Есть ли жизнь за В1? Глава 1

Есть ли жизнь за В1?

Глава 1
Иван Баринов
Я видел море…

                1

Говорят, когда-то люди были самыми развитыми существами на планете. Брехня все это. Я лично набью морду тому, кто осмелится сказать такое мне в лицо. Таких смельчаков у нас в Ф23, конечно, не так много наберется, это и понятно. Откуда в этой дыре могут взяться настоящие смельчаки? Полгода уже точно я не встречал здесь достойных парней, ну тех, кто за себя постоять может, да хотя бы с понятиями какими-то. Все одна размазня трется в округе. Фабриканты, мать их за ногу. Что тут скажешь?
Каждый следующий день еще хуже прежнего, тоже дерьмового до невыносимости. Хотя, кажется, куда уж хуже? Ан нет! Бывает и так. Скорее бы все это закончилось к чертовой бабушке. Надело, ей богу, сил моих больше нету. Никогда не думал, что когда ни будь буду так рассуждать, словно какой-то гребаный дед. Хотя по на нашим меркам меня вполне можно назвать стариком – до тридцати лет в этой дыре мало кто доживает. А мне вот уже через неделю тридцатник стуканет! Кто бы мог подумать, что я долгожителем окажусь? Здоровье, конечно, не к черту, но еще держусь – другие в мои годы уже с постели не встают. Крепким уродился, спасибо мамке с папкой.
Один чудак мне как-то рассказывал за рюмочкой, что раньше, ну это давно-давно еще, люди и до ста лет доживали. Бывало такое. Но я таким всезнайкам не верю – откуда им знать, что было до Новой Эры? Ну да, все знают, что была Наша Эра, а больше ничего про нее неизвестно. Как там жили и сколько, хрен разберешься. А про развитость человеческую – это уж вообще сказки, за которые и по морде съездить не грех.
Вот, взять хотя бы, Колюню нашего – не человек а дерьма кусок, по-другому не назовешь. Продался с потрохами шишкам из В1 – шестерит им, пятки лижет засранцам и даже не поморщился ни разу. Какой там? Важный весь стал, весь из себя прям. На фабрике-то у него не пошло сразу – там лентяев не любят, их сразу видно. Вот и нашел он свое место под солнышком – связался этими людишками ненашенскими.
Заходит Колюня в бар ко мне однажды с таким видом, как будто сам только из В1 прилетел. Сам-то худющий, бледный, весь волдырями покрыт – зато идет, как будто парит – подбородок поднят, спина прямая, взгляд уверенный. Я когда его первый раз таким увидел, чуть со смеху не обделался. Нет, ну какой из Колюни важный человек получиться может? А он такой подходит к стойке, кидает с серьезным видом полтинник – новехонький совсем, и своим тоненьким мерзким голоском говорит мне: «Сто чистого». Я тут и обомлел. Не до смеха стало сразу. В ушах прочистил и повторить попросил. Тот и повторил: «Говорю, сто чистого, Ваня». Ну, я, конечно, полтинник взял, чистого ему нацедил в стакан, а руки-то трясутся как будто в первый раз. Сколько за стойкой стою, а такого мандража даже в первые дни не было. Чистый-то в нашей дыре никто и не пил – не по карману такое удовольствие. Пятнадцати, нет, ну максимум двадцати процентный, да и то это я Гавриле Михайловичу наливаю по старой дружбе со скидкой. У этого-то холуя откуда деньги на чистый?
Но сюрпризы вечера только начались. Колюня разом маханул стопку, скривился, гривой потряс. Хорошо, видимо, пошел, чистый-то. Еще бы! Ну, я, значит, наблюдаю дальше, что делать будет. А эта вошь из кармана достает пачку сигарет – импортных, по два-пятьдесят за штуку! – подкуривает и ко мне снова обращается.
- Знаешь, Ваня, - громко так говорит, нарочно, чтобы остальные услышали его, - я ведь на следующей неделе переезжаю отсюда.
Тут-то каждый на Колюню и уставился, а он, падла, только этого и ждал. Ну всем-то, понятное дело, интересно, что на уме у прохвоста этого. Он же паузу намеренно долгую выдержал и продолжил.
- В В1 поеду. Там жизнь совсем другая, не то что в нашей клоаке.
Облокотился он так вольготно на спинку стула и дымок пускает себе потихоньку, значит, ждет что я ему на это отвечу.
- Как же ты, Колюня, через границу переберешься? – подыграл я. Интересно же, что задумал, падла этакая. Да и публику разочаровывать не хочется – вон, как все уши развесили, все дела сразу побросали. Пусть немного расслабятся под вечер.
Колюня как будто именно этого вопроса и ждал. Достает, значит, из кармана рубашки пропуск – желтый такой, большой. Я такие только пару раз видел, да и то давно это было. На пропуске живого места нет – весь печатями и подписями уделан. И самое главное печать мэра нашего стоит – Гаврилы Михайловича – большая такая сиреневая. У меня, конечно, глаза на выкате – оторваться прямо не могу от бумажки этой. Посмотрел внимательно – действительно на его имя пропуск с разрешением пересекать границу. Во дает! Ну прохвост!
Колюня пропуск обратно в карман убрал и говорит мне:
- А давай-ка, Ваня, еще соточку чистого! – и снова полтинник на стол бросает.
Ну тут уж всех удивил. Я ему опять чистого налил, а сам думаю – как такое возможно? У нас на полтинник люди месяц живут – зарплата на фабрике и то меньше. Да и Колюне нашему сколько лет-то? Двадцать пять, наверное, ну пускай двадцать шесть – далеко не мальчишка уже, можно сказать пожить успел. Я понимаю, когда совсем молодых ребят забирают на тяжелую работу в чистые сектора. Такое хоть редко, но бывает. Но этот-то? Он же по-любому не чистый, столько в дыре нашей прожить, да еще и в В1! Какая польза от него может быть? Давно такого переполоха у нас не было, ох давно.
С двух стопок Колюню-то и убило, конечно. Еще бы – чистый такие грехи не прощает, тем более, если его залпом долбить. Время, значит, уже к закрытию – посетители расходиться начали, завтра вторник – всем на фабрику рано вставать. А этот на стойке уснул, хоть пушкой буди. Ну, я потряс его как следует, да все без толку. В отключке, падла такая.
Смотрю, значит, за одним столом двое сидят – домой никак не соберутся, да все время в сторону бара поглядывают. В заведении, значит, я, Колюня полуживой и эти двое. Больше ни души. Этих-то я знаю – они иногда заходят. Скверные ребята, падальщики, походу дела. На фабрике они не числятся, это я у гвардейцев узнавал. Пропадут на неделю-другую, потом появляются – приторговывают вещичками разными. Я говорил и Гавриле Михайловичу, и гвардейцам эти долбаным, проку от которых как кот наплакал, что странные ребята это какие-то. Проверить надо бы. Деньги всегда имеются, а работать – не работают. Откуда, спрашивается? Знамо откуда – падальщики, как пить дать. Только гвардейцы руками разводят, мол, нет нарушения закона – не наше это дело. А по подозрению мы брать никого не можем. Инструкция, видите ли. Ну, суки, говорю им, попомните мои слова – когда завалят кого ни будь, утретесь своей инструкцией. У этих тварей ни принципов нет, ни понятий. Только и ищут как стервятники, на ком бы куш сорвать. На кой хрен мне такие здесь нужны?
