Встречи на ветру

                Суховей


Смотрю на календарь, что мне подарили под Новый 1979 год товарищи из Балтийского Морского пароходства.  Седьмое января, по¬недельник. Прошло послепраздничное  по¬хмелье, на работе тишина. Это я не о себе. Мне сейчас не до выпивки.  Двадцать второго  декабря, это была суббота, и я была дома, сын позвал меня. Я по привычке посмотрела на часы – без пятнадцати семь утра. Обычно мы с Толиком в выходные так рано не встаем с по¬стели. Мне не надо на работу, а няня, кото¬рую мне пришлось нанять, приходит лишь к обеду; помочь, если что, а на самом деле,  так просто, поболтать, да выпить по грамульке. Ксения Федоровна почти сорок лет прорабо¬тала логопедом в детском саду и теперь нахо¬дится, как принято говорить, на заслуженном отдыхе. 
Одного взгляда мне было достаточно, чтобы определить – у сына высокая темпера¬тура. Чертов грипп добрался и до нас. Я отка¬залась от вакцинации, но сыну впрыснули ро¬зовую жидкость, несмотря на то,  что я возра¬жала. И вот он лежит в жару, лицо красное, глазки нездорово блестят.
- Мама, я умру?  - Боже мой! О чем ду¬мает трехлетний малыш.
Проделав всё необходимое для того чтобы сбить высокую, а градусник показал тридцать восемь и пять десятых,  темпера¬туру, выпив крепчайшего кофе, выкурив си¬гарету, я села на табурет у окна на кухне и, чтобы не уснуть, приоткрыла окно. В него мне видна набережная Черной речки. Она в этот час пустынна. Впрочем, на ней зимой мало кто гуляет. Какой-то остолоп приказал взломать лед на реке, и  теперь она выглядела как вспоротая  белая змея. Неприглядное зре¬лище. Залаяла собака; собачники начали день, дворник приступил к расчистке двора, на том берегу, помигав, зажглась реклама. Я ухмыльнулась, у пивного ларька уже опреде¬ленно переминаются мужики. Ждут, когда молодцеватый парень начет торговать пивом. С тех дней, когда мы, три молодые  женщины, работницы завода «Пирометр», страдали от жажды и решали, кому идти за пивом к ларьку, прошло не так и много лет, а пиво в разлив испортилось изрядно. Последствия внедрения новых технологий. Сколько я бо¬ролась с этими псевдоноваторами, работая в Обкоме работников пищевой и легкой про¬мышленности. Прогрохотал по мосту трам¬вай, он пуст. Был бы будний день, в вагоне народу было бы полно. Мысли едва вороча¬ются. Постоянный недосып сказывается.
В прошлом году мне выпало побывать на XI Всесоюзном кинофестивале в Ереване.  Армяне не уступают грузинам в гостеприим¬стве.  Эта командировка для меня оказалась весьма насыщенной встречами, и, откровенно говоря, тяжелой для моего организма, осо¬бенно для печени. О встречах.
После одного из просмотров, помнится, мы смотрели американскую картину «Води¬тель»; в английской транскрипции – The Driver, режиссера Уолтера Хилла, был устроен стол фуршет. На таком мероприятии мне не доводилось быть раньше, и потому я немного растерялась. Люди, поднаторевшие в таких делах, быстро обходят столы, так же быстро заполняют тарелки, а потом не спеша  вку¬шают и алкают.  И, конечно, ведут разговоры; в большей части чисто светские. О делах тут не говорят. Для этого есть другие места.  Бар в гостинице или ресторан. Но это вечером.
Я стояла у одного из столов и выбирала, что бы мне взять, когда рядом встал предста¬вительный мужчина в элегантном костюме, белоснежной сорочке и галстуке в белую по¬лоску на вишневом фоне.
- Прошу прощения, я вижу, Вы новичок на таком мероприятии?
- Первый раз, - отвечаю, ничуть не сму¬щаюсь.
- Тогда позвольте быть Вашим, так ска¬зать, поводырем.
- Извольте, - как учили, я представилась.
- Заниматься кинопрокатом в нашей стране дело нехитрое. Прошу прощения, но это так. За рубежом, где властвует рынок, надо повертеться, чтобы иметь с этого дела маржу.
- Вы специалист по кинопрокату за ру¬бежом? – мне нечего тушеваться. У меня в Ле¬нинграде с кинопрокатом дело поставлено отлично. Недаром мы имеем переходящее Красное Знамя. 
- Я журналист международник, - мы пе¬реместились в дальний угол зала, - Много езжу, много вижу. Часто бываю в США, но больше в Европе.  Моим учителем был Мэлор Георгиевич Стуруа.
Я с интересом слушаю этого элегантного мужчину,  позабыв о тех яствах, что я нало¬жила себе в тарелку не без его помощи.
- Вы кушайте, Ирина Анатолиевна, вспомните кота Ваську, - и этот улыбается, - Отец Мэлора Георгиевича в годы войны и первые послевоенные годы возглавлял Вер¬ховный Совет Грузии.  Кстати, имя Мэлор из¬начально звучало иначе,  Мэлсор, что рас¬шифровывалось так – Маркс-Энгельс-Ленина-Сталин-Октябрьская революция. После XX съезда партии исчезла буква «С». 
Я знала женщину, которую родители  назвали  Доонарой – дочь освобожденного народа. Что за время было!
- Жаль, что сейчас отменили бывшие квоты для образованной молодежи из респуб¬лик Союза. Мэлор же, окончивший школу с золотой медалью, поступил без конкурса в МГИМО.
В тот момент я никак не могла даже в горячечном бреду представить, что я буду учиться в этом престижном ВУЗ,е.
- Ирина Анатольевна, Вы тут в качестве кого присутствуете?
Я пояснила, что тут я в командировке, на что Максимилиан Максимович сказал сле¬дующее.
- В нашем государстве, это закрытые данные, на одни командировочные расходы уходит сумма сравнимая с бюджетом города миллионника. В Соединенных Штатах, если той или иной фирме надо, к примеру, согла¬совать бизнес-план или другую какую-нибудь бумагу, не шлют конца, а обмениваются фак¬сами.
- Так Вы полагаете, что я могла бы полу¬чить необходимую мне информацию о этом кинофестивале по какому-то факсу?
- Есть одно правила этики, о присутст¬вующих не говорят. Я обмолвился о неимо¬верных расходах только для того, что у нас в государстве, где провозглашено, что эконо¬мика должна быть экономной, тратят деньги попусту. А знаете, сколько денег просто выле¬тает на воздух потому, что наши спецы не мо¬гут создать такие стеновые материалы, кото¬рые бы не пропускали столько тепла зимой. Или Вы не видели никогда парящиеся отта¬явшие участки городской территории? Обог¬реваем улицы.
Мне было поразительно слушать такое от журналиста международника.
- Но что это я разболтался? Завтра фес¬тиваль заканчивается. Думаю, триллер братьев Михалковых получит приз. Наталья Аринбасарова и Олег Табаков хороши. Вы так не считаете? 
Я кинофильм Никиты Михалкова и его брата Андрея «Транссибирский экспресс» тоже смотрела, но не думала, что это триллер. Спорить с таким человеком, как Максими¬лиан Максимович, не стала. Ему виднее, он же весь мир объездил.
Потом мы с ним пошли гулять по ноч¬ному Еревану. Журналист увлекательно гово¬рил о политике, я узнала многое, что никогда бы не прочла в газетах. Узнала, что самый бо¬гатый человек в США носит костюмы ready, и берет с посетителей деньги за разговор по его телефону. 
Через два дня я должна была уезжать. Я и уехала, но не в Ленинград, а в Москву. Мак¬симилиан договорился с моим руководством, и мы отправились в столицу.
- Я Вам покажу ту Москву, которая скрыта от широкой общественности.
В Москве я тогда провела три дня. Всего-то три дня, но каких. Максимилиан сдержал свое слово, и я увидела во всей красе столич¬ной жизнь элиты.  На исходе третьих суток Максимилиан заявил, что он устроит так, что я через год буду учиться в МГМИМО. На мои возражения, что я стара для студенчества, он ответил категорично: Учится никогда не поздно, а хочу видеть тебя в наших рядах.
Это было в прошлом году, а теперь я сижу у окна и все мои мысли о сыне. Рассве¬тает, медленно, нехотя, где-то внизу кто-то крикнул: Не забудь хлеба купить. Неужели уже столько времени. На моих «ходиках» без десяти девять. Так ушла в воспоминания, что время не отследила. Тоже мать.
Толик лежал, открывшись, весь мокрый. Это хорошо, значит, температура понизилась.
- Мама, я пить хочу.
Ну что за мать у него. Вместо праздных воспоминаний сварила бы сыну морс.
- Сейчас, милый. Мама быстро морсик сварит.
Клюквенное варенье мне подарила Ан¬тонина. Они с Мигелем осенью облазали бо¬лото, вымокли, но клюквы набрали много. Чайник закипает за семь минут, параллельно я  разминаю ягоду, а сын терпеливо ждет. Нет, он не в меня. Весь в отца. В заботах и хлопотах прошло утро, к десяти часам сын уснул, и я по наивности решила – кризис миновал. Я по¬зволила себе выпить чашку кофе и выкурить сигарету. Дом ожил. До моего слуха доноси¬лись голоса соседей, что живут через стену. Давно собираюсь пригласить мастеров, чтобы они придумали чего-нибудь для усиления звуконепроницаемости. Набить на стену ва¬тина, что ли. Мои соседи слева, вообще-то, милые люди, но то ли они оба глуховаты, то ли это такая привычка, но говорить нор¬мально они не могут. Создается впечатление, что они постоянно ссорятся.  Ни в коем слу¬чае. Они дружны и любят друг друга. Скоро и они умолкли. Наверное, позавтракав и выска¬зав все, что накипело, мои соседи решили ещё соснуть.  Утром по телевизору ничего такого, что могло  бы заинтересовать основную массу телезрителей, не показывают. На меня тоже напала дрёма. Сколько я дремала, не знаю, но какой-то толчок разбудил меня. Говорят, наш великий ученый помор Михайло Ломоносов почувствовал смерть одного из своих родите¬лей, находясь далеко, далеко от них.
Я верю в некую «пуповинную» связь. Не раздумывая, я бросилась в комнату, где спал сын. В первое мгновения я решила, что мой ребенок спит. Это сейчас по пришествие два¬дцати дней я могу говорить об этом относительно спокойно, а тогда едва я дотронулась до лобика сына, чтобы проверить, горяч ли он, я  тут же отдернула руку, как бы обжегшись.   Анатолий был холоден. Врач «Скорой помощи», что приехали на удивление быстро, сказал, что умер мальчик почти три часа назад. Это столько времени я просидела на кухне, слушая сначала перебранку соседей, а потом предавалась праздным рассуждения, пока не уснула.
Все последующие события остались в моей памяти, как дурной сон. Откровенно говоря, мне тяжко вспоминать те дни. Спасибо Антонине, она не только помогла мне все устроить, она неотступно была в те дни со мной.
