Скамейка

1. Танка
2. Тетрадка
3. Сон (из дневника)
4. Выпускной
5. Завтрак
6. Ирина
7. Разрушение
8. Пробуждение
9. Возвращение
10. Павлик


1. Танка

Она закрыла тетрадь и бросила ее в сумку.
- На сегодня хватит!
Мысли тяготили и школьные заботы, и домашняя по математике, а еще постоянные напоминания учителей, что класс выпускной, и пора бы задуматься о сдаче ЕГЭ.
- Как будто и без них об этом можно забыть!- с негодованием пронеслось в голове.
- Дела, дела, дела, или делишки? Нет! Все! Хватит! А то и так циклит не по-детски, чего хорошего и с катушек слететь можно, - подумала она.
- Но не нужно,- тут же подкралась мысль откуда-то изнутри.
Она посмотрела в окно. Стоял хмурый осенний день. Тучи нависали грузным телом, грозя холодным, до основания пронизывающим дождем. По улицам то и дело куда-то сновали прохожие. Даже воробьи, копошившиеся в опавшей листве, выглядели загруженными, как компьютер без дефрагментации. Все занимались своими осенними хлопотами, а ей казалось, что про нее все забыли, бросили, вычеркнули из своей жизни. И мрачные мысли посещали ее все чаще.
Телефон мрачно молчал на столе. Сегодня даже он объявил бойкот. Не день, а разочарование. Поправив на скорую руку на удивление не плохо сохранившийся макияж, натянув на плечи бордовую куртку и застегнув черные, на каблуке сапоги, она выскочила из квартиры и уже где-то внизу услышала слабые звуки матери что-то о шапке…
- Да ну ее,- подумала она, - Да ну, их всех!
Достала наушники, подцепила их к телефону. В уши ударила знакомая волна ее любимой музыкальной группы и мир уже не казался ей таким безучастным и мрачным.
Был вечер, когда она оказалась в этом парке, маленьком уголке, вырванным из загребущих лап прогресса стройиндустрии. Здесь все внушало тишь и спокойствие. Даже воробьи копошились уже не так суетливо, а как-то важно, даже величаво. Вот и знакомый клен. Ярко-красные оттенки останков его кроны, словно на зло всему, ни за что не хотели поддаваться общему настроению погоды, словно выражали свой протест и требовали к себе внимания. Вот бы и мне так научиться стоять на своем, - подумала она, - неуклонно, настойчиво, пусть и вызывающе. Но зато и меня станут замечать!
Чуть поодаль она увидела знакомую скамейку.
Краска на ней скукожилась, потеряла былой блеск и красоту, а местами и вовсе облетела, оголив беззащитную израненную душу. И  давно уже некому было ее пожалеть, убрать коросты,  зашпатлевать дыры, покрыть ее новым защитным слоем.
- Совсем, как я!- промчалась мысль в голове.
Она села на скамейку и задумалась. Она даже вспомнила, как мальчишки в классе говорили, что давно изобретены новые краски. Красивые, долговечные, защищающие не только от дождя и ветра, но и от различных болезней. Она даже слова такие припоминала:
 – Антибактериальные, или антикоррозийные. Интересно, а для людей уже придумали такие же краски, - усмехнулась она своим же мыслям.
Когда-то это была новая, красивая и изящная скамейка. Еще живет в памяти тот день, когда ее новенькую, пахнущую свежей древесиной, установили в этом парке. Все просто светились от радости, когда, проходя мимо, видели ее могучий и одновременно изящный стан. Редко когда она оставалась в одиночестве. А сколько тайн и сколько секретов хранила она.  Хранила она и ЕЕ секреты: ее первый поцелуй и их первые робкие прикосновения. Как сладостно билось тогда сердце, словно стремилось вырваться, улететь, сметая все на своем пути. Как божественны были ощущения дрожи и пощипывания где-то внизу живота. Как замирало дыхание, когда она улавливала его прерывистое дыхание около своего уха. Как  бесконечно долго не хотелось открывать глаза, а наслаждаться, наслаждаться, наслаждаться… Она запрокинула голову назад, глаза ее были закрыты.
Первые предательские небесные слезы упали на лицо, нахально выводя из сладостного забвения, сначала робко, а потом все чаще и чаще.  И вот уже друг за другом забарабанили дробью по всей ее плоти. Начался холодный осенний ливень.
Она натянула на себя капюшон, застегнула молнию до самого верха и, съежившись от неожиданного пробуждения, направилась домой.
Ночью ей снова приснилась старая скамейка, на которой после их встреч остались надписи: «Тана + Паша = Л». Они - шкодливые, класс шестой, подростки, сбегающие с уроков, чтоб, наконец, увидеться в этом парке. Их первый поцелуй. Как неумело и мило это смотрелось сейчас. Какие пылкие обещания давал он, и как клялась в верности она. Забавно, спустя столько лет, одно обещание, все-таки сбылось.
Она проснулась с теплым щемящим чувством еще непотерянной надежды. Глянула на часы, она показывали без четверти семь.
- Еще 15 минут, - подумала она,- еще пятнадцать минут блаженства и счастья, и я вернусь в этот жестокий и злобный мир. Только пятнадцать минут.
Откуда-то из глубины донеслись до боли осточертевшие, вопли знакомого с детства голоса:
- Ты что, совсем голову потеряла, мерзавка, время почти восемь, а ты даже глаз не продрала. Матери вот больше делать нечего, как с тобой до свадьбы нянчиться! Я что, железная что ли? Вот сдохну, вспомнишь еще меня!
Она открыла глаза. Стрелка на часах действительно стремительно продвигалась к восьми часам.
- И как только можно не услышать будильника?! – выплыла мысль в ее еще сонной голове.
Хотя, впрочем, важнее сейчас было решить, что делать дальше.
 А дальше все шло как обычно. Сначала предстояло встать, точнее, заставить себя передвинуть тело в сторону ванной, чтоб хоть как-то попытаться проснуться, одеться, затолкать в себя пару кусков чего-нибудь съестного, и переместить свою субстанцию в стены родной школы. День за днем, с редким отклонением от этого распорядка, она существовала уже год.
Вышла на улицу. Стоял хмурый осенний день. Нет, не стоит думать что осень – это мрачная пора жизни, просто видя, как природа готовится к долгому сну, и у человека на душе может становиться тоскливо и скучно. А душа давно просила покоя и заботы. Но именно этого она и не могла сейчас себе позволить.
Павлик был звездой школы. Веселый, озорной, жизнерадостный, общительный, он покорял своим шармом всех – и взрослых и ровесников. Педагоги говорили, что «мальчик развит не по годам», и часто благоволили ему, изредка прощая его шалости, а шалостей у него становилось день ото дня все больше.
Нельзя сказать, что Танчик, так звали ее одноклассники, была серой мышкой. Пожалуй, это сравнение нельзя к ней было притянуть даже за уши. Она была достаточно самоуверенной, успешной и эрудированной девушкой-подростком, с выверенной схемой построения своей жизни. Только он, единственный в мире, звал ее просто, и так по-детски, мило – Танка. Во всяком случае, так было до десятого класса, пока не случилось то роковое событие, перевернувшее всю ее жизнь, и превратившее ее в бесполезное времяпрепровождение серых будней и еще более скучных выходных.
Они дружили с пятого класса. Он иногда покупал ей мороженое, иногда дарил календарики, а иногда просто срывал какой-нибудь цветок, и, с присущим только ему артистизмом, вручал его, всегда находя новые и занимательные поводы. Ее забавляли такие излияния, и она сама с удовольствием подыгрывала ему. Потом они сбегали в парк, играли в салки, в прятки, еще бог весть во что, а, устав, приземлялись на какую-нибудь скамейку, или просто на траву. Он всегда был обходителен, и никогда не забывал подать ей свою ветровку. Она смеялась, и говорила, что мать убьет его когда-нибудь за то, что постоянно приходится отстирывать от только недавно высушенной куртки пятна травы, и убьет за это ее. А он только смеялся и говорил:
- Вот поженимся, и будешь стирать сама, а пока пользуйся безвозмездной помощью ма, пока она добрая.
И потом обязательно начинал рассказывать про что-нибудь необычное и жутко захватывающее. Так пролетело почти пять лет. Они росли, взрослели, и все шло своим чередом. Время шло и для нее. Только поняла она это не сразу.