Теперь, значит, поглядывают они все на Колюню, а я им и говорю через стойку:
- Парни, идите домой. Бар закрывается.
- А этот что сидит тогда? – говорит мне долговязый и на Колюню кивает. Смурый такой, без единого зуба и волоса. Потрепанный, гад. Видно, что к эпицентру не раз шлялся, либо изъян у него такой, мне почем знать. Долго лысые не живут – первый признак скорой смерти, если волосы с зубами выпадать начинают. На голове шляпа ковбойская с заплаткой а из под куртки кожаной ствол выпирает. Лицо все в морщинах – страшное. А ведь и двадцати нет ему. Падальщик, как пить дать.
- Этого я сам домой отведу. Не видите, устал человек? – говорю им.
- Так может мы его проводим? – встрял второй. Он был помладше – лет восемнадцать, наверно. Здоровый такой, взбитый, в клетчатой рубашке с закатанными рукавами. Из под воротника татуировка выглядывает витиеватая, на пальцах кольца медные, а на шее амулет какой-то висит. Суеверный что ли? Мускулатура развитая, боевой парнишка, сразу видно, не зря его с собой лысый таскает. А взгляд прямо таки дерзкий. Так и хочет зацепиться с кем ни будь.
- Вы эти шутки бросайте, - сказал я и снял с крючка под стойкой старый дробовик. – Меня здесь все знают и уважают. Постреляю как псов, даже глазом не моргну. Идите домой, кому говорю!
Тот, что по-моложе поднялся медленно, подошел к стойке и на меня уставился. По виду не скажешь, что испугался. Смотрел, наверное, с минуту, а потом как выпалит:
- Ты, старик, ерундой заниматься брось. Мы тоже не пальцем деланные. Что, хочешь эту гниду сам распотрошить? Да у него денег на всех хватит, не бойся. На троих поделим, а тело нам предоставь. Спрячем, что ни одна падаль гвардейская не отыщет. Места мы знаем, уж поверь.
Ну, тут я уже не выдержал, дробовик свой, значит, зарядил и как шмальну прямо под ноги наглецу. Он лишь отпрыгнуть успел, да на меня уставился. Испугался, падла, теперь глазки забегали. Значит, еще дорога жизнь никчемная. Не ожидал такой прыткости от старика. Второй, тот что без волос, тут же подскочил, из-за пояса револьвер достал и на меня направил. Резкий оказался как понос, только я и успел дробовик на него перевести. Ствол у него был добротный – шестизарядник, рукоятка из белой кости. Такие на дороги не валяются. Минимум пару сотен стоить будет.
- Пошли прочь! – выкрикнул я. – Застрелю.
- Не дури, старик, - сказал Лысый и курок взвел. – Тебе-то что свою задницу под пули подставлять? Ради кого геройствуешь?
- А я и не геройствую! Сцепились бы вы с этим пьяницей на улице – хоть поубивайте друг друга, мне-то что? А здесь моя территория и нажрался он моего пойла, так что пока он тут, я за него в ответе, ясно вам, падальщики?
- Как ты нас назвал? – взбеленился молодой. – Ты что, старик, совсем страх потерял, такое вслух говорить?
- Предупреждаю последний раз и открываю огонь на поражение. Покиньте помещение и останетесь живы.
Они переглянулись и медленно попятились к выходу. Так-то, суки. Смотрят мне прямо в глаза, а ненависти-то сколько. Хотя держу пари, что и в моих глазах не ласка проглядывалась.
- Еще увидимся, старичок, - кивнул мне на последок безволосый и оба падальщика вывалились из бара.
От стрельбы очнулся и Колюня. Головой помотал, да на меня смотрит, пытается вспомнить, значит, чем все закончилось.
- Че шумим? – говорит невзначай.
- Я, Колюня, - отвечаю, - твою задницу тощую только что спас. Вот когда уедешь отсюда, тогда и будешь выпендриваться. Тут ты долго таким козырем не протянешь. Последний раз за тебя, паршивца, в пекло иду.
Тот, конечно, благодарить начал – деньги совать, но я ему пару оплеух добротных отвесил, чтобы в себя пришел, пьянь этакая. Еще чего – будет он мне тут свои бумажки совать, чтобы потом люди говори про меня хрен знает что.
Бар мы покинули ближе к полуночи. На улицах в такое время ни одной живой души не встретишь. Я натянул шляпу посильнее на лоб и сжал левой рукой кастет в кармане куртки. Правой рукой я придерживал Колюню, который на ногах хоть и стоял, но штормило его как юного шкипера в девятый вал. Воздух был пропитан йодом. Целебный воздух, которых на пару с алкоголем, пускай и не на долго, продлевает местным жизнь. Без йода и выпивки здесь и до двадцати не доживали бы. Я вдохнул полной грудью – противно, но все уже привыкли, как будто так и надо. Темно было – хоть глаз выколи. Фонари на улице давно не работали – газ не подвозили уже второй год. Совсем нас за животных держат там, на всем экономят.
- Хороший ты человек, Ваня, - вдруг проговорил Колюня. Мы прошли уже третью и пятую улицы, приближаясь к шестой – там был хостел, где он жил.
Я остановился, посмотрел на этого придурка и по щекам его пару раз хорошенько шлепнул, чтобы ерунду не нес всякую. Пьяный бред не выношу, хотя часто выслушивать приходится. Кому эта лесть нужна?
- Да ты не подумай, - махнул он рукой. Язык его заплетался. – Я не потому что напился, Вань. Ты ведь знаешь, что я из всего этого сброда только к тебе хорошо относился всегда? Я вот только по тебе скучать буду, когда свалю из этой помойки.
Я его бред полоумный не слушал, что с пьяни взять? По сторонам озирался, да кастет крепче сжимал. Вдруг эти двое объявятся? Держал Колюню под локоть и бороздил пустынные улицы, минуя хостелы и аптеки. Но тут Колюня как выпалит, что я аж остановился словно вкопанный прямо посреди дороги.
- А знаешь, как я пропуск себе сделал?
Вот падла, думаю. За живое берет. Конечно же, не знаю, мать твою! Откуда мне знать? Об этом все знать хотят, не только я. Дернул меня черт, спросить у него. Того и понесло, конечно на пьяную голову, язык-то без костей. Сказал, значит, что давно с людьми из В1 работает, еще с тех пор как на фабрику устроился. Те-то в наш сектор ни ногой, оно и понятно, – через Гаврилу Михайловича общались. Колюня сначала свою кровь продавал для исследований там каких-то. Ему-то что? Раз в неделю сдал кровушку – деньги хорошие получил. Хотя на кой черт им второсортная кровь его нужна была, он и сам не знал. А потом, говорит, они предложили контракт ему. По условиям он должен был согласиться на какие-то опыты над организмом в лабораториях в В1, а взамен – Колюне предоставляется гражданство в секторе и право пересекать границу. Ну, я послушал, послушал его и выпалил: «Ты что, Колюня, совсем шибанулся? Они же из тебя подопытного кролика сделают. Ты и полгода там не протянешь, животным станешь или сдохнешь». А он как будто такого вопроса и ждал. «Я, говорит, Ваня, лучше полгода там, как белый человек, чем остаток жизни здесь, как тварь последняя. Мне там по контракту столько всего положено, о чем местные и не слыхали-то. Я перед смертью мир хочу увидеть, а то ведь помру, а кроме нашего вшивого Ф23 ничего и не увижу больше».
