Встречи на ветру

           Ленинградская весна






С трудом втиснувшись в переполнен¬ный автобус со своим чемоданом, я поехала на Невский проспект, не задумавшись, дома ли реставратор Русского музея.
Еду и как обычно, размышляю. Начало рабочего дня, а народу полно. Кто же тру¬дится на благо народа? Стоит мужчина у кассы. Провожает взглядом каждый пятак,  опущенный в неё. С виду он вполне прилич¬ный гражданин, а взгляд нищего на паперти. Ему, что денег не хватает? Если денег мало или нет совсем, так иди и трудись. Подумала так и вспомнила давнишний разговор с на¬чальником отдела кадров в тресте; нет вакан¬сий. И тут, на повороте, когда нас, пассажиров бросило друг другу в объятия, меня осенило. Все от того, что мы, советские граждане, мало придвигаемся.  Осталась  бы я у себя в Жда¬нове и тоже, может быть, сидела без работы. И ещё, меньше претензий надо иметь. Я пошла на склад простой подсобницей? Пошла. И пойду дальше. Водитель объявил остановку – Невский проспект. Мне удалось, и самой вы¬скочить из автобуса, и чемодан свой выта¬щить.
Стою на тротуаре. Перевожу дыхание. Перевела и тут почувствовала какой-то холо¬док на бедре. Ексель-мопсель, мать моя род¬ная. Карман пальто аккуратно так разрезан. А там был кошелек. Ну, ни гадство ли?  Я вас спрашиваю.
Идиоты. В кошельке рубль с мелочью. Я, что дура по-ихнему? Аванс у меня там, куда даже самому любимому не с ходу дам залезть.
Подхватила чемодан и шагаю. А, я иду, шагаю по Москве. То есть по Ленинграду. Моя цель кинотеатр «Молодежный». Если не застану Наума Лазаревича, удавлюсь там же. Это я так шучу. Вхожу во двор и слышу.
- О Боги! Неужто сама Ирина ко мне по¬жаловала? – с Садовой улицы  идет мой ста¬рикашка Наум. Невольно моя рожа расплы¬лась в идиотской улыбке.
- Я это. Я, - как же я рада видеть Наума Лазаревича. Я готова тут же в грязном, неме¬теном дворе, его расцеловать. То, что я только предполагала, Наум исполнил. Как он целу¬ется! Ноги подкашиваются.
- Пойдем же в мою обитель, прекрасная фея, - это у него такая привычка. Говорить вычурно. 
Поднимаемся по вонючей лестнице, он несет мой чемодан. Я позади. Гляжу на его уз¬кую спину и опять думаю. Привычка такая у меня с детства. Спина узкая, зад плоский и ноги коротковаты. А каков он в постели! На¬стоящий Геракл. О Геракле я читала в книжке отца. Папа любил всякие такие книжки, о  древности. Помню и название – Мифы Древ¬ней Греции.
- Вы определенно, голодны, - Наум Ла¬заревич ребенком пережил блокаду и теперь ему кажется, что все постоянно голодны. В комнате у него по разным закоулкам распи¬ханы консервы. Копит он и вино, - Сейчас устроим настоящий пир. 
Тут я прослушал небольшую лекцию.
- За пятьсот лет до Рождества Христова, - начал Наум Лазаревич, при этом накрывая на стол, - Точнее  12 октября 539 года. Над горо¬дом Вавилон спускалась ночь. Но чем тише становится в природе, тем громче станови¬лись крики на улицах и ярче огни. К цар¬скому дворцу, построенному 30 лет назад На¬вуходоносором, стекаются толпы народа, но пропускают лишь вельмож и приближенных царя, спешащих на праздник, - реставратор открыл одну из многих бутылок коллекцион¬ных вин, -  Царь Валтасар устроил большое пиршество для тысячи вельмож своих и пред глазами тысяч пил вино. Вкусив вина, Валта¬сар приказал принести золотые и серебряные сосуды, которые Навуходоносор, отец его, вынес из храма Иерусалимского, чтобы пить из них царю, вельможам его, женам его и на¬ложницам его. Пили из них царь и вельможи, - Наум говорит, подвывая, - И славили богов золотых и серебряных, медных, железных, де¬ревянных и каменных, так давайте и мы, Ирина выпьем вина сладкого.
Вино оказалось очень вкусным, и я вы¬пила полный бокал. Наум Лазаревич продол¬жал. Он говорил так, как будто пред ним был полон зал зрителей.
- Смеясь над осаждающими и полагаясь на мощь вавилонских стен, Валтасар устраи¬вает пиршество. Спустя века, трудно сказать, что заставило его сделать это; желание под¬бодрить своих воинов и горожан, показать этим персам уверенность в своей силе, а мо¬жет быть, царь хотел в вине утопить свой страх перед страшным будущим, будора¬живший его душу? Но как бы, то, ни было, то, что случилось, было предсказано Богом за много лет до того, как это произошло. Одур¬маненный вином, почувствовав себя всесиль¬ным под его парами, царь совершает свято¬татство — он бросает вызов Богу.
Наум Лазаревич громко выдохнул и сел. Я так и не поняла, для чего он мне это расска¬зал.
Отдышавшись, он тихо произнес.
- Я не Валтасар, и мое убежище не осаж¬дают воины, но ему и мне грозит большая беда.
Откуда мне знать, о чем он говорил. Вино начало действовать на мое серое мозго¬вое вещество и ЦНС. Веки то и дело смыка¬лись, и тогда в ушах начинало гудеть, как в бане.
- Милочка, - Наум Лазаревич трогает меня за плечо, - Идите-ка Вы спать. Я уже по¬стелил. А мне пора в музей.
- Выходит, Вы пришли специально для того, чтобы напоить и накормить меня? - бо¬лее глупого вопроса я задать е могла.
- Выспитесь, но никуда не уходите. Не такой я старый, чтобы не понять, в какую си¬туацию Вы попали.
Тут я смекнула, что он совсем не старый. Вспомнила, он говорил, что в  сорок втором, самом голодном году в Ленинграде ему было одиннадцать лет. Выходит,  я напрягла изви¬лины, ему тридцать четыре года.
Он вышел из комнаты. Остался запах старины. Нет, я никогда не жила в таком доме. Наш дом в Жданове был самым обык¬новенным. Домом обыкновенного советского служащего. Папа говорил, - Мещанство может погубить любую современную идею.
Помню, как мама предложила купить новый платяной шкаф.
- Девочка подросла и, как ты можешь заметить, - она обращалась к отцу, - она уже не носит ползунки и слюнявчики. Надо и ей иметь свой уголок.
Так мама поддевала отца за то, что мало бывает дома. Все порт и порт. До пятнадцати лет я спала на узкой металлической кровати, которую отец позаимствовал в  общежитии портовых рабочих. Тамошний комендант до¬бился для своих подопечных новых кроватей. Старые были списаны и подлежали утилиза¬ции. Это слово я узнала от отца.
У Наума Лазаревича мебель разностиль¬ная. Шкаф старый. Он полон книг. Люстра старинная с множеством висюлек. А торшер самый современный. Я бы сказала, убогий. Простая палка, наверху которой  цилиндри¬ческий абажур из искусственной ткани. А опирается она на большой металлический блин. Спит реставратор на большой тахте. Интересно, где он раздобыл такое. Широчен¬ная и низкая, она  обтянута суровой шерстной тканью цвета воды в Азовском море. На тахте в беспорядке лежат подушки. Как я поняла, Наум Лазаревич спит, укрыв¬шись пледом. Тоже что-то не советское.  Посуда у него разномастная.
Я улеглась на тахту и уснула. С «высоты» сегодняшнего дня я понимаю, что тогда, в доме на Садовой улице в комнате Наума Лазаревича во мне проснулась моя генетическая память. Должно было пройти пять лет после смерти мамы, чтобы я узнала, что она родом из дворян.
А пока я сплю. Сплю крепко без сновидений. Не знаю я, что в это время Родион дает показания в одном из кабинетов в доме, который ленинградцы прозвали Большим. Его обвинили в незаконных связях с иностранцами.
Чтобы больше не отвлекаться на мою историю с Родионом, скажу тут же.  Меня тоже вызвали в Большой дом. Там пожилой следователь допытывался, что я знаю о фактах преступных связей с агентами империализма  гражданина Громова. Ничего я не знала и мне поверили.
Наум  Лазаревич вернулся в семь вечера. Пахнуло влажным, морским воздухом и алкоголем. Был он весел и бодр.
- Сударыня, можете меня поздравить. Сегодня я признан Европой. Мой талант реставратора оценил один лучших галеристов, - что это такое я не знала, но спрашивать не стала. – Германии. Не ГеДеЭр, а ЭфЭрГе. Это честь.
Бедняжка еврей, не знал ты, что твоя тайная встреча с этим европейского масштаба скупщиком произведений искусства, заснята на кинокамеру и уже приобщена в качестве вещдока к делу № 234/71 по обвинению гражданина Корчака в подделке картин знаменитых художников, подмены их на подлинники из музея  и сбыте последних за рубеж.
- Сегодня мы с тобой предадимся разврату, - я покраснела, - Милое дитя, ты не о том подумала. Для меня развратом является безделье. Будем кутить, вести праздные беседы и мечтать. Ты  умеешь мечтать? – дуацкий вопрос. Кто же не умеет мечтать? – Мечта мечте рознь, - он подслушал мои мысли, - Наши мечтания будут основаны на реалиях.
Стол накрыт. Посреди в ведерке «Советское Шампанское». Еврей поясняет.
- Это Брют. Его мы будем пить с настоящим шоколадом из Австрии. Не чета нашему от жены Ленина, - я ни черта не поняла и спросила.
- Крупская готовила шоколад?
- О Иегова! Дитя не знает, что наша кондитерская фабрика носит имя супруги Ульянова-Ленина.
Выпили по бокалу Шампанского, заели светло-коричневым шоколадом. Мне больше нравиться ленинградский. К при¬меру, «Золотой Ярлык». Потом Наум Лазаревич меня ещё больше удивил. Он заявил, что сейчас мы будем кушать горячее.
- Советские товарищи обладают болезнью переиначивать все подряд. Не Царицын, а Сталинград, не Тверь, а Калинин, Не Самара, а Куйбышев. Вот ты. Из какого города родом? – я ответила, - То-то и оно, что твой родной город называется Мариуполь. Но я не об этом, - он говорит, и все время что-то делает. Поразительная способность, - Я застал время, когда это блюдо, - он выкладывает из судков что-то, - называлось котлетой Дю-валяй, - я рассмеялась,- Смейся, смейся. Вкусишь и престанешь смеяться. Котлету переименовали, спасибо рецепт сохранили. Я пошел на кухню. Веди себя хорошо, - определенно у него отличное настроение.
Сидеть просто так мне по нраву. Подошла к шкафу. Хотела посмотреть, какие книги у реставратора. Передо мной ряд красивых переплетов, прочла: Орлеанская дева.
Вытащила наобум одну. Тяжеленная. Не удержала, и книга упала  на пол. Ну, и что? Не ваза же. Очень я удивилась, когда из книги выпали зеленые бумажки. Похоже, деньги. Но чьи, то есть, какой страны они. В школе я изучала немецкий язык, а тут буквы латиницы, но ни черта не понять. Все же прочла – Two dollars и морда волосатая. Ах ты, музейная крыса, так это же доллары. Хватило ума прочесть и другое – Unaided  Stats of America. Продался американцам. Он шпион, решила я и напряглась. Если он начнет вербовать меня, я дам ему по роже.
- Не прилично в отсутствие хозяина лезть в его вещи, - как тихо он ходит, - Пожалуйста, положи все на место, - от его «пожалуйста» мурашки по коже.
Котлета, которую и котлетой я бы не назвала, была очень вкусной. Но  мне в рот не лезла.
- Ты очень молода, но все же постарайся понять то, что я скажу, - Наум аккуратно вытер рот салфеткой, - Хотя и было мне не много лет, но я очень хорошо помню денежную реформу Сталина и досыта наелся реформой Хрущева.
И опять я вспомнила отца. В шестьдесят первом году мне было уже четырнадцать лет и у меня начались женские дела. Все-таки я южная девочка. Но я не об этом. Я о денежной реформе. Пришел отец с работы. Было это, кажется, в мае и с порога начал свою речь. Так это называла мама.
- При Сталине каждую весну Правительство снижало цены на некоторые продукты. А что устроил этот кукурузник. Вот, мать, полюбуйся, - отец выложил на стол пакет с колбасой, - Скажи, чем эта колбаса отличается от той, что ты купила вчера? – мама отвечает.
- Только тем, что эту колбасу купил ты, - наша мама человек с юмором.
- То-то и оно. А стоит она теперь на пять копеек дороже. Жить стало определенно веселей, - потом они с мамой ели эту колбасу и пили вино.
Теперь я слушаю Наума Лазаревича.
- Деньги как будто стали «весить» больше, а цены подскочили. Накопления, что трудовой народ собирал по копейке, тоже похудели. Доллар это валюта твердая. Как говориться, доллар и в Африке доллар.
- И что можно у нас купить на эти доллары? – задала я безобидный вопрос. Но он вызвал у Наума Лазаревича гнев.
- Ты не прокурор, чтобы задавать мне такие вопросы.
Потом он немного успокоился. Походил по комнате.
- Не спросил тебя, ты работаешь где-нибудь. 
Я сказала, что работаю на заводе и завтра мне надо рано вставать. Наум насторожился.
- Ты рабочая? – спросил таким тоном, будто я больна лепрой.
- Но и ты не академик. Реставратор это даже не живописец, - что тут началось! Наум вскочил со стула пробежал до шкафа. Для чего достал большой альбом. Полистал его, отбросил. Опять пошел. И все это время он что-то говорил не по-русски. Похоже на немецкий, но не немецкий. Его-то я мало-мало знаю.
- Ты необразованная русская провинциалка. Реставратор больше, чем живописец. Реставратор должен владеть приемами письма всех тех, картины которых он возвращает к жизни.
- И все равно ты не творец, - продолжаю я наступать. Меня ужасно разозлило его это «русская провинциалка». Тоже мне столичный житель. Еврей!
Наум остановился. Выпучил и без того навыкате свои черные глаза и зашипел.
- Гляди сюда, - он ткнул пальцем в одну из висящих на стене картин в раме, - это Саврасов, - откуда мне знать, кто автор картинки, - А копия висит в музее. Моя копия. И ни один искусствовед не отличит её от подлинника.
