дверью послышались шаги, торопливые, бухающие, потом дверь осто-рожно скрипнула, и в проем просунулось заспанное лицо девушки.
- Звали, барыня?
- Умыться, - строго бросила хозяйка.
- Чо так рано-то? Еще заря не взошла, - оправдываясь и краснея, девушка опустила виноватое лицо.
- Взошла, Стёпушка, глянь в окно-то, - уже мягче добавила барыня. –Неси кувшин, воду похолоднее сделай. И таз не забудь. И свежий рушник. Даст Бог, к заутрене поспею.

Некоторое время спустя подружки шли по извилистой тропе, сбивая росу с тяжелой влажной травы, к старокаменной, с высокой подклетью, широко постав-ленной церкви, с колокольни которой доносился, разливаясь, мерный, благодуш-ный звон.
- Хорошо бьют, - задумчиво вздохнула Евдокия. – С детства помню этот звон. Бегу, бывало, босоногая по полю, а звон за мной, не отстает, кружит, ласкается. А остановлюсь, и он остановится, сидит, меня слушает. Так по жизни и идем вместе.
- Так ить и я помню этот звон, еще с Симбирска, - согласилась с подругой хо-зяйка усадьбы Ирина Ивановна Бекетова. Это была она, наследница Твердышев-ских медеплавильных и железоделательных заводов на Урале, вдова покойного полковника Петра Афанасьевича Бекетова, чей дворянский род вел счет еще со времен царя Ивана IV Грозного. – Оттуда все мои воспоминания. Батюшка мой Иван Семенович церковку поставил Троицкую, покрасивше этой будет. А звон у ее был густой, мягкий, ни дать ни взять – малиновый. Но и Борисоглебская тоже хороша. Ничего не скажу, хороша, - Ирина Ивановна помолчала, потом добавила, - я сон видела, Евдокиюшка, поведать?
- Поведай, матушка.
- Ну, слушай, - Ирина Ивановна Бекетова оживилась, глаза ее заблестели, - будто иду я по городу, вроде знакомому, а вроде и нет, ну вот, иду я, иду и вдруг пожар, да такой большой, что спасу от него нет, полыхает и полыхает. Жар стоит как в бане и кругом горит все. Ну я, понятное дело, кликать дворовых, мол, что ж вы, тушите, не стойте как идолы, а никого нет, я одна, совсем одна. Кричу, плачем заливаюсь, а все напрасно. На том и проснулась. Так к чему сон-то, Евдокиюшка, не объяснишь?
- Господь с тобой, матушка! – всплеснула руками Евдокия, - а ведь сон под утро в руку. Как есть дать в руку. А вдруг как это случилось на самом деле, что то-гда? Тревожно.
- И мне непонятно, узнать хочется, что за город мне снился? Вот бы вспом-нить. Старая я стала, память не слушается, - посетовала на себя Ирина Ивановна. – Ну вот, пришли, кажись.
Перед старушками в десяти шагах стояла, вздымаясь в небо, большая сине-голубая церковь со срединным восьмериком, украшенным белыми фигурными колоннами и увенчанная тонкой золоченой маковкой. В церковь вели лестницы, два высоких, торжественно-нарядных схода с резными перилами и укрытые от непогоды деревянным скатом-крышей.
- Не подняться мне в летнюю церковь, - сказала Ирина Ивановна, глядя на высокую лестницу, - пойдем, Евдокиюшка, в нижний храм. Господи, Иисусе Хри-сте, помилуй мя, грешную!.
- Это в праздник-то Владимирской Божией матери? – запричитала Евдокия. – Да ни за какие куличики! Пойдем, я помогу тебе подняться. Пойдем.
- Дай, поклоны положу, не спеши, - остановила подругу Ирина Ивановна Бе-кетова, приготовляясь класть полагающиеся три поклона при входе в храм.
- Да клади, клади, кто ж тебя торопит…
Хорошо после продолжительного стояния церковной службы присесть за стол на открытом воздухе, громко, без оглядки и стеснения, пить, причмокивая да прихлебывая, горячий сбитень, настоянный на лесных травах, и лакомиться пирогами из свежей клубники! А на столе еще и творог, сметана, караси, обжаренные в муке, редька в меду, перепела на вертеле, огурчики свежие, огурчики соленые, и свежевыпеченные блины – гречневые, пшеничные, ржаные. Солнце высоко, припекает нешуточно, и если бы не невесть откуда взявшийся ветер, играющий в догонялки с облаком и гоняющий его туда-сюда, обед мог показаться утомительным.