Я посмотрел на него, сплюнул и головой покачал. А Колюня-то наш парень не промах оказался. Всех уделал ведь, падла. До него отсюда только молодежь выбиралась, да и то тех, кто старше двенадцати уже не выпускали. Они себе пропуска по полгода оформляли – пока все проверки пройдешь: фабрика, гвардия, медики, федералы и мэр наконец, да и то, на границе других секторов могут еще сцапать и обратно вернуть, если найдут что. Найти-то не проблема – захотят вернут. А у этого самый полный пропуск – без ограничений.

                2

С Гаврилой Михайловичем у нас отношения с самого начала сложились хорошие, можно сказать. Его пару лет назад из В1 прислали, сразу как прошлый мэр скопытился, но так ему и надо. Редкостной гнидой был – людям жить не давал. В могиле его место. Вообще для федералов ссылка в такую задницу как Ф23 ни хрена не почетная пенсия, как многие хотят верить и всех убеждают в этом. Обычно проштрафившихся сюда отправляют или закон нарушивших, но не сильно. Вот тут они свой век и доживают – получают зарплату приличную, управляют сектором, с народом общаются. Что там Гаврила Михайлович натворил, меня лично не волновало. Главное, что бы тут хорошо управлял. Он сразу всем нашим понравился – приятный такой старикашка, душевный. Поможет всегда, откликнется. При нем и вправду жить немного лучше стало. Но по мне так ему жесткости не хватает – уж больно мягкотелый. Все вопросы по-хорошему всегда решить хочет. Ну да ладно, мое дело маленькое, а мэр все-таки он, так что пускай там управляет нами как знает.
Так вот, значит, отмечал наш мэр как-то юбилей свой – тридцать пять ему стукнуло на днях. А что тут удивляться? Федералы-то дольше нашего брата живут, зато тут чахнут быстро, непривыкшие к таким нагрузкам. Два-три года максимум и до свидания. Следующего присылают. Пригласил на торжественный прием, мать его за ногу, Гаврила Михайлович и меня. Конечно, не как гостя, куда там мне? Против местных тузов не попрешь. Особняк у мэра нашего старенький – от прошлого достался, покойничка. Но, ничего, жить можно, всяко не хостел, свой дом. Расположен особняк на холме и возвышается над жилым кварталом. Это, говорят, чтобы вышел с утра мэр на балкон и своим взглядом сектор весь окинул – мол, владения осматривает. Два этажа, ванная есть, электричество! У нас электричество во всем секторе только на фабрике, в гвардейском отделении и у мэра дома. Двор приличный – беседка есть на улице из чугуна, даже деревце еще растет. Чахлое, правда, без листьев, но ничего – где еще такую красоту сыщешь? Разве что на фермах, но там все искусственное, а это, вроде даже, настоящее.
Стою я, значит, за барной стойкой, да сивуху только разливать и успеваю. Народ бойкий попался – хлещет только в путь. А что еще на приемах делать, кроме как ужираться в зюзю? Я эту публику знаю – не первый раз такие гулянки обслуживаю. Народу не много было – в нашей дыре элиту по пальцам пересчитать можно. Вон сам Гаврила Михайлович стоит – интеллигентный такой, в очках модных, да пиджаке клетчатом. Такие очки у нас нигде не купишь – с собой из В1 привез, как пить дать. Скупщики барахла за такой товар круглую сумму выложить могут – зрение к тридцати годам у всех почти посажено, так что вещь ценная. Стоит значит мэр наш, локтем о перила опирается и беседует с начальником федеральной охраны сектора. Этих ребят здесь жуть как все боятся – они к нашему сектору никакого отношения не имеют – несут вахту у стены посменно, чтобы не сбежал никто. В сектор редко заходят – вредно для них, но для такого случая вот, как день рождения уважаемого Гаврилы Михайловича, сам начальник охраны свою задницу приволок. Грозный такой, весь в черном. Лицо серьезное, усища аккуратно подстриженные, бронежилет на пузе, автомат на плече.  По сторонам смотрит, что-то вынюхивает, каждого взглядом сверлит. Да только на него не смотрит никто – боятся. Он единственный, кто сивуху нашу не пьет – у них там, я слышал, вообще совсем другие напитки пьют. Это у нас тут выбора нет – пить не будешь, сдохнешь к чертовой матери скоропостижно. Хотя и эта хрень ни разу не безопасная – утром голова у всего сектора на части раскалывается.
Ну вот, стоят они, значит, все такие важные и что-то обсуждают. Мэр даже, как будто отчитывается перед федералом, руками размахивает, хихикает. Оно и понятно, кто тут главнее – федерал может наверх что ни будь интересное шепнуть, авось Гаврилу Михайловича и назад дернут в В1. Он хоть и распинается о том, то ему здесь нравится, да только куда там? По глазам вижу – врет и не краснеет. Только и мечтает свалить подальше из этой дыры. Что тут нравиться может?
А еще, значит, рядышком с мэром и федералом, трое стоят – тоже всех знаю, часто у меня в баре ошиваются. Первый – здоровый такой, статный – это начальник гвардейцев – Петруха Шанин. Вырядился-то как! Мундир красный праздничный надел – ордена да медали натер. Чистенький такой, опрятненький. Давно уже на посту своем сидит, в ус не дует. На руку не чист, грешен, да только кто из нас праведник? Сам не раз думал, как бы себя повел на его месте. Ну, он не то, чтобы прям таки злостный взяточник, но иногда бывает. То глаза на что-то закроет, то раньше срока кого-то из заключенных выпустит. Денежки в общем водятся. Живет в престижном квартале – две комнаты в хостеле занимает. У главного гвардейца полномочия обширные. Я сказал бы даже, что после мэра – это второй человек в секторе.