Тут он умолк. Я видела, что он испугался. Проговорился реставратор. Теперь он меня убьет. Мышцы мои напряглись, ладони сжались в кулаки. Черт с ним, с моим чемоданом. Самой бы ноги унести.
- Давай выпьем, - спокойно сказал Наум, - Мы же с тобой друзья. Так ведь?
Усыпляет мою бдительность. Не проведешь.
- Напилась уже досыта. Нечего мне зубы заговаривать. Вон как смотришь. Задушить хочешь?
- И задушу, - он улыбается, гад, - В своих объятиях задушу.
Что за натура у меня. Чуть погладь меня по шёрстке, я и растаяла. Растаяла. На его тахте с подушкой под попой. Сболтнула чего-то. Стыдно-то как.
Потом Наум плел свои сети. Пытался втюхать мне, что он хороший, что он ничего противозаконного не делает. Пой, ласточка пой. Или другое – на воре шапка горит. В свои восемнадцать лет я в некоторых своих частях тела осталась пятнадцатилетней девочкой. Не подумайте, что я имею в виду свою голову. Голова у меня вполне взрослая. Мысли, то есть, взрослые. А вот, что касается других органов и частей тела то да, я девчонка.  Получалось так, что умом я понимала, что этот еврей прохвост, мошенник, а тем, чем ни одна женщина не думает, я считала, что он очень даже хороший мужчина.
- Сегодня мы пообедаем в ресторане, - сказал Наум после того, как мы умылись. Ничего тут нет позорного. После того, что мы делали на тахте, мытье вполне нормальное дело.
- У тебя кроме этого платья ничего нет? – спросил Наум, прищурив глаза, оглядел меня с ног до головы.
- В чемодане ещё юбка и блуза. А чем тебе мое платье не нравится? – мне было немного обидно. Да, нет у меня  шикарных нарядов. Не заработала. Но ведь не одежда красит человека. Говорено о месте, но я так перефразировала и мне кажется, верно.
- Приличное платьице для девушки из провинции, - опять он обижает,  - Но для ленинградского ресторана надо бы, чего-нибудь понаряднее.
- Знаешь что,  - я ужасно сердита, - иди в свой ресторан один или найди девушку в другом платье.
Нашу перепалку прервал стук в дверь и голос.
- Гражданин Корчак, откройте, - Наум приложил палец к губам. Молчи, мол. Ну и глупо. Мы так громко говорили, что наверняка было слышно за дверью. Потому я говорю еврею реставратору.
- Дверь сломают, открывай.
- Так не заперто, - почти кричит Наум и дверь  распахивается.  Вошли двое. Мужчины. Один в плаще из ткани прорезинованной. Второй, в куртке с капюшоном. За ними маячат еще двое. Мужчина и женщина. Тот мужчина в длинном фартуке, наверное, дворник. И женщина в халате. Соседка. Я все поняла. Это понятые. Влипла ты, девушка из провинции.
- Попрошу предъявить документы, - говорит тот, что в плаще.
Наум засуетился.
- Сейчас, сейчас, - пошел к шкафу, вернулся. Потоптался посреди комнаты.
- Не помню, куда положил паспорт, - мямлит он.
- Не порядок это, - вступил человек в куртке, - Паспорт основной документ для всякого советского гражданина.
- Вот, нашел, - подобострастно говорит Наум и вынимает паспорт из кармана пиджака.
- Шутник, - говорит человек в плаще, - в собственном кармане нашел.
Внимательно рассматривает документ. Глянет на Наума и обратно в книжицу. Неужели у Наума такое лицо, что на фото его не узнать, думаю я. Тут и до меня дошла очередь.
- И Вы, гражданка предъявите удостоверение личности.
Паспорт у меня в чемодане. При себе только пропуск на завод. Его я и даю им.
Мой документ изучает тот, что в куртке.
- Вы работаете на заводе «Пирометр» грузчиком? – смотрит на меня как на какую-то невидаль.
- А, что тут удивительного. Асфальт тоже женщины укладывают, - мне нечего их боятся. Я рабочий класс. Гегемон.
- Тоже шутница, - это в плаще, - Тут у них настоящий клуб шутников.
Неожиданно тот, что был в плаще,  громко произнес.
- Довольно балаган устраивать! – как будто это мы вломились к ним домой, и начали все это. Тетка в халате и мужик в фартуке отступили в коридор, и тут же послышался окрик того, что в куртке.
- А вы куда? Вас никто не отпускал. Вернитесь! – понятые вернулись на место.
Мне все это начинало надоедать. Попалась, как кур в ощип. Это называется, забежала к знакомому на огонек.
- Товарищи, может быть, вы объясните мне, рабочему человеку, что тут происходит. Кино какое-то детективное.
- Присядьте пока, гражданка, - говорит человек в плаще, - И помолчите. Разберемся и с Вами. 
Потом они показали Науму ордер на обыск. Один из них обыскал Наума. Выложил на стол, при этом брезгливо отодвинув наши с Наумом бокалы и грязные тарелки, то, что было в карманах пиджака и брюк реставратора. Когда я увидела, сколько денег оказалось в портмоне у него, то даже присвистнула. Столько я не зарабатываю и за месяц. Понятные тоже заохали.
- Это надо же такую уйму денег носить с собой, - сказала тетка в халате.
- Попрошу молчать, - скомандовал сыщик, так я назвала их, и понятые замолчали.
- Гражданин Горчак, - сказал сыщик, что уже снял плащ, и Наум поправил его.
- Моя фамилия Корчак, - я видела, что он сильно напуган, но старается это скрыть.
- Правильно, Корчак, скажите, в Вашей комнате есть оружие, драгоценности, золото, валюта?
Я напряглась. Что ответит реставратор? И тут я чуть не ойкнула. Гражданин Корчак признался, что у него есть двадцать долларов США.
- Они мне достались в качестве оплаты за реставрацию картины великого голландского художника Ван Дейка, которую я произвел по заказу атташе по культуре посольства Нидерландов, - вот это фокус. А я-то думала, он валютчик.
- А документы, подтверждающие этот факт,  у Вас имеются? – спросил сыщик без плаща. Я поняла, что он у них главный.
- Имеется расписка атташе, - Наум был наигранно спокоен.
- Предъявите, - приказал сыщик.
Наум открыл ящик стола и достал листок.
- Извольте, - он не дал в руки  сыщику листок, а положил на стол.
- Я изымаю это. Проведем экспертизу. Мало ли кто мог это написать, - сыщик спрятал листок в карман, - А валюта где?
Я думала, что Наум сейчас достанет ту книгу и вытряхнет из неё доллары. Нет. Он опять подошел к столу. Какой он важный. Ишь, как выступает.
Опять оговорюсь. Приедет, кто бы мог предполагать, такое время, когда от того, сколько у индивида этих самых долларов, зависит его преуспеяние. Больше валюты, больше уважения и почета. Зачатки этой заразы проклюнулись в шестидесятых. Достаточно вспомнить «Дело Рокотова».
Наум же в это время, пока я тут с вами рассуждаю, подошел к столу и достал обычный почтовый конверт. Я заметила, без марки.
- И валюту мы изымаем, - я думала, Наум возмутиться, но нет, он отреагировал так.
- Хорошо бы расписочку получить. Конфискация возможно только по решению суда, - поднаторел в знании УК РСФСР реставратор.
- Вот приедем на Литейный, там и расписочку вручим, - сыщик плотоядно смеётся.
Я никогда не видела, как смеётся хищник, но так же говорят.
Понятые подали голос.
- А нам что делать?
- Свободны, - ответил сыщик в куртке. Я поняла, что Наум перехитрил их.
- А Вас гражданочка попрошу освободить помещение. Вас вызовут, - подхватила свой чемодан и к двери. Проходя мимо Наума, я как будто случайно столкнулась с ним. Он успел сунуть в ладонь какой-то комок.
- Извини, Ира. Думаю, мы скоро встретимся.
На это среагировал сыщик в плаще.
- Скоро, скоро. Годков через десять, - и опять засмеялся.
Выскочила на двор. Грязь и мусор, дурной запах, все мне мило. Тут свобода. У подъезда стоит черная «Волга». На ней они приехали. Тут мне шлея под хвост попала. Подошла к машине и говорю шофёру.
- Товарищ, не подвезете ли Вы меня до Московского вокзала?
- У меня один маршрут. В кутузку, - и он смеется гадко. Это у них профессиональное.
Пройдет три года, и я круто изменю свое отношение к представителям «органов». Но сейчас я зла на них. Как же иначе? Мне ночевать негде, а завтра в семь тридцать мне надо быть на складе.
Куда идти? Меня толкают со всех сторон. Полил мерзкий весенний дождь. Чемодан вот, вот оторвет мне руки. В ресторан я не попала, а то, что я поела у Наума, давно переварилось. На углу На углу Невского и Литейного проспектов меня осенило. Сдам я чемодан в камеру хранения Московского вокзала. Вдруг бывает только пук, но все же, может быть встречу проводницу. Позабыла, как её зовут. Моё отчаяние нарастает, как нарастает непогода. Нет, товарищи ленинградцы, у нас на Азове такого не бывает. У нас весна так весна. Лето так лето. А тут весной можно от холода околеть. Зашла за угол, там ветра нет. Затишек. Поставила чемодан, что б он пропал, на асфальт, и засунула руки в карманы. Там нащупала тот комок бумаги, что сунул мне Наум. Развернула. На небольшом клочке писчей бумаги мелко, мелко написано: М-кий в-зал, ячейка 23, и четыре цифры, 4525. дура дурой, но я сообразила. Это Московский вокзал. Автоматические камеры хранения, двадцать третья ячейка и код.
Хотела уже выбросить бумажку, но увидела на обороте слова: Сохрани до моего возвращения. Когда же он успел написать эту дулю.
Отгорев руки и немного отдохнув, я пошла дальше. Народ толкается, все куда-то спешат, нет им дела до меня, до меня несчастной девушки из города Жданов, девушки, которой так хочется тепла, уюта и ласки.
Войдя в зал ожидания вокзала, я почувствовала запахи ресторана. На  ресторана у меня денег нет, но должна же быть тут другая точка общепита. Но прежде надо избавиться от чемодана. Я имею в виду, сдать его в камеру хранения. Спустилась в подвал, а там все тот же дядька. Интересно, помнит он меня или нет. Ни черта он не помнит. И тогда он был навеселе, а сейчас совсем спился. Как таких держат? Без слов принял мой чемодан. Теперь надо исполнить просьбу Наума. Ряд секций протянулся метров на двадцать. Пусто. По наитию я не стала с ходу открывать ячейку номер 23. Прошла туда-сюда. Поглядела, нет ли кого подозрительного. Потом подошла к нужной мне ячейке. Трык-трык, повернула колесики и дверка подалась. Внутри пакет из плотной оберточной бумаги. Пощупала. Что-то твердое там. Пакет размером с коробок хозяйственных спичек. Тяжеленный.
Ещё раз осмотрелась. Никого, если не считать мужичка в телогрейке. Он втихаря пьёт портвейн «Три семерки» прямо из горлышка. Бедняга. Пьет и не закусывает.
Поднялась наверх и вздохнула облегченно. Во-первых, я освободилась от чемодана. Во-вторых, я исполнила просьбу Наума. 
- Скажите, товарищ, - спрашиваю я молодого человека с рюкзаком за плечами, - где тут можно перекусить кроме ресторана?
- Пошли, я туда иду, - пошла. Не бандит же он. Прошли коридором, повернули и вошли в буфет. Какие тут запахи! Слюнки потекли. К раздатчице очередь большущая. К кассе такая же.
- Ты становись в кассу, а я на раздачу. Тебе, что брать?
- Откуда я знаю. Я тут первый раз.
- Тогда возьму, что себе, - молодой, а серьезный жуть какая-то. С виду студент, едущий на практику, а важности, что у профессора.
Стою в очереди и считаю, сколько народа тут и сколько там. На раздаче. Успеет ли студент.
Успел. Потом мы кушали жареную печень с макаронами, пили кофе со сгущенным молоком и сдобной булочкой.
- Куда едешь? – спросил Витя. Мы познакомились.
- Никуда не еду. Сдавала багаж в камеру хранения.
- Делаю вывод, приехала. Откуда?
- Аналитик, да? – что такое анализ и обобщение знаю.
- Я будущий геолог. Еду в поле. Нам без этого нельзя. А наблюдать и делать выводы моя привычка.
Так завязался разговор, из которого я узнала, что Виктор студент третьего курса Горного института, родители его потомственные геологи. Учились у какого-то Ферсмана. Сейчас работают в Киргизии. По обмену опытом. Живет он один в двухкомнатной квартире на Васильевском острове.
Тут я решилась.
- А мне жить негде. Работаю на заводе «Пирометр».
- Нет проблем, - неожиданно для меня отвечает Витя, - У меня поезд через час. На такси успею отвезти тебя к себе. Поживешь пока я в поле.
- Ну и дурак же ты. А, если я воровка? Обкраду профессорскую квартиру и буду такова.
- Не обкрадешь. Я тебя насквозь вижу. Такие не крадут.
Ничего с поездкой на Васильевский остров у нас не получилось. Очередь на такси была такая длинная, что мы бы простояли в ней больше часа. А другой машины нам было не осилить по деньгам.
- Держи ключи, и запомни адрес, - продиктовал адрес. Я его вам говорить не стану и сама постараюсь потом забыть.
- Ты мой паспорт, хотя бы посмотрел.
- Давай, - глянул на первую страничку и все.
- Послушай, - окликнула я его, - ты, когда вернешься?
- В августе, - я даже ойкнула. Сейчас середина марта. Виктор обернулся. На лице улыбка, - Шучу я. Через месяц. У меня экзамены в мае. Жди, - взмахнул рукой и пошел на перрон. Шутники тут все.
Сытая и довольная я пошла в сторону Дворцовой площади. Есть время посетить Эрмитаж. Кто же знал, что у них выходной посреди недели. Хотя, это правильно. Когда, как не в выходные ходить по музеям.
До улицы адмирала Нахимова, вот и проговорилась, я доехала на троллейбусе. Совсем другое дело ехать без чемодана. И люди все приятные, и погода стала приятнее. Опять я размышляю. Какую большую роль играет в жизни человека, его желудок. Он полон и человек доволен и может рассуждать, наблюдать. Вот я и наблюдаю. Народу в троллейбусе мало, но, если немного пофантазировать, то можно кое-что узнать о них. Тот, что стоит на задней площадке с книжкой в пуках, определенно студент.  Интересно, какую книжку он читает. Но не подойдешь же и не спросишь. Извините, мол, я очень любопытная, как называется книга. Впрочем, он вышел. Гляжу, он с девушкой уже целуется. Наверное, читал юноша наставления по любви. Тогда я не знала о существовании индийской книги  Камасутра. Поэтому решила, что читал он Шекспировскую драму Ромео и Джульетта. Или книгу об амурных приключениях Дона Гуана. Очень  он умело целовал девушку.