Понедельник. Я не могу оторвать глаз от календаря.
Сына я подзахоронила в могилу отца. Так встретились отец и сын. Второго января мело, город был пуст, создавалось такое впечатление, что это, северо-западный ветер вымел население. Отвлек меня от созерцания календаря оклик.
 - Ирина Анатольевна, Вы не забыли, что у Вас совещание в одиннадцать.
- Спасибо, - отвечаю я, а сама с ужасом думаю, как буду проводить совещание. В голове пустота. Космическая пустота.
______________________________________

От автора.
Через десять минут после начала совещания у Ирины Анатольевны случился приступ истерики. Ни капли валерианы, ни нашатырный спирт не помогали, и тогда Директор Централизованной кассы, товарищ Герц вызвал «Скорую помощь». Обычная медицина в данном случае была бессильна. Специализированная психиатрическая «Скорая помощь», проведя на месте необходимые в таком случае мероприятия, отвезла Ирину Анатольевну в психиатрическую больницу им. Павлова, что располагается на пятнадцатой линии Васильевского острова.
Не станем описывать те дни. Отметим, что у товарищ Ининой была отдельная палата и её лечением занимались лучшие психиатры Ленинграда.  В начале мая Ирина Анатольевна вышла из больницы и уехала с Антониной и её двумя детьми в деревню к её родителям. Антонина справедливо рассудила, что природа, свежий воздух, насыщенный ионами озона, фитонцидами от хвойного леса, оторванность от городских благ и забот, лучше самых дорогих лекарств поможет Ирине Анатольевне обрести прежнюю форму.
Товарищ  Тиунова продолжала оставаться начальником Управления, и исправно получала зарплату. 
______________________________________

Дойка коровы Звездочки так развили мои руки, что я, пожалуй, теперь могу пятаки гнуть. Антонина побыла дома неделю и потом, сославшись на то, что у неё много работы на заводе, она теперь работает нормировщицей, уехала в Ленинград. Работа работой, но думается мне, не одна работа позвала подругу в город. Мигель ждет.
Деревня Черняковичи довольно большая, домов сорок, есть тут и продуктовая лавка, но в основном народ пробавляется подворьем.  Если же приспичит купить чего-нибудь такого, чего не найдешь  лавке, то едут в райцентр. Езды до Пскова на машине от силы два часа.
Маму Антонины родители окрестили довольно странно для деревни – Клара. Наверное, они тоже были настроены «революционно» назвали дочку в честь Клары Цеткиной. Но это только мои предположения. Было Кларе Ивановне пятьдесят шесть лет, но тяжкий крестьянский труд, военное лихолетье, скудость питания, сыграли свою роль, и была она хворой. Поэтому моя помощь, пускай и малая, в ведении хозяйства для неё была даром Божьим. Это её выражение.
Очень хорошо помню тот день; шестое июня, суббота.  Народ топит бани, это дело полностью в руках мужчин. Их жены, тут жен кличут просто – бабы, стряпают. Нам с Кларой Ивановной баню не осилить. Не потому, что я не смогла бы натаскать воды, не умею я топить баню. Домашнюю печь и ту я разжигаю с трудом. Она у меня, прежде чем разгорится, надымит так, что впору все окна открывать. А так хочется попариться.
- А ты, девушка, - я уже привыкла к такому обращению и не обижаюсь, - сходи к Петру. У него байня самая лучшая в деревне.  Жару хватит.
- Неудобно.
- Неудобно ссать не сняв портки, - таковы тутошние нравы, - А, если попариться хочешь, иди.
Я бы и пошла, но через час та, же Клара Ивановна заявила, что в доме сахару осталось  на ложку и надо пока светло ехать в Псков.
- Успеешь на часовой автобус, - честно говоря, мне самой хотелось поехать в город. Деревенское житье мне уже порядком наскучило. Клара Ивановна собрала меня в дорогу быстро.
- Магазинов у них много, но ты иди в тот, что недалече. Неча время терять. Может быть, успеешь у Петра если не попариться, то искупаешься.
До остановки автобуса от дома Клары Ивановны ведет тропка через поле я горохом и викой. По ней быстрее дойдешь, но не исключено, что вымажешься. Как-никак, я остаюсь женщиной. Пошла вкругаля по улице. Иду и песенку напеваю. Все про тоже кота.
Машину, что ехала навстречу, я не вижу. Лишь, когда она черная «Волга» затормозила рядом со мной, я увидела её. По старой привычке глянула на номера, и обомлела; номера не просто Ленинградские, Обкомовские номера. Мне ли не знать.  А тут и голос знакомый.
- Ирина Анатольевна, далеко ли собрались?
Бог мой! Из машины выходит Максимилиан Максимович.  Собственной персоной. Каков! Костюм из легкой льняной ткани песочного цвета, на голове соломенная шляпа, на носу очки с темными окулярами. Пижон.
- В Псков еду, - я в растерянности, - Хозяйка за продуктами послала.
- Моя карета в Вашем распоряжении, - дверцу машины распахнул и предлагает сесть в неё.
Шедшие позади меня селяне, остановились. Диво-то, какое, такой франт у них в деревне.
Влезла в «Волгу», Максимилиан садится рядом, командует шофёру.
- Разворачивайте. Едем в Псков.
- В Псков, так в Псков, - меланхолично отвечает шофёр и лихо разворачивает машину. Народ шарахается.
- Отчего Вы не спросите, как я Вас нашел? – спросил Максимилиан Максимович, когда машина выехала за околицу, и шофёр газанул,  обогнав тот автобус, на котором я должна была ехать в Псков.
- Сами скажите.
- Вы все такая же. Это обнадеживает. Ваша подруга долго пытала меня, кто, да откуда я, прежде чем сказала, где Вы обитаете.
- А она Вам не сказала, что я сюда приехала из психушке?
- Об этом она, - он подчеркнул слово «она», - мне об этом ничего не говорила. Я о Вашем горе я узнал две недели назад, но не мог сразу приехать. Освещал визит Члена Политбюро в Норвегию. У нас с ними в последнее время осложнились отношения. Они, видите ли, недовольны тем, что наши подлодки, как они считают, нарушают их  морские границы.
Машина летит по шоссе, обгоняя редки грузовики; молоковозы, машины с первым сеном и другие рабочие лошадки села.
- Вернулся в первопрестольную, сдал отчет и сразу в Ленинград.
- Неужели о моей болезни знают в Москве?
- Вы недооцениваете наши фискальные органы, - я вспомнила вое первое серьезное поручение по линии профкома на «Пирометре», - Кроме того в Отделе единого партбилета ЦК отслеживают все перспективные кадры. Вы в их поле зрения. Кстати, ехал к Вам отчасти их по их поручению.
Проехали железнодорожный переезд, скоро Псков. Теперь совсем близко до  магазина, один поворот и за ним магазин. Но водитель сворачивает в другую сторону.
- Вы меня куда везете? – мне нечего их бояться. Я отбоялась.
- Неужели Вы, Ирина Анатольевна можете предположить, что я позволю Вам стоять в очереди в магазине?  Едем в местный распределитель.
- У Вас и тут свои  люди?
- Я предусмотрителен. Не с пустыми же руками я поеду к Вам. А теперь Вы отваритесь тем, что Вам заказала Клара Ивановна, - я не перестаю удивляться.
- Вы и это знаете?
- Антонина подробно рассказала о своем доме. Она все беспокоилась, что Вы живете в деревне. Она очень мило заботиться о Вашем комфорте. Говорит, Ирина не приучена ходить в туалет на дворе.
- А Вы, значит, приучены ходить в туалет на дворе? 
- В Африке нам приходилось испытывать и не такое неудобства. Приехали. Давайте Вашу бумажку.
- Нет у меня никакой бумажки, - не желаю я, чтобы он, этот столичный сноб платил за меня. 
- Тогда говорите, чего надо. И не надо на меня крыситься. Если Вас беспокоит финансовый вопрос, то уверяю Вас, у нас будет время рассчитаться.
- Звучит угрожающе, - но я соглашаюсь и перечисляю то, что мне продиктовала Клара Ивановна.
- Мама Антонины готовится к ядерному удару со стороны американцев? Зачем ей понадобилось столько соли? А свечей такое количество зачем? В деревне нет электричества? 
Какой же он барин. Как будто не знает, что в селе часто отключают электричество. То обрыв сети, то на подстанции, которая, наверное,  видела Ильича, погорит какой-нибудь трансформатор. Да мало ли какая напасть может случиться. Тут не город, аварийная бригада не скоро доберется.
- Вы, Максимилиан Максимович, совсем оторвались от жизни нашей. Все по заграницам, да по заграницам, там хорошо. У нас отсталость. Люди  все поголовно в телогрейках и лаптях, а в городах по улицам медведи ходят. Вы в магазины не ходите. У Вас распределители.
- Ирина Анатольевна, как не похоже на Вас. Вы же сама из номенклатуры Обкома. Или я, что-то путаю
Мне стало стыдно перед шофёром за эту перепалку,  и я вышла из машины. На кой черт он припёрся сюда? Зло думала я, и с этой минуты ко мне вернулись прежние качества бойца. Я не увидела, как он, то есть Максимилиан Максимович, тоже покинул машину и, не спросясь, ушел черт знает куда. Ах. Ты так! Что же я тоже пойду гулять, я женщина свободная, куда хочу, туда и хожу. Мостовая покрыта булыжником, то, что в Ленинграде называют тротуаром просто дорожка вдоль улицы; утрамбованная земля. У домов кое-где трава зеленеет. Желтею одуванчики. Это же Россия. Это Псков! Тут витает дух Александра Невского. 
- Далеко собрались? – догнал-таки этот столичный фрукт.
- Не торчать же мне у машины, - отчего я ему грублю? Стоп, товарищ Инина. Не влюбилась ли ты в него. Ты и раньше, как только тот или иной человек в штанах нравился тебе сверх обычного, начинала задевать его, дразнить.
- Торчать не надо, а если Вы хотите прогуляться по Пскову, могу составить Вам компанию.
Оснований для отказа у меня не было, и подставила руку Максимилиану Максимовичу.  Молча мы прошли шагов десять, а потом мне предстояло выслушать лекцию. Я привычна, слушаю.
- Мы с Вами идем по улицам одного из старейших городов Древнерусского государства. Первое упоминание о Пскове мы встречаем в Повести временных лет. Это 903 год.
Краем глаза я вижу, как медленно движется вслед за нами черная «Волга». Важная птица этот журналист. Много позже я встречу аббревиатуру, позаимствованную у американцев – VIP. Максимилиан и выглядел как персона. Нанесло на него заморских замашек. Он и говорит как-то не по-нашенски. Как бы это выразиться? Слишком уж правильно, что ли. Он продолжал.
- Во время Ливонской войны, как Вы помните это тысяча пятьсот пятьдесят первый, пятьдесят второй годы Псков выдержал осаду войск Стефана Батория, которая продолжалась полгода. А в нашу войну Псков был разрушен немцами на девяносто четыре процента.