Ночь как всегда наступила не вовремя. И почему все взрослые так уверены, что ночью надо только спать, и ничего больше. А что делать, если не спиться. Где-то под утро ее ворочание, наконец, увенчалось успехом и она провалилась в тяжелый тревожный сон.
Она была скамейкой. Той самой скамейкой, которая стояла в парке,  и на которой он в первый раз ее поцеловал. Но она не была новой и красивой, как много лет назад. Она видела себя уставшей, измученной дождями и ветром, с поблекшей краской и израненной душой. Точь-в-точь, как недавно она видела в парке. И  давно уже некому было ее пожалеть. Все реже стал приходить дворник, чтобы убрать листву, раньше, нет-нет, да смахнет и затаившийся между брусьев сидения случайно залетевший листик… А сейчас… Нет, она не жаловалась, да и зачем ей было жаловаться, дождь-то уже закончился и ночные звезды мягким светом смотрели на нее сверху. А вместе с тем, холодало. Она чувствовала, как льдинки воды, недавно еще бывшие  дождем, врезаются в ее плоть, проникая сквозь щели облупившейся краски. Но внутри жил маленький, живительный огонек, что вот сейчас придет ОН, как обычно, добрый, веселый, беззаботный. Она увидит его глаза, почувствует его сильные мужественные руки и забудет все на свете неприятности. Он снова будет шутить, рассказывать интересные истории, а она. Она будет его слушать, безмолвно внимая каждому его слову.
Она действительно увидела ЕГО. Он шел своей уверенной поступью, все ближе и ближе приближаясь к ней. Сердце яростно колотилось. Ее бросало то в жар, то в холод. И тут она увидела ЕЕ.
Ее волнистые волосы наперекор наступавшей осени, весело развивались по ветру. Голос был звонкий и радостный, а походка легка. Правильные черты лица излучали легкость и непринужденность. А еще, ей всегда находилось, что ответить. А порой, она начинала сама о чем-то восхищенно рассказывать, и, обязательно, в конце своего повествования, заливалась звонким, хотя и непродолжительным смехом. И кроме всего прочего, она знала ЕЕ. Ее звали Ирина. После ее появления у них в школе в начале десятого класса, Павлик стал сердиться на Татьяну, иногда даже срывался, а порой и вовсе переставал обращать на нее внимание. Не обратил он не нее своего внимания и в этот раз.
Сейчас она была старой, дряхлой, но еще не отжившей свой век скамейкой. Ах, если бы ее не забыли в этом году покрасить, хоть какой-нибудь, пусть совсем немодной, изготовленной по совсем старым технологиям, но краской. Но осень подходила к концу, а вместе с ней уходила и надежда. Ушли и они. Она снова осталась одна.
Тихо скрипнули ее рассохшиеся доски. Вокруг все спало. Только луна, вполоборота, опытным глазом строго наблюдала за происходящим внизу. Приближалась очередная зима.


2. Тетрадка

На глаза попалась старая исписанная тетрадка. Внутри что то ёкнуло и она тихонько опустилась на спинку стоявшего рядом дивана. Конечно же, это был ее дневник, который, когда-то давно, имела неосторожность вести.
Трепетно открыв первую страницу, прочла:
«Сегодня самый счастливый день в моей жизни! Я хочу смеяться и радоваться и поделиться этой радостью со всеми! Во-первых – сегодня у меня День рождения! И исполнилась моя давняя мечта – мне купили велосипед! А во вторых – мы весело отметили мое двенадцатилетие. И еще, Леньчик пришел в гости с Павликом. А я раньше и не подозревала, что он такой интересный и забавный. Вот бы с ним дружить и дальше! И, последнее – я завела свой первый дневник, в котором сейчас и имею честь писать. Мама говорит, что это глупость, но я так счастлива, что хочу оставить память об этом на всю жизнь!»
- Ох, уж эти «а я», «а вот», «а он», - с досадой подумала она и слегка усмехнулась.
Но былая память о минувших днях уже снова пошевелила в ее душе замолкавшие струны. Разум ей твердил:
- Брось, не читай это, не береди то, что с таким трудом было успокоено.
Стучало в висках, кровь хлынула к голове. Но ее руки, не поддающиеся никаким законам разума, продолжали листать уже пожелтевшие от времени листы. И она читала.
«Не знаю, можно ли писать об этом, но я напишу. Во-первых: получила «четыре» по географии, оказывается, я недостаточно политически образованна, потому что перепутала названия столиц двух республик. Ах, если бы они были хотя бы на нашем континенте, а не в Африке, куда ни шло. Но самое обидное, что и Павлик тоже рассмеялся моей ошибке. Как он мог?!  Я обиделась. Правда, на перемене он извинился и пригласил меня в кино. Я его простила. После кино мы долго гуляли в парке. Он угощал меня мороженым и рассказывал анекдоты. Вообще – он прикольный парень, хоть и бывает занудой. А потом мы сидели и отдыхали на скамейке, и тогда он мне объяснился в любви. Прямо так и сказал: «Танка, ты классная девчонка. Я тебя безумно люблю, и никогда тебя не забуду! И не хочу, чтоб ты забывала меня!»  А потом, не знаю, как это точнее сказать, потом – он меня поцеловал… В общем, больше ничего писать не буду».
Она закрыла глаза, слезы безмолвно катились по ее лицу.  Она и сейчас помнит, как его сильные руки крепко, но не больно, притянули ее к себе. Его запах щекотал ей нос. А его нежный голос вдруг стих и он, чуть слышно, прошептал ей на ухо:
- Я тебя безумно люблю.
Она помнит, как что-то застрекотало у нее внутри, потом стало спускаться все ниже и ниже. От удовольствия она закрыла глаза и поддалась сладостному ощущению. Забавно, но тогда она вздрогнула от неожиданности, когда его мягкие и мокрые губы коснулись ее губ. Глаза ее открылись и она встретилась с его взглядом. Он смотрел не нее выжидающе, испытывающее, и как ей показалось, совсем беззащитно. Она не стала возражать. И их губы снова соприкоснулись. Теперь это был долгий и теплый поцелуй двух соскучившихся сердец. Им было по шестнадцать. Была весна. Впереди ждал выпускной и щемящее чувство скорой свободы. О плохом тогда не думалось, да и не хотелось. Они были счастливы. Безумно счастливы. Причем во всех смыслах этого слова - «безумно».
Она перевернула еще несколько страниц и открыла последнюю запись. Она смотрела в тетрадку и не понимала. После записи было еще несколько листов, но они так и остались незаполненными. Она собралась духом и прочла:
 «Ура! Аттестат без пяти минут у меня в кармане! Хотя и ненадолго. Мы с Павликом решили, что пойдем в десятый. А после школы поступим в мединститут. И когда у нас будет хорошая работа и квартира – мы поженимся! Завтра у нас выпускной! Павлик подарил мне розочку и теперь он будет моим кавалером. Нас давно не дразнят женихом и невестой, потому что это уже не интересно. Все и так знают, что мы любим друг друга и нам ни до кого нет дела. Еще вчера мне приснился сон. Не знаю, хороший он или плохой. Он просто странный, поэтому попробую описать. Я знаю, что потом буду смеяться над этим, но мне приснилось что я – скамейка! Это уму невообразимо, чтоб я – и старая скамейка. Я все-таки думаю, что это к хорошему. Ведь там был и Павлик. Точнее, не то, чтобы Павлик, но я уверена, что это был он!»