Переключилась на другой объект. Это женщина лет  сорока. Лицо усталое, о чем-то сосредоточено думает. В обеих руках по хозяйственной сумке, каждая килограмм по пять. Определенно она мать большого семейства, накупила на рынке продуктов и теперь соображает, что из них приготовить. Нет. Я такой жизни не хочу. И, вообще, я замуж пойду тогда, когда у меня будет приличная работа, своя квартира. Не меньше. Жить в коммунальной квартире с соседями пьяницами не желаю.
Водитель объявил – следующая остановка улица Нахимова. Мне не терпится посмотреть, что в пакете. Попытаюсь открыть её аккуратно. Ужасно любопытно. Вот и дом, что указал Виктор. Дом кирпичный белый, шестиэтажный. По фасаду балконы. Хорошо бы, чтобы в квартире профессора был балкон. Буду сидеть на нем, и пить чай. Как купчиха Кустодиевская. Перепрыгивая через две ступени, подымаюсь на шестой этаж. Никакой отдышки. Не зря же я у себя в Жданове бегала за школу на районных соревнованиях. Ключ никак не хочет открывать эту чертову дверь.
- Говенный  из тебя взломщик получается, - за спиной стоит мужчина. На голове шляпа с помятыми полями, в плаще дождевике и с сетчатой сумкой, которую в Ленинграде называют авоськой. В ней пакет с какой-то рыбиной.
- Я не взломщик. Мне ключ дал Виктор.
- Прощалыга твой Виктор. И родители его того же цвета. Натаскали в дом камней. А что от них проку? Давай помогу. В этом деле я спец. Мне такой замок открыть, как два пальца об асфальт.
Щелк-щелк и дверь открыта.
- Я могу любую дверь в этом доме открыть и без ключа. Меня в угрорызке за это уважают. Знают, что я завязал и доверяют. Если чего надо, я рядом живу, - и вошел в дверь рядом.
Ничего себе сосед взломщик, подумала я и тоже вошла в квартиру родителей Виктора. В комнате Наума пахло стариной.  Тут по квартире гулял сквозняк. На кухне и в одной из комнат были открыты форточки.
Вошла в прихожую и тут сообразил, а чемодан-то мой в камере хранения. Даже зубная щетка там. Чем я буду чистить зубы. И, вообще, где спать, в чем пойти на работу завтра? Ну, ладно. Один день схожу, но потом, что? Открыла холодильник. Там пусто, как в Антарктиде. Я там не была. Сказала просто так.
Помирать тут голодной смертью я не намерена. И потому,  прикрыв форточки, я вышла из дома. С одной целью, купить чего-нибудь съестного.
Как хорошо на улице. Купить продукты, прийти в чужую квартиру и готовить там? Ужас как не хочется.
- Гражданочка, - обращаюсь я женщине, кто, как не женщина знает, где можно недорого покушать, - скажите, - она не дает мне договорить.
- Ты, что следователь, а я подследственная, чтобы ко мне так. Гражданочка. У нас советских людей есть одно обращение. Товарищ.
Хочу извиниться, но она не дает и продолжает спокойно.
- Ты случаем не из зеков? Молода. Так чего надо?
Я говорю. Она оглядела меня с головы до ног.
- И чем тебя можно накормить? Ты глядела на себя в зеркало? Не смотрела, - я понимаю, что ей собеседник нужен, - Настоящий Освенцим. Хочешь, пойдем ко мне. Я как раз пельменей накрутила. Одной кушать скучно, - берет меня за руку, - Пошли, девушка.
Почему я не сопротивляюсь? Отчего я иду за ней, как крыса, послушная звукам свирели? Чтобы от этих вопросов мозги не закипели, решила, просто я голодная и очень люблю пельмени. У нас в Жданове пельмени почти никто не готовил, но у нас дома мама готовила. Она рассказывала, что научилась их готовить в годы войны. Рассказывала, что часто вместо мясного фарша в пельмени закладывали картошку с луком.
- Ты приезжая, - говорит женщина, так и не выпускающая мою руку.
- С чего это Вы взяли? - мне немного обидно. Неужели я так выгляжу.
- Выглядишь, как все вы, молодые. Говор у тебя южный. Пришли, - она выступила руку. Мы стоим около дома Виктора. Я и не заметила, что мы шли сюда. Меньше надо размышлять. А, если размышляешь, не теряй ориентацию. Делаю я  вывод.
- Я тебя приметила ещё тогда, когда ты с нашим ворюгой дверь вскрывали. Мое дело сторона, но ты бы от него подальше держалась. Слышала, тебе ключ Виктор дал. Он и его родители уважаемые люди.
Мы вошли в квартиру женщины. Тут совсем иной запах. Я бы сказала, медицинский. Так пахнет в аптеке. Чистота необыкновенная.
- Обувь снимай, тапочки возьми, - командует женщина, - Предлагать снимать обувь гостю неприлично, но я полы помыла перед уходом. Так что извиняй, - это что-то для меня новое. Ольга Федоровна никогда не извинялась. Приказывала и все.
Как повелось, мы прошли на кухню. И тут чисто, как в аптеке. Наверное, она фармацевт, решаю я и ошибаюсь, так как тут же женщина говорит.
- Я врач, Гигиена мой бзик. Сама тягощусь этим, но ничего не могу поделать. Иди мой руки, - подтолкнула к двери. Руки я мыло куском коричневого мыла. Таким мылом соседка дома в Жданове мыла свою собаку.
- Ты готова? – окликает врач.
- Готова, - отвечаю, и я гляжусь в зеркало. Неужели я так похудела? И ещё, мне интересно, эта женщина так стара, что успела побывать в Освенциме? Правда, в фашистских концентрационных лагерях и дети сидели. Ужас, какой, эти фотографии. Там, где детишки стоят перед камерой с протянутыми ручками, а на них номера, - А, если готова, так иди к столу, - опять я погрузилась в свои размышления.
Стол накрыт. Меня поразило то, что посуда у врача сплошь старинная. Это сразу видно. Вилки и ножи такие же.
- Коли мы с тобой сели за один стол, надо бы и познакомиться. Меня зовут Лариса Александровна Пирогова. К великому русскому врачу отношения не имею. Моя девичья фамилия Антонова. Уральские мы. Назовись ты. Пирогов это мой муж, но с ним я в разводе, - мне-то какое дело с кем она в разводе.
- Ира я. Тиунова, - назвалась и я.
- Что же, Ира кушай, - мы начали есть домашние пельмени. Молча. Кушает Лариса Александровна аккуратно, но очень аппетитно. Прожует пельменину и вытрет рот салфеткой.
Съедены пельмени. И опять мы мочим. Я так не могу.
- Спасибо за угощение. Было очень вкусно, - говорю я.
- А я думала, ты не воспитанная девица. Чай будем пить, а потом ты мне поведаешь свои историю. Какого черта тебя занесло сюда.
- Этот черт называется тяга к образованию.
- Поближе места не нашла? Уехать от теплого моря к нам. В эту мерзость. Тут, к твоему сведению по статистике наибольшее количество онкозаболеваний.
- А Вы тоже ведь приехали сюда из мест, где, как я помню, климат лучше.
- По географии пятерку имела? – она издевается надо мной. Не пройдет, и я отвечаю.
- Среднюю школу я закончила с серебряной медалью.
- Похвально. Только не надо так этим кичиться. Я с золотой и что? Один мудрец сказал, человек силен не теми знаниями, что приобрел, а тем, как он эти знания сумел использовать.
С мудрецами спорить не буду и потому молчу. И, вообще, мне пора уходить. Сейчас поблагодарю и уйду. Не вышло. Лариса Александровна начала разливать чай.
- Попьем чаю, и мы с тобой кое о чем поговорим, - с какого рожна я должна выслушивать её нравоучения.
- Лариса Александровна, Вы мне не мать, не начальник. Так почему я должна  Вас слушать. Жила как-нибудь без Ваших нравоучений, - она смеется.
- Вот  именно, как-нибудь и жила, а надо жить не кое-как, а по-человечески, в ладу с собой и людьми. Все беды наши идут от того, что люди живут кое-как. Кое-как сделал деталь и погибли люди, - я вижу, что она начинает волноваться.
- Вы не волнуйтесь так, - пытаюсь я успокоить её.
- Добрая душа, а как не волноваться, если из-за какого-то бракодела мой сын погиб. Этот бракодел с завода «Пирометр», - я насторожилась, - использовал крепёж не той марки и самолет разбился.
Это мы на складе готовим в цеха партии крепежа. С виду болты одинаковы, но одни из легированной стали, другие из обычной.
-  Ты согласилась жить в доме незнакомых тебе людей. Повезло, что это порядочные люди. А окажись они проходимцами. Что бы могло быть? Как ни стараются наши идеологические вожди, а ржа безнравственности проникает в наше общество. Возьми, к примеру, тот же джаз, - понеслось. Сейчас начнет говорить о порочности западной культуры. Слушаю. Перечить себе дороже, - Мы не против этой музыки, - интересно, кто это «мы», - Народная негритянская. Там бы ей и существовать. Лундстрем организовал наш джазовый оркестр. Хорошо. Звучит солидно. А эти джаз-банды! – голос звенит, - Именно, что банды. Какофония сплошная. А что такое диксиленд? Ты знаешь?
- Небольшой джазовый коллектив, - отвечаю я. За окнами начало темнеть. Мне бы уйти и поспать. Завтра рано вставать.
- Сына я потеряла. Муж ушел к другой, - жалко женщину, но чем я могу помочь, - Ты, я вижу, девушка воспитанная, в глазах ум. Хочется помочь тебе.
Теперь мне стало все ясно. Женщине необходим кто-то, за кем она могла бы заботиться. Я не против.
- Мне завтра рано вставать. Я работаю как раз на заводе «Пирометр».
- Интересный факт. И кем же ты там работаешь? – Лариса Александровна насторожилась.
- Рабочей на складе, - отвечаю. Она облегчено выдохнула.
- Послезавтра заходи после работы. Я на сутки ухожу.
Я ушла от Ларисы Александровны. В квартире студента уже не гуляют сквозняки и потому появились её запахи. Так пахнет в кабинете ученого. Во всяком случае, так я представляю. Прошлась по квартире. В одной  стеллаж во всю стену. Если у Наума в шкафу книги по искусству, то тут все о камнях и по геологии. Читаю на одной из них – Палеозой. На другой – Полезные ископаемы гор Урала. Скукота. В углу какое-то сооружение. Что-то похожее на пирамиду. Ящички ящички. Выдвинула один. Там в ячеях камни. И бирки на каждом. Камни как камни. И зачем их хранить? Выдвинула другой. Тут другое дело. Красивые камешки. Больше выдвигать ящики не хочу. Спать я хочу. Но где мне улечься? Скажите, задалась вопросом. Проза жизни. Учитывать надо, что я чужой квартире. И, если вам не понятно, я человек воспитанный. Лариса Александровна сказала. Ложиться в чужую постель совестно, и я устроила себе спальное место на диване в той комнате, где камни.
Пельмени бурчат. Уснуть не дают. А тут ещё кто-то, то ли за стеной, то ли наверху включил музыку. И не какую-нибудь, а джаз. Тут я и поняла, отчего врачиха так не любит джаз. Хотела было постучать, но передумала. Кто я такая тут?
Пошла я на кухню. Чай у них есть, наверное. Попью чаю.
Уснула я под утро, а вставать мне в половине шестого. Оттуда я знаю, сколько времени отсюда ехать. Среда. Середина недели. Народ спешит на работу. Разговоры разные ведут. Эти двое, определенно работают на «закрытом» предприятии. Они живо обсуждают запуск второго искусственного спутника земли китайцами.
- Вот увидишь, они скоро и китайца в космос запустят, - говорит один и тычет пальцем другу в грудь. Тот усмехается.
- Китаец в космосе. Ты шутишь.
Оба смеются. Рядом стоящий мужчина, до этого читавший газету, откликается такой фразой.
- Китайцы ещё покажут миру настоящую Кузькину мать. Они весь мир своими товарами завалят.
Боже мой, неужели тогда в переполненном вагоне трамвая, тринадцатого марта 1971 года я ехала с провидцем. Сегодня, в середине 2007 года китайскими товарами завалены рынки и магазины. Мне привелось побывать на Московском Черкизовском рынке. Говоря языком наших пращуров, там их товаров тьма.
Другой голос.
- Цены на мясо в Польше понизили-таки.
Нам от этого не горячо, не холодно.
Какая-то женщина в середине вагона громко.
- Товарищи, не напирайте же так. У меня ребенок.
Бедное дитя. Мать тащит его в такую рань в детский сад. Так я рассуждала по молодости лет. Пройдет не так уж много лет, и также буду отвозить своего сына в детский сад. И тем буду счастлива.
Мне выходить через остановку. Там я пойду пешком. Погода прекрасная.
Бригадир встретила меня сурово. Отчего бы это? Поглядела мне в след и буркнула.
- Молодая и глупая.
Переоделась и пошла на свое место. Ничего, думаю, в обеденный перерыв поговорим. Почему это я стала глупой. Раньше говорила, что я самая смышленая в бригаде.
Работа обладает одним очень хорошим качеством. Она отвлекает от лишних мыслей. К обеду я позабыла о фразе Веры Петровны . Она напомнила. Отвела в сторонку.
- Чего там у тебя произошло? Приходил наш опер и расспрашивал меня о тебе. Общаешься с кем. Покупаешь ли дорогие вещи. Ещё пуще. Спрашивал, не видела ли я у тебя валюты.
Мне все ясно. Это след Наума.  Слушаю Анастасию Петровну и думаю, говорить или нет ей о Науме. Так размышляю секунды три, а она продолжает.
- Мы хотя и не в секретном цехе работаем, но завод-то секретный. С этим не шутят. Ты, Ирина, если что, то лучше сходи к нашему начальнику первого отдела да расскажи.
- А чего рассказывать-то? Ночевала у одного мужчины. Еврей он и реставратор.
Бригадирша смеётся.
- Ну, ты даешь, девка. Еврей и реставратор. Ну и как он?
- Да никак. Мужик как мужик, - и тут меня прорвало, - Арестовали его при мне. Он какому-то иностранцу картину реставрировал, а тот расплатился долларами. Вот и арестовали.