Мы подошли к зданию вокзала. Читаю мемориальную доску: 2 (5) марта 1917 года, в 15 часов 05 минут в салон-вагоне царского поезда  на станции Псков  Император Николай II отрекся от престола Государства Российского.
- В Пскове, что ни улица или дом, то история. А знаете, откуда пошло название города?
- Если бы и знала, Вы все равно бы стали рассказывать. Так уж говорите.
- Дерзите, но я Вам могу простить все. Пьсков или Плесков или Пльсков происходит от древнерусского «плесь», часть реки между двумя излучинами.
Определенно, он тоже повернулся мозгами.
- Есть и вторая версия, но я о ней Вам говорить не буду. Иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани; и ловища ея суть по всей земли, знамянья, и места, и повосты, и сани её стоять въ Плескове и до сего дне, - неожиданно разразился Максимилиан Максимович.
- Что это было? – спросила я.
- Это я процитировал Повесть временных лет. Ольга, будущая киевская княгиня в крещении Елена. Автор повести сообщает,  в контексте  её биографии и о Пскове.
- Вы переутомились, товарищ журналист. 
- Может быть, но я просто хотел рассказать Вам немного о Пскове.
- О Псковской вечевой республике, о ледовом побоище Вы ещё расскажите.
На этом наша прогулка по Пскову закончилась. Мы стояли на Советской улице, вдали светились купола собора. Хотя и было мне любопытно, что это за церковь, спрашивать Максимилиана я не стала; мне захотелось в деревню в Кларе Ивановне.
______________________________________

От автора.
Максимилиан Максимович Покоржевский, сын профессора МГУ, историка, мог бы и дальше рассказывать Ирине Анатольевне о Пскове. Это была любимая тема его отца. Он мог бы рассказать о боевой славе города. О героической обороне, длившейся почти два года, я 27 августа 1581 года по 4 февраля 1582 года от войск польского короля Стефана Батория. Псковитяне тогда  отразили 31 приступ и совершили 46 вылазок против неприятеля. Он рассказал бы, как по приказу воеводы Ивана Шуйского был сожжен посад, а у каменой стены Окольного города выстроена деревянная, а между стенами прорыт ров. Как пушкари остановили вал атакующих: на великорецком льду вырос мост из трупов. Об осаде Псков войсками шведского короля Густава II Адольфа Максимилиан Максимович тоже мог бы поведать немало. Но он видел, что Ирина устала.
______________________________________
- Садитесь в машину, - сказал Максимилиан, «Волга» остановилась рядом.
С бешеной для местных дорог скоростью машина везет нас в деревню Черняковичи. Максимилиан Максимович сидит впереди, и мне виден его затылок и немного оттопыренные уши. Так бы и дернула. Опять в меня вселился чёртик. Голова Максимилиана постепенно склоняется, склоняется, и вот он уже упирается подбородком в грудь. Спит журналист международник. А мне что прикажите делать? Я тоже задремала. Проснулась тогда, когда машина съехала с шоссе на проселочную дорогу. Тут не поспишь. Ухабы  и выбоины. Выбоины и ухабы.
- Вы бы поосторожнее, - проснулся и Максимилиан.
- Если я поеду медленнее, то трясти будет ещё больше, - возражает шофёр, и он прав. Я вспомнила Виктора. Бывало и мне приходилось выезжать в область, так он также говорил, что при медленной езде тряска чувствуется сильнее.
- Как Вы? – это уже обращение ко мне.
- Пока жива. Кишка кишке кукиш показывает, а так вполне сносно.
Я действительно сильно проголодалась.
Утром мы с Кларой Ивановной покушали гречневой каши с молоком и хлебом. Молоко от коровы, которую я дою, и тем горда.
- Приедем, устроим пир, - Максимилиан Максимович уселся  вполоборота и теперь мне виден его профиль. Ничего не скажешь, внушительный вид. Нос с горбинкой, рот четко очерченный со слегка выпяченной нижней губой, подбородок крупный выдающийся вперед. Настоящий Римский патриций.
- Скажите, Максимилиан Максимович, Вы по национальности кто?
- Папа русский, а мама гречанка. Дед служил попом в Храме иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» на Большой Ордынке. Дед приметил девушку Авдотью, гречанку. Была она мила и абсолютно неграмотна. Дед обучил её грамоте, счёту.
Мы въехали в деревню. У реки подымаются дымы. Выходит, топят ещё бани. Как хочется попариться.
- Командуйте, куда рулить, - прерывает речь Максимилиана шофёр
Едущая по деревне легковая машина, да ещё такая, вызывает у сельчан удивление, граничащее с шоком. Люди выглядывают из окон, оборачиваются и долго смотрят вслед.  Я командую – направо, теперь прямо, стоп.
Мы у дома Клары Ивановны.   Над её домом тоже вьется дымок. Холодно стало женщине, решаю я, чтобы через десять минут убедиться, что я ошибалась. В избе пахнет пирогами.
- Долго же Вы ездили, - встречает нас Клара Ивановна.
Максимилиан в это время выгружает мои пакеты, Кларе Ивановне он не виден. Я спешу предупредить появление городского гостя.
- Я не одна.
- Вечно с вами,  городскими заморочка. Зови уж.
Максимилиан не ждет приглашения и появляется на пороге тотчас. Я верю его словам: Я входил в резиденции Президентов вновь образованных республик без стука.
- Здравствуйте, Клара Ивановна, прошу прощения за мой визит без приглашения. Но я не без даров. Примите от чистого сердца.
Кроме пакетов с продуктами и товарами, что он приобрел по списку Клары Ивановны, Максимилиан Максимович ставит у стола большую сумку с несколькими отделениями. Чувствуется, она весит немало. Когда Максимилиан Максимович опустил сумку на пол, раздался характерный звон. Так звенят бутылки.
- Прошу принять, - журналист  раскрывает  одно за другим отделения сумки и на свет появляются иностранные  бутылки, банки и баночки с ярким этикетками, ананас, связка бананов и ещё невиданный мной фрукт; зеленый, продолговатой формы. Щедрость гостя безмерна.   
- Эка как Вы расщедрились, - сдержано отвечает Клара Ивановна, - Мы люди деревенские к деликатесам не проучены.
- Честно говоря, Клара Ивановна люблю я отварную картошку с постным маслом, да с лучком. А это я так, пофорсить решил, - не так это столичный тип и прост. Нашел подходец к Кларе Ивановне.
- Хватит лясы точить, мил человек. Вошел в дом, гостем будь. Проходи, садись. Отдохни с дороги.
Кажется, я тут лишняя. Об этом я и объявила Кларе Ивановне и Максимилиану.
- Я так не считаю, - первым отвечал Максимилиан, - У нас в Москве, если кто надумал выпить, то ищет компанию, и, как правило,  это трое. Как Вы считаете, Клара Ивановна?
Хитер журналист. Но не проста наша хозяйка.
- Не знаю, как там у вас, в Москве, а у нас в Черняковичах, если мужик удумал выпить, то домой идет. У нас вездешляев не любят, - Клара Ивановна говорит это, поглядывая на московского гостя, знай, мол.  Гость принимает замечание  хозяйки, как должное.
- Вы правы, Клара Ивановна, столичные города развращают людей. И не важно, какая идеология превалирует, мы уже более шестидесяти лет живем под знаменем, на котором начертаны слова: Свобода, Равенство и Братство. Где вы сыщите равенство. Свобода? От  чего?
Я слушаю Максимилиана и дивлюсь, как его ещё не упекли в психушку. Неужели он так говорит и в среде своих товарищей по цеху?  Иного мнения Клара Ивановна.
- А ты не чинись, тогда и будешь равным всем. Вы приехали сюда вон, на какой машине. А мои односельчане, если и ездят на авто, то на грузовике или на автобусе. Я на стол картошку,  да овощи с огорода. Ты мне консерв иностранный. Он мне не по нутру. Того и гляди понос от него заработаю. При Сталине была у нас своя гордость. А как пришел к власти Никита Хрущев, так и пошло поехало. Это надо же удумать, сажать у нас кукурузу. При нем заели моду болтать невесть что. Вы думаете, мы деревенские все темнота? Ошибаетесь. Я, например, и радио слушаю, и газету выписываю, и не одну. Очень интересно мне читать в «Литературной газете», - тут и я, и Максимилиан Максимович, сильно удивились, - статьи разные.
- Предлагаю все-таки, - прерывает речи Клары Ивановны Максимилиан Максимович, - сесть за стол.
Уселись. Хозяйка с краю: Мне так удоб¬нее, ближе к плите. Мы по обе стороны. Крышка чугунка открывается, и горница на¬полняется головокружительным ароматом. Пахнет отварной картошкой, хорошо сдоб¬ренной укропом. Эти ароматы перемешиваются с запахами малосольных огурцов . Честное слово, ни в каком ресторане вы не попробуете такого. Это мое мнение подтверждает Максимилиан. 
- Едал я во многих ресторанах. В Париже и в Лондоне, в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке. Нигде такого не найдешь. Даже в русском ресторане Парижа «Максим» та же картошка пахнет не так.
- Так у них все ростят на химии. Никитка тоже насаждал химию, где ни попади. Оно, конечно, урожаю больше, но вкус-то пропадает.
Выпили водки. Помолчали.
- Ну как Вам наша казенка? – пытливо спрашивает Клара Ивановна.
- Давно не слышал такого названия. Водка, как водка.
- Оно и верно. Вот Вы привезли что-то иностранное, - Клара Ивановна, прищурившись,  пытается прочесть этикетку, - Выски. Это, что же такое? Из чего оно гонится? Наши мужики гонят самогон из картофеля. А это из чего?
- Ячмень, - отвечает Максимилиан. 
- Ячмень у нас идет на пиво. Это тоже пиво?
- Это шотландский самогон, - Максимилиан ни с того, ни с сего начал декламировать стихотворение Роберта Бернса, - Трех королей разгневал он. И было решено. Что навсегда погибнет Джон  Ячменное Зерно. Велели выкопать сохой могилу короли,  чтоб славный Джон, боец лихой, не вышел из земли. Травой покрылся горный склон, в ручьях воды полно, а из земли выходит Джон Ячменное Зерно.
Декламацию журналиста прервала Клара Иванова. Она к нашему обоюдному удивлению заявила следующее.
- Вы из всего, что написал Бернс, выбрали это, оно и понятно. Пьяницу видать по голосу и походке.
- Помилуйте, Клара Ивановна, - взмолился Максимилиан, - Мой дед служил попом. Мой отец был профессором историком в Московском университете. 
- Ничего не значит, - мне любопытно слушать перепалку простой крестьянки и уважаемого и известного журналиста, - А Ваш прапрадед, может быть, был запойным пьяницей. Вы что-нибудь о генетике слыхали?
Я и Максимилиан поражены.
- Я сражен. Свое генеалогическое древо я составил лишь до прадеда. Он, правда, судя по семейным преданиям, был мужчиной крутого нрава, но был ли он алкоголиком, об этом ничего неизвестно.
Их диспут прервал, как это бывает  в пьесах, стук в окно.