3. Сон (из дневника)

 Первые лучи показались над горизонтом, хмурые тучи нехотя сдавали свои позиции, а стайки местных воробьев, как и прежде, ворошились в опавшей листве. Настало утро. Уже давно она просыпается спозаранку. Толи сказывается старческая бессонница, толи душа ноет и плачет, и так жаждет перемен. Но на что она может надеяться – чуть покосившаяся, давно перекрашенная на несколько рядов, так, что местами краска просто отваливалась кусками, а местами и вовсе попросту проступали черные раны загнивающей древесины. А душа ныла, звала, мечтала о чем-то другом. Но чем, она и сама не знала. Пока не знала.
Утро выдалось славное. Солнце разогнало вчерашние тучи и на душе тоже стало немного светлей и лучше.
Она тихо нежилась под почти уже не согревающими лучами, воробьи веселым чириканьем прогоняли последние мрачные воспоминания еще жившей в памяти жуткой ночи. Настал новый день, внешне похожий, и одновременно не похожий на все предыдущие. Вроде бы все было, как обычно, но вместе с тем, все было не так, как раньше. Не так чирикали воробьи, не так дул ветер, не так светило солнце. Не так, а как-то по-другому: более нежно, более светло, более радостно. Она почувствовала невнятное и трепетное волнение. Что-то должно было произойти. Сначала она гнала от себя эти мысли, как день за днем нечто похожее возникало в ее душе. Но в этот раз это было не так просто сделать. Наконец, она сдалась и попросту отдалась порыву эмоций, с чего-то наполнивших сегодня ее ощущения, поплыла по течению событий, которым еще только дано было случиться.
И предвкушение ее не обмануло.
Он стоял чуть поодаль, занятый своими делами и ни на кого не обращавший внимания. Мелкие птицы копошились в его поредевшей кроне, весело перепрыгивая с ветки на ветку. Ветер играючи шевелил лежавшие у его основания листья, то поднимая их в воздух, то закручивая каруселью, то снова нежно опуская их на землю. Солнце весело подмигивало между его ветвей, будто играя с ним в прятки. Весь он был выражением величия, стабильности и могущества, не смотря ни на что. Даже осень, казалось, наступила специально для того, чтобы в его ярко-красном наряде всем еще более явственно открыть его могучую стать.
И как раньше она могла его не замечать? Такого величавого, такого жизнерадостного, и вместе с тем, такого скромного и открытого. Он рос чуть поодаль. А его листья, порой, прилетали к ней, скрашивая ее одинокое существование. Как раньше она могла на это не обращать внимания? Как она могла столько времени быть такой невнимательной, эгоистичной, думать только о себе, о своих радостях, о своих проблемах. Ей стало грустно, и вместе с тем, оно разозлилась, разозлилась на себя, на свою черствость, на свою слепоту, на свою гордыню.
И вдруг она почувствовала взгляд. Именно Его взгляд. Она не могла ошибиться! Затаив дыхание, она не смела даже подумать посмотреть в его сторону. Ей было стыдно. Столько времени она думала только о себе и ни о ком больше. Но любопытство все-таки побороло ее нерешительность, и она подняла глаза.
Он был неподражаем. Его, его величавые статные движения, его мягкий и ласковый шепот… и его спокойный и уверенный взгляд! Наконец – то они повстречались! Повстречались только сейчас, не смотря на то, что всю жизнь жили почти рядом. Он улыбнулся. И у нее на душе стало легко и спокойно.
Шла к своему логическому завершению осень, то проливаясь нудными и холодными дождями, то пронизывая набиравшими силу ветрами. Все также редко наведывался дворник. Все реже приходили посетители. Ее так и не покрасили в этом году. Но все это ушло на второй план. Она больше не чувствовала себя брошенной, забытой и покинутой.
И так приятно было обнимать его, залетевшие к ней, листочки. Она была не одна. У нее был Он.
Она вдруг очнулась. Неприятное ощущение дежа;-вю;, подкралось к ней где-то изнутри. Очень сильно прочитанное походило на недавний, еще не забытый ею сон. Она отложила тетрадку и задумалась. Было ли это продолжением того сна, просто не успевшего закончиться полтора года назад. Или это что-то не совсем объяснимое, не совсем понятное, но определенно имеющее свой скрытый, относящийся к ней смысл. Ведь не зря же она тогда записала этот сон в дневник. В жизни вообще ничего не происходит зря. И, уж тем более, не зря она вот так вдруг, ни с того ни с сего, нашла этот дневник именно сейчас. Нет, в этом, определенно, что-то прослеживается.
И она стала размышлять, размышлять вспоминая и пытаясь логически найти объяснения происходившим с нею эпизодам, как называла ее выходки мать.
Было кое-что еще, что не было описано в дневнике, но что она и по сей день не может объяснить толком, как это случилось, да и вообще понять и передать, что именно случилось в тот роковой выпускной вечер.