Тут я вспомнила и Родиона. Того тоже ж арестовали. Кругом одни арестанты. Попрут меня с работы, а я уже тут привыкла.
- Ничего себе. Вчера слышала один наш рабочий тоже под следствием. Кто, не знаю. Проникает зараза, - совсем как Лариса Александровна, - Так скоро за валюту страну станем продавать. Так пойдешь?
- Никуда я не пойду. Я валютой не торгую, а переночевала у мужчины, это не преступление.
- Ну, гляди сама. Тебе жить, я предупредила, - Вера Петровна, как будто обиделась.
Кусок в рот не лезет. Все думаю, идти или нет. Допила кефир. Не пойду. Надо будет, сами вызовут. А самой в петлю лезть нет охоты.
Сутки, а я вышла на сутки, прошли без «приключений». Вера Петровна  больше ко мне не подходила и мне даже показалось, что она сторониться меня. В шесть тридцать утра в четверг я закончила смену и отправилась в раздевалку. Там, как обычно в пересменок толчея. Кто-то уже пришел, а другие ещё не ушли. Те, кто пришел, рассказывают новости. Отработавшие слушают и комментируют
- У моего младшего, - говорит одна, - воспаление уха. Отит, сказал врач. Сидит с компрессом. Боюсь, сдерет, стервец, - по тону видно, что сильно любит она младшего.
- Отит это ещё ничего, - отвечает женщина из цеха сборки, - У моей дочери гастрит обнаружили. Представляешь, в тринадцать лет и гастрит. 
У этих женщин обычные житейские заботы. Но отчего другую, моложе их, волнуют вопросы политики. И пускай бы нашей, внутренней. Так нет же. Слушайте, что она говорит.
- Сегодня по радио услышала, что американцам теперь разрешено ездить в КНР. Был бы жив Мао Дзе Дун, фиг бы они разрешили. Их нынешний лидер, Дэн Сяо Пин развел демократию, - кто-то из-за дверки шкафчика отвечает. Тоже доморощенный политик.
- Дэн Сяо Пин своего добьется. Они наладят нормальную жизнь. Без этих хунвейбинов, - далее матерно, Наши тоже молодцы. Наладили отношения.
Наши, - это, как я понимаю, Алексей Николаевич Косыгин и Юрий Владимирович Андропов.
- Китайцам разрешено иметь только одного ребенка, - диалог продолжается, но я ухожу. У меня своя проблема, где жить.
Раннее утро в Ленинграде хорошо. Иду по Кировскому проспекту в сторону Кировского моста, низкое солнце освещает шпиль Петропавловского собора. Спешить мне некуда. На заводе я успела перекусить. Отчего бы не зайти в Петропавловскую крепость.  В Эрмитаж не попала, так в крепости побываю.
И побывала же. И ничуть не жалею того времени, что пробыла там. Как много я узнала. Мне повезло. А мне всегда везет. Как раз подошел автобус с туристами из Минска. Человек двадцать их. Я и пристроилась к группе.
У них была целевая экскурсия - Петропавловская крепость, как русская Бастилия.
Я узнала, что в ней размещались первая и вторая Тайные канцелярии. Это что наше КГБ, я так поняла. А ещё раньше тут при Петре Первом был «Секретный дом» и там сидел сын императора Алексей. Это надо же, собственного сына и в тюрьму. Вспомнила, как отец говори о Сталине.
- Иосиф Виссарионович был одержим идеей создание новой советской империи, - тогда я, малолетка очень удивилась его словам, - Он не жалел ради достижения этой цели никого. Жена Молотова и та сидела в лагере. Так и Петр Первый был беспощаден к врагам Империи. Сына не пожалел.
Я иду в группе белорусов и то и дело слышу, как их руководитель говорит товарищам.
- Сябры и сябровки, - мне уже смешно и что он говорит, не разберу.
Экскурсовода слышу.
- Товарищи, среди заключенных первой половины восемнадцатого века были гетман Малороссии Павел Полуботок, автор книги «О скудости и богатстве» Посошков, живописец Никитин, кабинет-министр Волынский и его «конфиденты», - запомню это слово, - кабинет-министр Остерман, генерал- фельдмаршал Миних, вице-канцлер Головкин, обер-гофмаршал Левенвольде, - всех я не упомню, но старюсь, - лейб-медик Лесток.
Посмотрела на часы. Боже мой! Как быстро пролетело время. Теория относительности. По анекдоту. Это о сковороде и влюбленных. Не знаете? Ну и пусть. Я пошла на Васильевский остров. Приму ванну и, может быть, посплю.
Села в трамвай. В вагоне пусто. Время такое. Села у окна и задремала. Спасибо гражданке. Растолкала меня.
- Девушка Вы свою остановку не проспите.
Как раз и вовремя. На этой остановке мне выхолить и дальше ехать на троллейбусе. Смена у нас заканчивается в половине седьмого, у дома на улице Адмирала Нахимова я была в начале одиннадцатого утра. Даже совслужащие уже ушли на работу, и Лариса Александровна определенно ушла к себе в клинику, а так хотелось бы посоветоваться с ней своими проблемами, что мне делать, если вызовут в милицию. Что говорить? Мои контакты с милицией ограничиваются прогулкой с молоденьким старшиной.  В комнате Наума тоже, наверное, были милиционеры, но с ними я не сказала ни слова. Ищу ключ в сумке, и тут меня окликают по фамилии: Гражданка Тиунова?
- Ну, я это,- а сама задрожала, как осиновый лист, это они, люди из органов. Сейчас они меня арестуют при людях. На лавке сидят две старушки, дворник метет двор.
- Что же это Вы так грубо, - приглядываюсь, мама моя родная! Так это же студент Витя. У меня отлегло, перевела дыхание.
- Ты же через месяц должен вернуться, - он хохочет.
- Мы предполагаем, а Бог располагает, - пригляделась, и вижу, бледный он какой-то, осунувшийся. Как он изменился за три дня, - Меня с поезда сняли врачи в Окуловке. Хотели упечь в инфекционную клинику, - Витя подошел поближе и мне стали видны его глаза, тусклые, грустные.
- У тебя обнаружили туберкулез, - это первое, что мне пришло в голову.
- Ирина, с туберкулезом в СССР покончено. Как, и с оспой, и чумой. У меня подозревали холеру, а оказалось обычная диарея. Помнишь, мы с тобой в буфете покушали? Вот тебе пример случайности. Ты, поев печени с макаронами, осталась здоровой, я, скушав то же, начал страдать расстройством желудка, - уже входим в подъезд, - Как проходит процесс обживания профессорской квартиры? - самого ноги еле держат, а пытается шутить.
- А я в ней только одну ночь провела.
- Ирина! – откуда силы взялись? – В такой субтильной девушке и столько страсти.
Откуда мне знать, кто такой субтильный, даже не слышала раньше, но на всякий случай обиделась.
- Умный, так можешь оскорблять.
- Если ты говоришь о твой конституции, то тут нет ничего оскорбительного. Современные девушки все поголовно стремятся быть худыми. Но я люблю девушек с формами, - нахал, я слушаю, что он дальше скажет. Мотаю на ус, - Но, если тебя оскорбили мои слова о твоем Либидо, - об этом я кое-что слышала, - то и тут не следует обижаться, - говорит и возиться с замком.
- Что не получается? - как-то надо и мне над ним поиздеваться, - А вот твой сосед этот замок открыл без ключа.
Виктор застыл. Стоит, как истукан. Ключ торчит из скважины.
- Мой сосед? Так он рецидивист. И ты с ним была в квартире?
- Успокойся, не был он у тебя и твоих камушек не видел.
- О Боги! Она говорит, «камушки«. Да заешь ли ты, что это настоящее достояние, - везет мне на богатеев. Один доллары копит, а этот камни – Отец весь Урал обошел с рюкзаком и молотком, добывая их.
- Молотком? – я смеюсь, - Он, что гвозди заколачивал?
- Стыдно, девушка в твоем возрасте быть такой необразованной. Молоток бывает и геологический.
Витя сердиться, а мне смешно. Он, вообще, какой-то смешной. Вот и от печенки поносом страдал, с поезда сняли. Чудно как-то. Тут меня осенило, он вернулся не потому, что желудком заболел, он меня подозревает, не доверяет. А вдруг украду их камни. Так и сказала. Как он возмутился. Чуть ли не с кулаками на меня.
- Как ты могла такое подумать!? Мы интеллигентные люди. Мой отец потомственный геолог, он ученик  Ферсмана.
Если Наум мне рассказал о Валтасаре и его пире, то тут я прослушала лекцию о русском геологе.
- Слушай, девушка, что я тебе скажу, - терплю. Все учат меня, как будто я девчонка, - Александр Евгеньевич Ферсман  родился в 1883, в Петербурге, - честно говоря, мне очень хочется кушать и спать. Проработал он сутки, не стал бы сейчас распространяться о великом русском геологе. Но делать нечего, я не у себя дома, - Он похоронен на Новодевичьем кладбище, а чтобы тебе было известно, разрешение похоронить там давали в Правительстве. До революции он работал в Париже, у французского минералога Лакруа и в Гейдельберге в лаборатории у норвежского геохимика Гольдшмидта, - я не выдерживаю.
- Послушай ты, больной животом, если тебе кушать не хочется, то я с суток и очень голодна.
- Что же, это Закон природы. На голодный желудок никакая информация не воспринимается, так сказать, алиментарная  доминанта.
- Для тебя элементарная, а для меня важная.
- Все понятно, - Виктор снисходительно поглядел на меня, - Придется заняться твоим образованием. Алиментарная, это значит пищевая. Сейчас я начну удовлетворять твои физиологические потребности в пище, - ни слова не скажет в простоте. Мне бы покушать, а как он назовет это, мне по фигу, - Так как в доме еды нет и готовить её я сейчас не в силах, то поведу тебя в столовую
- Веди, но плачу я, - не желаю я быть в долгу.
- Похвальное желание быть автономной, - опять он выеживается.
Вышли на лестничную площадку и тут же встретили соседа.
- А, студент вернулся, - с издевкой начал он, - Что засверебило, за добро забеспокоился. Это правильно, мало ли что. Эти девчонки с виду скромницы, а на самом деле, кто их знает, что у них на уме.
Мне стало обидно.
- По себе судите гражданин вор, - он не обиделся, а рассмеялся.
- Вор вору рознь. Робин Гуд и наш Дубровский тоже ворами были. Чистили кошелки у богатеев, таких же воров.
- Товарищ  приверженец лозунга «грабь награбленное», - вставил свое слово Виктор.
- Студент прав, - дискуссия продолжалась уже во дворе, - Он сторонник большевистского лозунга, экспроприация экспроприаторов. Это Ленин провозгласил в своей работе Государство и революция или в другой не менее известной работе, Грозящая катастрофа и как с ней бороться.
Я слушала и поражалась, вор вором, рецидивист, а как начитан.
- Девушка, мы зеки очень начитанные люди. У нас в колонии была такая библиотека, что любая городская позавидует, - он, что мысли умеет читать?
- Ты учись, Ирина, учись, - я видела, что Виктору было обидно, - Сосед ещё и не такому научит.
Мы вышли из двора. День выдался солнечным, и народ мне показался каким-то светлым. Идет женщина, на ней светло-серый плащ, на голове белый берет, идет и улыбается. Чему или кому? Мне все интересно. А мои попутчики продолжают спор.
- Экспроприация, - говорит Виктор, - это временная и вынужденная мера. Партии нужны были средства. Но позже Ленин, же сурово карал за грабежи и разбой. Для этого и была создана ВЧК.
- Плохо учишься, студент. ВЧК создана для борьбы с контрреволюцией и саботажем. Кем был Сталин? Говоря нашим языком, был он бомбилой, грабил кареты с госказной. Слышал, в Москве ограбили машину инкассаторов?  Миллион взяли. Найти не могут. А почему? Да потому, что такие деньжищи простые воры не возьмут. Им просто их девать некуда, включай соображалку.
Мы вышли на Наличную улицу. 
- Нам направо, - говорит Виктор.
- И мне туда же, - отвечает сосед. Виктор чертыхнулся.
- Чего черта  поминаешь? Не нравится, иди вперед.
Пошли рядом, но уже молча. Дошли до остановки троллейбуса.
- Нам на троллейбус, - опять говорит Виктор, я жду, что скажет сосед.
- И мне на него, ты чего все талдычишь? Меня боишься?
- Вас?!
Пришлось вмешаться мне.
- Что вы, как петухи, набрасываетесь друг на друга. Кстати, как Вас зовут?
- Меня-то? На зоне ходил под кликухой Волк, - слышу, как хмыкнул Виктор, - Тут зовут Иваном, а фамилия моя Волков.
- Вот и познакомились, - мне очень хочется, чтобы все было мирно, - Я Ира.
- Слышал уже, - угрюмо говорит Иван Волков, но при этом улыбается. Странный он какой-то, - Мне наша врачиха о тебе вчера рассказала. Тебе бы её послушать, она женщина с умом.
- Наш троллейбус, - прерывает Ивана Виктор, я вижу, что он крайне рассержен. Ну и пусть. Кто он мне? Я человек свободный. Вера Петровна  сказала, что скоро я буду жить в общежитии.
В троллейбус мы влезли втроем, но там разошлись по салону. Иван остался на задней площадке, а меня Виктор повел к кабине водителя.
Так и едем.
- Куда ты меня везешь? – не выдержала я молчания.
- В диетическую столовую. И тебе полезно и мне можно, - ответил и опять замолчал.
Это не по мне, играть в молчанку. Мы же не дети.
- Тебе можно, а что полезно мне, решу сама, - тут и остановка, шаг и я на тротуаре, Виктор не успел моргнуть. Я помахала ему рукой. Что я теряю? Ничего. Чемодан мой на вокзале, а других вещей у меня нет. Где мне покушать, решу сама.
Огляделась и дико удивилась, когда увидела рядом Ивана.
- Определенно ты мне нравишься, - опять лицо хмурое, а на губах улыбка.
- Ты мне тоже нравишься. И что дальше? – не думает ли он, что я под него лягу.
- Да ничего. Просто нравишься и все. Вы, бабы только об одном и думаете. Поедем обратно. Лариса Александровна приболела. Купим на рынке чего-нибудь свеженького.
- Это о чем же мы, бабы думаем? – хочу завести его, мне нравиться заводить мужиков.
- О том, что вслух не говорят, - надо же какой он стеснительный, этот бывший зек.
- По-моему, если человек культурный, то для него нет запретных тем. Обо всем можно говорить, лишь бы хамства не было.