- Ну что, Евдокиюшка, хороши карасики? – спросила Ирина Ивановна.
- Хороши, во рту тают, - ответствовала Евдокия. – В Медовом, чай, ловлены?
- В нем самом, - Ирина Ивановна наполнила две чаши горячим, ароматным сбитнем, одну подвинула подружке. - Кузнец Анисий ловит. Приноровился вершу из ивы плести. Вечером поставит, а утром верша полная. У других пустые, а у него полная. И чем карасей заманивает, ума не приложу. А кузнец секрета не выдает, говорит, моя задумка, что ж, я ею делиться стану? Тогда и все с моё начнут ловить. Хитер Анисий, нечего сказать.
- Хитер, матушка, а еще и умен, - похвалила кузнеца Евдокия и отпила из чаши. – А сбитень у тебя хорош, душу успокаивает. Петр-то когда обещался?
- Да уж сроки все вышли, - вздохнула Ирина Ивановна. – Обещал возвернуть-ся через две недели, а как в начале мая уехал в Москву, так ни единой весточки нет от него. Государственный человек, действительный статский советник, к тому же командор Мальтийского ордена. Дела, видимо, у него неотложные. Эх, сыночек! Как же я соскучилась я по тебе!
- Жениться бы ему, – мечтательно сказала Евдокия.
- Да уж надо бы, пора, - ответствовала Ирина Ивановна. – Друзей-товарищей полон туесок, а жены, одной-единственной нет. А уж какие товарищи бывают в столицах, я знаю. Кажный год к нам по осени заявляются есть да пить. Когда ты при деньгах, они завсегда тут как тут.
- Да не тереби душу, приедет. Чует мое сердце, приедет, - успокоила подругу Евдокия.
- Да я уж привыкла одна, - улыбнулась Бекетова. – Да я и не одна, ты у меня есть.
- А неплохо бы после трапезы вздремнуть, матушка, - оживилась Евдокия. - Пустишь к себе?
- Отчего бы, нет? Пошли, Евдокиюшка. И меня давно в сон клонит. Пошли, - вставая, Ирина Ивановна позвала прислужную девушку, - Степа, собери со стола! Мы пошли почивать.
И подружки-старушки, довольные тем, как сложился их день, тихо, с улыб-кой пошли, зашаркали мелким шагом к дому, туда, где в затененной комнате их ждала новоубранная постель. В послеобеденное время все село Зюзино погружа-лось в сон, томительную, сладкую и нескончаемую дрему. Спали все – и хозяева и работники. Пока солнце не истощится, не пойдет на убыль, никто в селе не рабо-тал.
Примерно через час, как усадьба Бекетовых погрузилась в дневной сон, в Зю-зино показалась повозка, дорожный тарантас, запряженный парой взмыленных жеребцов. Тарантас мчал так, будто его преследовал отряд французских гусар и только возле самой усадьбы возница осадил лошадей, подняв клубы плотно-серой, сухой пыли.
- Но-о, стоять, залётные! Тпру-у! Стоять, ироды непослушные! Апчхи!
Из тарантаса вышел, выпрямляясь, громадный, чуть ли не в косую сажень ростом угрюмый человек в сапогах, дорожной накидке и с глубоко посаженным на уши кожаным картузом. По виду, человек зажиточный, может, даже из купцов. В руках он крепко держал большую сумку, похожую на немецкий канцелярский портфель. На шум из двухэтажного особняка выглянул стареющий дворецкий в золоченом зеленом камзоле.
- Я к хозяйке, Ирине Ивановне. Скажите, управляющий Богоявленского заво-да прибыл, Антипов Фрол Никитич, - доложил человек, снимая картуз и разгла-живая черные взлохмаченные волосы.
- Сейчас нельзя-с, барыня почивают, - услужливо ответил дворецкий.
- Так что ж я, - пробасил растерянно великан, - ехал тыщу верст, с самого Урала, а они почивают. Ждать никак невозможно. Пожар у нас.