4. Выпускной

С самого утра было все необычно. Шутка ли – первый документ, доказывающий право голоса. Первый, после паспорта. В предпраздничной суматохе пребывали все: и учителя, и родители, и сами выпускники.  Даже официальная часть не смогла заглушить рокот стучавшего сердца, и подступающего то и дело к горлу кома. Жалко было прощаться с детством. Жалко и волнительно одновременно. Не смотря на определенность дальнейших планов, торжественность момента давала о себе знать сиюсекундно. Напутственные слова учителей, гордые взгляды родителей, нарядность красок одеяний выпускниц. От всего этого захватывало дух! А ее платье - это был отдельный шедевр! Легкое, парящее, и одновременно элегантное, с сиреневым оттенком, обтягивающим корсетом и открытой спиной. Она была в нем не просто принцесса, а королева. А главное, Павлик был тут, рядом, такой обходительный, заботливый, галантный, с такой же парадной лентой выпускника через плечо. В торжественном строгом костюме. Настоящий джентльмен. А, глядя на них двоих, можно было не на шутку подумать, что они сейчас не на выпускном, а на собственной свадьбе. Только атласные ленты с надписью «Выпускник» возвращали мысли обратно к происходящему.
Официальная часть скоро закончилась, и открывалось самое волнительное для нее событие. Выпускной бал.
Пьянящий запах счастья и свободы вперемешку со слегка уловимым запахом мужского парфюма  кружил ей голову. Нет, она не танцевала, она порхала на крыльях, не чувствуя земли. Смешалось все! Чувство эйфории и безмятежности уносили ее мысли далеко-далеко, туда, где нет ни проблем, ни забот, ни горестей. Там была только она, со своей безграничной радостью, и он. И они были великолепны!
Выпускной бал подходил к своему завершению. Объявили последний белый танец. Татьяна задорно улыбнулась, встала, подобрав край платья, встряхнула с него невидимые складки, и подошла к Павлику.
- Можно вас пригласить, сударь, - лукаво спросила она.
- Как? Меня, - округлив для вида глаза, также задорно ответил он.
- Да, вас! Именно вас, - Татьяна продолжала настаивать.
- Но я не умею танцевать! – вдруг решил парировать Павлик, - может, Вам обратиться к более достойному претенденту?!
- Да как вы смеете?!- уже не на шутку негодовала она,- я выбрала Вас! Здесь, сейчас, отныне и на вечно! И не смейте мне противиться! Иначе я, иначе я просто умру от горя!
- Такого преступления я никак не могу допустить, - сдался, наконец, он, - Я Ваш! Ваш - на веки! Можете располагать мной. Целиком и полностью!
И они рассмеялись! Они танцевали, не замечая ни времени, ни пространства.  А потом, глаза их вдруг встретились, ноги перестали слушаться, не смотря на продолжающую звучать музыку, а губы слились в едином страстном поцелуе. Ее голова закружилась и ей показалось, что она сейчас задохнется от счастья или потеряет сознание. Но его сильные руки не дали ей потерять равновесие. Он обнял ее еще более крепко, еще более страстно. Вся его плоть стремилась к ней. И она уже больше не имела сил сопротивляться.


5. Завтрак

Она проснулась в незнакомой квартире. Чужие стены в красивых обоях обдали ее холодом. Ее платье, чуть скосившись, мирно висело на спинке одного из стоящих рядом стульев. Рядом, к спинке такого же стула, прислонился мужской пиджак. Но больше всего шокировало даже не это, а то, что вокруг всего этого, то там, то здесь, на полу, на стульях, даже на тумбочке, лежали различные мелкие предметы как мужского, так и женского интимного гардероба. И особо выделялись из этого хаоса разорванные упаковки от латекса. В дикой истерике она стала припомнить все, что могло этому предшествовать. Она понимала, она чувствовала, что рядом кто-то есть, его ровное спокойное дыхание легко улавливалось в утренней тишине комнаты, но у нее не хватало сил повернуть голову и посмотреть. В висках стучало только одно желание: провалиться сквозь землю. Что происходило ночью, она боялась даже вспоминать. Ей до сих пор не верилось, что это происходит здесь и сейчас, что это происходит с ней наяву, а не является жутким сном. Она с головой забилась под покрывало и заплакала. Она плакала навзрыд, при этом, не произнося ни слова. Ей вдруг стало так горько, за несбывшиеся планы, за не исполненные ожидания, за не осуществившиеся надежды родителей. Она представила глаза мамы, когда та поймет, что произошло с ее дочерью, а она обязательно поймет. И от этого она заплакала еще больше. Она понимала, что мама, наверное, уже с ума сходит от волнения, обзвонила все больницы и морги. Но она не могла заставить себя перестать рыдать, чтоб позвонить и успокоить мать. Слезы глушили ее и не давали ей вздохнуть.
Наконец, он, кажется, проснулся. Она затихла. Ее слезы прекратились. Рыдания смолкли. Она словно оцепенела. Он развернулся в ее сторону, нащупал ее под покрывалом, потом извлек ее голову из-под бязевого щита, нежно взял руками ее лицо, посмотрел ей в глаза и еще нежнее поцеловал. А потом так же ласково ей прошептал на ушко: «Твой! И только твой, на веки! Помнишь?!» Это ее, и вправду, немного успокоило.
А затем он добавил: «Может, приготовишь что-нибудь, а то кушать хочется. Ты яичницу жарить умеешь?!». Эта фраза вдруг помогла ей очнуться. Она посмотрела на него, но уже не так, как раньше. Все возвышенные чувства, все радужные мечты, вдруг, ей показались мелочными и даже гадкими. Она так нуждалась сейчас в его внимании, любви и поддержке, ей было так необходимо услышать, что он ее любит, и любит по-прежнему. Что ничего плохого не произошло и произойти не могло, потому что он ее ценит и бережет. И что обязательно, сейчас, сразу, как только встанут и оденутся, они отправятся к родителям и заявят о своей свадьбе. А родители? Родители - обязательно что-нибудь придумают. И жить они будут долго и счастливо!
Слезы высохли. Она смотрела на него угасающим взглядом. Он пребывал в легкой дремоте. Потом вдруг снова осмотрелась.
- Чья это квартира, - спросила она, как можно более непринужденно.
Он вздрогнул, толи от неожиданности, толи от внезапного пробуждения.
- А? Да! Друга. Его родичи на дачу уехали на пару дней. Так как там с завтраком?
Она посмотрела на него еще раз, по плечи закуталась в покрывало, сказала:
- Попробую.
Затем взяла вещи, вышла в ванную, тихо оделась и вышла из квартиры. До него донесся только звук захлопывающейся входной двери.
Нет! Нельзя сказать, что она была им недовольна. Если заглянуть глубоко в себя, то ей, наверное, даже понравилось, понравилось все, что она впервые испытала этой ночью. Он был нежным и заботливым. Он даже побеспокоился, чтобы никаких «неожиданных сюрпризов» не последовало, ведь это он принес упаковку средств интимной защиты. Но только в том и дело. НЕ ТАК она представляла свою ПЕРВУЮ ночь. Не так, не сейчас и не при таких обстоятельствах. Хотя, был один момент, который отрицать она не могла. Это был все-таки ОН, ее единственный. Единственный, кого бы она могла допустить до себя. Но горечь разочарования от этого, почему-то, не становилась меньше.
-Он. Но не так, не сейчас и не при таких обстоятельствах, - вертелось у нее в голове.
Она чувствовала себя обманутой, растоптанной… и виноватой. Она бежала прочь, от этого места, от этого унижения. От этой грязи. В голове снова проснулась фраза:
-А что скажет мама? Мама! Боже!
Только сейчас она достала телефон и набрала номер. Из трубки она сразу услышала взволнованный голос матери:
- Дочка! Слава богу! С тобой все нормально? Я места себе не нахожу! Где ты? Возвращайся скорей!
По голосу она поняла, что мама плакала. От этого на душе стало еще более мерзко и пакостно. Ей вдруг захотелось оказаться в теплом уютном доме, обнять и успокоить маму, но она только смогла ответить, как можно спокойнее:
- Да, все нормально. Прости. Сейчас приеду.
Потом набрала номер такси. Хорошо, что мама положила ей в косметичку заначку. Машина подъехала быстро. Она села на заднее сидение и поехала домой. Таксист был молодой парень. Иногда он поглядывал на нее в зеркало, но все его попытки начать разговор не увенчались успехом. Наконец, он сдался, включил радио, и дальше они ехали молча.
Она стояла перед таким родным и знакомым подъездом, но ноги отказывались нести ее домой. Мать, только завидев из окна выходящую из такси дочь, тут же помчалась вниз. Она бросилась к дочери, обняла и все причитала:
- Слава богу, живая, слава богу. А я уж все больницы обзвонила. Ну, разве ж можно так, Зачем же ты так со мной!
- Больше не буду! - только смогла ответить дочь.
Тут мать вдруг, словно опомнясь, отшатнулась от дочери и, наконец, взглянула на нее.
- Боже правый! - только и смогла промолвить мать.
- Прости! - ответила дочь.
Мать осуждающе покачала головой.
- Если бы это сейчас мог видеть отец, царство ему небесное! - потом, подумав, добавила, - хорошо, что он не дожил до такого дня. Он бы такое не перенес!
Поднимались они молча. Сначала мать, а за ней, еле передвигая ноги, шла дочь.
Татьяна зашла в дом, и, наверное, впервые за это утро, взглянула на себя в зеркало. Тушь, кое-где под глазами, еще проглядывалась черными разводами. Волосы были растрепаны. А на лице еще не расправились, образовавшиеся от беспокойного сна складки.
Придя, мать только спросила:
- Помощь нужна?
- Нет. Не знаю,- услышала она в ответ.
Потом посмотрела на дочь, и добавила:
- Определишься, скажешь. Аптечка на кухне. Обед на плите.
 Больше она не сказала ни слова.
Мать молчала почти месяц, за исключением повседневных дежурных фраз: «Пора вставать», «Обед в холодильнике» и т.п. Но и спустя месяц их отношения уже не были такими близкими, как раньше. Соседка помогла Татьяне устроиться в местный ларек, продавать мелочевку. Потом в гости позвали родственники.  Так проходило лето.
Но все это время она ни на минуту не могла забыть ни Павлика, ни то, что с ним связано. Ее чувства смешались. Она то злилась, то ей было стыдно, но просто рыдала от отчаяния. Сначала он ей несколько раз звонил, но она сбрасывала звонки. Потом, одумавшись, хотела позвонить, но он больше не брал трубку. А потом и вовсе оператор стал отвечать, что его телефон выключен. Повторив безрезультатные попытки несколько раз, она больше ни не набрала его номер. Не было звонков и от него. Кто-то говорил, что он с родителями в европейском туре. Кто-то просто пожимал плечами. Так незаметно наступила осень.