- Ты, наверное, хотела сказать, лишь бы было не вульгарно. Так? – мы медленно идем по Большому проспекту. Народа мало. Середина рабочего дня все-таки. 
- А почему ты не на работе?  - откровенно говоря, мне все равно, на работе он или нет, но надо же о чем-то говорить, коли идем вместе.
- Я в ночь ухожу. Вот навестим Ларису Александровну, покормлю тебя и сосну минут сто восемьдесят, - мы подошли к рынку. Толчея,  суматоха, гомон. Как мне это нравится. Я, вообще, люблю быть в гуще народа.  А запахи! Обалдеть можно. Пахнет свежей зеленью, подошли укроп и молодой озимый чеснок, петрушка и сельдерей. Молодцы ленинградские старушки, умудряются на подоконниках вырастить такой урожай. Это мясной ряд; у меня живот подводит. Так и представляю вот этот кусок свинины на сковороде, да с лучком. Иван торгуется с какой-то тёткой, та ни за что не хочет уступить.
- Попробуй сам вырастить, а потом уж цену назначай.
Иван по-доброму смеётся.
- Ты, женщина на меня посмотри. Я и твой укроп, - смеётся заразительно.
Купив пучок укропа, Иван идет дальше. Я за ним. 
- Возьмем врачихе печенки, полезно для крови, - говорит Иван, стоя у прилавка. Наверное, он услышал бурчание в моем желудке, потому что тут и заявил.
- Заодно и тебя покормлю. Студент хотел накормить тебя паровыми котлетами, но разве для здорового человека это еда?
На выходе с рынка стоят две женщины, они торгуют ландышами. Такие цветы у нас не растут, а запах от них обалдений.  Гляжу и удивляюсь. Иван покупает букетик. Неужели это мне? Не заслужила.
- Лариса Александровна будет рада, - лицо его просветлело и улыбка совсем другая. Все ясно, бывший зек неровно дышит в сторону врачихи.
Какая все-таки неустойчивая в Ленинграде погода, час назад светило ясное Солнце, а теперь небо затянуло серыми облаками, задул ветер с Севера, становится зябко. А тут и пустой желудок, все один к одному.
- Прибавь шагу, - командует Иван, мы бежим к остановке, успели. В троллейбусе полно пассажиров, нас притиснуло лицом к лицу, тесно прижали. Так тесно, что я начинаю кое-что чувствовать. Стыдно как. Чувствую, что и Иван смущен. Лицо покраснело, лоб потом покрылся.
- Граждане! – громко говорит он, - не напирайте так. Тут ребенок.
Это он обо мне? Мне скоро девятнадцать, а он «ребенок». Гляжу ему в глаза и начинаю понимать, так он это от смущения. Такой большой, опытный, а смущается, как мальчишка. Троллейбус затормозил. Нас разъединило, Иван облегчено вздохнул. Я же стала размышлять, привычка такая, на рынке он краснел и млел при упоминании имени Ларисы Александровны, а тут чуть почувствовал тело другой женщины и сразу такая реакция. Выходит, у мужчин впереди ума бежит чувство. Вернее, его ощущения. Надо будет проверить на ком-нибудь. Тут и остановка наша.
Накрапывает дождь, ветер гонит мусор, народ спешит укрыться куда-нибудь. Иван не спешит, он шагает по набегающим лужам, разбрызгивает брызги и, мне кажется что он, что-то напевает. Я поспеваю за ним и слышу: Бродяга Байкал переехал, навстречу родимая мать, и ещё что-то слезное.
- Иван, - прошу его, - давай спрячемся куда-нибудь.
- Девочка! Не любишь стихию? Это так прекрасно! Не отставай, - я не отстаю.  Так и идем, Иван впереди с песней, я следом. Без песни. Мне не до песен. Мне бы покушать чего-нибудь, да чемодан забрать. Надоело носить одну юбку и блузу, надоело чистить зубы пальцем.
Когда мы подошли к дому, где живут эти люди, небо очистилось и опять засветило Солнце. От асфальта подымается дымок, воробьи возобновили свои чириканья. Люди тоже заговорили громче. Сильна природа. Одна я не радуюсь, меня уже начинает мутить от голода.
Лариса Александровна встретила нас так, как будто ждала.
- Вымокли небось, - сказала она и на этот раз не стала предлагать переобуться в тапки. Думаю, постеснялась Ивана.  Я все замечаю. Как они смотрят друг на друга, как краснеют, отчего-то суетятся. Иван торопиться выложить продукты прямо в прихожей, а хозяйка притворно сердито делает ему замечания.
- Что же Вы, Иван. На кухню несите. Тут полно микробов, - а на кухне микробов нет? Отчего-то злюсь я. Они уходят, позабыв обо мне. Ничего себе гостеприимство. Я не гордая, мне бы покушать, а потом я уйду, и занимайтесь вы тут, чем хотите. А чем вы хотите, мне яснее ясного. Чего не случается в жизни. Вот и вор полюбил врача, и она отвечает ему взаимностью. Почему-то вспомнила индийское кино «Бродяга». Сын вора будет вором, говорили там. А у них кем будет сын? Вором или врачом?
- Ирина! – вспомнили, - иди сюда, - это меня зовет не хозяйка дома, а Иван. Голова кругом, кто тут хозяин, а кто гость. Судя по тону, с которым Иван зовет меня, он тут не первый раз и чувствует себя хозяином. Не спешу идти, пускай подергаются. Ну, вот, опять кричит.
- Иду, иду, - отвечаю и добавляю из-за зловредности, - Найду тапки, чтобы полы не испачкать и приду.
Они думают, что я в прихожей, а я уже у дверей на кухни и все слышу, как бы они ни старались говоить тише. Он шепчет ей.
- Сейчас я пожарю печенку, - он совсем сдурел, чтобы об этом говорить шепотом, - ты поешь и тебе станет лучше, - Лариса отвечает также шепотом.
- Ты где её подобрал? - шепчет Лариса Александровна, - Бедная девочка, - я возмущена, какая я вам девочка и громко говорю
- Товарищи, может быть,  я пойду отсюда. Не буду вам мешать. Говорить шепотом утомительно для голосовых  связок.
- А подслушивать, - начинает читать мне нотацию врачиха, - не прилично.
- Меня папа учил, где больше двух, говори вслух, - не на ту напорись, товарищи полюбовнички.
- Кончай базар, - это вступил Иван, надо мужчине подчиняться, я вошла на кухню. У Ивана лицо раскраснелось, он у плиты, а отчего у Ларисы румянец? И почему у неё халатик распахнулся сверху, и мне видно, что она без лифчика. Совсем стыд потеряли.
Закончив «базар», мы сели за стол. Говяжья печенка, особенно, если она парная, готовиться быстро. Немножко с кровью, так это полезно. Не выдавая свой зверский аппетит, я нарочито медленно начинаю есть деликатес. Кушаем молча. О чем можно говорить в данной ситуации.
Прервала молчание Лариса Александровна, сказав ни к селу, ни к городу следующее.
- В Египте кандидатом в Президенты выдвинули Насера, - сказала и замолчала. Пауза затянулась на минуту. Потом ответил Иван.
- Он военный? Хорошо бы.  У нас тоже военные хотели власть прибрать к рукам, так Сталин им руки-то поотрывал. Нет, - задумчиво продолжал он, - в России военные править не могут.
- Давайте пить чай, - предложила Лариса Александровна, было видно, что она сожалеет о том, что сказала, - какая же я заноза, вставила свое. То, что слышала как-то по радио.
- В Пакистане тоже военные руководят, - сказала и гляжу на них. Как ответят. Они молчок, будто и нет меня.
После чая Иван прямо так и сказал мне.
- Сыта? Напита? Пора тебе к студенту.
- Премного благодарна вам, - встала и поклонилась в пояс.
- Напрасно ты так, - с обидой сказала Лариса Александровна, - Иван от души, а ты так.
Уходила я от них сытой, но очень недовольной собой. Она права, не надо бы так. Вышла во двор, там никого. Время ещё рабочее, местные кумушки ушли домой смотреть телевизор или спать. Села на скамейку и задумалась.  Почему я нагрубила им? Ответ пришел тут же, я завидую. Просто я злая завистница. У них настоящая любовь. А какой женщине не хочется такого? И не важно, сколько ей лет и кто она. Возвращаться в квартиру Виктора не желаю. Заберу чемодан, а там будь, что будет. Всплыл вчерашний разговор с бригадиром. С тяжелыми мыслями я поехала на вокзал. Как бы ни тяжела была ноша, а нести мне её. Уже на Невском проспекте я поняла, ждать помощи от кого бы то ни было нельзя. Решила также, что возьму из чемодана самое необходимое и поеду на завод. Упаду в ноги нашему начальнику: Не дай, скажу ему, помереть на улице. Устрой в общежитие. Одного не учла, время-то подходит к концу рабочего дня.
Нравиться мне вокзальная обстановка, наверное, в моих жилах течет кровь бродяги. Кладовщик в камере хранения долго не мог понять, чего я хочу.
- Ты ненормальная. Забирай чемодан и вали отсюда. Людям, - с ударением на втором слоге, - места нужны.
- Я для Вас не человек!? – опять сорвалась я.
- Человеки так себя не ведут, то положит, то возьмет и тут в обратный зад положит. 
Пришлось сменить тон. Делаю вывод, хочешь добиться своего, не хами, лучше льсти, а ещё лучше дай рубль. Рубля у меня не было, а улыбок я ему подарила столько, сколько он за всю жизнь не получал. С самыми необходимыми вещами в сумке я вышла на площадь Восстания. Как ни странно небо не затянули тучи, и Солнце продолжало светить. В конце Невского проспекта светится шпиль Адмиралтейства, зазеленели липы, проехала «поливалка» и асфальт засиял. Красиво.
Не доходя до угла Невского и улицы Маяковского, вижу транспорт – Встретим  XXIII съезд КПСС новыми трудовыми свершениями. Я готова, но подскажите мне, где мне сегодня ночевать.
Прошла мимо и тут же уперлась в рекламу кино. «Я шагаю по Москве». Это то, что мне надо. Отсидется в темном кинозале,
В кассах пусто, вот-то радость. Провинциальная я дурёха, не рассмотрела объявление: Билетов на сегодня нет. Честно говоря, я чуть не расплакалась. Стою, хлопаю ресницами, носом хлюпаю.
- Такая большая девочка, - так бы и врезала за эту «девочку», - и плакать собралась.
Краем глаза вижу, стоит чуть позади слева молодой морской офицер. Различать звания меня выучил отец; капитан-лейтенант.
- Кто видел, чтобы я плакала? – стараюсь говорит спокойно.
- Никто, - весело отвечает он, - Разрешите представиться, командир БеЧе пять, Артем Фролов. В Ленинграде прохожу курсы в Академии.
- Ирина Тиунова, рабочая склада, -  интересно, как он отреагирует.
- Превосходно, - потом я узнаю, что это его характер, так относиться к жизни, радостно-восторжено, - рабочий класс основа нашего общества.
- В кино, а билетов нет, - с первых слов мне с ним просто.
- Какое совпадение, я тоже хочу в кино.
Мы смеёмся так громко, что кассир открыла окошко кассы.
- Вы не в цирке, не мешайте работать, - на эту её реплику офицер ответил, по-моему, вполне резонно.
- Ваша работа заключается в том, чтобы продавать билеты, а коли их у вас нет, то и работы нет.
- Товарищ офицер, если Вам делать нечего, так не мешайте мне. Через пять минут я буду продавать билеты на завтра.
- Товарищ Ирина, - веселый этот начальник какого-то БеЧе, - Приглашаю Вас в кино завтра.
- Наверное, Вы хотели сказать, на завтра, - я заноза.
- Ах, какая ты грамотная. Идем?
- Идем, - отвечаю я, не подумав, что завтра мне надо на завод.
- В таком случае, чтобы закрепить наш договор, я угощаю тебя мороженым
- Мороженое я ела в детстве, - опять я ершусь.
- Резонно, - открылось окошечко кассы, и раздался голос кассирши.
- Билеты брать будете, до начала сеанса осталось десять минут.
- Чудеса в решете, - говорит Артем, - Написано билетов на сегодня нет, а предлагают.
- Броню открываю. Так берете?
Два билета на пятый ряд, середина. Лучше не бывает.
Мы вошли в фойе кинотеатра, когда прозвенел третий звонок, успели занять свои места и свет погас. Медленно так. Сначала показали киножурнал «Новости дня», все о том же, как советский народ готовиться к съезду партии, потом само кино. Я все ждала, когда Артем начнет приставать ко мне, но он вперься в экран и обо все, как будто позабыл. Ну и черт с тобой, и я стала тоже смотреть кино. Молодой московский парень, лоботряс шляется по Москве. И зачем такое кино снимают?
Мы вышли из кинотеатра, когда закон¬чился рабочий день у служащих. Спешат женщины сделать покупки, мужчины тоже спешат, но не за продуктами, им бы выпить сто граммов водки или кружку пива. 
Идем по Невскому проспекту в сторону Адмиралтейства, его шпиль не светиться, солнце зашло за крыши домов.
- У нас на флоте есть обычай, - поди проверь, - Отмечать возвращение корабля жареным поросенком. Поросоенка предложить не могу, а лангетом могу угостить. Такое кушанье я слушала, но ни разу не ела. Говяжья печенка давно переварилась, и мой желудок опять просит: дай жрать.
Перешли проспект, опят кинотеатр, теперь «Баррикада», тут идет другое кино, там тот же фильм. На улице Гоголя народу поменьше, да и магазинов тут нет.  Десять шагов вперед и передо мной красивое крыльцо и потом дверь с большими стеклами. Витрина большущая и мне хорошо видно, что там полки с фруктами. Какие красивые яблоки, так бы и впилась зубами, за ними много, много банок,  компоты разные.
- Зайдем, - заметил мой взгляд Артем, - выпьем соку для аппетита.
Какие запахи в этом магазине! Вы удивляетесь, отчего это я все о запахах говорю. Сама не знаю.  С детства у меня так, куда ни приду, первое, что замечаю, так это как там пахнет.
- Выбирай, - предлагает Артем. Мы стоим у прилавка, на котором торчат конусовидные колбы. Красный, желтый, светло-зеленый, даже синеватый. Все бы перепробовала. Я как дитя малое.
Артем пьет томатный, это красный, я сначала выпила яблочный, желтый, потом светло-зеленый, виноградный. Выпила бы ещё, но неудобно стало и мы ушли.
Артем взял меня за руку и повел через дорогу. Я ему.
- Тут нет перехода, - он мне в ответ.
