Чудовище

И вот – страшно подумать – целых три года спустя мы случайно сталкиваемся в торговом центре перед восьмым марта. Ты спрашиваешь, как у меня дела, а я стою и думаю, как бы хотела вместо ответа просто отдать тебе то огромное многостраничное письмо, которое пишу уже очень давно и, разумеется, никогда тебе не отправлю. Это летопись моей любви и ненависти, хронография моих за тебя молитв, бортовой дневник, если хочешь. Правда, корабль шел на рифы и был обречен, а я об этом не знала.
Там о том, как я увидела тебя впервые. Посмотрела вскользь и с каким-то даже удивлением подумала, насколько же непривлекательное лицо. Это потом я жалела, что у меня нет ни одной твоей фотографии.
О том, как бабушка насмешливо щурилась каждый раз, когда я приходила к ней в гости:
- Ну, что, все бегаешь на свою трепыхаловку?
В ответ на мой неприязненный взгляд пожимала плечами:
- А что, по-твоему, финтифлюшки с чужим мужем должны называться как-то иначе? Деточка, мужчина как бритва – должен быть один и свой.
Бабушка была потрясающая, очень колоритная. Как в песне «Неприкасаемых», курила трубку и не проживала дня без бокала вина. Говорила, увядать – так красиво, буржуазно и по-декадентски. Почему таким бабушкам в родственники оказываются расписаны бледные моли вроде меня – вопрос. Наверное, в небесной канцелярии тоже бывают служебные ошибки. У нее были скрюченные артритом пальцы и больше всего она страдала, что не может много читать любимого Бомарше как раньше и вязать – руки не могли долго держать книгу и спицы.
Там о том, как я, беременная, столкнулась в цветочном магазине с твоей женой. Она была именно такая, какой я увидела ее на фотографии в твоем бумажнике, тонкая, сухая и белесая, как бессмертник. Она никогда меня не видела и не знала, что я – это я, и все-таки как-то это поняла и выронила из рук горшок, который только что купила. Она вышла из магазина, а я стояла, смотрела на осколки и плакала, и продавщица никак не могла понять, чего я так расстроилась из-за керамического горшка.
Там о том, как я едва не спалила кухню однажды. Ты позвонил и сказал, что придешь вечером, и я весь день жила в ожидании и хлопотах. Я не сразу поняла, чего ты хочешь, когда ты стал говорить. Вроде бы по-русски, простыми словами, и все-таки я никак не могла взять в толк. Ты говорил, что у Анжелы не может быть детей. Но что она их очень хочет. Не могла бы ли я…? Ты все оплатишь, ты подготовишь все документы. Никаких забот.
Такие, как Анжела, не умеют не только рожать – они любить не умеют, разве ты не видишь? – хотелось сказать мне. Вместо этого я кивнула. Ты поцеловал меня и ушел. А я сидела – должно быть, очень долго, возможно, несколько часов – не двигаясь, пока из кухни не пошел дым – пирог в духовке сгорел дочерна.
Мальчик родился здоровый, ты забрал его уже через пару дней после рождения. Уходя с ним в руках, ты остановился у дверей палаты и, обернувшись, сказал: «Спасибо тебе. Я, если честно, и не надеялся, что ты согласишься».
Там о том, как бабушка, узнав обо всем, перестала со мной разговаривать. Последнее, что я от нее услышала, было:
- Я стараюсь понять тебя как женщина и, мне кажется, мне это почти удается. Но как мать – не могу. Ты чудовище. Вот, возьми деньги, и уходи, пожалуйста. Я тебе на ребенка откладывала. Думала, тяжело одной-то растить будет. Только мне чудится теперь, что на них кровь. Не могу смотреть. И вот еще, - она протянула мне зеленую вязаную кофточку с капюшоном. – Ему на год было бы хорошо.
Мы больше никогда не виделись. Теперь, весной и осенью, когда я езжу убираться к ней на могилу, по возвращении я обязательно что-нибудь пью. Потому что иначе я не засыпаю.
Там о том, что вы назвали сына Николас. Анжела назвала. Она всегда мечтала, что ее мальчика будут звать именно так. Видимо, имя она придумала еще до встречи с тобой, потому что получился Николас Семенов. Смешно. Ты, верный своему слову, исправно привозил мне деньги и фотографии. Деньги я относила в соседний детский дом, фотографии храню до сих пор. Ты рассказывал, какой он добрый и веселый мальчик, как им восхищаются в детском саду, как он хорош во всем, за что бы ни взялся: и рисует лучше всех, и бегает быстрее, чем другие мальчишки в группе, как он любит играть в солдатиков и хочет стать военным, чтобы защищать маму, которую обожает.