6. Ирина

Родители Ирины переехали в этот город совсем недавно. Это были образованные состоятельные люди, желающее своей дочери только добра, и исполнявшие порой самые невероятные ее капризы. Капризом в этот раз служило нежелание учиться в элитной школе, и твердое ее решение учиться «по месту жительства». Аргументами служило желание быть «поближе к народу», и то, что репетиторы все равно «восполнят пробелы плебейского образования». Надо отдать должное, но, не смотря на свою взбалмошность и капризность, Ирочка, как звали ее родители, была весьма эрудированной, начитанной девушкой. К тому же в ней был некий шарм. Ее всегда аккуратно уложенные волнистые волосы весело повторяли шаги ее легкой походки. Фигурка была грациозна. Голос на редкость звонким, но ее никогда нельзя было упрекнуть в излишней громкости. Она могла разговаривать на разные темы, знала поименно сборные страны по футболу и хоккею,  могла часами беседовать о смысле жизни в произведениях художников, поэтов, философов и прозаиков. А еще, она всегда была жизнерадостна и непринужденна. Надо ли говорить, что как только она появилась в классе, она тут же снискала внимание и расположение не только ровесников, но и ребят постарше.
Но долго привередничать она не стала, и, достаточно быстро определилась с выбором, собственно, даже не заметив, что раньше это право было за Татьяной. Впрочем, долго ей утверждаться не пришлось. Скоро Павлик стал сердиться на Татьяну по мелочам, а порой даже срываться, и, наконец, вовсе переставал замечать ее. А потом он и сам очень скоро начал посылать Ирине недвусмысленные намеки.
За плечами остались десять лет школьной жизни, и на горизонте уже забрезжил свет выпускных экзаменов, а Татьяна не могла собраться с мыслями и душевными силами. Мать все еще никак не могла простить дочери ее предательства. Дни смешались с ночью, и, иногда, она даже не могла отличить сны от реальности. Все превратилось в один большой клубок сменяющих друг друга событий. Да и распутывать этот клубок ни у кого не было ни малейшего желания.
Дни становились все короче и пасмурнее. А в душе снова поселилось постоянное чувство тревоги. Время от времени пролетал пухлый снежок, пытаясь завоевать свое пространство на жухлой траве. Улетали куда-то стаи птиц, оставляя напоследок лишь тень воспоминания от их стройного чернеющего косяка. Зима все смелее заявляла о своих правах.