- Так и машин нет, - не нравится мне такое. Выдернула руку и пошла на угол. Идти-то всего ничего. Иду, не оборачиваюсь, если пойдет за мной, позволю ему приударить за мной, не пойдет, тогда пошел он на…Стыдно произносить.
Дошла до пешеходного перехода, дождалась зеленого света и пошла. Иду, глядя по сторонам, привычка такая, ступила на поребрик и только тут подняла глаза. Ах, гад! Стоит и улыбается.
- Сразу видно городского жителя, а мы народ северный, там тундра не огороженная. Ходи куда хочешь без светофора. Уважаю, - сердиться на человека с такой улыбкой нет возможности.
Артем привел меня в небольшое кафе без названия. Успела при входе прочесть на вывеске – Кафе при Ленинградском мясокомбинате им. С.М.Кирова. У нас на заводе тоже есть своя столовая. Выходит Артем привел меня в комбинатовкий пункт общепита. Наверное, у него туго с деньгами, решила я и промолчала. Тактичность, прежде всего, так говорит мама.
Лангетом оказалось блюдо из трех больших куском жареного мяса. Каждый кусок обложен жареным луком и зеленым горошком. Артем себе заказал графин необычной для меня водки «Старки», мне бокал сухого вина «Алиготе».
- У меня на корабле ребята, что надо, - говорит Артем, - Много призывников из Ленинграда. Вы, ленинградцы - он принял меня за ленинградку, я не возражаю, - отличаетесь образованностью и дисциплинированностью. Ты комсомолка? – он спросил, а я вспомнила комсорга треста Колю.
- Член ВЛКСМ, - ответила и неожиданно получила странный ответ.
- Козырев был Первым секретарем ЦК ВЛКСМ, а за что его расстреляли?
- Ты к чему это? – странный он какой-то.
- Да, так, вспомнил, - через две недели он мне скажет, что тот самый расстрелянный Козырев его дальний родственник, а пока мы пьем кофе и едим-таки мороженое. Артем говорит, я слушаю.
- Мы, морские офицеры, всегда в русской армии составляли особую касту. Начиная с императора Петра Алексеевича, - я сначала не поняла, о каком императоре он говорит, но потом сообразила, - морским специальностям обучались особо сообразительные юноши, и было неважно, какого они сословия, так проходил отбор по одному критерию, то есть по уму. Нет, конечно, смотрели и на физические данные, но если ты не умен, а силен, как Голиаф, на флот тебе дорога заказана, - интересно, он это говорит мне, чтобы показать, какой он умный? Прервала его этим вопросом, и он ответил так, - Нас в Академии протестировали, есть там один преподаватель, который увлекается всякими иностранными новшествами. Больше ста вопросов в анкете. Каверзные есть. Например, спрашивают, как ты относишься к джазу, - и он туда же, как врачиха, хотела ответить, но сообразила, что это не меня спрашивают, - А как я отношусь? Нормально отношусь, так и ответил. Другие решили, как бы подстраховаться и ответили, что джаз не признают. А там ниже был контрольный вопрос: Как ты относишься к негритянской народной музыке. У нас же, ты знаешь, к неграм особое отношение. Такое, как будто они все поголовно несчастные рабы. Дураки ответили, что страсть как любят. Хлоп, ловушка захлопнулась.
- Потому что джаз изначально народная негритянская музыка, да? – решила показать, какая я умная я.
- Yes it is, miss. Its country music, - ну и хвастун этот моряк, я ему в ответ на чисто русском языке.
- Не, - дальше непечатное слово, -  выпендриваться. Говори по-русски. 
- Мы, мореходы должны знать иностранные языки, и, прежде всего, английский. Родись я триста лет назад, более был бы нужен испанский, - важничает Артем и мне отчего-то становится смешно. Настоящий петух.
- Ничего смешного я не сказал, - бедненький морячок, губки надул, обиделся.
- Давай я тебя поглажу, - говорю ему и протягиваю руку, он отпрянул словно конь невзнузданный. Это для меня как сигнал, надо сломать упрямца. Я кладу руку ему на затылок рывком притягиваю к своему лицу и в засос целую его. Посетителей в этот час в кафе мало, но все они разом охнули, а кто-то сказал: Бой баба, такая далеко пойдет.
Наш поцелуй продолжался от силы секунд пять, но и того было достаточно, чтобы мы оба пришли в возбуждение.
- Официант! – громко зовет Артем, а он стоит рядом, - Счет и побыстрее.
Хохотом посетителей откликнулся зал на этот крик души и опять кто-то: Дело сделано.
Мы поспешили уйти из кафе.
- Едем к тебе, - говорит Артем. Скор моряк, но мне торопиться некуда в прямом смысле. Так и говорю ему.
- Я бездомная. Некуда мне везти тебя, - он удивленно смотрит на меня.
- Как это так, бездомная. В наше время бездомных быть не может.
- Как видишь, может. И не ленинградка я. Из города Жданов я. Что не подхожу? Ты, небось, прописаться хотел? Обломилось.
- Дура ты, - он сердит и это мне нравится  больше, чем его обиженный вид, - Нужен мне твой Ленинград. Я северянин, там простор, там флот. А что тут. Балтийский флот это запертый в клетке финского залива зверь. Много не навоюешь.
Мне ничуть не обидно. Мне важнее другое, где мне все же сегодня ночевать. Этим и поделилась с Артемом.
- Проблема, - мы вышли на Дворцовую площадь, - Я живу в общежитии, мои товарищи тоже. Куда же тебя пристроить? - поразительно. Мы знакомы несколько часов, а он озабочен, куда бы меня определить на ночлег.
- Пристроить? – делаю вид, что обиделась, - Я не багаж какой-нибудь, чтобы меня пристраивать.
- Прости салдофона. Одичал совсем на Севере. Но надо же где-то тебе ночевать, - вижу, Артем искренне расстроен.
Почти стемнело, скоро зажгутся уличные фонари, народ поспешит домой, там тепло, там телевизор. Так мне стало тоскливо, хоть вой. Брошу все тут и уеду к маме в Жданов. Так подумала и тут же представила наш город, его улицы, маленькие дома, серое по весне море. Нет! Никуда я отсюда не уеду, я сильная, выносливая, я выдержу. Я получу высшее образование, ну и что, что мне уже за восемнадцать. Я добьюсь своего и стану в этом городе уважаемым человеком. Артем вышагивает рядом и сопит. Вдруг вспомнила о пакете, что достался мне от Наума, и остался на квартире Виктора. 
- Послушай, Артем, если ты вправду мне хочешь помочь, съезди со мной в одно место, - очень не хотелось мне приходить к Виктору одной.
- Я в твоем распоряжении до восьми ноль-ноль завтрашнего дня.
- Утра, скорее, - такая я, не удержусь, чтобы не поддеть, - За это спасибо, Бежим, - к остановке подходил троллейбус № 10.
- Введи меня в курс, - попросил по-военному Артем, когда мы подходили к дому Виктора.
- Ввожу, - в тон ему отвечаю я, - тут живет человек, который два дня назад предложил мне пожить в своей квартире пока сам он должен был быть в экспедиции, но заболел и вернулся.
- Он геолог?  - сообразителен капитан-лейтенант.
- Он студент горного института, а папа его геолог, - и добавила, сама не знаю почему, - У него большая коллекция камней.
Во дворе, слава Богу, никого не было, когда мы с Артемом вошли туда. Хорошо бы и на лестнице не встретить никого. Чтобы бы сказал Иван, увидев меня с офицером? Подумал бы, что я трусиха и привела с собой мужчину в подмогу. Честно говоря, я немного трусила, но больше всего мне не хотелось отпускать понравившегося мне Артема.
Перед дверью квартиры  профессора я слегка смутилась, что я сейчас скажу Виктору?  Вот, Витя, я пришла не одна, потому что боюсь тебя. Такого допустить не могу и потому прошу Артема.
- Артем, подожди тут, пока я буду говорить с хозяином.
- Дверь не запирай. Если он начнет приставать или драться, крикни и я тут, как тут, - с пониманием ответил офицер и отошел в темноту лестничной площадки.
Виктора я застала сидящим на кухне у стола с какой-то смазливой девчонкой. Лет той девчонки было от силы шестнадцать, а выглядела она как завзятая шлюха. Губы накрашены ярко-красной помадой, на веках синяя тушь, брови выщипаны, а ресницы наклеены. Более того, одета она была в такую короткую юбку, что можно разглядеть её толстые ляжки у основания. Желтая кофта с большим вырезом, и грудь вываливается из него.  Оба, это видно не вооруженным взглядом, пьяны.
- О! – невнятно начал Виктор, качнувшись на табурете, - Смотри Мэрилин, кто к нам пришел.
Девица оглядела меня с ног до головы.
- Виктор, - она тоже говорит не четко, - Кто это? Откуда такой музейный экземпляр?
- Не обижай рабочий класс, Мэрилин, это Ирина.
Ох, как я обозлилась. Это надо же! С каким презрением он, профессорский сынок говорит о нас, рабочих.
- Послушай ты, недоучка, поносник, ещё слово гадкое о нас, рабочих скажешь, не погляжу, что профессорский сынок, рожу расквашу. Где мой пакет? Неси сюда быстро.
Девчонка с табуретки  так и  сползла на пол и ну вопить.
- Ой! Убивают! Спасите!
- Кого тут убивают?! – в квартиру влетел Артем.
- Вот она нас убивает, товарищ милиционер - тычет пальцем в меня Виктор, с перепугу и спьяну приняв морскую форму за милицейскую.
Ответом на вопль девицы и заявление Виктора был хохот Артема. Он смеялся так заразительно, что я невольно тоже рассмеялась. Парочка тупо глядела на нас и изредка икала. Смеяться Артем прекратил внезапно.
- Ну-ка встали оба, - подчинились. Стоят рядом. Тут я вижу, что у Мэрилин  по колготкам что-то течет. Какой срам! Она описалась.
Потом я прошла в комнату, нашла коробочку Наума, и вернулась на кухню.
Такую картину я застала там; Виктор и его подружка сидят у окна на табуретах, окно открыто, оба прикрыты снизу какой-то тряпкой а Артем стоит у газовой плиты и что-то греет на ней в кастрюле.
- Артем, - удивлено спрашиваю я, - ты решил тут суп варить?
- Кипячу её чулки и его трусы. Воняет  же.
Опять в квартире раздается наш смех. А входную дверь мы закрыть позабыли, соседи не глухие и очень любопытные, по какому поводу в квартире профессора такое веселье. Первым пришел, правильно, Иван.
- Чего ржете? – спросил он, не видя ни Виктора, ни его подругу.
- Ваня, - радушно отвечаю я, - проходи. Мы с Артемом в гости к Вите пришли, а он тут, - подбираю слово, Артем опередили.
- Молодые люди так много выпили, что не успели дойти до гальюна.
- Да, воняет тут у вас как в параше. Что отцу скажешь, Витя? До чего докатился! А ты, Машка, - вот как зовут Мэрилин, - чего намазалась, как ****ь. нам, - У неё мать больна, одна её поднимает. От рук отбилась. В школу не ходит, болтается по вокзалам, ложиться под командированных. Мать на работу, она в дом тащит кобелей. Эй, Машка, ты в диспансере была, как я велел?
- Да кто ты такой, чтобы я тебя слушалась, - поразительная реакция у бывшего зека, ему хватило нескольких секунд, и вот уже на голый зад Маши сыплются хлесткие удары ладонью. Ивана. Она молчит, дергает головой так, как будто хочет увидеть, как её бьют, и только.
- Катись домой. Завтра приду с участковым. Определим тебя в спецприемник для несовершеннолетних.
Потом наступила очередь Виктора. Иван схватил того за ворот рубахи и отволок в комнату. Оттуда послышалось плаксивое.
- Дядя Ваня, Вы моим родителям не говорите, я больше не буду.
Сопляком оказался с виду мужественный студент.
- Ира, - это уже после того, как Иван свершил «правосудие», - познакомь с товарищем.
Мне не пришлось представлять Артема, он это сделал сам.
- Значит, Артем батькович, ты на Севере служишь? Мне Севера знакомы.
- Проходили службу на Северном флоте?
- Нет, браток, я другую лямку тянул.
Я увидела, что Артем догадался, какую такую лямку тянул Иван.
- Мой двоюродный дед, отбывал срок по 54-ой статье тоже на Севере, в Колымлаге.
- Политический, - понимающе отвечает Иван, - Мы по уголовке. Медвежатник я, если знаешь, что это такое.
Я прервала их беседу.
- Товарищи, не пора ли нам уходить отсюда.
- Девушка права,- ответил Иван, - Пошли ко мне. Я как раз чай собирался пить.
Мы вышли. Впереди Иван, следом, как утята та за уткой мы с Артемом.
Всего-то надо сделать пять шагов, но за это время Артем успел шепнуть мне.
- Он бывший вор, а коков, а? – я тоже успела ответить.
. Он ужасно начитан, - какой слух у Ивана.
- Я же тебе говорил, Ира, какая у нас в колонии библиотека была.
В комнате Ивана стерильная чистота и обстановка аскета. Окно задернуто плотной шторой, на подоконнике цветок алоэ, у окна письменный стол, на таком я делала уроки, на столе лампа с зеленым абажуром, стопка книг и чернильный прибор из малахита.
- Этот прибор мне подарил мой товарищ по  колонии, большой мастак он резать камень.
- Иван, - спрашиваю его, - у тебя и на затылке есть глаза?
- Не одни вы, женщины умеете видеть боковым зрением. Когда живешь в стае бешеных волков, не захочешь, а выучишься так глядеть.
Артем как вошел, так и стоит у двери.
- Чего встал? Проходи, - Иван добродушен, - Книги посмотри. Их у меня немного, но все классика. Так сказать, каждой твари по паре, - и неожиданно прочел, - Завыла буря; хлябь морская клокочет и ревёт, и черные валы идут, до неба восставая. Похоже, мореход?
- Похоже, - несколько оторопев, отвечает Артем.
- Похоже, - передразнивает Иван, - Евгений Абрамович Баратынский был сыном генерал-лейтенанта, что родом из Польши, а родовой их замок звался Боратынь, оттуда и фамилия, -  мы  с Артемом переглянулись, каков Иван, - Ты Ирина послушай, как пишет бывший шляхтич о любви, - и опять стал читать наизусть, - Сей поцелуй, дарованный тобой, преследует мое воображенье: и в шуме дня и в тишине ночной я чувствую его напечатленье. Каково сказано, - что за восторг в тоне Ивана, - напечатленье, - это слово он проговорил по слогам.