- Клара, - раздался мужской голос, - твоя жиличка в банью хочет.
- Петро, - отозвалась Клара Ивановна, - зайди, и ко мне, - Желаешь со своим товарищем попариться?
- Я желаю, - упредил меня Максимилиан,  - Давно не парился в русской бане. Финская сауна по сравнению с ней ничто.
- Наш пострел везде успел. Так и идите.
Вошел Петр.
- Привет честной компании. Об чем водку гуляем?
Оборот речи, что надо бы запомнить. Люблю, знаете ли, иногда в компании шокировать людей.
- Гость из Москвы гуляет, а мы так, с боку припека, - не стесняясь, отвечает Клара Ивановна ,-  Парок сохранил?
- А то. Моя банья до утра продержится.
- Тогда садись. Выпей с нами.
Начался процесс питья шотландского виски. Максимилиан пьет спокойно, что ему эта заморская самогонка. Я пережидаю. Петра сначала нюхает. 
- У меня лучше. Меньше сивухи, - после этих слов опрокидывает стопку в рот. Молчит секунды две, и выдавливает из себя одно слово, - Косолыровка, - прикрывает глаза, - Но пить можно.
- Повторим? – предлагает Максимилиан.
- Догоним, - отвечает Петр.
Догнали. Клара Ивановна встает из-за стола.
- У меня в печи ещё чугунок, - отходит к печи.
Максимилиан и Петр переглядываются. Решено, будут пить третью стопку. Отмечу, в бутылке 0,75 литра, стопка емкостью 0.75 миллилитра. Подсчет прост – десять стопок. Не знаю, пил ли и, если пил, то сколько, Петр, а Максимилиан уже выпил три стопки водки казенки. Себя в расчет я не беру. Итак, начинаем эксперимент. О бане позабыли.
Чугунок водружается на стол, крышка снимается, я жду знакомого аромата. Но на этот раз из чугунка исходит запах чего-то очень знакомого. Пахнуло детством.
- Не знаю, как у вас там, в столице, а мы без каши никуда. Пейте свою самогонку и закусывайте кашей, - сказала Клара Ивановна и удалилась за занавеску. Там у неё койка.
- Это грандиозно, - говорит Максимилиан, стараясь четко выговаривать каждое слово, - на столе полно изысканной закуски, а я буду кушать кашу.
- Наша каша и есть Ваш изыск. Вы попробуйте, - Клара Ивановна сердита, - В ваших Парижах такого не подадут.
Клара Ивановна оглядела стол взглядом Наполеона пред сражением при Аустерлиц, невнятно пробурчала что-то, и ушла к себе за занавеску. Трапеза провожалась. В чугунке оказалась гречневая каша с мелко порубленными кусочками слабожирной свинины. Тут мясорубок нет, зато вкус такой каши превосходен. Бутылка виски  «Johnny Walker Black» опустошалась быстро. Быстрее, чем чугунок с кашей.  Мне стало ясно, что в баню я сегодня не попаду, а забота о здоровье Максимилиана меня посетила. В какой-то мере я чувствовала себя ответственной за него. Он приехал сюда не к кому бы то ни было, он ко мне приехал.
- Мужик, - говорит Петр, - ты из каких будешь? Говоришь вроде по-нашему, а выглядишь, как шпион. Я в городе бывал, там мужики тоже не в телогрейках ходят, все больше в костюмах, а кто и в шляпе, но такого я не видал. 
- Наш я, Петя, наш, - Максимилиану трудно говорить, - Просто бываю за границей. Шмотки оттуда. А так я весь советский. I am a soviet person.
Так я предполагала, Максимилиан захмелеет быстрее Петра.
- Я же говорю, шпион, - по-своему понял фразу о том, что Максимилиан советский гражданин Петр, - Ну и черт с тобой.
Практически на этом их беседа закончилась. Подождав немного, я отвела Максимилиана в комнату, где обитала. За столом остался Петр и кошка, которая набралась наглости и забралась на него. На стол, естественно, не на Петра же. За занавеской тихо, сопит Максимилиан на моей кровати, бурчит что-то Петя. Погуляли.
Хочу подышать свежим воздухом. Мужчины не только пили, они и курили. Дым самосада Петра перемешался с дымом Макимилиановых сигарет «Camel» - не продохнуть. Открыла все окна и вышла во двор. «Волга»  стоит там, где была. Шофёр уселся рядом на траву и тоже курит. Он же голоден сообразила.
- Молодой человек, Вы голодны.
- Спасибо, - молодой человек вскочил, - я перекусил. Мне бы попить чего.
Силком утащила парня в избу. Петра спал, положив голову в тарелку, классика, кошка улеглась рядом. Идиллия.
- Неудобно как-то, - шепотом говорит шофёр, а в ответ раздается голос Клары Ивановны. Самой её не видно.
- Неудобно спать на потолке. Ты, парень  не тушуйся, а ты, Ирина, покорми рабочего человека.
Молодой человек лет двадцати трех выказал такое смущение, что я невольно подумала, а не девственник ли он. Он присел на лавку, будто это была раскаленная сковорода. А как он взял ложку.
- Вы берите кашу. Она очень вкусная, - пытаюсь я его приободрить. Из-за занавески  раздается  голос Клары Ивановны.
- Ты его ещё с ложечки покорми. Ты ему лучше заморского пойла налей.
Не скажу же, что виски всё выпито, а попросить чего другого  неудобно. Хозяйка все также из своего укрытия, не подсматривает ли она.
- В буфете бутылка. Налей из неё, если твой гость с Петром все вылакали.
Литровая бутылка, в таких у нас в Ленинграде продают дешевое плодово-ягодное вино, полна мутноватой жидкостью. Самогон.
- Мне нельзя. За рулем я не пью.
Опять Клара Ивановна.
- А кто тебя заставляет пить за рулем. Пей за столом.
В остроумии Кларе Ивановне не откажешь.  Проснулся Максимилиан, слышимость тут отличная.
- Александр, - хрипит журналист, - я разрешаю, пей.
Вскинул голову Петр.
- Точно. Наливай. Начальник разрешил.
Произнес и тут же опять поник головой. Кошка не шелохнулась. У меня подозрение, что и она облизала стопки.
Александр и пьет, как девушка десятиклассница. Пахучий и крепкий самогон он пьет маленькими глотками, при этом смешно прикрывает глаза. Того и гляди он застонет. Не знала я, что этот юноша служил в десантных войсках и не простым бойцом, а гранатометчиком.
Через минут пятнадцать, когда пастух погнал стадо с выпаса в деревню, и пришла пора мне доить Звездочку, за столом собралась вся честная компания. Во главе стола села Клара Ивановна, по правую руку Петр, по левую Максимииан, а в конце шофёр Александр.  Моё место в коровнике. Звездочка ждать не может.
Долго сказка сказывается, да недолго дело делается. В баню я все-таки попала. Одна, и некому мне было потереть спинку и походить веничком по мне. Максимилиан с Петром решили завтра пойти на рыбалку, и, поддерживая друг друга, пошли в огород копать червей. Александра Клара Ивановна уложила спать на полати, а сама села у окна, пока не стемнело, читать второй том избранных сочинений Лескова. Деревня!
Спускаюсь к реке, от неё веет вечерней прохладой, заквакала лягушка. Говорят, это к дождю. Чу, слышу плеск воды. Это кто-то веслами, веслами. Рыбак то ли уходит на вечернюю зорьку, то ли, наоброт, возвращается с рыбалки.
Спустилась по спевшим отсыреть ступеням, повернула и увидела ту плоскодонку. Не угадала. Лодки-то и не видно совсем. Большая копна свежескошенного сена сама плывет по реке. Чудеса,  Выходит, кто-то из колхозников втихаря накосил травы на другом берегу и теперь везет к себе на подворье. Будет чем кормить зимой буренку.
Ключ от бани  мне дала Клара Ивановна, она его вытащила из кармана спящего Петра. Как ни прилаживалась я к замку, тот ни открывался. В сердцах я сильно крутанула ключ, а он возьми и сломайся как раз у основания. Плескание на воде прекратилось, и вместо него я услышала голос с хрипотцой.
- Решила баню Петра взломать. Самогонки захотелось? Так он вчера не гнал. У меня купи, - стоит на мостках настоящий старик из рассказа Хемингуэя «Старик и море», как я его представляю.
- Попариться хотела.
- Ври да не завирайся. Кто в эту пору парится? Какой пар?
- Петр сказал, что его баня до утра пар держит.
- Видать, сильно датый Петя был, когда такое сказанул. У его бани пакля вся повылазила.
От реки тянет прохладой, становится зябко, я решаю вернуться в избу Клары Ивановны. Не такие помыслы у запоздалого косаря. По глазам вижу, ему бы меня полюбить. Тут же, на берегу, в ивняке.
- Кричать буду, - предупреждаю его.
- С чего это? – смеётся, - Дура ты, тебя чтоб снасильничать, дрын из плетня надо, чтоб оглушит. Все бабы дуры, - произносит мужик сакраментальное и, сплюнув под ноги, громко стуча по настилу болотными сапогами, уходит прочь.
Уже на лестнице стоя, он кричит.
- А ты баба справная. Если что, то ищи меня в кузнице.
Настоящий мужик. В городах теперь таких не сыщешь, все хиляки, со впалой грудью, тощими задами и дряблыми ногами. Из дома в автобус или в трамвай, на работе за кульман или лабораторный стол, а если он, к примеру, токарь, то и там теперь автоматика. Отдельные экземпляры сохранились в военных училищах, но и там все чащ встретишь человека в форме и в очках, бледнолицевого, прыщавого.
Солнце скрылось за синеватой гребенкой ближнего леса, по лугу пополз туман. Деревня отходила к сну. Пора и мне бай-бай. За этот день впечатлений мне достаточно.
В Ленинграде в это время те, кто помоложе и посвободнее гуляют по ночному городу, любуются его великолепными ансамблями, наблюдают разводку мостов. Мне взгрустнулось. Не было у меня таких ночных прогулок, не было рядом друга, с которым я могла просто так погулять. Все время я куда-то спешила. Я была, как тот осёл, о котором очень образно выразился Кардинал Ришелье – народ, что осёл, если его не погонять, он запаршивеет. Вот и меня все время что-то или кто-то гнал. Социалистическое соревнование пока была рабочей, вышестоящее начальство, когда сама стала начальницей. Но больше всего меня подгоняло собственное честолюбие – я должна быть первой, и не просто первой, а впереди всех. 
В избе тишина. Из-за занавески доносится храп. Раньше Клара Ивановна не храпела, да и храп не женский.  Неужто она пригрела Максимилиана? Если даже это так, то как он-то пошел за ней? Пьяный мужчина чего не сотворит. Как и женщина, впрочем. На моей кровати почивает Петр. Спать не хочется, и я ухожу во двор.