Рядом с Петрухой два его пса трутся – Серега Пешка и Денис Пожарский. Первый редкостный говнюк – ходит постоянно что-то вынюхивает, да все начальнику своему сливает. Его никто в секторе не любит. И правильно, за что эту ищейку любить-то? Он только и мечтает, чтобы место Шанина занять в один прекрасный день. Аж тошно, на что люди способны ради власти. Этот, падла, и не скрывает, куда метит. Ну, ничего, пусть роет землю, когда ни будь аукнется. Второй гвардеец, Денис Пожарский, славный малый, говоря по чести. Наверное, единственный из ищеек, кого все уважают, в том числе и я. Красивым уродился, гаденыш, правда, что у нас редко такие красавчики урождаются. Высокий такой, статный, осанистый. Головой медленно вертит – по сторонам озирается. Блюдет порядок! А воспитанный до мозга костей! Аж противно иногда бывает. Он в бар ко мне иногда наведывается, чтобы по душам поговорить. Как начнет иной раз трепаться, хрен остановишь. Про горы какие-то все талдычит, про небо с облаками. Мечтатель, блин. Ну, что мне это небо? Что я неба не видел? Вон оно над головой – желтое как моя моча. Мне от этого неба не жарко, не холодно. А он как примет на грудь, так давай рассыпаться в рассказах каких-то про чудесный мир. И откуда только у него мысли такие в голове рождаются? Да, Дениске уж точно в гвардейцах делать нечего. Не его это, по человеку видно.
Ну, значит, а за столом, что в тени стоит у забора прямо, еще трое сидят, да о чем-то шепчутся. Я и этих всех знаю. Такая уж у меня работа – всех знать. Жирная баба с тремя подбородками – это Катька Батарейка. Хотя на такое прозвище эта свиноматка обижается – Екатерина Дмитриевна, извольте величать. А по мне так чистая Катька Свиноматка. В ней пудов восемь чистого жиру, как пить дать, не меньше. Только пятака розового не хватает, да хвоста крючком, хотя кто ее знает, может у нее итак изъян такой имеется. Катька эта – купчая местная. Самая богатая тварь в секторе, не иначе – деньги под проценты дает, кому нужно, лавками торговыми заведует, да аптеками. Одна из немногих, кстати, кто пропуск постоянный имеет. За товарами за границу ездит регулярно. В общем, особа мерзкая донельзя, но необходимая в трудный момент, когда приспичит. С такой дружить нужно. По левую руку от Катьки Савелий Федорович сидит – тоже толстый индюк, не такой конечно, как его подруга, но почти не отстает. Сидит, значит, такой, трубку в зубах зажал и дым пускает. Он без трубки даже в сортир не ходит. Этот из народа – с самых низов поднялся. Уж больно он любил всем свою историю рассказывать – как мальчиком пришел на фабрику, а через двадцать лет стал ее директором. Я-то эту историю раз сто уже слышал, не меньше. Он в баре ее всем подряд рассказывает. Туз, конечно, он важный – столько людей под его началом работают. Поговаривают, что ему даже напрямую, минуя мэра, из В1 звонят, справляются как там дела на фабрике идут. Неудивительно – важный объект, в непосредственной близости к эпицентру. Ближе нас только Х, Ч, и Ш. Но там, говорят, жизнь совсем не сахар. Особенно в Ш23. Так что нам еще грех жаловаться.
Самым порядочным за этим столом, конечно, был Василий Бубновский – фермер наш. Мужик что надо, по правде говоря. С его фермы весь сектор кормится – конечно, продукты не первой свежести, чего тут лукавить. Да и какая свежесть может тут быть? Повезет, если одно животное из ста нормальным уродится, без изъянов. Хотя сейчас уже всех едят – и шестилапых, и двухголовых, и четырехглазых. Голод, блин, не тетка. Да и какая к чертям разница? Мясо как мясо, все одно и то же. Главное его нормально обработать – добавочки нужные сыпануть, приправить как следует и жрать можно только в путь. Фрукты и овощи, конечно, простым смертным на стол теперь не попадают – все в верхушке оседают. Да и овощей с фруктами из года в год все меньше. Теперь это деликатес стал, даже на праздник не найдешь. Ну пусть они там давятся – эти овощи, говорят, искусственно выведены из пробирки. И фермер подтверждал. Еще спорно – пользу они или вред приносят.
Остальных гостей я почти не знал – видел, конечно, у себя в баре ни раз, но лично не знаком. Теперь, значит, история следующего толка приключилась. Подходит к стойке федерал один – весь в черном, важный такой. Я их за версту чую – противные люди, высокомерные. Нас ни в шиш не ставят, как будто мы и не живые вовсе. Подходит он, значит, к стойке – рожа такая холенная, цвет лица здоровый, на щеках румянец, волосы рыжие. Смотрит на меня с призрением и стакан на стойку ставит, взгляда от меня отрывая. Ну, я, конечно, тоже на него смотрю, мне-то что? Он на стакан кивает и говорит:
- Слышь, давай-ка по-быстрому стаканчик мне наполни. И не пялься мне, а то плохо закончится.
- Я куда хочу, туда и пялюсь, - отвечаю ему спокойно и стакан беру. А сам думаю, что этот, похоже, правилами пренебрегает. Уже нажрался сивухи нашей.
- Вот это да! – восторженно выкрикнул рыжий и хлопнул ладонью по стойке. – Как это мы разговариваем, а? Или тебе жить надоело, ущербный?
- Знал бы ты меня, рыжик, - прорычал я, наклонив корпус поближе к нему, - никогда в жизни так не осмелился бы так говорить. И мне плевать, федерал ты или кто там, прибью как тлю, понял? А там будь что будет. Мне, в отличие от тебя, терять нечего.
Тут он из-за стойки вскакивает и пушку свою на меня наставляет. Модная такая у него пушка была – не то что наши револьверы да дробовики. Эта вмиг испепелит, мокрого места не останется. Ну, я пораскинул мозгами, шансы свои прикинул и решил – эта тварь пьяная нас за людей не считает и на курок ему нажать – раз плюнуть. Не зря он до меня на ровном месте докопался. Порезвиться, видимо, захотелось, народ развлечь. Такую дерзость я терпеть, конечно, не собирался – я им не собака какая-то, чтобы со мной так говорить. А руки чесались и наказать падлу ой как хотелось.
Все гости сбежались к стойке сразу – и мэр подошел, и начальник охраны сектора, и гвардейцы бравые тут как тут, готовы долг свой исполнять. Эта падла рыжая меня на мушке держит, а сам вижу – менжуется, глазки поросячьи бегают. Да он, похоже, и не стрелял не в кого ни разу. Тут Гаврила Михайлович встрял – в чем дело спросил. Но тот, как будто и мэра даже не замечает – все на меня смотрит, да стволом крутит. «Выходи, говорит, из-за стойки и руки подними повыше». Тут начальник гвардейцев Петруха Шанин встрять попробовал, но федерал его оттолкнул в сторону и сказал, что если еще раз влезет, второй на очереди будет. Конечно, гвардеец больше не лез – кто он против федералов? У них полномочия безграничные.
Что мне оставалось? Я через стойку перемахнул враз, тот пальнул, естественно, да только мимо – уклонился я уж больно резво. Тут я, значит, нырок еще один сделал и прямо перед этой мордой рыжей оказался, да как смачно ему заряжу по челюсти. Хруст дикий раздался, как сейчас помню – зубы в сторону полетели, кровища хлынула. Это мой кастет верный постарался – я без него редко в бой иду. Ну, федерал, значит, на землю рухнул и мычит, как баба, извивается. Остальные на меня с открытыми ртами уставились, особенно взгляд Гаврилы Михайловича помню – он, наверное, еще больше чем я испугался. И тишина. Молчат все, задумались о судьбе, мать их.