Прервав свою речь неожиданно и мрачно, Иван вышел из комнаты.
- Он ненормальный какой-то, - тихо говорит капитан-лейтенант.
- Я тоже раньше таких людей не встречала, - тут я вспомнила слова Ивана о каком-то комсомольском секретаре, которого при Сталине расстреляли. Не прост так он упомянул о нем. А, что если этот Косарев его отец? Прикинула в уме, Ивану лет двадцать восемь, это значит, он родился в тридцать восьмом  году, а когда был репрессирован Косарев?
- О чем задумалась? – спрашивает Артем.
- Вспоминаю, когда расстреляли Косарева, - говорю быстро, опасаюсь, что вернется Иван.
- С чего бы это тебя интересует этот вопрос? – ответить не успела, вошел Иван с расписным красными петухами чайником и большим блюдом. 
- Заждались, гости дорогие, чай пить будем с оладьями. Они, правда, немного остыли, но чаек горяч.
Интересно, мы будем пить одну заварку, думаю и получаю от Ивана, как всегда он угадал мои мысли, ответ.
- Чай я завариваю по-нашему, по-зековски. Зато выпьешь такого чая и улетишь.
- Иван, - решила я пошутить, - мне улетать не хочется, я не героиня пьесы Островского. Мне ближе проза жизни, так чтобы и хлеб с маслом, и дом теплый, и, конечно, немного развлечений.
- Благословен святое возвестивший! Но в глубине разврата не погиб! Какой-нибудь неправедный изгиб сердец людских пред нами обнаживший. Две области – сияния и тьмы – исследовать равно стремимся мы. Плод яблони со древа упадет: Закон небес постигнул человек. Так в дикий смысл порока посвящает  нас иногда один его намек.
- Это Вы к чему? – возмутился Артем. Все-таки эти военные лишены чувства прекрасного.
- Так просто. Командир, чего вскинулся? Пей чай и кушай оладьи.
Тут я сообразила, оттуда у Ивана оладьи, их испекла Лариса Александровна. Теперь все встало на места, велика сила любви. Иван молодец, наизусть читает стихи никому сегодня не известного поэта.
Чай был цвета дегтя, но пила я его с большим удовольствием. Немного сердце постучало, а в остальном все прекрасно и никуда я не улетела. Иван стихов не читал, сидел, угрюмо уставившись в окно, штору раздвинул и открыл форточку. Вечерний воздух освежил наши головы, издалека доносились звуки города; редкие гудки автомобилей, подвывание троллейбусов, голосов людских слышно не было.  До поры. Когда часы на стене пробили девять вечера, а из-за стены раздались позывные программы «Новости» со двора донесся женский голос.
- Пашка, гад!  Если ты сейчас уйдешь к этой стерве, домой не возвращайся.
- Слышь, командир, какие у нас страсти? – тут Иван бывший вор медвежатник вновь поразил нас, он прочел такой  стих, - издержки духа и стыда растрата – вот сладострастье в действии. Оно безжалостно, коварно, бесновато, жестоко, грубо, ярости полно, - он передохнул, - Поняли, какие страсти? Высокие чувства.
В этот момент внизу раздалось.
- С тобой, ведьмой жить?! Да пошла ты, - и дальше мат.
- Иван, - говорит Артем, - это ты называешь высокими чувствами?  У нас боцман и тот такого не позволяет.
- Браток, то флот, там все строго. Тут быт, - Иван и философ, открываю я его, - Мой товарищ из уголовки говорит, что больше всего преступлений совершается на бытовой почве. Настоящий вор на мокруху не пойдет, а тут, раз, два и кухонным ножом  по глотке.
Весёленький вечер поучился у нас.
Мужчины продолжали обсуждать перипетии быта, а я задумалась о своем, где мне переночевать.
- Так что, командир, в быту все сложнее, чем на флоте. Я за базар отвечаю.
Я ляпнула.
- Это точно, мне, например, сегодня ночевать негде.
- Как это негде? – искренне удивился Иван.
Я объяснила и получила тут же ответ.
- Что же я зверь, какой, чтобы тебя на улицу выгнать. Ляжешь на мою шконку, а я на полу. Не привыкать.
Вижу, как напрягся Артем. Ах ты, Боже мой, да он втюрился в меня. Ишь, как ревнует. Заметил это и Иван.
- Браток, береги нервы, я не фраер. К девочке не подойду, - вижу, как затуманились его глаза, знамо дело, по ком он сохнет.
Через минут десть мы с Иваном проводили Артема до входной двери и распрощались. Шагнув в темноту лестничной площадки, Артем сказал мне.
- Послезавтра буду ждать тебя у кинотеатра «Баррикада», - и исчез в темноте. Хороши жильцы, повывинчивали лампочки.
Мы с Иваном в комнату. Иван походил, походил по ней, а потом сказал.
- Пожалуй, я пойду ночевать к корешу. Так будет лучше. Спи спокойно.
- А как же утром? Мне рано на работу.
- Попей чайку, а входную дверь просто прихлопни. Там «французский» замок, - ушел.
Спать мне не хотелось. Подошла к окну, там темнота и тишина. Соседи затихли, им тоже рано вставать. Села за стол. Ивановы книги. Вот он, сборник стихов Баратынского. Открыла наобум: В восторженном невежестве своем на свой аршин он славу нашу мерит; но позабыл, что нет клейма на нем, что одному задору свет не верит. Как дружеским он вздором восхищен! Как бешено своим доволен он.
Мудрено. Другая книга. Проза – Исаак Бабель. Читать сейчас нет никакой охоты. Взяла чистый лист, выбрала ручку и написала: Вдыхаю нежность и туман. Опять впадаю я в дурман. И слышу шепот, губ твоих касанье. И поцелуй и звезд больших мерцанье. И снова в омуте любви, где только страсть и мы одни.
Фу, ты черт! Опять я влипла. Делом надо заняться, тогда всякие нюни исчезнут.
А где Наума коробочка?
Как умудриться открыть её и не попортить обертку? Придумала, надо обдать паром, клей и отойдет, а пар, откуда взять. Пришлось крадучись идти на кухню. На плите три чайника. Который из них Иванов? Да, какая разница. Вода закипела быстро, так же быстро отстал клей.
Тишком обратно. Аккуратно разворачиваю, за бумагой коробочка из картона. Тут просто, она открывается сверху. За крышкой ещё бумага и её долой. В свете настольной лампы с зеленым абажуром я вижу много желтых монет. Взяла одну. Поднесла к свету, на одной стороне профиль, узнаю, это наш последний Император Николай Второй, на другой стороне цифра десять. Так это десять золотых червонцев. Начала считать - получилось двадцать штук. Опять бумага и её осторожно снимаю. Такие бумажки я видела у отца, это облигации. Мамочки! Да их тут на десять тысяч. Испугалась я страшно. Такая прорва денег! И золотые монеты. Ну и Наум. Что делать? Куда деть это богатство?
Часы пробили два часа ночи. Спать! Командую себе и ложусь на кровать Ивана.
Два дня я вкалывала без передыху, заболела сменщица и Вера Петровна упросила меня подменить её. Спала я в подсобке, не хотелось тратить время и  обременять Ивана. Коробочку держала в своем шкафчике. Работаю, а сама все думаю, где спрятать её. О том, что Артем назначил мне свидание, я напрочь позабыла. Оперативник обо мне позабыл. Артем не позабыл, запомнил черт, где я работаю и явился в конце моей смены. Учуял что ли.
- Ирина, - зовет меня Вера Петровна, - там, на проходной какой-то морской офицер просит тебя. Когда ты успеваешь знакомиться с мужиками, - глянула хитро и добавила,- Впрочем, с твоей внешностью мужика зафаловать раз плюнуть. Даю тебе десять минут. Беги.
Стоит Артем у «вертушки» и курит. Никому бы не разрешили курить в этом месте, у нас на заводе с курением строго, курим только в специально отведенных местах. А тут, на тебе. Курит. Что же, он морской офицер, и гость тут.
- Целый час ждал тебя на Невском, - начал с упрека он. Этого не терплю.
- Не ждал бы. Полагается ждать пятнадцать минут. Ты приперся для того, чтобы мне выволочку устроить? Если так, катись отсюда. Тут завод, а не танцплощадка.
- Молодец! – ну и характер у этого командира, - Люблю таких. Приехал спросить, когда с работы встречать.
- Выйду через полтора часа, - отвечаю, Моя смена заканчивается через час, пятнадцать минут я обычно переодеваюсь, но пускай он тут потопчется, пускай мои подружки увидят, кто пришел встречать меня.
Вернулась в цех, наш  склад тоже цех, ко мне тут и подошла Вера Петровна.
- Ну, чего? Откуда морячок-то?
- Этот морячок командир боевей части. Служит на Севере, - гонористо отвечаю.
- Понятно, - тянет слово бригадирша, - Того и гляди мы не досчитаемся работника. Жена офицера, звучит, - вижу, Вера Петровна не насмехается, говорит серьезно. Тут и я призадумалась, а хочу ли я быть женой офицера. Он пойдет в плавание, а ты сиди у окошка и жди? Специальности у меня нет, образование среднее школьное. Кем я там, на Севере буду? Да, что я размечталась-то. А, может быть, у него жена, дети. Так, решил покобелиться, знаю я мужиков. Нарочно долго возилась в раздевалке. Провозилась до того, что бригадир ночной смены прогнала меня.
- Нечего тут дневать и ночевать, - вытолкала.
- Сколько у вас красивых девушек, - ну, вот, что я говорила, просто он кобелирующий тип. Ни одной юбки не пропустит.
- Так чего за ними не побежал. Наши девушки добрые, пригреют.
- Ты красивее всех, - улыбается, - Пошли ужинать.
Повел меня на Кировский проспект. И привел в ту столовую, где меня угощал Родион. В этот раз угощение было богаче. Пыль пускает мне, зло думаю и уплетаю чудно пожаренную картошку.
- В походе нас кормят даже лучше, чем у стенки, - рассказывает о своей службе Артем, - Если к экватору приходим, то дают  сухое вино, если же в Арктических водах, то водку.
- Ты алкоголик?
- Чтобы ты знала, я могу выпить пол-литра водки и ни-ни, ни в одном глазу. Вообще, я не пью. Зачем водкой свой мозг убивать? Мне он нужен трезвым. От нашей работы зависит успех боевой работы. А о водке я сказал просто так. Мороженое будешь?
Мы ели мороженое, он все говорил. Интересно, конечно, но меня интересует, когда он обо мне начнет спрашивать. Если молодой человек знакомится с девушкой с серьезными намерениями, то он должен же поинтересоваться её жизнью. Кто родители, как она жила раньше и как живет сейчас. По моему разумению, Артем желает одного, скорее бы меня в койку уложить.
Подошла официантка.
- Еще заказывать чего будете? – я её понимаю. Мне в окно видна очередь, народ кушать хочет, он свое отработал и заслужил вкусную еду. И потому я отвечаю за Артема.
- Счет, пожалуйста, - девушка пожимает плечами и кладет счет передо мной. Определенно она решила, что мы с Артемом супруги.
- А я хочу ещё кофе, жена поторопилась, - ну ни гад ли он, этот морской офицер. Не на такую нарвался. Я покажу ему, какие бывают жены.
- Девушка, - говорю спокойно и прямо смотрю ей в глаза, - мой муж был контужен и после этого иногда заговаривается. Ему кофе противопоказан, язва у него, - тут сказанула такое, что любой человек опешил, но не она, - прободная язва.
Так как в столовой в этот момент не было ни одного свободного места, я имею в виду, что народу было полно, то кто-то из близсидящих оказался сведущ  в медицине и, услышав мои слова о прободной язве, вскочил.
- У кого прободная язва? Я врач. Кто-нибудь вызовите Скорую помощь.
Народ зашумел, один парень вскочил со своего места.
- Где тут телефон?! – орет.
Официантка встала, как столб телеграфный. Врач к Артему походит и без слов начинает расстегивать ему тужурку.
- Больной, не волнуйтесь, постарайтесь не делать резких движений, это может усилить кровотечение.
Что было потом, достойно перу сатирика. Артем сопротивляется, врач пытается пощупать у него пульс, народ вокруг прервал трапезу и сгрудился у нашего столика. Каждый пытается дать совет: Галстук с него снимите; Положить его надо и так далее. Одна я спокойна. Зато Артем буквально готово лопнуть от возмущения, он повторяет одно.
- Здоров я, здоров я, - врач ему не верит и твердит свое.
- Это  у него шок от боли.
Так продолжается пять минут, после этого срока решаю, цирк конец и громко объявляю.
- Болезнь моего мужа прошла, - все разом умолкли и уставились на меня. Первым пришел в себя врач.
- Так не бывает. Я практикую десять лет и такого прецедента  не помню, чтобы прободная язва вот так сразу зарубцевалась.
Секунда, другая и народ начинает расходиться по своим местам. Разочаровано.
Отставив счет на столе, и допив вино, я встала из-за стола и пошла к выходу, услышала мне в спину.
- А кто по счету будет платить, - на этот возглас официантки я без слов  взмахнула рукой, он, мол. Артем догнал меня на улице.
Зажглись фонари, небо окрасилось во что-то сиренево-желтое, дул слабый западный ветер, он охладил мое лицо, я полностью успокоилась. Волновал меня один вопрос; где сегодня я буду ночевать.
- Ну и спектакль ты устроила, - это подошел Артем, - тебе бы в театре выступать.
- Вся наша жизнь сплошной театр, - ответила, не подозревая, что до меня эту мысль высказал английский драматург Вильям Шекспир.
- Это у вас тут театр, а у нас на Флоте просто жизнь.
Неожиданно для себя я предложила поехать к Ивану, дело в том, что нам выдали премию, и я хотела как-то отблагодарить бывшего зека.
- Опять я в качестве сопровождающего? – незнакомые нотки обиды прозвучали в голосе Артема. Разубеждать его у меня не было никакого желания, я просто пошла в сторону Большого проспекта на остановку троллейбуса. Если он всерьез надумал ухаживать за мной, пойдет, а нет, так и черт с ним. В угловом гастрономе я накупила всякой вкуснятины, и задержалась у витрины отдела, где торговали вином и водкой.
- Напитки обычно покупает мужчина, - пошел-таки морячок, не без удовлетворения отметила я и благосклонно разрешила Артему купить выпивку. Оптимизм и щедрость, вот его основные качества. Так думала я тогда, и как горько позже разочаровалась. Да, нет, не была  я очарована им, просто мне было приятно видеть, как он тратит деньги. Со щедрыми  подарками мы пришли к Ивану.