7. Разрушение

Она снова была в парке. Все такая же обветшалая, местами облупленная скамейка. Осень подходила к своему логическому завершению, все чаще укладывая на ее брусья хлопья новорожденного снега. Капли дождя замерзшими слезами блестели не ее спинке. Ночной морозец, нехотя, отпускал ее заиндевевшие прутья.
Они появились неожиданно. Яркоцветная шумная компания двух человек, контраст мерному течению уходящей осени. Из динамиков вырывались грузные звуки хэви-металла, всколыхнувшие в ее памяти страшные воспоминания от электропилы, некогда кромсающей ее живую плоть. Стойкое ощущение тревоги медленно, но верно, перерастало в жуткое предвкушение беды.
- Смотри, а она все еще здесь, - сказала рыжеволосая, невысокого роста, с вызывающе желтой шапкой на голове и охотничьим макияжем, девушка.
- Ты это про кого, - спросил он.
- Да про эту вот скамейку, - ответила девушка и прямиком указала на нее.
- Фу, жуть какая, раньше она мне казалась намного приличнее!- добавила она, чуть помолчав.
 - Так ты и сама была намного моложе и наивнее, и приличнее!
Его хохот в очередной раз разорвал мерную тишину засыпающего парка.
Девушка фыркнула на него из-под четких контуров бровей и налилась пунцовой злостью.
- Это ты сейчас про что? – спросила она с негодованием.
Парень, ничуть не смутившись, обнял ее за плечи, склонился к ее уху и громко прошептал:
- Не бери в голову. Бери ниже – шире будет! – и хлопнул ее по ягодицам.
Висевшая на руке у девушки сумочка тут же отправилась в незапланированный полет и с грузным шлепаньем опустилась ему на голову. Она не ожидала от него последовавшей следом реакции. Никогда раньше она не видел его таким. Он внезапно переменился в лице, из веселого бесшабашного парня он превратился в нечто, отдаленно напоминающего зомби из компьютерной игры, в которую они играли накануне. Ни теплоты, ни сочувствия, ни чего близкого и родного в его глазах она уже не видела. Только лед, злость и холод. И его шипящая сквозь зубы фраза:
- Не смей. Никогда больше не смей!
Она почувствовала неожиданно резкую боль на лице… и теплую струйку, стекающую по ее подбородку и красными каплями падающую на еще неокрепший, сероватый осенний снег.
Они ушли молча. Он, широкими размашистыми шагами, о чем-то нервно ругаясь в раскрытую пасть сотового телефона. И она, семеня маленькими шажочками по серой слякоти снега, держа около губы носовой платок и нервно смахивая накатывающиеся на нос слезы. От их былой веселости не осталось и следа.
Неприятный осадок все больше давил ее изнутри, неся за собой боль неминуемой развязки. Девушки она больше не видела. Зато вскоре увидела его.
Он шел, слегка пошатываясь, как и прежде о чем-то нервно споря по телефону. В другой его руке сияла серым блеском металлическая банка тоника. Вдруг он застыл на месте.
Она почувствовала, как остекленевшие глаза, полные ненависти и злобы, пронизывали ее холодным блеском.
- Это снова ты! Это все ты! – услышала она уже знакомый и устрашающий шепот, – Это из-за тебя она тогда… и потом… - он не закончил фразы.
Последнее, что она помнила – это как тяжелые подошвы сапог обрушивают на нее всю мощь ударов, а обезумевшие руки с ненавистью вырывают из заледеневшей земли ее остов. К вечеру, толи, обессилев от проделанного, толи, от выпущенной за это время злобы, он угомонился. Посмотрел на нее в последний раз, достал сигарету, довольно усмехнувшись, закурил. И пошел дальше, что-то бурча себе под нос.
Дворник только горько покачал головой, когда увидел изуродованные останки, некогда называвшиеся скамейкой.
- Что за молодежь! Надо ж было так изуверствовать…  Что за изверги, - только и смог он прошептать.
Ее убрали через неделю, как раз перед снегопадом. Вскоре не осталось и намека не некогда, так нужное, как ей всегда казалось, ее присутствие. Парк учился жить без нее.