Тут начальник охраны сектора как разорется на гвардейцев:
- Вы что встали, тупицы недоделанные? – так и кричит. – Нападение на федерального служащего! Я вас всех под трибунал отправлю. Схватить подлеца! Арестовать до суда! И лекаря сюда! Срочную помощь моему человеку оказать!
Первым ко мне Серега Пешка подскочил – оно и понятно, ему выслужиться перед федералами нужно. Его, конечно, тоже можно было оприходовать разок, но эти, хоть и гвардейцы, но свои все-таки. Я кастет в кармашек убрал подальше и руки поднял – мол, вот он я перед вами, родимые – чистый и покорный. Берите. Этот меня скручивать начал, руки заламывать, даже ударил под дых разок – так для антуража. Ну, думаю, падла, нужно было все-таки, приложиться разок-другой, чтобы прыти поубавить. Руки связали за спиной и в машину дежурную повели с клеткой.
Серега Пешка вместе с Шаниным остались оформлять происшествие, да перед федералами плясать, а к машине меня Дениска повел Пожарский. Видно было, что малый переживал, уж больно он дружен со мной был. Неловко он себя чувствовал, ведя меня под руки, словно мародера какого-то.
- Эх, Ваня, - говорил он, а голос-то дрожал. – Зачем же ты так? Тебя ведь теперь на шахты в лучшем случае отправят. О чем же ты думал?
- Да времени как-то подумать не было, Дениска, - отвечаю я, а сам оглядываюсь по сторонам – нигде ли гнида федеральная не засела? Еще шмальнет в спину. – У этих сук есть право на поражение стрелять в нас, сам же знаешь. Им никаких бумажек не нужно. Я бы из-за стойки вышел, так тот и пальнул бы, как пить дать. И доказывай потом им, что да как было. Сам же знаешь, как это делается.
- Что же теперь будет? – причитал Пожарский и качал головой.
- Да ничего не будет, Денис, - говорил я, а сам думал – это кто еще из нас под конвоем идет? – Посижу сейчас за решеткой до вынесения приговора, а потом на шахты пойду. Ну, может, казнят, того и лучше, чем на шахтах мучится. Там люди и года не протягивают.
Денис сделался бледным, посмотрел на меня и тяжело вздохнул.

                3

Ох, и не завидую я тем, кому за решеткой побывать довелось! Всего в нашей тюрьме, что рядом с Северной Стеной десть камер. Десять, мать их за ногу, гребаных камер на весь сектор! Каждая камера рассчитана на двадцать человек – ну, там койки на всех есть, воздуха хватает, место есть, чтобы какими-то делами заняться. Правда в той камере, куда меня определили, человек сорок ютилось, без преувеличений! Это они, суки, особо выделившихся так на место ставят. Другие по десять человек в камере балдеют, а мы как селедки в банке. Мочой ужас как воняет – канализация с таким потоком дерьма уже не справляется. Мыться, конечно, не дают – кто неделю сидит, кто месяц – все потные, запрелые, смердят. Клоповый рай, блин. Спать только по очереди, жрать раз в день – помои какие-то, не знаю из чего они их варят. На улицу не выпускают, встречи и передачи запрещены. Не тюрьма, а какой-то долбанный ад.
Знакомых в камере не нашлось, да и откуда у меня такие знакомые? Там больше мародеры, падальщики, да бунтари сидели. Бунтарей, кстати, все чаще теперь забирали, как будто их прорвало – эти такие идейные, пардон, что тошнит аж. Не спят, не едят, не разговаривают. Кто-то подыхает прямо в камере от голода или черт его знает от чего, кто-то вскрывается – таких сразу же выносят, да прямо во внутреннем дворе и закапывают. С бунтарями никто не церемонится – они по самой жесткой статье идут, почти все на виселицу.
Проторчал я, значит, три дня в этой тюрьме и даже приспособился немного. Приговор у нас обычно максимум неделю выносят, ну бывало, что и полторы, но это край. Я сначала особняком держался от всех – на кой черт мне с этим отрепьем общаться? Друг друга не трогаем, свой срок до приговора мотаем и бывай, поминай как знали. Соотношение сил в камере распределилось так. Двадцать мародеров – эти суки самые ушлые и беспринципные. Банды у них в секторе и даже за пределами были – грабили, убивали, насиловали. По законам не жили. Они все как-то вместе держались – страху на остальных нагоняли. Но меня не трогали – видимо, кто-то из них знал, на что я способен. А может, прознали, что я там натворил и зауважали. Кто знает? Человек восемь падальщиков еще было – тоже мерзкий контингент, но куда лучше мародеров, они обычно по одному или по двое ходят. Эти хоть, романтики, мать их за ногу. Они все к приключениям стремятся, но все одно – бандиты и преступники, как пить дать. Было среди нас три бунтаря, они давно сидели – таких до последнего держат. Еще парочку воров было, один папаша, который жену свою топором зарубил и я – самый злостный из всех, напавший на федерала. Компания подобралась похуже, чем у меня в баре собирается.
Когда я первую неделю отсидел, в камеру бабу бросили. Да, да, к мужикам, бросили бабу – да еще и симпатичную такую, молодую. Глаза у нее были ярко-синие, я таких еще не видел – наверное, это такой у нее изъян был. Хотя такую красоту изъяном и не назовешь. Где такое видано, чтобы бабы в общей камере сидели с мужиками? А она, оказывается, бунтаркой была! Таких всегда в общие садят – чтобы другим неповадно было. Она в угол забилась, всех осмотрела, а одного из своих признала – видимо, вместе свои партизанские дела делали. Эти трое, которые за приготовление к бунту сидели, под свое крыло бабу взяли. Но тут мародеры, суки, объявились. Вышел вперед главарь их – большой такой, жилистый, весь в татуировках. Глаза блестят, дышит так томно, на бунтарей поглядывает. Видно сразу –за спиной у этого урода столько делишек грязных, что вовек не отмыться Подошел он к бунтарям и говорит:
- С бабой когда закончите, нам передавайте. Ребята ждут.
Ну один из бунтарей, фабрикант бывший, который покрупнее был, встает и отвечает ему:
- Она наша боевая подруга и не кому мы ее не отдадим.
Тогда главный мародер сплюнул табак на пол смачно и так по-змеиному прошипел:
- Зачем, ее, по-твоему, в общую камеру определили? Что бы ты с нее пылинки сдувал, умник? Она допрыгалась и теперь будет отрабатывать свои грехи. А вы трое, либо пользуйтесь, пока есть возможность, либо в сторону идите – нас вон, двадцать человек, все ждут. Или хотите, чтобы мы вас выпотрошили прямо здесь? Так мы можем, не впервой, вам все равно на виселицу идти. Нам гвардейцы только спасибо скажут, что от лишней работы их избавили.
Бунтари эти заменжевались что-то, да забухтели между собой, совещание, блин, устроили. А баба их и того по сторонам озираться начала, затряслась вся. Ну, тут уже я не выдержал – спрыгнул с верхней койки и к мародеру главному подошел.