По-над лесом небо окрасилось в яркие цвета заката. Красиво. Вспомнила искусствоведа Нину Туренко. Где-то она? Это она научила меня видеть красивое. Не ту красоту, что сама  лезет в глаза, а ту, неброска. Оранжевее всполохи перемежаются с зеленоватыми полосами. По реке медленно плывет туман. Сквозь его думку можно разглядеть две лодки. Они стоят у островка, рыбаки жду вечернего клёва. Хотелось бы и мне вместе с ними провести вечерок. Небо меняет цвет и постепенно сереет. Псковская область южнее и тут нет белых ночей. Скоро стемнеет. Лодки едва видны, и вот они скрываются в темноте. Проходит минута другая и на том месте, где они вспыхивает огонь. Это мне кажется странным. Завтра все разъяснится -  светом факелов рыбаки привлекают рыбу.
- Ирина! – окликает меня из избы Клара Ивановна, - иди в дом. Вечера у нас прохладные. Не хватало мне, чтобы ты простудилась.
Давно обо мне никто так не заботился. Я послушно иду в избу, где мне осталось пробыть  всего два. Но пока я об этом не знаю.
В избе проветрено, со стола все убрано кроме крынки с вечерним молоком.
- Попей молока, Ирина, пора на боковую, - Клара Ивановна выглядит усталой и немного расстроенной.
- Вы чем-то расстроены? – мне нечего стесняться.
- Будешь тут расстроена, если такое в моем доме. У меня в доме никогда распутства не было. Этот твой столичный хват, знаешь что сказал? Не отвечай. Твоей вины тут нет. Он сказал, что я, это надо же такое придумать, похожа на какую-то Каллиопу, спасибо, что не на жопу, что во мне есть что-то эпическое. Ты знаешь, что это значит?
О музах я читала в отцовской книге «Мифы Древней Греции» и, напрягши память, вспомнила, что Каллиопа это муза эпической поэзии. Что же в наблюдательности Максимилиану Максимовичу не откажешь. Клара  Ивановна порой становилась действительно эпической фигурой. Как могла я успокоила Клару Ивановну.
- Из меня муза, как из дерьма пуля. Он улегся на мою лежанку и спит, аспид.
Говорит как будто зло, а по губам вижу, симпатичен ей московский гость. Что же, в Максимилиане есть некая притягательная сила, он умеет увлечь собеседника. Не простое это дело работать журналистом международником. Знаю, что они помимо своих прямых обязанностей выполняют некие секретные поручения.  Молоко пью медленно, наслаждаясь. Кто знает, когда мне придется пить такое. В Ленинграде все больше молоко порошковое. На окраинах, в районах новой массовой застройки (как я завидую строителям) по утрам приезжает машина с цистерной совхозного молока. Это молоко, но не поедешь, же в Купино за ним.
- Попила? Иди спать. Утро вечера мудренее.
В справедливости этой поговорки я скоро смогу убедится. В середине ночи я проснулась от хотя и негромких, но назойливых голосов спорящих мужчины и женщины.  Я не могла услышать дословно, о чем они говорят, но отдельные слова различала.
Женщина: Она ребенка потеряла, она едва жива осталась, а Вы что хотите от неё?
Мужчина: Я ей добра желаю. Я уверен, что ей надо уехать из Ленинграда. Там ей все будет напоминать о прошлом.
- Женщина: А дом как же? Это её там дом. А дома и стены помогают.
Мужчина: Не всегда. Это как раз тот случай, когда стены дома могут стать врагами.
Я зевнула и спорщики умолкли. Было ясно, что Клара Ивановна и Максимилиан Максимович говорили обо мне, но мне было как, ни странно безразлично, и я опять уснула.
Утро четырнацатоо июня. Начинается неделя. В пять утра пастух начал свой обход деревни, собирая стадо коров. К нему приплетутся несколько баранов, в таком  составе стадо уйдет на выпас. Звездочку в стадо провожаю я. Привыкла я к ней, да и она признала меня. Гляжу вслед уходящего к околице стаду , и так мне становиться тоскливо, будто кого-то родного провожаю, чуть ли не на войну. Сухой восточный  ветер овевает мое лицо. Вот уже неделю дует этот суховей. Крестьяне сетуют – посохнет рожь, чем будем жить.
Бросив последний взгляд в сторону уходящего стада, кто мог знать, что я действительно последний раз его вижу, я вошла в избу.
- Проводила? – спрашивает Клара Ивановна, накрывая на стол к завтраку, - Иди, буди своего столичного гостя. Завтракать будем.
За завтраком и состоялось объяснение.
Скушав вчерашнюю кашу и попив чаю с белым подовым хлебом, Максимилиан со свойственной ему безапелляционностью заявил.
- Ирина Анатольевна, я думаю, а товарищи в Москве меня поддержат, что Вам надо поступить учиться в МГИМО. Довольно Вам вращаться в кругах, так сказать, местного значения.  Перед Вами откроются широкие перспективы. Весь мир будет пред Вами.
- Не иначе, как ты, Ира станешь Генеральным секретарем ООН, - показала свою эрудицию Клара Ивановна, и принялась собирать со стола. Нарочито громко стуча посудинами
Заглянул в окно Александр, шофёр «Волги».
- Товарищ Покоржевский, машина готова. Когда поедем?
- Скоро, Саша, иди, поешь на дорогу. Хозяйка угощает.
Клара Ивановна ухмыльнулась.
- Вот так меня без меня женили, - вернулась к столу и поставила миску с кашей, - Иди мил человек. Чем богаты.
Через полтора часа я обнималась с Кларой Ивановной.
- Не поминай лихом. Если туго станет, приезжай. Для тебя всегда найдется и уголок и чугунок, - по её щеке прикатилась слеза. А я подумала; до чего же она стала мне родной за эти недели. И ещё чисто по-женски отметила, а кожа на лице её гладкая. Не по годам.
Потрясясь немного на проселочной дороге, мы выехали на шоссе, и тут Александр показал, но что способна его машина.
Нам в спину дул суховей.

  В Москве ветры пахнут бензином.


В купе вагона номер пять поезда, нося¬щего имя «Красная стрела» двое: я и он, Мак¬симилиан Максимович Покоржевский.  Если раньше я ездила в Москву на «Стреле» в обычном купейном вагоне, то сейчас мы си¬дим на диване в купе спального вагона. От¬чего такой вагон назван спальным, когда и в остальных люди спят также, не понятно.
Простучали колеса на выходных стре¬лах, промелькнули грязно-коричневые стены строений депо, поезд выходит на главный путь.
- Едем, - индифферентно произносит Максимилиан. Он по возвращении в Ленин¬град из деревни Черняковичи занемог живо¬том. Парадокс. Ел натуральные, свежайшие продукты, а получил диарею. Загадки нашего организма.
- Это Вас поражает? Было бы странно, если бы мы, находясь в экспрессе, стояли на месте.
- Способность шутить в любой ситуа¬ции, ещё не значит, что человек обладает обо¬стренным чувством юмора. Иногда это при¬знак того, что индивидуум просто чурбан.
- Ещё одно оскорбительное слово и со¬рву стоп-кран.
Так началось наше путешествие из Ле¬нинграда в Москву. Поразительно, но я вспомнила строки из Радищевского произве¬дения: Отужинав с моими друзьями, я лег в кибитку. Ямщик по обыкновению своему по¬скакал во всю лошадиную мочь, и в несколько минут я был уже за городом. Расставаться трудно, хотя на малое время с тем, кто нам нужен стал на всякую минуту бытия нашего. Расставаться трудно: но блажен тот, кто рас¬статься может не улыбаяся; любовь или дружба стерегут его утешение. Ты плачешь, произнося прости; но воспомни о возвраще¬нии твоем, и да исчезнут слезы твои при сем воображении, яко роса пред лицем солнца. Блажен возрыдавший надеяйся на утешителя; блажен живущий иногда в будущем; блажен живущий в мечтании. Существо его усугубля¬ется, веселия множатся, и спокойствие упреж¬дает нахмуренность грусти, распложая об¬разы радости в зерцалах воображения. – Я лежу в кибитке.
Я не лежу в кибитке, и мой ямщик, то есть машинист управляет не конем, а теплово¬зом в несколько сотен лошадиных сил тягой.
Помню, я ехала в обычном плацкартном вагоне поезда сообщением Жданов-Харьков. Лежа на верхней боковой полке, я пыталась определить скорость поезда по мелькавшим мимо телеграфным столбам. Получалось. Те¬перь я сижу на мягком диване и смотрю в темноту окна, где мелькают какие-то огни, и нет мне дела до того, с какой скоростью я пе¬редвигаюсь  пространстве. Я знаю, что ровна в восемь часов тридцать минут состав остановит свой бег у первой платформы Ленинград¬ского вокзала, что расположен на Комсомоль¬ской площади, которую лучше бы назвать «Вокзальной», так как на этой площади их три.
Проводник собрал билеты и деньги за постельные принадлежности. Максимилиан придирчиво ощупал простыню.
- Слава Богу, сегодня не сырые, - не к лицу ему ворчать. Но я промолчу. После Чер¬няковичей во мне поселилось спокойствие, граничащее с умиротворением. И ничто не в силах нарушить это состояние. Так мне каза¬лось на семьдесят пятом километре пути по железной дороге Ленинград-Москва.
Проскочили Волхов, промелькнули станционные огни и опять за окном темень.
- Я бы чаю попил, - говорит Максими¬лиан.
- А я бы чего-нибудь покрепче.
- Моё упущение. С этими болями я поза¬был обо всем.
Выход был все-таки найден. Обслужива¬ние в этом фирменном поезде, коим в основ¬ном пользуется та часть населения, которая относится к элите, на высоком уровне; через пять минут проводник принес нам бутылку коньяка и набор шоколадных конфет. кон¬феты были неотъемлемым приложением к коньяку, - Так положено, ответила проводник на мой «немой» вопрос. К Окуловке мы с Максимилианом подъезжали в превосходном расположении духа. У него и живот перестал болеть. Знала бы я в тот час, что коньяк по¬действовал, как обыкновенное болеутоляю¬щее, а боли Максимилиана связаны не с обыкновенным расстройством желудка, ис¬подволь опухоль давала о себе знать.
Спать в вагоне мчащегося со скоростью семьдесят километров в час поезда на мягком диване, под перестук колес и тихое сопение лежащего над тобой мужчины, это ли не удо¬вольствие.  Так я шучу, на самом деле, в по¬езде я сплю условно. Мне постоянно кажется, что я скатываюсь с полки, меня беспокоит ка¬чание вагона, мне, то холодно, то жарко.
В Бологое поезд стоит пятнадцать минут, я решаю выйти. Подышать свежим воздухом, а заодно и покурить. На платформе кроме меня и проводников никого. Пассажиры, уто¬мившись обильными возлияниями и разгово¬рами, спят. Они не такие привереды, как я; ан, нет. Вот ещё один. Чудаковатый малый, он выскочил из соседнего вагона при полном па¬раде, в костюме тройка, при галстуке. Судо¬рожно раскрыл портсигар, сломав три спички, раскурил папиросу. Потянуло доро¬гим табаком. Не иначе, как он курит папи¬росы «Герцеговина Флор». Курит, глубоко за¬тягиваясь, без передыху. 