8. Пробуждение

Она проснулась с чувством дикого ужаса и досады. Мать была на работе. В ушах все еще звучал ЕГО злобное шипение, а сердце готово было вырваться из груди. Она села на кровать, обняла подушку и заплакала. Она плакала молча, только слезы катились из ее глаз. Чувство собственной незначительности перемешивалось с чувством неоправданных надежд. Она тихонько всхлипнула. Потом еще раз. А затем уже шквал рыданий прорвал броню ее безмолвия. Разные мысли стали появляться у нее в голове. Но самой навязчивой стала одна:
- Зачем? Зачем нужно мое никчемное существование в этом мире, зачем мне занимать место под солнцем, если меня все равно никто не замечает, зачем мне дальше отравлять жизнь себе и другим, если это несет только боль и разочарование.  Ведь все может быть намного проще. Только один шаг. Всего один решительный шаг, и всем станет легче!- думала она.
И тут ее осенило:
- А что, не плохая ведь мысль! И всем станет легче.
Слезы высохли. Она встала, пошла на кухню.
Из окна глаза ударил яркий свет весеннего дня. Люди сновали занятые своими делами, и никому, абсолютно никому не было до нее дела в эту минуту. Она открыла аптечку…
Понеслись куда-то дома за окном, поплыли в тумане люди и машины, исчезло тяготившее ее до этого чувство тревоги, она почувствовала себя счастливой и беззаботной. Покой снова поселился в душе, а прямо перед собой она увидела силуэт отца,
- Папа, - радостно закричала она.
- Папа, здравствуй! Где ты был? Почему бросил меня так надолго. Я так тебя люблю! Мне плохо без тебя! Ты единственный, кто меня понимает. Ну, что ты молчишь? Подожди меня, не уходи!
Но отец не оборачивался. До нее донеслись только его слова:
- Зачем ты здесь? Зачем ты так поступила со мной.
Она слышала и не понимала. Но он продолжал:
- Ты знаешь, я любил тебя и всегда хотел для тебя только радости и счастья. В этом было мое успокоение, в этом теплилась моя надежда. Но - нет. Я не узнаю в тебе свою дочь. Моя дочь никогда бы не позволила себе слабости доставить людям столько горя, доставить столько горя матери, ведь она сама скоро станет матерью. Ты говоришь, что любишь меня, а сама выбросила свое право жить, забрав у себя шанс найти свое место в жизни, забрав у себя шанс испытать, наконец, радость, забрав у себя шанс стать счастливой, и забрав у меня последнюю надежду обрести покой и счастье. Нет, моя дочь не способна так поступить со своими родными.
Она слушала его и не могла пошевелиться. А его слова врезались ей в сознание, и ни одного из них опровергнуть она не могла. Ей стало стыдно за себя. Она посмотрела на него еще раз.
- Папа, прости, - прошептала она ему.
Он, наконец, обернулся к ней. Его черты смягчились, и на лице появилась слабая улыбка.
- Вот теперь я узнаю тебя,- сказал он,- Ты действительно моя дочь. Но тебе здесь еще не место.
- Да, папа,- сказала она, - но я так нуждалась в тебе, я так любила тебя, и я всегда буду любить тебя. И помнить. Не прогоняй меня!
- Не давай обещаний, которые не сможешь исполнить, - ответил отец, улыбнувшись, - достаточно просто иногда обо мне вспоминать.
Он посмотрел на нее, а потом, чуть прищурившись, добавил:
- Например, как решишь совершить очередную глупость,- затем он еще раз улыбнулся и обнял ее.
Знакомый до боли его запах ударил ей в ноздри, голова ее закружилась, и она спросила:
- Почему я не могу остаться с тобой? Мне хорошо здесь. Здесь нет забот, нет проблем…
- И не к чему стремиться, - добавил он,- Все, что осталось у меня, это надежда на то, что твоя жизнь наладиться, ты будешь жить и будешь счастлива. Я буду видеть тебя. Видеть внуков, и радоваться за вас. Ты хочешь это забрать у меня?
Она посмотрела в его глаза.
- Мне уже пора уходить?- умоляюще, глядя на отца, спросила она.
- Выходит, что так, - сказал он, - И не торопись возвращаться сюда. В следующий раз это может оказаться безвозвратным.
- Ты действительно нуждаешься во мне, нуждаешься, чтоб я жила и мучилась?- не выдержав почти прокричала она.
Но в ответ услышала только ровные спокойные слова отца.
- И мучилась и страдала, как и все люди. Через это нужно пройти, иначе как потом ценить найденное счастье и радость? Это необходимо пережить. Не всем это удается. Но ты справишься, потому что ты сильная, потому что я верю в тебя!
- Хорошо, пап, - сказала она,- Только про что ты тут недавно говорил? Про внуков? У меня будет ребенок? Я беременна? Но я не могу быть беременна!
Он лукаво улыбнулся, потом поцеловал ее в макушку и тихонько добавил:
- Узнаешь. Все узнаешь. Когда придет время. Не сейчас, но очень скоро. И ты его назовешь Павликом. Но для этого ты не должна быть здесь.
- Павликом?! – в ужасе вырвалось у нее, - Нет, ни за что! Ненавижу это имя. Ненавижу всех, кто носит его, только не Павлик!
Отец прижал ее крепче к себе и погладил по голове:
- Все проходит. Время лечит. Время и жизнь! Надо только быть им благодарным, и все встанет на свои места!
Потом он исчез. Больше она его не видела. Где-то далеко послышался гул, как будто летел вертолет. Она не помнит, как выбралась на улицу, как оказалась в больнице. Помнит только размытые картинки и обрывки фраз:
- Чего она наглоталась?
- Не можем понять. Флакон в руке зажала, не добраться.
- Пульс слабый.
- Все. Прочитал.
Потом ей показалось, что она видит, как ее тело лежит в палате, вокруг снуют доктора, что-то делают, и тут, в коридоре, вдруг появилось лицо Павлика.
- Что? Кто? Танка? Наглоталась? Дура, что ли? Ну да, было время, любил, безумно. Кто ж в детстве не влюбляется. Ума набрался, бросил. Да, чтоб я, о дуре, жалел! Выходит, правильно сделал, что бросил.
Лицо растворилось. Действительно ли это был Павлик – она не знала. Но ей снова стало обидно, досадно и одиноко и за себя, и за мать, и за отца, и за все свои мечты тоже. Тут она снова услышала чей-то женский голос:
- Давление падает. Мы теряем ее!
И вся реальность предстала перед ней во всей наготе.
- Не потеряете, - тяжело пошептала она, губы ее почти не шевелились.
- Не дождется я папе обещала, - тихо, но  уже более внятно сказала она, словно заново учась говорить.
- Ну и гадость же это, ваши таблетки. Никогда не глотайте их, - добавила она чуть позже.
- Нет. Посмотрите на нее, одной ногой в могиле только что стояла, уже вторую занесла, а тут вот раз, и шутит уже, - прыснул стоящий рядом молодой доктор.
- Ну, раз шутит, значит, жить теперь будет, - ответил врач, что постарше.
- Ну, девочка, и перепугала же ты нас, - добавил он, обращаясь уже к ней.
- Больше не буду, - ответила она, попытавшись при этом хоть немного, но улыбнуться,
- Да уж будьте так любезны!
- Только маме не говорите, она расстроится, - добавила она умоляюще.
- Э, вот вы какие, ваше благородие. Конечно, расстроится, - сказал снова врач, - Как глупости творить, так про мать и не вспомните. А как за дела отвечать, так  - не говорите. Эт нет. Эт вы давайте уж сами, как-нибудь без нас, решайте.
- И куда это ты собралась уже? Гулять идти решила, чтоли? Не рановато ли?
Но она упорно цеплялась руками, пытаясь сесть, пока ей не удалось принять боле менее устойчивое положение. Голова гудела. Тошнота все еще давала о себе знать. Во рту пересохло. Жутко хотелось пить.
- Ну и настырная же она! Ну, ничего сейчас для нее это хорошо, если только в нужное русло, - сказал человек в халате, что быть чуть слева.
- Пить хочется, - сказала Татьяна,- Жутко хочется пить… и спать… давно я здесь?
- Да часа два, как уже. А что пить и спать хочется – это хорошо! Вот и славненько, - ответил доктор, что постарше,- Вот в палате и поспишь. А мы пока мать вызовем, номер сама скажешь, или нам узнать?
Она поняла, что спорить бесполезно. Но мысль уйти отсюда при первой же возможности, не оставляла ее.
Когда ажиотаж вокруг ее персоны поутих, да и она чуть отлежалась и чувствовала себя немного лучше, она встала. Ноги все еще плохо слушались ее, и она медленно, но верно направилась к выходу. Посмотрела на себя, она изумилась. Невероятно, но на ней была ее собственная одежда. Видимо, в пылу ее возвращения из мест Обетованных, медсестры просто не сочли возможным тратить время на то, чтобы переодеть ее в больничное. А потом надобность в этом, вроде как, отпала.
Добравшись до крыльца, она села на скамейку и слезы отчаяния сами покатились у нее из глаз. Денег у нее не было, а кладбище находилось не близко.
- И что плачем? - она даже не сразу поняла, что это было адресовано ей.
- Чего плачешь, спрашиваю, - повторил голос.
- На кладбище хочу, а не могу, - сказала она тихо сквозь слезы.
- А не рано ли? - съязвил голос.
- Я у папы давно не была, - не обращая внимания на колкость, ответила она, - а он меня так любил!
- Ну, если только к отцу, и обратно…
- И домой, - поправила она.
Он посмотрел на нее и улыбнулся:
- А врачи-то отпустили?
- Да, - соврала она.
- Ну, домой, так домой, значит, поехали. Поможем вашей беде, как раз немного освободился. Кстати, меня Дима зовут, – представился он.
- А меня Танк…. Татьяна, - ответила она и впервые, за весь их разговор, она подняла на собеседника глаза.
На вид ему было 20 – 25 лет. Невысокий, но складного телосложения мужчина, и взгляд у него был твердый и непоколебимый.
Когда они садились в машину, в ушах у нее стоял разговор с отцом, и все еще думала о Павлике. Но простить его не могла. С досады у нее вырвалось, почти не слышно:
- А я еще от него сына хотела.
Но он услышал. Не смотря на нее, он завел мотор, а потом тихо сказал:
- А я и до сих пор хочу. Павлика. Только пока не знаю, от кого. Не встретил, видимо, свою единственную, чтоб и в снег, и в горе. Как считаешь, хорошее имя?
Сердце ее перевернулось, мысли смешались окончательно, в голове загудело. Она недоумевающе смотрела на него. Не возможно выразить, что творилось в ее душе. Она не верила, что слышит это своими ушами. Потом она собралась с мыслями, и , чуть улыбнувшись, ответила:
- Очень хорошее!
Он совсем не походил на ее одноклассника Павлика. Да и сравнивать их не было ни желания, да и ни необходимости. Теперь у нее появился свой Павлик, ее будущий, пока еще не родившийся, но уже такой желанный сынок. И ей показалась, что где-то там, наверху, улыбнулся и отец.


