Наш ответ Молчанию ягнят Ч. II Силой сердца Гл. 2

Часть II   Силой сердца.  От масок – к маске.

Глава  2   

Вот чистый лист перед глазами. И  это совершенно не вдохновляет. В голове точно так же белым-бело. Говорят, поэтому нужны живые впечатления – впечатлений полно, но они неживые. Они как ком – переплелись друг с другом – одно наплывает на другое. Но в душе что-то растёт…

Что это? Что-же вырастет в конце-концов? Нет, обмана нет – путь выбран верный. Эта маска мешать не будет. Просто пока этот щит ещё тяжёл. Силёнок, то бишь, впечатлений маловато. А впечатления – это жизнь, и, одно из таких впечатлений пройдёт через всю жизнь.

«Дело надо делать, господа» - кажется, это у Чехова – бабник жуткий, но талантлив, гад, талантлив… С девятнадцатого не двадцатый век,  мужики только и делали, что по бабам, да по рОманам шныряли – впечатлений!.. Но чем древней, тем надёжней: Донской, Невский… Вот таким давать можно,  а лучше не давать – брать. Святослав Хоробрый – внук Рюрика! Отпад!! Всю жидовскую Хазарию раз…л. Да попадись он мне сейчас, целую дружину ему б нарожала! От таких только и рожать! Не от этих же аликов-нариков - психов-нытиков, хамов-горлопанов! Горло драть – много ума не надо. А вот скажи, попробуй – «Иду на Вы», - пойди и раз…и, вот тогда, ты – мой герой. И будь ты хоть косой-кривой, всё равно тебя любить буду! Буду трахать тебя до одури такого!..

Люблю тебя,  неведомый герой, неутомимый воин.
Кто б ни был ты, ты сердцем мой, ты – лишь меня достоин…

Неужели попёрло?! Попёрло! Ещё как!

К ногам моим охапки роз ты не бросай смущённо…

- Нормально, а дальше?

Надменно головы врагов швырни сражённых.

Вот в этих словах – вся правда! Да – это Смелова… Она самая, которая потому что… Даже в глазах защипало: елки-палки – нашла! Нашла! Теперь и всплакнуть не грех, а потом можно и продолжить…

Люблю, неведомый герой, неутомимый воин.
Кто б ни был ты, ты – сердцем  мой, ты лишь, меня достоин.
К ногам моим охапки роз   ты не бросай смущённо –
Надменно головы врагов швырни сражённых!

И в тот же миг, и тот же час, принадлежать тебе я буду,
И грозных ратников рожать, твоих - подобных чуду…
Я выпью кровь врагов твоих из золочёной чаши,
За славу гневную Богов, за зов бесстрашной славы!

Бери меня! Не раз, не два, а бесконечно много.
Ты – мой навеки!  Я – твоя, подруга и подмога.
Тебя я в латы облачу неистовой любовью,
Лишь будь врагам ты палачом, и тешься злою кровью!

Я не хочу быть госпожой изнеженного принца,
Того, кто родословной лишь своей уверенно гордится,
Того, чья белая рука, трудов не знала ратных,
Того, чья яркая краса воспета многократно.

Я не хочу даров любви, тех, кто не видел крови,
И кто монетою звенит, и кто от боли стонет,
Едва коснётся сталь его преувлажнённой кожи
Мне нужен лютый варвар злой со шрамами на роже!

Приди,ко мне  израненный в боях, овеянный гордыней,
Перед тобой паду во прах, и, стану вмиг рабыней!

Мне нужен ты - свирепый зверь,  бесстрашный и жестокий,
Чей дух не ведает потерь, чьё пламенеет око!
Я жду!  Тебя! Через века, столетия взываю:
Откликнись, милый! Я – твоя, твоим хочу быть раем.

Явись из адской кутерьмы, из пламени сражений.
Я исцелю тебя собой, обвею страстной ленью.
К твоим запекшимся устам, прильну с восторгом,
И плод любви, не раз, не два, через себя исторгну.