- Ты, - говорю, - засранец, куда лезешь? В тебе совсем, падла ничего человеческого не осталось? Так я тебя сейчас воспитывать буду, - и кастет уже приготовил.
Тот нагло на меня уставился, но ответил не сразу. Наверное, и вправду знал меня.
- Тебе-то какое дело? – бурчит, а в глаза посмотреть боится. – Сиди себе, да смотри, если сам не хочешь. Тебя кто-то трогает?
- А ты попробуй меня тронь, - сделал я шаг вперед. Мародер попятился. – Я тебя в ответ так трону, что визжать будешь как девчонка.
- Так мы ведь, - улыбнулся мародер, - и ножичком ночью, когда спать будешь, можем… Особо ретивых такая участь нередко подстерегает.
- Спать я не буду, не переживай. Но если хоть одно движение в сторону бабы этой увижу – на жгуты сам порежу каждого. Помяните мое слово.
Я на кушетку свою взобрался и поглядываю так сурово на эту кучку дерьмоедов. Они озираются по очереди то на меня, то на бабу, но, похоже, мыслишки их грязные развеялись немного. Остыли, животные. Бунтари же, напротив, поближе ко мне подсели и так преданно в глаза смотрят, как будто я их лидер новый. Нечего на меня так смотреть – я ваши идеи не разделяю. Живем худо-бедно и то хорошо, а вас все на приключения тянет. Из-за вас, романтиков, хреновых, еще хуже будет, вот попомните мои слова. Допрыгаетесь.
Баба тоже на меня часто пялилась своими глазами синими. Красивая, зараза была до чертиков. Я ведь знал ее даже. Частенько утром в бар ко мне забегала. Она, кажись, тоже меня вспомнила. Нет, эту в обиду не дам, думаю, – подохну, но отстою. Что мне терять? Я как раз задумался о чем-то, а она тихонько подкралась ко мне и говорит:
- Спасибо вам. Вы очень добрый человек.
Я присел на край кушетки, ноги свесил и на нее уставился.
- Из меня добряк, как из этих обезьян гвардейцы, - кивнул я в сторону мародеров. – Никогда я добрым не был и не буду уж, наверное. Но человеческое должно в нас оставаться. Иначе, чем мы лучше животных?
Я снова улегся на кушетку и отвернулся к стене, но чувствовал как она рядом сидит. Сидела она рядом долго, а потом вдруг как скажет:
- Нет, вы очень добрый. Я это знаю.
Когда пошла вторая неделя, я уж было подумал, что про меня совсем забыли. Бунтарей и тех позабирали, одна баба осталась. Да и мародеры почти все сменились – на места старых, пришли новые, которым опять пришлось все заново повторять. Но эти, вроде, поняли с первого раза и к бабе не подходили больше.
К вечеру меня первый раз выпустили из камеры. Конвоир надел на меня наручники и отвел в комнату для переговоров. Там меня ждал мэр – Гаврила Михайлович. Понурый такой сидел, угрюмый. Смотрит на меня исподлобья, как будто в чем-то виноват передо мной и глаза потирает.
- За меня нервы трепать не надо, - говорю ему с порога и присаживаюсь, а сам чувствую, что от меня за версту несет. Противно, но ничего не поделаешь – столько в клоповнике этом просидеть. – Я сам свой выбор сделал и отвечать за него сам буду.
Он вздохнул тяжело, так по отечески и говорит мне:
- Я тут, Ваня, за тебя похлопотал немного. Сам понимаешь, мне с федералами тягаться ну никак. Они-то на казнь давят – хотят повесить тебя, чтобы другим понятно стало, что закон уважать нужно, в особенности, если дело федеральных властей касается. Скажу тебе честно, Вань, на рудники тебя никто отправлять не будет. Я пытался дело замять, но никак. За такое всем потом влетит. Но кое-что я придумал.
Я внимательно посмотрел на мэра, даже интересно стало, что это он там придумал. Вот дядька-то! Кто я ему такой, что он за меня жилы рвет?
- Ты помнишь Колюню? – говорит.
- Конечно, помню, - отвечаю. – Его пару недель назад проводили. В сектор В1 уехал, как ни помнить?
- Так вот, - проговорил Гаврила Михайлович и откашлялся.- Он умер четыре дня назад.
- Как умер? – удивился я. – Он же мир посмотреть хотел. Вырваться из этой дыры мечтал. Почему умер?
- Сложно все это, Ваня, - мэр достал сигарету и закурил. – Понимаешь, федералам из В1 всегда люди нужны, близкие к эпицентру. У нас по одному человеку в месяц забирают уже давно. То с рудника возьмут кого-то, то из тюрьмы прямо. А тут Колюня под руку подвернулся – сам рвался, вот я его и оформил по-быстрому. Только этот за языком не следил и всем растрепал, что уезжает. Ходил, своим пропуском тряс. Из секторов Х или Ш вообще по пять человек в месяц берут – там уж больно ценные экземпляры.
- Для чего их туда берут? – спросил я.
Гаврила Михайлович выпустил дым и почесал лоб.
- Эксперименты разные ставят на людях живых, - тут я и опешил. Хотел было высказать все ему, но он мне выговориться не дал. – Погоди. Ты дослушай. Это все добровольно, не подумай. Никто заставлять никого не будет. Ты подписываешь контракт с федералами – там у них в В1 есть крупная компания научная. Они разработкой лекарств занимаются, вот им и нужны облученные и чем сильнее, тем лучше.
- Что за контракт?
- Условия такие: ты даешь разрешение на проведение над тобой опытов всех сложностей, подписываешься под тем, что готов на любые последствия – от инвалидности до смерти. В замен на это тебе обеспечивают условия жизни, приравниваемые к условиям граждан сектора В1. Будешь есть настоящую еду – не облученную, не искусственную, дышать нормальным воздухом, сможешь развлекаться как они. О таких вещах, какими они там занимаются, многие из местных и не знают даже.
- В общем, я продаю свою жизнь этим уродам из В1? – подытожил я.
- Да, - честно согласился мэр, - но ради возможности уехать из Ф23 и посмотреть, что находится за периметром, люди готовы и на большие жертвы. Вот, возьми например, Колюню. Он ведь совершенно нормальным был - болел не сильно, да и не такой уж и старый. Захотел другой жизни и получил.
- Получил смерть, - пробурчал я, но все-таки вопрос задал. – И сколько там, в вашем В1, живут такие подопытные?
- Максимум месяц. Это если со здоровьем хорошо было. Но многие готовы ради этого месяца отдать годы этой мерзкой жизни в Ф23.
Я задумался. Вспомнил слова Колюни и тяжело вздохнул. Да, здешняя жизнь полное дерьмо, как не крути.
- Чего тебе терять, Ваня? – спросил Гаврила Михайлович. – Все равно на виселицу идти! Почему ты еще думаешь? – он приблизился ко мне. – У меня остались старые связи в В1 и я сделал пару звонков насчет тебя. Местные охранники еще не знают. Если поторопиться, можно получить санкцию из центра и никто тебя уже не казнит. Документы оформим за пару дней и в путь! Я ведь тебе только добра хочу, пойми ты!