- Скажите, - наконец, обращается он  к проводнику, - я успею сбегать на вокзал?
- Что Вы, товарищ, сейчас тронемся.
- А, если я попробую? – он определенно не в себе.
- И пробовать не надо. Опоздаете, поезд ждать не будет.
- Мне в аптечный киоск надо позарез.
-Животом маетесь? – спросила я.
- А Вы откуда знаете? Вы врач что ли?
Не стану я этому мужчине с лицом цвета лимона говорить, что и мой попутчик болеет животом.
- Не врач, но цвет Вашего лица за Вас го¬ворит.
Тут меня осенила – он же желтушник. Перезаразит полвагона, беда будет.
- Товарищ проводник, - отвожу в сто¬ронку проводника нашего вагона.
-  Ужас, какой, - говорит она после того, как я поделилась с ней моими опасениями. Выпалила и бросилась к своим товаркам. Шепчутся, поглядывая на топчущегося рядом мужчину. Минуты идут, скоро тепловоз даст короткий сигнал и состав медленно, почти не¬заметно тронется. В этот момент проводник того вагона, где едет больной, вытаскивает из сумки желтый флажок и, забравшись на верх¬нюю ступеньку тамбура, начинает размахи¬вать флажком. Увидит ли этот сигнал тревоги помощник машиниста? Глянула на часы, ос¬тается пять минуты. За эти минуты можно многое сделать, так оно и произошло. Прибе¬жал бригадир и с ходу.
- Чего у тебя, Фролова опять случилось. Что ни рейс у тебя происшествие. График движения срываешь. Не видать нам премии.
- Не кричи, бригадир, - говорит, а сама глазами на мужчину с желтым лицом показы¬вает.
Хоть и мало света, но бригадир углядел неестественный цвет лица пассажира.
- Сигналь! – командует проводнице бри¬гадир, а сам бежит к зданию вокзала.
Прошла минута. Проводники отступили на три шага от мужчины, а тот приумолк. Со¬образил, что причиной суматохи является он. Бедный, бедный, он на себя в зеркало не смотрел. Спина бригадира скрылась за стек¬лянной дверью вокзала, и в ту же секунду прогудел локомотив. Что же это выходит, по¬думала я, поставив правую ногу на подножку, бригадир останется тут, а поезд уедет?
- Женщина, пройдите в вагон, - просит наша проводница, - сейчас поедем.
Значит так у них заведено, решила я и вошла в тамбур. Описываю это ночное при¬ключение так подробно потому, что оно, как позже окажется, станет для меня чуть ли не роковым.
Поезд скоро тронул, а мужчину, кото¬рый ехал в соседнем вагоне и заболел желту¬хой, отправили в местную городскую боль¬ницу. Оказывается, это был проректор ГМИМО, который возвращался домой после заграничной командировки.
- Чего там за переполох? – спросил меня Максимилиан Максимович, возлежа на верх¬ней полке.
- В соседнем вагоне ехал чумной. Его и снимали.
- Чума?! В наше время и чума? Вы шу¬тите.
Я рассказала, что произошло. Максими¬лиан спрыгнул с койки.
- Этот мужчина в костюме тройка? – я киваю головой, - Он курил? – я опять согласно киваю головой, - Папиросы?
- Папиросы и дорогие. По-моему это были папиросы марки «Герцеговина Флор».
- Точно, это он. Мы же к нему едем. Я слышал, что он был в Ленинграде проездом из Киншасы, но думал, что он уже уехал.
Так я узнала, кем был желтушник.
Максимилиан уселся на диван. Я по¬няла, мне уже не поспать. Поезд набрал ско¬рость и теперь спешит наверстать упущенное время – престиж.
- Надо искать другой путь проблемы, - рассуждает про себя Максимилиан так, как будто в купе он один. Это меня бесит.
- Послушайте, мужчина, а я Вам не ме¬шаю?
- Sorry, miss, - заговорился журналист.
- Извольте говорить по-русски.
Могла бы начаться перепалка, но по¬скреблись в дверь, проводник так не входит.
- Входите, не заперто, - отвечает Макси¬милиан.
В приоткрывшуюся дверь просовывается голова.
- Ради Бога простите, - говорит голова с копной волос, острым носом и большими ка¬рими глазами, - у вас чего-нибудь от головной боли нет? Никак не могу уснуть, так голова болит.
Не экспресс, а какой-то санитарный по¬езд, поголовно все больны.
- Никогда не надо мешать напитки, - го¬вори мой попутчик, - Тогда и голова болеть не будет.
- Вы правы. Это все мой коллега. Гово¬рит, водка без пива на ветер выброшенные деньги.
Тут я соображаю, откуда мне знакома эта физиономия. Я его видела в спектакле театра имени Ленсовета. Он играл в паре с молодой актрисой.
- Тогда Вам и надо пива выпить.
- Оно и верно, но где его взять?
Этот разговор становится, по моему мнению, бессмысленным и, более того, ду¬рацким.
- Вы же актер, попейте воды, а  вообра¬зите, что пьете пиво.
- Се нон э веро, э бен тревато, - если бы я не знала, что передо мной актер, решила бы, что он просто неприлично ругается.
- Если это и неверно, то хорошо приду¬мано, - перевел Максимилиан и тем успокоил меня, - Ирина Анатольевна, как Вы полагаете, мы можем ссудить молодого человека бутыл¬кой «Жигулевского»?
Запаслив журналюга. Живот болит, а об опохмелке подумал.
- Согласна, - поддерживаю игру, а самой очень хочется спать. Максимилиан достает из своего чемодана, которым он очень гордится; он из настоящей свиной кожи, бутылку пива. Но кто же будет пить теплое пиво?
- От теплого пива Вам, товарищ артист, - выходит я не ошиблась, - станет ещё хуже. Со¬ветую обернуть бутылку во влажное поло¬тенце и выставить её в окно, ветер полотенце высушить, а бутылка станет немного холод¬нее, - так говорит Максимилиан, и не спешит отдать пиво артисту.
К голове присоединяется рука артиста, которая крепко хватает бутылку и, о чудо, ар¬тист зубами открывает её. Процесс опустоше¬ния происходит уже за дверью, но по харак¬терным звукам нам ясно – человек пьет из горлышка.
- Следуя примеру актера, скажу: нил ад¬мирари, что в переводе с латыни значит, ни¬чему не следует удивляться.
Не согласиться с Максимилианом нельзя.
- А Вы будете свою бутылку оборачивать влажным полотенцем, - спрашиваю просто так, чтобы заполнить паузу, а получаю раз¬вернутый ответ.
- Такой способ охлаждения напитков мы использовали в Африке. Жара неимоверная, а в том месте, где нам пришлось быть ни то, что холодильников не было, там не было мало-мальски приличной тени. Вот и приходилось американскую Кока-колу охлаждать таким образом. Правда, там мы бутылки окунали в Тихий океан.
Опять скребутся.
- Артист хочет отблагодарить, - Макси¬милиан не тропится ответить. Скребутся все сильнее, - До чего бестактны эти слуги Мель¬помены.
Ошибались мы, за дверью стояла наш проводник.
- Слышу, вы не спите. Может, чаю хо¬тите? У меня титан горячий.
Стучат колеса, свистит ветер в приот¬крытом окне, откуда-то доносится монотон¬ное бурчание; кому-то тоже не спится. Мы с Максимилианом пьем жиденький чай и гры¬зем жесткие мятные пряники. Тоска смертная. И куда я еду? Зачем я бросила пусть и опро¬тивевшую, но мою же работу? Отчего я пове¬рила этому человеку? Напрочил мне черте что.
- Проехали Калинин, - тихо произносит Максимилиан, - Из Тверской области у меня друг был. В сорок втором нас призвали в ар¬мию. Его направили в танковое училище, меня в летное, но летчиком  не стал. Здоровье подвело, служил техником на аэродроме под¬скока на Дальнем Востоке. Там и выучил анг¬лийский язык.
Тихо, тихо я смыкаю веки. Я сплю. по¬пробуйте спать одетой и в сидячем состоянии. Никакого отдыха. Наоборот, тело онемело, ноги затекли, голова гудит. Итог моей по¬ездки из Петербурга в Москву.  Да и для Мак¬симилиана Максимовича эта поездка не пока¬залась мёдом. Подъезжая к Москве, когда туа¬леты уже закрыли, а проводник обошел купе с одним вопросом:  Билеты нужны, у Максими¬лиана Максимовича случился приступ силь¬нейшей боли. Я была в полной растерянно¬сти, в столицу я приехала на этот раз, как ча¬стное лицо, денег в кошельке курам на смех, а тут такое. Силен советский народ чувством коллективизма! Половина пассажиров спаль¬ного вагона приняла деятельное участие в нашей с Максимилианом Максимовичем беде. Кто-то совал мне какие-то пилюли, кто-то просил проводника открыть туалет, чтобы страдающий смог освободить желудок, но большинство давало советы. Не зря же ходит в народе шутка – у нас страна советов.
Наиболее здраво повела себя проводник.
- Я попрошу бригадира вызвать к поезду «Скорую помощь». Максимилиан был катего¬рически против, но мы с проводником игно¬рировали его мнение. Он просто был  тот мо¬мент невменяем.
Поезд миновал пригороды и, сбавив ход, входил в город.
- Вы оставайтесь  в купе. Я скажу, когда надо будет выходить.
С опозданием на три минуты скорый поезд экспресс прибыл в Москву. Это был вторник, шестое июля 1979 года.
Разошлись пассажиры, в вагоне тишина. Слышен звук капающей воды из плохо закры¬того крана титана. Максимилиан полулежит на диване. Глаза прикрыты, черты лица, как принято говорить, заострены. Почему мне его ничуть не жалко? Он так хотел, чтобы я учи¬лась в этом МГИМО. Знаю, не правильно го¬ворю, никакое оно не оно, а он – институт, но говорю так нарочно, чтобы таким образом выразить свое пренебрежение.
- Почему мы не выходим? – говорит едва слышно Максимилиан.
- Машину ждем, - не стану пугать его «Скорой помощью».
- Все-таки вызвали труповозку?
- Глупости говорите. Вам в больницу надо. Вы бы посмотрели на себя со стороны, - пытаюсь достучаться до его здравого смысла.
- Что, плох?
Вижу, проняло. Максимилиан пытается разглядеть свое отражение в окне. Разглядел, да не то. Я тоже вижу идущих по платформе двух человек в белых халатах. Увидев их, я немного успокоилась. Так у меня всегда бы¬вает, приедет врач, и мне кажется, что полег¬чало. Так сказать, эффект присутствия.
- Идут, - и он разглядел, но реакция иная, - Коновалы. Знаю я наших врачевате¬лей. У них тоже план. Сейчас упекут в боль¬ницу, надо не надо, и отчитаются, ещё одна единица госпитализирована.