Ты не умрёшь! Пусть и падёшь, тогда, в пылу сраженья,
Ты будешь жить, любимый мой, во многих продолженьях:
В твоих, рождённых мной, сынах и дочерях строптивых,
Им  дух и силу передашь, любимый мой, мой милый…

С тобой не раз я разделю любви святое ложе,
И трапезу из тел врагов, покров одежд из вражьей кожи.
Вкушая яростную блажь любви неутомимой,
Ты мне часть силы передашь, я стану очень сильной.

В миг роковой, когда тебя со мной навек не станет,
Я встану! Стану, вдруг, тобой, рука срастётся с сталью,
И, не едино месть сверша, горой из вражьих трупов,
Я справлю тризну по тебе, усопшему супругу!  *)

Неужели, это сделала я? Ну, никогда бы не поверил, что способна на такое. Это почти шедевр! Критиков-то, найдётся, пожалуй, немало – дело ясное. Ну, прежде всего, вцепятся в тему: пропаганда жестокости, убийство, распитие крови (ну да, пепси-кола то лучше!), поедание врагов, одежда из кожи… И то, что это томление страсти, тоска по мужскому идеалу, взволнует лишь тех, кто глубже и искреннее критиков. А что взволнует, в этом нет сомнения: когда писала, всю трясло; глаза всё время было на мокром месте, в груди так и ёкало, и… слог, слог-то почти как у проффи.

И это при всём том, что писала впервые. Значит – рождена для этого! Поэтами рождаются. И вся фишка в том, чтобы ёкало и трясло. Надо, чтобы трясло: тогда и других затрясёт. Главное – нет вранья. Смелова, может быть, и не формат, но подстилкой, точно не станет. Бабки-то, на этом вряд ли сделаешь, но… Маска! Маска имеет место быть.И если первые шаги к издателям будут впустую, то тем лучше: пооббивать пороги надо. Надо примелькаться, помозолить глаза редакторам. А для начала, поднакопить материал.

Надо, чтобы было много рукописей. Они ведь не горят. Бумаги на даче – завались. Дедушка Слава в советское время в типографии работал при «Худлите». Бабушка много о нём рассказывала, показывала фотографии. Они с тётей Верой, сестрой отца, пока были живы – были всем. Отдавали всю душу. И, хоть жили воспоминаниями, в основном, об ушедших (у тети Веры погибли муж и сын на охоте), но внучка и племянница, почему-то, была для них живым напоминанием.

А потом, не стало и их самих. Бабушка, бабушка, Матрёна Мироновна, её дочь, Вера Вячеславовна. Вот, что бы они сейчас сказали? Ведь так важно услышать первое слово – от родных. Придётся показывать Людке, она-то уж, по крайней мере, не силиконовая. Пока Людке, а там, может, ещё кому… Или нет, только Людке. И клятву взять, чтобы не трепалась. Тогда она с ума сойдёт, потому, что болтунья страшная. Надо всем внушить, что Смелова не от мира сего… Но об этом будет знать, только Людка Остафьева. И, тогда, свершится великий обман, или, не обман? Когда-нибудь всё равно все узнают, всплывёт. Даже, если и под псевдонимом работать. Это всегда узнаётся. Ну и пусть. Но пусть знают только это!

Этот сонет… Как же его назвать? Ожидание?  Зов? Тайный зов? Или… Моему любимому!.. Да! Да, именно так. И это будет названием целой серии. На эту тему будет написано много стихов. И разными размерами, чтобы нудно не было. А знаком качества будет ёканье и тряска. Крыша бы вот только от напряга не съехала.

Полтора осенних месяца пронеслись как один напряжённый, но фантастически плодотворный день. Созрела первая гроздь плодов. На столе тетрадь с начисто переписанными стихами, вызревшими за эти шесть с половиной недель.