- Пожар нынче у всех. У нас вот намедни баня у Ильиных сгорела. Лето сухое, жаркое, вот и горим. А у вас что за пожар? – осведомился дворецкий.
- Это не твое дело, - оборвал дворецкого управляющий. – Веди меня к бары-не, сей час веди. Дело у меня к ней неотложное, слышишь, баранья твоя башка!
- Эк вы как со мной заговорили, - вздохнул дворецкий. – Иду уже. Справлюсь, может, барыня и встали, почем мне знать.
- Вот, вот, беги, - прогремел управляющий. – Да не забудь сказать, Антипов я, Фрол Никитич, управляющий с Урала. Запомнил?
- Да запомнил я, не трудитесь повторять, иду, - и дворецкий проследовал в дом, прикрывая за собой входную дверь.
Управляющий, комкая в беспокойстве картуз, ходил по широкому крыльцу особняка, не выпуская из рук немецкого портфеля. Июньское полдневное солнце ослабело и, отработав положенное, ушло, спряталось за набежавшее облако, ко-торое в минуту обернулось тучей, подул ветер и по пыльной, сухой земле, давно ждавшей дождя, застучали первые капли, крупные, гулкие, мясистые. Глухо, буд-то под землей, прокатились первые раскаты грома.
- Дождались, Господи! На все воля Твоя! – крестясь, засуетился возница и прячась в кибитке тарантаса. Лошади облегченно заржали, фыркая и передерги-вая гривой. Ветер усилился, потемнело. Змеей взвилась, разрезая далекое небо, молния и хлынул летний дождь, ливень, скоротечная июньская гроза.
- В дом, в дом давайте, - послышался голос дворецкого, управляющий шагнул в растворенную дверь, и очутился в вытянутой в поперечную длину просторной комнате, в левом углу которой подле укрепленного на стене медного подсвечника в шесть свечей помещался мягкий пружинный диван с высокой спинкой, яшмо-вый столик и несколько стульев.
- Проходи, Фрол Никитич, - в переднюю из боковой комнаты спустилась Ирина Ивановна в домашнем синем шелковом халате и теплых войлочных тапоч-ках.
- Простите великодушно, Ирина Ивановна, что обеспокоил, - смутился управляющий, продолжая сминать несчастный картуз. – Вот, привез, - и он пока-зал портфель, набитый, по всей видимости, отчетами и иными бумагами.
- Знаю, но ждала тебя в июле, - Ирина Ивановна обратилась к дворецкому. - Модест, подай управляющему тапки. Которые побольше. Нога у Антипова как у Зевса-громовержца. Приехал и грозу с собой привез.
- Благодарствуйте, - замялся Антипов. – Только сапоги сымать не стану. При-росли к ноге за долгий путь. Вот веничком обмахну. Модест, есть у тебя веник-то?
- Найдется, - ответил дворецкий.
- Ну, смотри, Фрол Никитич, не наследи тут мне, - сказала Ирина Ивановна. – Проходи, садись к столу.
Обмахнув пыльные сапоги соломенным веником, Антипов прошел, сел к столу на предложенный стул. Ирина Ивановна присела на диван, дворецкий ос-тался стоять в стороне.
- Вот отчет за половину года, - управляющий отщелкнул портфель и вынул из него толстенную кипу бумаг, положив ее на стол. Бумаги, рассыпавшись, заня-ли всю поверхность небольшого стола. - Копейка в копейку.
- Так ить половина года еще не истекла, - заметила Ирина Ивановна.
- Да что там осталось-то? Ну, седмица, полторы, - управляющий помрачнел. – Я ведь почему раньше приехал, хозяюшка. Беда у нас. Уфа сгорела. Вот ведь как!
- Сгорела? Как сгорела!? – Ирина Ивановна от волнения привстала. – Чудный деревянный город, красавица Уфа сгорела? Не может быть! Второй пожар за пять лет. Господи, Боже мой, да что ж это такое! Что ж молчал, сразу не сказал? Не то-ми, выкладывай, как все произошло, - голос у Бекетовой дрожал.