Раскрылся наш журналист международ¬ник, ему все советское как кость в горле. Вспомнила его речи в гостинце «Астория». Жил в номере люкс, завтраки ему подавали в номер, машину присылали из гаража Обкома, а он сидел в кресле и поносил советскую сис¬тему образования. Она и не современна, она и не отвечает требованиям настоящей демокра¬тии. А как он язвительно отзывался о наших инженерах.  Я тоже часто и остро критиковала ИТР, работая на заводе, но не так же зло. Я бы сказала, злобно. Там, в номере люкс, я отнесла эти выпады к тому обстоятельству, что Мак¬симилиану Максимовичу не дали выступить в Университете, сославшись на летнее время, время каникул.
- Вы хотите помереть дома?
- Естественно дома. Не на больничной же койке, - Максимилиан раздражен, и я пре¬кращаю разговор. Тем более, что пришли врач и санитар.
- Кому плохо?
- Плохо в наше время всем, кто не лишен разума, - отвечает Максимилиан.
- Понятно, - говорит врач, - Что с това¬рищем? – это уже опрос обращен ко мне.
- Жаловался на боли в животе.
Максимилиана Максимовича после того как врач «Скорой помощи» осмотрел его, отели к машине и повезли в Центральную клиническую больницу, на этом настоял сам больной. Врач сердито пробурчал: Напрасно спалим бензин, там лечатся только большие начальники.
- Вы езжайте в гостиницу «Дружба». Там на Ваше имя забронирован номер, - сказал Максимилиан, и ему опять стало плохо.
Осталась я сидеть на мягком диване в купе вагона номер пять экспресса «Красная стрела» с багажом журналиста международ¬ника и со своим чемоданом.
- Так и будете сидеть тут? – проводник начала собирать постельное белье, - Нас скоро оттащат на запасной путь.
- А куда я денусь с этим уродом, - ткнула ногой по чемодану.
- Хочешь, вызову носильщика, он до сто¬янки такси дотащит.
Другого варианта у меня не было, и я согласилась.
Носильщик с бляхой на фартуке, прямо как в детском стишке, загрузил тележку и резво, я едва поспевала, повез её к выходу. На¬род толкается,  ругается, смеётся, все больше отдыхающие, вернувшиеся с Юга. Черт возьми, спотыкаясь, думаю я, а когда я побы¬ваю на море, своем Азовском?
- С Вас два рубля, - тележка стоит у знака «Такси», где всего три машины и длиннющая очередь. Прибыл поезд из Сочи; народ в оче¬реди загорелый, с облупленными носами, от багажа исходит аромат фруктов. Эх, ма! Вслух произношу, люди оборачиваются. По-своему мой возглас воспринял носильщик, который  продолжал стоять со своей тележкой рядом.
- Ты тут до вечера простоишь, это точно. Накинь рубль, подгоню машину.
- Это осуществимо?
- У нас в Москве все осуществимо. Были бы деньги.
- Один черт! – громко говорю я, в оче¬реди шум, - Спокойно, граждане, соблюдайте порядок в очереди. У нас, в Москве мы второй Варшавы не допустим.
- Нормальный ты парень, погляди за моей тележкой, я мигом.
Время я не замечала, но точно то, что за то время, которое понадобилось носильщику для того, чтобы вернуться, ни одной машины не подошло.
- Иди за мной, - командует носильщик, и опять я бегу за ним. Откуда силы берутся у этого с виду не совсем здорового человека.
Обежали какое-то сооружение и оказа¬лись рядом с железнодорожным мостом. Ма¬шин полно, но какая из них повезет меня.
- Видишь «Москвич» зеленый? Топай, он тебя и повезет.
- А багаж?
- О черт! Лады, идем вместе.
«Москвич» был стар, как и его владелец.
- Три рубля, - с ходу заявил он.
- Рубль пятьдесят, - торгуюсь я.
- Два пятьдесят.
Сошлись на двух рублях.
- А ты баба не промах, - произнес но¬сильщик, загружая чемодан Максимилиана в багажник машины. Глянула в заднее стекло, носильщик машет мне рукой. Не поверите, это грубоватый мужчина на тот момент был для меня самым близким человеком. Что я стану делать в Москве без моего опекуна Мак¬симилиана Максимовича? Денег у меня прак¬тически нет. Правда, я прихватила с собой две монетки из «сундучка» Наума, но кто мне их тут обменят на рубли?
В «Москвиче» пахнет то ли прогорк¬лыми овощами, то ли отсыревшими портян¬ками. А такой с позволения сказать, атмо¬сфере я долго не протяну. А водитель этого автомобиля явно не торопится.
- Вам к «Пекину»?
- Я же Вам скала, гостинца «Дружба».
- Это для Хрущевцев она «Дружба», а для нас, Сталинских соколов, все равно «Пе¬кин»
Владелец «Москвича» оказался говорли¬вым.
- Ваш Хрущев, - я не возражаю, - Рассо¬рило с Мао Цзэдуном в пух и прах, идиот, и мы получили Доманский. Дружба, - язви¬тельно процедил он, - Какая дружба теперь? Уважать надо китайцев. Они нечета нам.
Машина выехала на улицу Горького. Виден своеобразный силуэт здания гости¬ницы. Он поражает столицы своим великоле¬пием
- Чтоб Вы знали гостиница «Пекин»  па¬мятник истории и культуры. Начали строить при Сталине, а открыли при Никите. Не хва¬стаясь, скажу, я присутствовал на её офици¬альном открытии.
- Вы строитель?
- Я-то?
Машина свернула с улицы Горького.
- Нет. Я служил на Лубянке.
Мне все стало ясно; чекисты до сих пор чтут память Сталина. И не они одни. Гене¬ральный Секретарь Леонид Ильич Брежнев тоже уважительно отзывается о Верховном Главнокомандующем.   
- К главному входу нам с моим «Москви¬чом» не по чину. А чемодан Ваш дотащу, не извольте беспокоиться. Мы, москвичи народ культурный. Не то, что пришлые. Понавезли лимитчиков,  не продохнуть.
Подобные речи я слыхала и в Ленин¬граде. А кто, я вас спрашиваю, будет в непо¬году класть кирпичи? Или стоять у револь¬верного станка, от которого к концу смены в волосах, как ни укрывай их, набьется столько пасты ГОИ, что хоть налысо стригись. 
У входа в гостиницу мы распрощались.
- Меня Василем Павловичем зовут. Чтоб Вы не подумали, что я кого-то боюсь. Отбоя¬лись мы. И на, вот держите.
Сунул мне мои два рубля.
- Я по дружбе Ваське услужил. Он у меня в отделении старшиной был. Высококлассный взрывник. Вы о партизанах определенно чи¬тали, а настоящие партизаны это мы,  развед¬диверсионные отряды НКВД.

Переступив порог гостиницы «Дружба«, я оказалась  в просторном и светлом холле, вы¬держанном в классическом стиле с колоннами и мраморной лестницей. Мой багаж тут же подхватил молодой человек в униформе.
- У Вас заказано?
- Да.
- Тогда Вам к администратору, я про¬вожу Вас.
В холле малолюдно и тихо.
Из ста тридцати четырех номеров мне предоставили номер на девятом этаже.   Леп¬нина, бронза, ценные породы древесины, то тут, то там картины известных  советских ху¬дожников. Дополняет интерьер роскошь гра¬нита и мрамора.
В номере свежо. Семьдесят девятый год, и до этой гостинцы добрался прогресс, рабо¬тает кондиционер.  Большущая кровать засте¬лена красивым бельем, на прикроватных тум¬бочках по два полотенца.
Постучали в дверь. До чего хороша гор¬ничная! С неё картину писать.
- Добро пожаловать. Просьбы, претен¬зии есть?
- Откуда? Я только вошла.
- Тогда, если нет, предложу Вам завтрак в номер. Это входит в стоимость номера.
- Завтрак в номер, это что-то из жизни буржуев.
- У буржуев, как Вы изволили выра¬зиться, не все так уж плохо. Кроме того, бес¬платный завтрак в номер предоставляется один раз. В день заезда.
Горничная ушла, оставив запах духов «Красная Москва». Интересно,  какое у неё образование. Я слышала, что в гостинце та¬кого класса, берут людей с высшим образова¬нием и со знанием английского языка.
Надо бы распаковать багаж, но откуда я знаю, сколько буду тут жить, и потому решаю выложить из своего чемодана самое необходимое. Задумалась я, а на какой срок снял этот номер Максимилиан? От всей этой роскоши я как-то растерялась и не спросила о сроках администратора. Опять постучали. Горничная вкатывает тележку. Быстро, однако. Я не успела, и умыться с дороги.
- Приятного аппетита, - улыбнулась и ушла.
Завтрак. Яичница из двух яиц, два бутерброда, с колбасой и сыром, черный кофе в кофейничке и сливки. Большое красное яблоко и сдобная булочка с маком. Так я никогда не завтракала. Даже тогда, когда хозяйство вела Антонина.
После такого завтрака, и ночи без сна и в тревогах, меня естественно потянуло в сон. Спать на свежем, хорошо пахнущем белье одно удовольствие, а снился мне желтушный мужчина. Будто он пытается овладеть моим телом, я извиваюсь, как змея. От него разит серой, Он черт, кричу я и просыпаюсь.
Надо же такое присниться. Определенно, в Москве мне не жить. Все началось с дороги. Сначала Максимилиан Максимович заболел, потом этот желтушный из соседнего вагона. И эти двое, носильщик и его бывший командир какие-то не нормальные. 
Номер слишком шикарен для меня, бывшей подсобнице на складе Метизов, девочки из Жданова,  у которой папа был стивидором в порту, а мама работала в рабочей столовой. Ну и что, что некоторое время работала в Обкоме профсоюза, а уволилась с должности начальника управления? Сидит во мне провинциалка. Ох, как сидит.
В номере душ; стоя под горячими струями его, я постепенно прихожу в себя. Поживу тут столько дней, на сколько оплатил Максимилиан Максимович, и уеду в Ленинград. Не пропаду. А что МГИМО? Не удалось стать дипломатом или кем-либо иным из сферы внешних сношений, так и это не трагедия.
Хороший завтрак, душ сыграли свою роль, я взбодрилась. Пора выйти в Москву. Именно так я определила свою прогулку. Грех не воспользоваться случаем и не побывать в  Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств и, если удастся, посетить мавзолей Ленина. Но прежде я уточню срок своего пребывания в гостинце. У стойки администратора небольшая очередь. Встала в конец. Жду. А пока какой-то человек в тюбетейке пытается на плохом русском языке объясниться с портье, я  разглядываю публику. Народ все солидный, хорошо одетый. Открывается дверь, и показывается человек, облик которого мне знаком. Секунда, другая и я узнаю – это Игнатьев Петр Петрович. Честное слово, я обрадовалась так, как будто увидела родного человека. Он почти не изменился, если только немного раздобрел, появился животик. Одет скромно, серый костюм, белая сорочка и не броский галстук. Идет сюда, на ходу надевает на нос очки. Мгновения, и мы встречаемся взглядами.
- Ба! – громко, так что люди оборачиваются, говорит он, - Это же Ирина Тиунова
Народ вперился в меня – что за фигура.
- Петр Петрович, - отвечаю я, - Это я.