Людка блестит глазами: она обожает тайны, сплетни.
- Ну?!
- Только клянись, что никому и никогда…
- Что б я сдохла. – Не задумываясь, как всегда, выдыхает Остафьева.
Людкины бойкие глаза с сумасшедшей скоростью скачут по строчкам.
- Д-да-а, - наконец выдыхает она, – и… и давно это с тобой? – Почему-то переходит она на шёпот.
- Уже два года. – Страшный шёпот в ответ, совершенно в тему.
- А кто он?
- Кто?
- Ну как «кто»!!! Твой любимый…
- Его это… Н-нет.
- Бросил! С-сволочь! А ты ему! Ты о нём..
- Да нет же!  Он… его…
- Убили!! – Перебивает Людка. – Ну да! Конечно! Ведь вот ты пишешь: «когда тебя со мной не станет». А перед этим: «падёшь в пылу сраженья». Он погиб. Он был сильный. Смелый. Некрасивый. Но ты всё равно его любила. Да? Да, ты его любила и продолжаешь любить – вон, сколько про него накатала. Потому и психованная такая, что думаешь о нём, хочешь мстить… Стоп! Надо пресеч!Мысли остафьевские попёрли туда, куда не надо.

- Брось! Ну какой из меня мститель? Я так, это… Это чувства.
- Сильные у тебя  чувства, Бринка! Очень сильные! Ты же тут про питие крови пишешь как про компот. И каннибализм у тебя… Хотя, я понимаю – это любовь такая! Она, - Людка жмурится, - такая стр-р-рас-с-стная… бр-рр! Аж до тряски.
Людка передёргивает плечами.
- А вот это тоже: «где ты, где ты, мой любимый, мой жестокий, сильный зверь, я покинута тобою, но верна тебе, поверь…» Бринка, ты!.. Ты – настоящая поэтесса!! Дуй в издательство!
- Хм! Со мной там и разговаривать не станут. Я – не блатная, не олигахерша, папа у меня не крутой... И, вообще, его у меня нет.
- Ну, хочешь, я рискну от твоего имени?
- Не позорься, Люд, это ведь тайна. Это личное, пойми. Это… оно такое… Его… оно как бы есть, и его как бы нет.
- У-у-у!.. - Остафьевские очи тухнут. – Во-от, ты, значит какая, тайная…
- Это, понимаешь?.. Это как болезнь. Я – не сочиняю – это поток… Несёт и несёт, я и остановиться не могу, а потом легчает, потому, что, когда пишу, плачу. Выплачусь – легче. Потом, копится, копится, и… надо опять. А если нет – злюсь. Даже тошнит иногда.

При этих словах, левое остафьевское око щурится, и в этом прищуре мелькает что-то хищно-плотоядное… Моя Люська хмурит брови, морщит лоб… У неё в мозгах уже происходит работа. Она уже что-то прикидывает, сто процентов.
- Значит, ты только от такого рожать бы хотела.  С нормальными у тебя проблемы…
- Нет! Просто «нормальные», в твоём понимании, для меня – ненормальные!
- Понятно! Тебе терминатора надо, уголовника-отморозка, и, ты тогда нарожаешь от него боевиков-террористов…
- Воинов, которые будут Родину защищать, чтобы по ней всякая мразь не шлялась.
- … И похмеляться кровью, и головы швырять к ногам, вместо цветов…
- А когда на тебя отморозок лезет, а твой парень драпает, или вопит «караул», а в лучшем случае получает нож, потому, что ничего не умеет – тебя это устраивает?
- У нормальных парней – охрана!
- Охрана, которая в любой момент уйдёт к тому, кто заплатит больше…
- Да поняла я! Поняла!! Не дура! Ты пишешь о сильных духом, о любви! Сильной, смелой! Которая сильнее смерти! О слиянии с любимым во всём, даже в невозможном: то, что кажется извращением, освещается этим порывом. То есть – полное слияние… Дальше: презрение к слабости, к богатству, к роскоши… тебя это не возбуждает. Допустим… у каждого своя эрогенная зона, а, потому, подумай… Подумай, что на этом можно заработать. Потому, что у тебя – стиль, Фишка. Харизма!

Поверила! Людка поверила!.. Дальше будет легче.

Грусть? Я растворюсь в твоих глазах.
Пусть…  вдруг испытаю сладкий страх.
Вновь!  В твоих объятиях стальных.
Страсть… Родит безумной силы крик.
Знай! Я этой боли не стыжусь.
 Верь – я этой болью дорожу!
Да! Я не сумею это скрыть!..
Я! Я так хочу, я так хочу тебя любить!