- Как все у нас происходит, так и произошло, - начал рассказ управляющий. –Поговаривают, будто Наврозов Матвей Андреевич, наш губернатор, из своего пристрастия Уфу поджег. Мор на скотину напал, вот он и приказал обложить сте-ны навозом и поджечь. Чтобы заразу выгнать. А получилось…Что уж теперь тол-ковать! Пол-Уфы, почитай, сгорело. Или больше того. Покровская, на что уж ка-менная, и та не уцелела, один остов и стоит. Деревянных домов полтыщи сгорело, все срединные улицы таперича как один голый пустырь. Как дом свой удалось от-стоять, до сих пор не понимаю. Видно, Бог помог, - Антипов вздохнул и продол-жал. - А скотины, скотины-то сколько пропало - без счету! Ее уж как жалко, мочи нет! Человек – существо сознательное, понимает, что к чему, а не поймет, так объ-яснить можно, а с коровы какой спрос, ей не объяснишь! Носится по двору, орет благим матом, к ней и подойти-то страшно, не то, что помочь. Вот такие наши не-веселые дела, матушка Ирина Ивановна. Потому и примчался, прилетел раньше срока, думал, может, советом поможете. Или еще чем. А бумаги заводские хоть сей час глядите, все перед вами, копеечка к копеечке, без обману, - управляющий встал в растерянности, видимо, желая пройтись по комнате, но, увидев на ногах сапоги, раздумал, не стал грязнить пол прихожей, махнул рукой и опять сел.
- Да, обрадовал ты меня Фрол Никитич, нечего сказать, - произнесла раздум-чиво и отрешенно Ирина Ивановна, - привез известие. Модест, принеси чаю, что ль. А управляющему водочки с дороги. Ну, и к ней закуски, что после обеда оста-лась. Все понял?
- Понял, как не понять. Сей час будет исполнено, - дворецкий заторопился исполнять указание.
- Как же это так, Фрол Никитич? Не уберегли город. Как же так? – словно са-ма с собой, рассуждала вслух Ирина Ивановна. – Нечасто я бывала в Уфе, и каж-дый раз не могла нарадоваться. Дворянский город, усадебка к усадебке. А сады - просто загляденье! Неужто и они выгорели, Фрол Никитич?
- Ну, не все, матушка, что-то, наверное, и осталось, - отвечал управляющий. – А какие сады выгорели, так новые разведут. Земля под Уфой жирная, деревца бы-стро в рост пойдут. И вишня, и яблоня, и груша. Отстроится город, будет краше прежнего.
- Постой, Фрол Никитич, - возникшая догадка сразила Ирину Ивановну, - так вот о чем мой давешний сон был! Так вот какой город я видела. Уфу я видела, Фрол Никитич, Уфу! А утром ни единой мыслишки не проскочило. Господи, про-сти мя, грешную!
- О чем вы, матушка, какой сон? – теперь управляющий разволновался. Что это с матушкой, неужто заговариваться стала?
- Сон я видела, Фрол Никитич, сегодня под утро, - сообщила управляющему Ирина Ивановна. - Еще Евдокия сказала, что сон в руку. Так оно и вышло.
- Что вышло-то? – недоумевал управляющий.
- А то, что этой ночью видела я пожар, - громко заявила Ирина Ивановна. – Ну, как ты не понимаешь, Фрол Никитич! Видела так явственно, ну, как тебя сей-час. Теперь понял?
- Понял, - ответил управляющий, все еще не понимая, о чем толкует ему по-мещица.
- Только я не знала, какой город горит. Теперь уж знаю. Уфа, - выдохнула Ирина Ивановна. – Боже мой, Боже мой!
Растворились парадные двери, соединяющие гостевую комнату с залой, и в прихожую важно ступил дворецкий с чайным подносом. За ним прошествовал приказчик с большим съестным подносом.
- Куда прикажете ставить?
- Сюда, Модест, на яшмовый столик. Фрол Никитич, будь любезен, собери бумаги, подносу негде поместиться, - распорядилась Ирина Ивановна. – Полднев-ничать будем. Да, и возницу своего позови, что ж он, так и будет мокнуть на ули-це? Зови.
Летняя гроза оборвалась так же внезапно, как и началась. Тучи развеялись и куда-то пропали, снова заиграло солнце, распахнув дружеские объятия, и в напо-енном свежестью воздухе засуетились проворные ласточки, жизнь наполнилась привычным радостным трепетом и движением. Но на сердце зюзинской поме-щицы было неспокойно.