Прогибаться под федералами, конечно, не хотелось. Подписать себе этот контракт, все равно что, самому закопать себя в могилу. Но! Проиграть этим сукам и умереть на виселице, ничуть не лучше. Позорная смерть. Конечно, это были лишь отговорки. Сердце мое уже с первых слов мэра о пропуске забилось сильнее. Повидать мир! Я ведь даже об этом и мечтать не смел! Я ведь так завидовал Колюне, когда он отправился на платформу №1, чтобы сесть в этого гребаный поезд!
- Я согласен, - выпалил я и Гаврила Михайлович довольно улыбнулся. За что же он, все-таки, так хорошо ко мне относится? – Когда вы сможете все оформить?
- К выходным ты покинешь Ф23, Ваня, это я тебе обещаю.

                4

Мэр, конечно, сдержал свое обещание. Даже не знаю, какие эмоции переполняли меня в то субботнее утро. Хотелось нажраться толи от радости, толи от безумия, которое на меня волной нагрянуло. Черт подери, я ведь тридцать лет в этом гребаном секторе прожил, а так и не узнал, что за Стеной творится! И никто не знал. Только догадывались.
Я стоял с небольшим тряпичным чемоданом, в который уместились все мои пожитки, на платформе № 1 и ожидал поезда. Покинуть наш гребанный сектор можно было только через платформу №1, которая была построена на Стене, ну и еще через дыры в Стене. Федералы, конечно, периодически залатывали эти дыры. Но они почему-то появлялись снова в самых разных местах. Только выходить за периметр через эти дыры было опасно – там, за границей, нет йодового слоя, так что, это было на свой страх и риск.
Во внутреннем кармане потрепанной куртки сердце грел пропуск – такой же, как и у Колюни, земля ему, мерзавцу, пухом. Мимо меня ходили дежурные гвардейцы в своей серо-синей форме и глазели. Пускай глазеют, псы, мне не жалко. Я-то знаю, что их так много, потому что пришли специально на меня посмотреть – того, кто должен был сдохнуть на виселице еще пару дней назад, а теперь уезжает за границу. Выкусили? Федеральные охранники тоже здесь были – в черных одеждах, вооружены до зубов, как обычно, а сделать ничего не могут. Бумаги подписаны властями, так что извините, господа хорошие, идите-ка дружно на хрен. Вот они и ходили по своей Стене – службу несли.
Поезд ходил раз в три дня и под его расписание подстраивались все сектора района, через которые он шел. Народ прибывал на платформу, но его было не много. Восемь федеральных охранников – сдавали вахту и отбывали в В1 на отдых, Катя Батарейка – ехала куда-то за очередной порцией товаров на продажу и я – недавний смертник, заключивший с ученными контракт ценою в жизнь.
Где-то вдалеке я услышал гудок и повернул голову на запад – маленькая черная точка медленно увеличивалась, почти бесшумно скользя по монорельсу. Сердце тогда мое забилось еще сильнее, я даже задрожал – такого никогда еще со мной не было. Я словно в транс какой-то впал – все смотрел на этот поезд с разинутым ртом и поверить не мог, что я на нем отсюда уеду. Даже не заметил, как меня за рукав кто-то дергает. Голову опускаю – мальчишка стоит лет семи. Чумазый весь, оборванный, худющий, волосы в кудри заплетаются. Смотрел на меня какое-то время, а потом и говорит своим писклявым голоском:
- Дядя, ты к морю едешь?
- К какому еще морю, мальчик? – спрашиваю я ошарашенный, а сам посматриваю на поезд, который все приближается.
- Я знаю, что где-то есть море, - говорит малыш. – Большое такое, синее. Вода в нем соленая, а краев не видно. Над морем летают птицы – чайки и альбатросы, а в воде живут рыбы, маленькие и совсем большие, даже в несколько раз больше человека.
Я с удивлением посмотрел на мальчишку. Что за ерунду он несет?
- Тебе кто про это море наплел? Что за чушь?
- Это не чушь! – обиделся мальчишка. – Море есть! Я знаю это! – и ножкой притопнул так.
- Ну, хорошо, хорошо! – я даже улыбнулся. Такой настырный был мальчуган. – Может быть, море и есть, я не знаю.
- Я бы так хотел хотя бы одним глазком взглянуть на море! – мечтательно произнес мальчик. – Я очень-очень хочу, чтобы и ты увидел море.
- Почему бы и нет? – пожал я плечами. – Я бы и сам хотел на него посмотреть.
Ну вот, поезд уже подошел к платформе и я попрощался с мальчишкой. Странно все это как-то. Я ведь знал, что нет никакого моря и уж тем более, что он никогда это море не увидит. Все, что его ждет – это фабрика, на которой он будет работать с десяти лет, а быть может даже и шахта. Он умрет в тридцать, став пьяницей к двадцати. У него родятся дети с отклонениями, хотя быть может он и есть тот счастливчик, входящий в один процент населения сектора, способных родить здоровых детей. Я не знаю. Эта встреча на платформе сильно отпечаталась у меня в памяти.
Проводив взглядом мальчишку, который исчез также быстро, как и появился, я прошел к своему вагону, сделав все, как говорил мне Гаврила Михайлович. Первые два вагона – это представительские купе для элиты. В один из таких нырнула толстуха Катя Батарейка. Следующие шесть вагонов – для федеральных служащих – в них вошли восемь федералов, охранявших Стену нашего города. Ну, а последние шестнадцать вагонов – для всякого отрепья, вроде меня. Я прошел в самый последний вагон, показав пропуск проводнику – приятной девушке в ярко-оранжевой форме. Интересно, она откуда? Неужели из В1?
Вагон был даже неплох – уютно, просторно, вкусно пахнет. Где-то готовили пищу. Я обнаружил, что в нашем вагоне дежурит один из федералов – стоит на входе, в руках пушка, смотрит на всех свысока. Гнида. Ненавижу. Даже здесь в покое не оставят.
Свободных мест было еще много, поезд сделал только шесть остановок. Я, значит, выбрал себе хорошее место, убрал свою сумку под сиденье и уставился в окно. Напротив меня сидел парнишка лет двадцати – больной сильно. Кожа была потрескана, глаза будто бы выцвели, волос на теле осталось не много. Потрепало бедолагу. Он внимательно меня изучал, а затем протянул руку и представился:
- Борис.
Я пожал его шершавую ладонь и представился в ответ. С людьми из других секторов, не считая мэра и федералов, я еще не общался, так что было интересно. Поезд тронулся – плавно и бесшумно. Я судорожно сглотнул слюну и стал пялиться в окно. Ну вот и все, миновали проклятую Стену. Первый раз в жизни я пересек границу. Первый раз за тридцать лет. На какой-то момент даже стало грустно, что я больше всего этого не увижу. Наверное, я даже буду скучать по мэру. Ну, по бару своему-то я точно скучать буду. Да, к черту все это дерьмо! К черту эту Стену, этот Ф23 и всех этих гвардейцев и федералов тоже к черту. Пусть они там все сдохнут, а я еду на свободу.