Ещё чуть-чуть, и попрёт либидо от своих же собственных стихов.
   
Страх неизбежен, но страшнее чувство,
Что не сумею воспринять
Любви безумное искусство,
Любви заветную печть,
Её восторга упоенье,
Её блаженства простоты.
И в этом странном совпаденьи
Виновен ты, любимый!
 Ты!
Мои похитил поцелуи, мои объятия украл.
И в том, что я тебя ревную, ты тоже виноват.
Устал?
Не смей об этом говорить со мною,
Мой неподкупный лицемер.
Я свою страсть слезой укрою.
Я, может быть, её не стою, но сердце ноет,
Сердце ноет, желая новых, высших сфер.

Это вырвалось на волю и зажило своей жизнью. Ожило и стало жить самостоятельно, требуя всё новых и новых жертв. Превратилось в монстра. Оказалось, что поэзия – монстр. Такая привлекательная снаружи, и… такая чудовищная изнутри. Реальная жизнь превратилась в сон, а настоящей реальностью стали стихи, а, точнее, чувства, облачённые в размер и рифму. Они обрели образ беспощадного самца. Образ, единожды вызванный в мыслях. Этот самец, герой, витязь-любовник в диком любовном призыве требует всё новых и новых ласк. Он не похож не него, на того… Кто тогда?..

Лихорадочные вскакивания с постели среди ночи становятся совершенно естественными, привычными. Жизнь приобретает массу странных аспектов. Но во всём этом, чувствуется ЕГО присутствие. Присутствие неукротимого дикаря-кровопийцы, лютого зверя. Он бродит где-то совсем рядом. Он родился в тот самый миг, когда были написаны первые строки о нём. Это его родило и стало его пищей.

Жуть! Оказалось, что сердечные «ёканья» и душевный «тряс» способны к зачатию. Иногда кажется: стоит только обернуться, и, глазам представится здоровенный амбал чудовищных размеров, детина с классической физиономией уголовника. И, хоть глаза, пока ещё, не обрели способности зреть творение мысли, то само тело уже не раз испытало ощущения движений чего-то очень большого, огромного – совсем рядом, так явно, что, как-то, чуть было не окликнула. И вот, тогда ощутила, что испытывает женщина перед тем, как отдаться, пусть даже и любимому, в первый раз.

И в школе-лицее, и на улице, и на дискотеках, а позже, в универе, попытки ухаживания со стороны мужской половины были. Но всегда всё это вызывало в душе ощущение несущественного. И никогда не вызывало отклика. Парни чувствовали это, и даже самые настойчивые, больше двух недель не выдерживали – исчезали. Равнодушное принимание внимания тормозило. Опыт первого поцелуя, однажды на школьной дискотеке, приклеил ярлык «фригиды». И все остафьевские потуги, впоследствии отразить это,как самое прекрасное в взаимоотношениях, не смогли пробить стену отчуждения.

И вот - любовь. Настоящая. Со всеми её припадками-обострениями. Любовь ниоткуда, к какому-то неведомому идеалу мужчины, с которым уже всё было, когда-то давно, в какой-то другой жизни. Как это не похоже на то, что довелось однажды испытать. Он не чужой – очень-очень близкий. Придёт время, и произойдёт очередная встреча. И это не будет неожиданностью. Ведь, на самом деле, этих встреч было ужасно много, просто, всё это, отчего-то забылось. А сейчас – тоска ожидания. Видимо, всё происходящее сейчас- отголосок,происходившего раньше.

Филосовская диалектическая спираль. Не исключено, что, вот именно так, и начинаются психические заболевания. Или это норма? Норма у тех, кто ведёт поэтический образ жизни? Ведь, чтобы создать образ, сознание должно напрячься. Ну а душа? Это же не стенка, она же реагирует, переживает. Ведь если образ нравится, это же всегда – отклик души. Другое дело перебор. Вот на этом месте можно споткнуться и ушибиться головой.  И, тогда – шизА.

Значит, так: никаких стихов в ущерб питанию, свежему воздуху, водным процедурам и сну. А любимый… любимый должен быть терпеливым, понятливым, понимать: любимая не хочет превращаться в доходягу в последнем градусе.