Нашу встречу наблюдали все, кто находился в этот момент в холле. Стоят двое и обнимаются.
- Ты что тут делаешь? Мест нет? Это не проблема.
- У меня номер на девятом этаже
Он не дает договорить.
- Хочешь выше или ниже? Устроим.
Граждане поселяющиеся, как вперли взгляды в нас, так и не отводят глаз. В этой заводи шика, люкса и престижности и такое – громкое, откровенное, раскованное явление. Думаю, она меньше бы удивлялись, появись перед ними сам Иисус Христос.
- Да ничего я не хочу, - мы престали обниматься, - Хотела спросить, сколько дней я смогу тут ещё прожить.
- Денег нет. Не проблема. Все равно из Москвы не уедешь, пока я не разрешу.
До того занятый разговором с узбеком портье, вскинул голову. Старая выучка; если человек так говорит, значит, он из «тех». Те, это тот, кто имеет если не власть, то большое влияние. Он что-то говорит узбеку и тот, тряся головой, как китайский божок, семеня уходит к лифтам. Портье выходит из-за своего укрытия.
- Товарищу что-то надо? – спрашивает он Петра Петровича.
- Надо, товарищ, ещё как надо. Ты чего бросил пост? Народ же.
В голосе товарища Игнатьева сталь. Портье почти бегом возвращается за стойку, и на удивление быстро разобрался со всеми, кто стоял в очереди передо мной. Прямо, как в кино с Аркадием Райкиным.
- Товарищ  администратор, подскажите, в каком номере живет товарищ Павлов.
Товарищ Павлов, оказалось, жил тоже на девятом этаже, только в конце коридора.
- Пойдем, Ирина к моему старому другу. Отметим, так сказать, его вхождение во власть.
Мне, что? В Третьяковку схожу как-нибудь потом. Мне с Петром Петровичем интересно. Даже стоять с товарищем Игнатьевым приятно. А о том, чтобы провести с ним время, и говорить не приходится.
Кабана лифта, едва мы вошли в неё, наполнилась благоуханием одеколона для мужчин. Честно говоря, мне никогда не нравилось, когда мужчина перебарщивает в использовании одеколонов, но тут мне и это приятно. Сильна матушка природа, заложила в нас инстинкты, и они прут из нас. Лифт скоростной и потому я не успела задохнуться. Инстинкты инстинктами, а дышать-то надо.
Товарищ Павлов, судя по всему, а вернее по тому амбре, что ударил нам в носы, едва мы переступили порог номера «Люкс», накануне не пожалел свою печень. Водочно-коньячный перегар повис в воздухе.
- Петр Петрович, с твоей стороны просто свинство не предупредить, что придешь с дамой.
Так нас встретил мужчина в «олимпийке», с на лысо бритым черепом, «под Котовского» и, как ни странно, в отличных полуботинках. Последний факт объяснился тут же.
- Купил в Синем зале ЦУМ,а чешские полуботинки, а они жмут. Жаль выбрасывать. Вот залил коньяк и разнашиваю.
- Добро переводишь, Илюша, коньком ботинки поишь. Все равно выбросишь.
Надо так понимать, что товарищ Игнатьев пошутил.
Мужчины обнялись. Какие телячьи нежности, я отвернулась.
- Ирина Анатольевна, прошу любить и жаловать, мой друг со студенческих годов. Илья Семенович Павлов. Его в сорок третьем определили в Красную Армию, это он придумал, как наши тетридцатьчетверки побыстрее  в бой возвращать.
- Совершенно верно, сударыня. Он их работал на Урале, я их ремонтировал на фронте.
Илья Семенович скинул пахнущие коньяком полуботинки и теперь ходил по номеру «Люкс» в носках. 
- Илья! Постеснялся бы дамы.
Петр Петрович нарочито сердиться. Как это хорошо иметь друга. Пожалуй, у меня это Антонина.  Нет. Тут что-то иное.
- После войны Илья вернулся к нам в Сталинград. Помнишь, Илюша, какие это были времена?
Что же пускай товарищи вспоминают, мне будет интересно их послушать.
Илья Семенович обул-таки ноги, сменил и костюм, вместо тренировочного трико надел парусиновые брюки и рубашку с воротником апаш. Красавец мужчина. Тут и горничная явилась. Опять она катит тележку, но  большую, нежели мне. Стоило ей приоткрыть одну из крышек, пахнуло чем-то очень вкусным.
- Сейчас мы начнем пировать.
Илья Семенович по-хозяйски начал выкладывать судки и тарелки на журнальный столик. В последнее время эти неудобные столы вошли в моду. Вообще, я замечаю, что в нашу жизнь все больше вторгаются элементы западного и чуждого нам  быта. Пресловутые «стенки», торшеры, потолочные лампы вместо люстр и абажуров. Традиционные кровати уступили место диванам-кроватям.
- Милости прошу.
Илья Семенович широко раскинул руки.
То, что происходила потом, сил и желания описывать нет. Ели и пили мы много и сладко. Мужчины вспоминали недалекое прошлое, пили за товарищей, живых и ушедших из жизни.  Часам к трем они, да и я тоже, изрядно захмелели, и после кроткого совещания было решено, что неплохо было поспать.
- Соснем минут на сто восемьдесят, - предложил хозяин номера.
Я ушла к себе и проспала до шести вечера.  Повалявшись немного в кровати, я решила принять душ. Не удалось. В дверь настойчиво постучали. Горничная так не стучит. Так и есть! За дверью друзья товарищи. Петра Петрович и Илья Семенович.
- Выспались? Вижу, выспались.
Петр Петрович как всегда бодр. Его друг в парадном костюме.
- Ирина Анатольевна, форма одежды парадная. Предстоит ужин в ресторане.
- Во-первых, у меня нет парадной одежды. И, во-вторых, я ещё не проголодалась.
- Ответствую. Во-первых, под парадной одеждой я подразумеваю обыкновенное платье и туфли на небольшом каблуке. Во-вторых, аппетит, как известно, приходит во время еды. Так что, возражений не принимаем. Так ведь, Петро?
Отказываться нет смысла. Эти мужчины из той породы, что возражений не терпят.  А мне и не хочется им возражать. Тут я не хозяйка. А кто я тут? Вот в чем вопрос. Вопрос, не требующий ответа. Риторический вопрос.
Ресторан в гостинице «Дружба» тире «Пекин»…Стоп машина! Опять я о жрачке. Довольно!  Да, кухня в этом ресторане отличная; держат марку, и обслуживают хорошо. Но что же об этом говорить? Так должно быть везде, а не только тут, в столичной гостинице.
Запомнилась фраза, произнесенная Ильей Семеновичем после того, как мы отужинали.
- В пятьдесят четвертом, когда гостинца называлась «Пекином», тут была превосходная китайская кухня.
Потом он рассказывал об омарах, каком-то необыкновенно вкусном китайском бифштексе.
После ужина в ресторане мужчины извинившись, удалились в номер Ильи Семеновича.
- Ирина Анатольевна, нам с Ильей Семеновичем необходимо обсудить кое-какие сугубо служебные вопросы. Но завтра к десяти я жду Вас.
Петр Петрович, как это было восемь лет назад, предал мне небольшой квадратик бумажки. Они ушли, я осталась стоять в холле, где утром встала в очередь к администратору с одной целью, узнать, сколько дней я могу жить тут. Теперь очереди нет, и портье спокойно читает газету «Вечерняя Москва».
- У Вас номер забронирован товарищем Покоржевским на семь  дней. Но Вы можете жить, сколько хотите. Товарищ Игнатьев распорядился так.
Тут до меня дошло глянуть в бумажку.
Старая площадь, д. № 4, ЦК КПСС, каб. № 241. И все. В общем «на деревню дедушке». Хотела выбросить, но увидела на оборотной стороне рукой – Петр Петрович и четыре цифры – 77-01. Докумекала, это номер внутреннего телефона.
Завтра седьмое июля, среда. До понедельника доживу, а потом, прощай Москва, здравствуй Ленинград. Нет, конечно, я съезжу на Старую площадь.
Ночь для меня прошла относительно спокойно. Почему, относительно? Потому, что среди ночи с площади раздались странные звуки. Создавалось такое впечатление, будто ломали доски. Потом мужские голоса. Приличные слова перемежались матерными. По отдельным репликам можно было понять, что один мужчина очень недоволен другим; он, видишь ли, козел, и не там поставил свою машину.
Мне ничего не оставалось делать, как допить остывший чай и выкурить сигарету. Кстати, московский табак мне не нравиться. Так же, как их шоколад уступает нашему, фабрики Крупской. Уснуть удалось под утро.
- Ирина Анатольевна, мне известно, что товарищ Покоржевский намеревался определить Вас на учебу в ГМИМО. Одобряю. Я попросил товарищей из Ленинградского Обкома прислать Вашу объективку. Достойный служебный путь. Насколько я понимаю, Вы владеете английским языком. As well, you speak on english?
- I dialect on-english bad.
- Это не самое страшное. Окунетесь в язык и начнете говорить бегло.
Я сижу в небольшом кабинете на втором этаже здания, которое поострили по проекту архитектора Шервуда, это мне сказал товарищ Игнатьев. Кроме этого я узнала, что в 1914 году Владимир Владимирович  Шервуд построил крупный комплекс деловых зданий на Старой площади, где теперь располагается ЦК.
- В комплексе зданий на Старой площади Шервуд соединил  элегантность модерна и утилитарность конструктивизма.
Мне было удивительно слышать от товарища Игнатьева такое.
- Вас ждут в институте к четырнадцати ноль-ноль. Думаю, собеседование Вы пройдете успешно, и будете зачислены на второй курс факультета дополнительно профессионального образования. Будем считать, что Вы уже обладаете достаточным образованием в сфере внешней политики и журналистики.
В понедельник полил дождь. Я шла по улице Горького под зонтом, что купила в ларьке при гостинице. Хороший китайский зонт спасла мою голову о воды, льющейся с неба, но никак не мог уберчь ноги, и скоро они промокли. Воздух пропитывался влагой и парами бензина. Тут  автомобили ездят на каком-то другом бензине и выхлопы иные, чем в Ленинграде. Я студент ГМИМО. Учиться мне два с половиной года, а что будет потом, мне безразлично. У Максимилиана Максимовича обнаружили опухоль, и он был прооперирован. Повидать его мне не пришлось. Жена «оккупировала» палату и было бы трудно объяснить, кто я такая и что мне надо.
Петр Петрович познакомил меня с семьей, и выходные провела на его даче.
- Рядом Маршал, через дорогу дача заместителя Министра Обороны. Чуть дальше тоже шишка. Так что у нас полный комплект для преферанса.
Так он говорил, стоя на мостках в широченных портах и майке с надпись «ЦСК» и цифрой десять. Он ловит пескарей, я «болею»; Клюнуло, тащите.
Я иду на Ленинградский вокзал, через сорок минут я сяду в вагон «Красной стрелы» и уеду в Ленинград. В начале сентября вернусь, чтобы начать учебу в ГМИМО.
На площади трех вокзалов суматоха и кутерьма. Машин полно.