Всем знакомым я говорила, что ребенок умер. Наверное, такое нельзя даже думать всуе, потому что однажды ты пришел совершенно черный и сказал, что Нико больше нет. Несчастный случай на горнолыжной трассе в Шамони. Ты стоял, не мог поднять на меня глаза и все повторял, что никогда не сможешь себя простить за то, что забрал у меня его. Со мной он был бы жив. Возможно, сказала, я помню, открывая тебе дверь, чтоб ты вышел. Я никогда не повезла бы его на горнолыжный курорт, потому что не умею кататься. Я даже не знаю, где находится Шамони.
Я не помню, что было потом. Плакала ли я, ходила ли в церковь. Не помню. Не помню, снился ли мне мой славный мальчик, ушедший в четыре и так никогда меня и не узнавший. Наверное, мое горе было слишком невыносимо для памяти.
Когда маленькие дети плачут, взрослые успокаивают их весьма искренне. Сломанный самолетик или пролитый сок и правда не кажутся им стоящими слез.
В детстве у меня пропала кукла Катя. Обычная такая советская игрушка-монолит, ручки-ножки просто рельефно вырезаны на резиновом теле. Современный ребенок вряд ли выбрал бы такую сегодня в магазине. Но я ее обожала. Однажды, играя во дворе, я оставила ее у дерева, вернулась буквально через десять минут догонялок с подругой – а Кати нет. Большей трагедии детства я не помню. Я стояла и исходила истерическими рыданиями от осознания несправедливости жизни. Понятие собственности «твое-мое-его» было воспитано во мне настолько сильно, что я не понимала, как можно было взять чужое. Это понятие потом почему-то совсем не помешало мне стать твоей любовницей.
Там еще об одном воспоминании из детства: как уже много лет спустя после утраты Кати мы с мамой проходили мимо роддома. Здание было двухэтажным, невысоким, приземистым. Окно на втором этаже было открыто, на подоконнике сидела девушка и отчего-то совершенно не боялась вывалиться. И за нее тоже никто не боялся – никто не спешил ее оттуда увести. Я не помню, во что она была одета, не помню ее лица. Только то, что она плакала. А на тротуаре стояла женщина и очень тихо уговаривала ее по-татарски:
- Что ты плачешь? Не плачь! На то воля Аллаха. Ты молодая, еще родишь.
Девушка не отвечала.
Должно быть, она тоже остро чувствовала понятие собственности и не понимала, как жизнь могла лишить ее того, что принадлежало ей.
Когда я думаю об этих двух девочках – мне маленькой и той, с подоконника, мне становится невероятно жаль их обеих. Потому что еще никто не придумал прибор для измерения страданий и никто не знает, насколько сильно дети чувствуют боль потери. Может, так же, как потом взрослые переживают чью-то смерть? Мы не знаем.
Там о моем муже, очень достойном человеке, однозначно посланным мне с небес в кредит за какие-то будущие блага, которые я дам миру. Настолько хорошие люди таким, как я, просто так не даются. Если тебя я любить умела изначально, то его научилась. Так, оказывается, тоже можно. Детей у нас нет. Я сказала ему, что типичная сторонница чайлд-фри и не хочу тратить драгоценное время на уборку за маленькими существами с нечеткой регуляцией кишечника. Он согласился. Он даже ничего не сказал, увидев однажды фотографию меня с округлившимся животом, выпавшую откуда-то из книжки.
Там я, вернувшись, напишу о том, как мы с тобой стояли посреди предпраздничной закупочной истерии и ты спросил меня, почему я тебя не дождалась. От общих знакомых я узнала, что ты развелся с Анжелой, прошел стадию друзей, гулянок, сочувственных взглядов и разговоров в стиле «да все они такие» и теперь снова хочешь тепла.
Я улыбнулась:
- Ждать можно то, что точно придет. Электричку или счет об оплате телефона. А признания в любви ждать не нужно. В нашем случае был велик шанс не дождаться.
О том, как к нам подошел мой муж и я сказала, представляя его:
- Это Николас.
Ник не идиот. Как твоя жена там, в цветочном магазине, каким-то шестым чувством, он понял, что ты не бывший сосед и не одноклассник. Но вежливо протянул руку с «Nice to meet you».
О том, как ты сказал одними глазами:
- Все же судьба бывает удивительно, просто невероятно иронична.
И я так же, одними глазами, согласилась:
- Да, очень.