Ещё не знаю, как буду это делать, но очень хочу. Очень! Палестинцы правы и не правы: грозные, бесстрашные воины, они разбрасываются своими жизнями, они погибают убивая, но не побеждая. Их – так не победить. А победить нужно. Их нужно победить раз и навсегда, чтобы мир не потрясали войны. Уничтожить «их мир», мир подлого чистогана, биржевых махинаций. Эти упыри-кровососы, для которых существуют только деньги-бабло, непобедимыми только кажутся. Подлые – да. Наглые – да.  Жестокие. Но в душе – неуверенные, трусливые параноики с манией величия.

Так как же Сябрине Смеловой действовать из своего прикрытия? Действовать наверняка, без промаха, без сомнения, сазу наповал. Действовать надо только так. Желание – хорошо, уверенность – хорошо. Умения нет.

И – потом. Глупо быть одноразовым шахидом. Хочется быть многоразового использования: смерть героя хороша,как пример бесстрашия. Нет желания обращать на себя внимание. Никого даже посвящать в это дело нельзя, в эти мысли. Нужно просто сражаться. Любой посвящённый может стать предателем. А действия с оглядкой,уже наполовину провал. И оружия тоже не надо. Оружие – постоянная тревога, соблазн… Соблазн? Соблазн… А в этом что-то есть. В голове запестрило от обрывков мыслей.

Итак! Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи: ну что ж, не уродка – факт. Надо, отдать дань справедловости: Сябрина Смелова на любителя - высокая, длинноногая брюнетка с осиной талией, круглыми бёдрами, длиной шеей, покатыми плечами, длинными руками, и грудью размером с полтора. Лицо – что-то среднее между славянским и скандинавским типом. Это бы ещё, ничего, но вот это выражение… Глаза - зеркало души –  лицо начинающей бабы-Яги. Сябрина Смелова – это баба-Яга в ранней юности,и,на такую западёт только экстримал,с зашкаленным уровнем адреналина. Глаза,вообще, неопределённого цвета: какой-то набор зелёного, красного, карего, и, о ужас, белого! Белые искры.Особая примета!? Девушка с искрящимися глазами. Хотя, это можно исправить контактными линзами. Над этой внешностью – работать и работать. Было такое время.Умела ведь, ходила же когда-то в театральную студию: там многому учили. И хорошо учили,стоит вспомнить.Ведь умение одеваться – оттуда. Там ещё мужик-психолог был, на роль настраивал. И здорово так настраивал, даже,голос на сцене менялся, в тему – настоящий мастер. Где он сейчас? В него были многие влюблены: он и рисовал, и пел, и танцевал. А потом, говорят, скурвился, торговать наркотой стал. Но всё это, наверняка, чушь, враньё – кто угодно, только не он.

«Сейчас ислам, а не христианство в его нынешнем, иудейском толке (в том числе его россиянская часть под пархатым патриархатом), является главной духовно-политической опасностью для финансового интернационала…» и т. д. и т. п. – крупные синие буковки бодро лились в окно браузера.Первоисточник- http://narodpolk.org/.Что за бред!Ну когда ж это христианство было против иудаизма, когда сам этот христосик– жид-иудей стопроцентный, обрезанный, как и положено на восьмой день, в синагоге, жидовским попом. И сами это празднуют каждый год 14 января. А кто не верит, пусть сам посмотрит в церковный календарь. Ну а насчёт ислама – тоже перебор: россиянские мусульмане тише воды ниже травы. Террористы,даже,переговоры ведут с жидом Рошалем – ничего, нормально.Палестинцы – вот это войны.
Ну и рожа у меня! Свет мой, зеркальце, неужели это я!?  Людка права, я страшнее атомной бомбардировки. Любое либидо свернётся, глядя на меня – ужас!.Мне только Леди Макбет играть. Какая там, к чёрту, соблазнтельница! А ведь красота – это сила. Это могло бы стать оружием. Ни один редактор не примет от меня мои шедевры, даже,будь они хоть сто раз бессмертны, узря  мою личность в таком состоянии!..


*) здесь и далее во второй части романа использованы стихи  Катиславы Юрьевны Коростель.