9. Возвращение

Дмитрий остался ждать в машине. Татьяна добралась до нужной ей могилы и села на пристроенную рядом деревянную скамеечку. Отец смотрел на нее с фотографии. Лицо его было так близко, так знакомо, так любимо. Она почти не помнила его живого, но то, что осталось в ее памяти, было светло и радостно.  Она сидела и молчала. Она не плакала, не сердилась, она просто молча размышляла. Над тем, что случилось сегодня, над тем, что ее довело до этого, над тем, а права ли она, что позволила этому случиться. Над тем, что происходит сейчас. Ей было, о чем подумать.
Солнце уже не жарило так сильно, и она могла бы так сидеть еще долго, если  бы не…
Она почувствовала,  как рядом присела мама.
- Не помешаю? – спросила она тихо.
- Нет.
- Он любил тебя.
- Я знаю.
- Прости меня!- услышала она тихий голос матери.
Ей было неожиданно слышать эти слова. Да, они часто ругались в последнее время, иногда они просто не могли переносить друг друга, но чтоб мать ей это сказала, это было чем-то невероятным. Она посмотрела на нее. И увидела сидящую на скамейке, сгорбленную, постаревшую, несчастную и одинокую женщину. Серый плащ сидел как-то неуклюже. Плечи скукожились и опали. Ничего в ней не выдавало еще некогда сильную, самоуверенную, знающую смысл всего и вся, женщину. Когда это  успело случиться, когда мать успела превратиться в то жалкое создание, которое она видела сейчас рядом, она не знала. За всеми своими порывами и чувствами она забыла о ней, о самом дорогом на свете человеке, забыла, как о чем-то лишнем, ненужном, не вписывающемся в ее круг. В ее серых потухших глазах она видела слезы. Ее сердце сжалось. Она не смогла сказать ни слова, только тихо прошептала в ответ:
- Прости, мамочка!- и обняла ее двумя руками.
Мать тоже ее крепко обняла. Так они и сидели. Молча. Обнявшись. Глядя на портрет, с которого им улыбался веселой светлой улыбкой родной для них человек.
- Пошли домой, дочка, - ласково погладив ее по голове, сказала мать, - поздно уже, ужинать пора, я картошку пожарила.
Дочь встрепенулась, и с испугом спросила:
- А сколько времени?
Мать на нее смотрела непонимающе:
- Что-то случилось?
- Да! Неужели он все еще ждет меня? – и она заторопилась домой.
Мать не стала возражать, и они пошли к выходу.
Он по-прежнему стоял около входа, о чем-то разговаривая по телефону. До нее донеслись только обрывки его слов, в которых мало что можно было понять, кроме того, что он был занят чем-то важным и очень нужным. Но завидев ее он сложил трубку и убрал в карман.
- А я уж стал сомневаться, посчастливится ли тебя сегодня еще раз увидеть! – сказал он с улыбкой, обращаясь к Татьяне!
- Извини. Я задержалась. И тебя задержала! Да, знакомься, это моя мама! – ответила она ему.
- Мама, это Дима. Он любезно согласился меня подвезти из….- она запнулась, потом повторила, - он любезно согласился меня подвезти.
- Очень приятно! Дмитрий! Доброго вечера! – представился он.
- Приятно вас увидеть,- ответила мать, - так вот какой он, рыцарь из больницы!
Татьяна смотрела на мать, хлопая глазами, и не знала, что делать дальше.
- Ты была в больнице?
Мать пожала плечами, потом тихо сказала:
- Была.
Наступила неловкая пауза, которую прервал Дмитрий.
- Так вас куда отвезти? В больницу или..?
- Я домой хочу,- тихо, себе под нос, опустив глаза, пробормотала Татьяна.
- Да. Если только это вас не сильно обременит… - попросила мать, - к тому же я испекла чудесный пирог, с яблоками… Может, выпьете с нами кружечку чая?
- Ты мне ничего про пирог не говорила! – очнулась дочка.


10. Павлик

Ей снова снился сон. Яркие летние солнечные лучи ласкали ее изуродованные останки на этом кладбище отживших свой срок вещей. Воробьи возились между деталями недавно еще служивших людям машин. Вороны важно прохаживали мимо, поглядывая по сторонам. Даже собаки, то и дело, то пробегали мимо, то, остановившись, начинали что-то рыть, то снова убегали. Только она лежала, сложенная как попало, в одиночестве, брошенная здесь с осени. Свалка стала ее последним пристанищем до полного и бесповоротного ее сгнивания.
Даже солнечное тепло больше не радовало ее. Все дни казались ей серыми и однообразными. Она ждала, когда, наконец, придет тот день, когда она больше не станет существовать. Но он все никак не приходил. И она снова встречала утро и провожала вечер.
Но зато пришел он. Точнее – прибежал. Полуголый, в одних шортах, чумазый мальчуган. На вид ему было не больше десяти.
- Вот она. Пап, иди скорее сюда. Я про нее тебе говорил!- Донесся до нее его звонкий детский голос.
Позади, неспешно шел мужчина, средних лет, в длинных коричневых шортах, оранжевой кепке и шлепанцах.
- И что ты в этот раз придумал? – спросил он сына также неторопливо.
- Вот она, пап, помнишь, я вчера тебе говорил! И она как раз подойдет к нашему саду!
- Паш, может, все-таки новую скамейку сделаем? А то как-то не ловко, со свалки – то!
- Нет. Давай эту! Смотри, на ней и мое имя есть…
Отец присмотрелся к находке. На единственно уцелевшей, и почти невредимой рейке красовалась некогда вырезанная надпись: «Тана + Паша = Л».
- Смотри, па, и ножки у нее красивые, металлические, с узором! Ее только отремонтировать. У нас получится! Ну, соглашайся! Хорошо?!
Отец не решился гасить огонек зарождающегося энтузиазма.
- Хорошо, - ответил он сыну.

Она проснулась. Татьяна любила летние дни проводить на даче. Свежий воздух бодрил и придавал сил. Деревья будоражили мысли и не давали просочиться депрессии в ее душу. Она встала, оглянулась на мужа, затем оделась, взяла телефон и неслышно выскользнула на улицу. Было ранее утро. Птицы только закончили утреннюю трель. Солнце еще не успело подняться. Она заглянула в приоткрытое окно детской. Дети мирно спали. Младшенький чуть слышно посапыл, обнявшись с подаренным ему накануне пушистым мягким медведем. Дочка, вытянувшись во всю длину кровати и положив ладошку под щеку, о чем-то улыбалась во сне.
Она тихонько прикрыла створку окна и прошла дальше. Где ее старший сын, где ее Павлик сейчас? Давно не было его дома. А ведь прошло больше года, как его призвали в армию. Приказ о демобилизации давно вышел, и сын вот-вот должен вернуться. Но он все не возвращался. Уже неделю не было ни писем, ни звонков, ни сообщений. Стараясь не подпускать грустные мысли, она села на скамейку и огляделась. Взгляд ее упал на уже еле заметную, почти скрывшуюся под множеством слоев краски, надпись: «Тана + Паша = Л», она улыбнулась. И ей вспомнились сказанные когда-то отцом слова, и губы ее тихонько произнесли:
- И мучилась и страдала, как все люди. И через это я прошла! Чтобы встретить моего единственного, любимого и ненаглядного. И познать всю радость и всю тревогу и ответственность материнства. Иначе как бы я могла сейчас увидеть и оценить найденное мной счастье? Да, мне это было необходимо пройти. Пусть не всем это удается, но я справилась! Справилась, потому что я сильная, потому что в меня верили, потому что я сама в это смогла поверить!
В это время сотовый телефон слегка мурлыкнул, извещая о пришедшем на него сообщении. Материнское сердце ёкнуло и предчувствие ее не обмануло. Сообщение действительно было от сына. Она прочла:
- Приезжаю в четверг. Все хорошо. Целую всех. Ваш сын Паша.