Поезд ехал высоко над землей – монорельса была высотой со Стену и теперь я видел все, что творится внизу, на земле. Мы миновали фермы, где работали люди Василия Бубновского. Так вот как они выглядят – все зеленое, поля с растениями, загоны для животных. Люди внизу копошатся что-то, кто-то свиней кормит, кто-то траву косит. Я-то знал, что все это ненастоящее – в лабораториях заготовленное. Настоящее наша земля давать не способна. Когда началась безжизненная выжженная земля, мне стало скучно. Пейзаж все время был один и тот же – мертвая пустыня на много верст вокруг. Пепельно-серый песок лишь изредка поднимал ветер. Ну и зрелище – разве это и есть тот самый мир?
- Откуда едешь? – поинтересовался я у соседа. Тот, казалось, только и ждал пока я оторвусь от окна и у него это спрошу.
- Из Ш23, - говорит.
- Ш23? Охренеть! – воскликнул я и стукнул себя по лбу. – Это же прямо у эпицентра!
- Точно, - кивнул он. – Ближе нашего сектора к эпицентру ничего нет. Вот ваш на чем профилируется?
- Добыча, - говорю ему, а сам до сих пор в себя прийти не могу. Ш23! – Шахта у нас и фабрика по переработке, а у вас?
- А у нас реактор. Чистую энергию производит. Во всех секторах возле эпицентра реакторы стоят. Самые опасные места, но и самые прибыльные для федерации. Энергия всем нужна.
Он посмотрел на меня и улыбнулся. Зубов у бедолаги не много осталось.
- Ты тоже по контракту? – спросил у меня.
- Да, - я кивнул. – Знаешь, что там делать с нами будут?
- Могу только догадываться. Но мне все равно. Я не жилец уже, так хоть землю посмотрю. Никогда дальше нашего не ходил.
- Я тоже, - задумался я. – Говорят, что один из наших умер там через две недели. От опытов скончался.
- Две недели – это хорошо, - мечтательно проговорил Борис. – Об этом я и не думаю даже.
- А сколько нам ехать?
- Четыре дня еще. Я вот уже второй день в пути.
Я снова посмотрел в окно. Все тот же унылый пейзаж ничуть не изменился. Гребаный серый песок. Гребаные трещины в безжизненной земле. Только небо здесь было не желтым – серое тоже.
- И вот так будет все время? – показал я на окно. – Это и есть наш необъятный мир?
- Похоже на то. Я тоже себе его немного по-другому представлял. Выходит, что за Стеной ничего и нет. Есть другие сектора, которые становятся лучше, по мере приближения к центру, а вокруг лишь выжженная земля.
Всю ночь я проспал как убитый. Даже в молодости так хорошо не спал. В тюрьме выспаться не получалось. Там за девчонкой следить нужно было. Ее, кстати, раньше меня забрали, суки блин. Такую красивую девку погубили – повесили.
Борис сказал, что за ночь мы останавливались на двух платформах – Т18 и С14. Выходить на них запрещено, поэтому я ничего не пропустил. За окном снова была все та же гребаная серая пустыня, от которой только в тоску впадаешь. Так мы ехали три дня. Болтали с Борисом, рассказывали друг другу истории из своих жизней. Ничего интересного. Жизнь у них в Ш23 почти такая же как и у нас, только короче.
Но, когда мы проехали очередной сектор – Ж7, на горизонте я заметил какие-то перемены. Вдали что-то чернело – это было какое-то поле, огромное, которому не видно конца. Мы стремительно приближались к нему и вот оно уже было под нами. Я смотрел вниз и не мог поверить своим чертовым глазам – что же это такое там чернеет? На платформе сектора Ж7 к нам подсел очередной подопытный. Выглядел он весьма неплохо для своих лет. Оно и понятно – до заветного В1 оставалось не много и люди тут жили куда лучше нашего брата. Конечно, он заметил, что меня так взволновало это черное поле.
- Меня Вадим звать, - представился новый попутчик нам с Борисом. – Вы знаете, что это? – спросил он, указывая на чернь внизу.
- Какого хрена я должен знать что это? –говорю ему я. - Я ведь в гребанных сотнях километров от дома и никогда такого не видел! Что это?
- Озеро, - ответил попутчик.
- Озеро? – переспросил я.
- Ты не знаешь, что такое озеро? – удивленно поинтересовался он. Однако и Борис, похоже, тоже не знал, что такое озеро. – С этого озера кормится половина района. Наш сектор был построен рядом и все люди задействованы в производстве очищенной воды. Я сам проработал на гидростанции всю жизнь. Всю жизнь в воде, как говорится.
- Вода, - лишь вымолвил я. – Так много воды я никогда не видел.
Значит прав, черт побери, был мальчишка на платформе №1! Значит есть море. Откуда он мог это знать? Кто ему об этом рассказал? Я думал об этом мальчишке и не мог оторваться от окна. Я думал, думал, пока мои соседи рассказывали друг другу какие-то истории. Вот, я уже далеко от своего дома, еду хрен знает куда, хрен знает за чем. У дверей этот федерал стоит и косится на всех подозрительно. Какая к чертовой матери свобода? Нахрен мы им там нужны?
Не знаю, что у меня тогда было в башке, но я встал и направился в сторону сортира, не сказав ни слова соседям. Со мной был лишь мой пропуск и верный кастет. Федерал, который дежурил в тот день в нашем вагоне, конечно, был не в чем не виноват. Как и я. Я тоже был не виноват, что мне довелось родиться в этом гребаном секторе, убраться откуда можно только подписав себе смертный приговор. И вот теперь я еду в поезде в сектор В1 а подо мной сотни тонн воды. Никто бы мне не поверил, мать вашу. Даже мальчишка с платформы не поверил бы мне!
Я сделал всего один удар кастетом прямо в висок не успевшему ничего понять федералу. Его тело обмякло и сползло по стенке на пол. Покойся с миром. Я взял его пушку и все деньги, что у него были. Затем я вернулся к своему месту и взял из под сиденья свою сумку. Оба попутчика смотрели на меня ошарашенным взглядом. Они поняли, что я сделал.
- Ну, что уставились? – буркнул я. – Не видите, схожу я?
- Но как? – спросил Борис. – Ты же не знаешь, что там.
- А ты знаешь, что ждет тебя в этом В1? Нет. Вот и я не знаю. Но я по крайней мере знаю, что попытаюсь выжить там, - я кивнул на окно. - Видишь, озеро тоже не бесконечное – уже появился его край. Я доплыву до берега, а там посмотрим. Вы со мной?
Попутчики переглянулись и отрицательно завертели головами. Рисковать они не захотели.
- Ну, что ж, тогда мне пора. Не поминайте лихом.
Я вышиб стекло одним ударом локтя и в вагон ворвался ветер. Впервые я вдохнул чистого настоящего воздуха полной грудью. Мои попутчики боялись даже встать со своих мест, но я на них не злился – это их жизнь и они имеют право распоряжаться ею как хотят. Кивнув на прощанье, я выпрыгнул в окно, устремившись на встречу приближающейся воде. Это было самое прекрасное зрелище в моей гребаной жизни.