Ему надо звонить три раза, давлю на кнопку звонка три раза. Ждем, ноль ответа.
- Позвони ещё раз, - советует Артем, - может быть, уснул крепко.
Звони ещё раз и опять без ответа.
- Больше звонить не имеет смысла - сказала я и тут дверь приоткрылась.
- Чего трезвоните, - это Ивана соседка, - нету его. Пошлындрил куда-то вас гегемон.
Сорок девять лет прошло после революции, а живы такие, для которых рабочий класс, что заноза в глазу.
- Вы гражданочка, - говорит Артем, не очень-то против рабочего класса. Сами-то кем будете? Не спекуляцией ли пробавляетесь?
Попал в точку мой офицер. В то время этих паразитов развелось, как тараканов. Пользуются тем, что в стране существует дефицит некоторых товаров, вот и наживаются. Отстоит очереди днем, когда тот самый рабочий класс прилагает свои силы на выполнение плана пятилетки, а потом ему, рабочему классу продает  втридорога. Иван мне говорил, что у этой жабы за городом дом и земля. Она и там нет, чтобы выращивать какие-нибудь овощи к своему столу, она там цветы разводит. Сейчас, например, вырастила нарциссы и продала их на рынке.
- Чего это Вы, я ничего плохого не сказала, - притихла соседка, - Иван к врачихи пошел? – не удержалась и съязвила, - Любовь у них, как у детей.
Хотела я ей ответить, что у детей любовь самая что ни на есть искренняя, но плюнула и увела Артема.
- К ним пойдем? – спрашивает Артем и трясет авоськой, бутылки звяк-звяк.
- А куда все добро девать?
Лариса Александровна и Иван встретили нас так, как будто ждали.
- Ну, зачем же вы, ребята так потратились, тут же на взвод еды, - лицо Ларисы Александровны раскраснелось, губя ярки, а глаза так блестят, так блестят. Счастьем светится женщина.  И Иван сияет.
- Наверное, наш моряк добрый трофей добыл, - говорит с улыбкой.
- Нет, Иван, это у Ирины деньги завелись.
- Вши заводятся, а деньги трудом добываются,  - заступается за меня Иван. 
Этот дискуссионный вопрос разрешила Лариса Александровна.
- Иван, не придирайся к словам. К нам гости пришли, - я отметила это «к нам». Интересно,  пойдут ли они в ЗАГС?
Скоро был накрыт стол. А врача хороший вкус. Все так красиво, что жалко нарушать, но кушанья аппетитны и вот уже холмик салата потерял свои строгие формы, селедка разошлась на кусочки, а водка перелилась из запотевшей бутылки в граненые стопки. 
- Предлагаю, - взял слово Иван, - за добрососедские отношения. Все мы соседи в этой жизни, и дом у нас один, Земля, - да он философ, - Мы, русские люди всегда жили кучкой. Друг за дружку горой, - ловко и красиво он опрокинул стопку в рот. Мы последовали его примеру.
Не стану описывать наше застолье. Все было прекрасно и как всегда.
Мужчины говорили о политике, о докладе Брежнева. Иван спрашивал Артема, что значит термин «развитый социализм». Артем сбивчиво и неубедительно пытался объяснить  ему, как он понимает это.
- Это тогда, когда народ полностью поддерживает политику партии, - на что Иван возражал.
- А при Сталине народ не поддерживал? Тогда отчего солдаты бросались на амбразуры? Или тогда был недоразвитый социализм. Ты у себя на флоте не видишь, что происходит тут, на земле. Моя соседка, к примеру, тоже поддерживает политику партии и при этом обкрадывает этот самый народ.
Лариса Александровна выступила, как хорошая хозяйка.
- Товарищи, все равно вам сейчас не разрешить этот вопрос. А мне есть о чем сказать, - она хитро улыбнулась, - Вот вы не знаете, что наш Верховный Совет утвердил присягу советского врача. Каково! Выходит раньше мы, врачи трудились, как бы кто во что горазд.
- Вы, товарищ  доктор, - у Артема прорезался такт, - усугубляете проблему. Я так считаю, что присягу должны давать лишь военные люди. А врачи, учителя, машинисты тепловозов, водители трамваев обязаны просто исполнять свой долг в соответствии с их должностными обязанностями.
- Моряк прав, - мужчины пошли вперед сплоченными рядами, прямо как в кино «Чапаев», - Присягают на верность Родине, при царе-батюшке, как говорили? За Веру, Царя и Отечество. Во! – патетически закончил Иван.
- Видишь, Ирина, как мужики на меня ополчились. Ну и пусть. Правда? Мы, женщины все равно умнее их. Это медицинский факт, - за это мы и выпили.
Наш вечер закончился, когда по радио заиграли гимн СССР.
- Молодежь, - скомандовал Иван, - марш ко мне. Нам  с Ларисой рано вставать, - про себя я усмехнулась, а когда вы уснете? Наверное, под утро.
Так тридцать первого марта 1966 года, на третий день работы съезда, началась наша с Артемом совместная жизнь. Иван заявил, что я могу жить у него столько, сколько мне надо будет. Первые дни я, честно говоря, была не то, чтобы счастлива, но настроение у меня было эйфорическое. Мне представлялось, что у нас семья. Какая же я была дурой. Много позже я пойму, что семья это тогда, когда есть дети. Так же это просто сожительство. И не важно, зарегистрировали вы это сожительство или нет.
Апрель пришел с дождями и ветрами, но мне было все равно хорошо. Хорошо рано утром, до побудки Артема, пойти на кухню и приготовить завтрак, а потом ждать, когда он проснется, глядеть на его обнаженное тело, в комнате было довольно тепло, глядеть и мечтать. Мне доставляло удовольствие просто ждать его вечерами. Сидя за Ивановым столом, я иногда открывала томик ранее мне не известного поэта и читала его стихи: Слыхал я, добрые друзья, что наши прадеды в печали, бывало, Беса призывали. Им подражаю в этом я. И дальше про бесёнка. А я, бывало, засыпала над томиком стихов, и как же было мне томительно приятно ощутить руку Артема у себя на груди. Потом были ночи, полные страсти. Апрель не самый мною любимый месяц, но этот был для меня прекрасен. Лили дожди, иногда по ночам подмораживало, солнце редко баловало ленинградцев своим теплом, многие из них так и не сбросили зимних одежд. А мне было очень, очень хорошо. Порой я думала о ребенке. По пришествие многих лет, сегодня на исходе XX века я с некоторой долей сарказма по отношению к собственной персоне вспоминаю те дни. Мои мечтания! А была ведь я не девчонка.   Дура!
Вернемся в апрель 1966 года. Приближался день первого мая. День солидарности трудящихся. На заводе подводили итоги соцсоревнования, и меня Вера Петровна выдвинула на звание Победителя.
Отметили первое мая мы торжественно, я с заводчанами сходила на демонстрацию, голос сорвала крича «Ура». Стоит на трибуне мужчина и провозглашает: Да здравствует наша молодежь! Как же не поддержать, а, когда он провозгласил здравицу в честь приборостроителей, то тут мы глотки надорвали. После демонстрации мы, рабочие склада, а это они женщины, устроили маевку, прямо на Марсовом поле.
Домой я пришла около четырех вечера. Артем ждал меня и тут был праздник, домашний.
Через неделю Артем не явился домой ночевать.
- У меня было ночное дежурство, - так он объяснил свое отсутствие, и я ему поверила. Но через три дня все повторилось. Всего-то на неделю  его хватило. Нюх у меня превосходный, да и какая женщина не заметит чужого запаха. Я, вообще, стараюсь не пользоваться духами, а то какая-нибудь наша работница выльет на свое потное тело полфлакона «Красной Москвы», так хот топор вешай.
От Артема исходил едва уловимый запах, и пускай о смешивается с табачным, я все равно унюхаю. Не таков мой характер, чтобы закатывать сцены, я лучше подожду, подожду, а потом, когда точно буду уверена в том, что он кроме меня ещё кого-то, простите, покрывает, просто прогоню его к чертовой матери.
Так мы прожили весь май. Честно говоря, в это время мне было не до любовных разборок, меня наметили перевести в цех сборки приборов. Каких, не скажу, это секрет. Так что моя голова была занята тем, как бы пройти экзамен на профессию. Я не отказывала Артему в ласках, но они стал, что ли менее откровенны. Скоро он это заметил.
- Чего это ты, Ира, лежишь со мной словно деревянная. Что разонравился тебе мой, - тут он употребил похабное слово, это стало последней каплей и сказала ему, не выбирая выражений все, что накипело.
- Ты будешь пихать свой член, куда попади, а я должна перед тобой изображать страстную любовницу? Сходил бы ты лучше в КВД, а то у меня там, что-то не в порядке, - как он взвился. И не потому, что я уличила его в неверности, а испугался он, что заболел неприличной болезнью.
- Ты соображаешь, что говоришь! – кричит и свой  член мнет, - Для меня, офицера Советского флота заболеть триппером?
- А ты из другого  теста делан, советский офицер? Провонял дешевыми духами, и как только тебя твои товарищи терпят?
Этот разговор произошел между нами в воскресенье двадцать пятого апреля.
Тремя днями раньше мы с ребятами из сборочного цеха отметили досрочное выполнение плана в чебуречной на Чкаловском проспекте. Какие мои товарищи по работе чистые помыслами люди. Федя Быстров учится на вечернем отделении в ЛИТМО, у него жена, тоже работает на нашем заводе. Серёжа Попов, так тот мечтает поехать на север, там открыли новое месторождение нефти. Он говорит, за нефтью наше будущее.
А этот, с позволения сказать, герой любовник стоит передо мной, в чем мать родила,  исследует свой член. Никакого стыда.
Молча собрала его вещи, сложила в чемодан и выставила его в коридор. Что тут устроил Артем. Он начал орать, что я змея, которую он пригрел на груди. Я ему в ответ: Я змея, а ты просто похотливый самец, и не ты меня пригрел, а я тебя. Не тебе эту комнату дал Иван. Ивана Артем обозвал вором рецидивистом.
Тогда я просто вытолкала его за дверь, прикрыла её и стою. Слышу, соседка говорит.
- Что матросик помотросил и бросил? Или она тебя выперла? Поделом тебе, него на чужое добро рот разевать, - что она имела в виду, говоря так, я не знаю, но мне было приятно слышать такое.
Больше я Артема не встречала, осталась от него черная форменная фуражка с  кокардой, которую они называют крабом. И ещё осталось в памяти ощущение чего-то нездорового, противоестественного для моей натуры.
Десятого мая, в четверг и поселилась в заводском общежитии. Место там мне предоставили,  как рабочей основной специальности  и передовику производства. В комнате три койки, моими соседями оказались женщины старше меня. Тяжела судьба женщин из провинции. Мое новоселье отметили достойно. Да, да, мы не ханжи. Выпили крепко и закусили сытно.
Пожалуй, на этом для меня ленинградская весна 1966 года закончилась.
Забыла сказать, Иван сделал предложение Ларисе Александровне и они через месяц зарегистрировали брак. О Науме Лазаревече Корчаке я больше никогда не слышала. А что его коробочка?  Погодите, даст Бог и расскажу. 


                Летние встречи


Год одна тысяча девятьсот семидесятый. Четыре года я тружусь в цехе сборки, столько же обитаю в общежитии.
- Тиунова! – какое поскудство звать меня тогда, когда я только, только наладилась на сборку особо важного узла.  Это наш профорг. Она женщина с большими амбициями и не лишена ума, но до чего, же приставучая. Отвечать не имеет смысла, она меня и так видит. Меня не увидеть трудно, мое место в самом конце конвейера. Такой конвейер называется агрегатным, то есть каждая из нас собирает свой агрегат, а потом они идут на общую сборку. Секретность превыше всего. Если представить нереальную ситуацию, что все мы, слесаря электромонтажники соберемся вместе и захотим сообразить, что за прибор получается из наших агрегатов, ничего не получилось бы.
- Тиунова! – это уже прямо в мое ухо, - Оглохла, что ли?
- С тобой оглохнешь. Чего надо? – знаю я, чего ей надо. Втюхает мне какое-нибудь профсоюзное поручение. Я у неё палочка выручалочка. Кто заболел, Тиунова навести, у кого день рождения, Тиунова собирай деньги на подарок.
- Тебя в профком вызывают, - начала говорить нормально. Для неё профком, что-то  вроде  Политбюро для партийцев.
- Чем я провинилась?
- Дура ты, если бы провинилась, так мы бы сами с тобой разобрались.
Ушла, крутя своим необъятным задом. Девчонки так её и прозвали – наш волнующийся зад.
Последнее движение пальцами и. Можно размять пальчики и сделать гимнастику для глаз. Наш Мастер строго следит за тем, чтобы мы, слесаря электромонтажники, как он называет нас, девочки, найди среди нас такую, были в форме. Он так и говорит.
- Наше производство требует отличного здоровья, зорких глаз, твердых рук. Главное, чтобы руки ваши не потели, - потому у нас в цехе при входе стоит посудина со специальным раствором, уксус и вода. Начинают, у кого руки потеть, помой их. Если это не помогает, путь твой куда-нибудь, где работа погрубее.
До конца смены остается двадцать минут. Начинать сборку нового узла смысла не имеет. У нас как? Если кто не докончил сборку, то каждую деталюшку, каждый винтик, по-нашему, крепёж, то обязан сдать мастеру, а он в свою очередь на внутрицеховой склад. Под контрольный замок. 
Прибралась на рабочем месте, оглядела его, все в порядке, можно идти в душ. В душе я пробуду десять минут. Пока там никого нет, можно позволить себе немного понежиться. В общежитии такого себе не позволишь, там всегда кто-нибудь, да моется. Работаем мы посменно, и надо понимать, девочкам со смены тоже надо умыться.
Выключила душ и тут мои подружки ввалились. Настроение у всех прекрасное. Как же иначе, бригада идет на рекорд,  до конца квартала осталось два дня и те выходные, а мы перевыполняем план на пять процентов. А что это значит? Это значит, что будет хорошая премия. Нас в бригаде двадцать три человека, и все молодые. Кстати, я самая старая. Мне двадцать три. Все незамужние, все мечтают о «принце». Где его найдешь. Я уже обожглась на этом. Довольно! Пойду замуж тогда, когда сама определюсь в жизни. А что это значит? Прежде всего, это свое жилье. Иначе нельзя. Не приведешь же мужчину в общежитие.
Мои подружки идут гурьбой к проходной, а мне надо идти в заводоуправление, там у нас все общественные организации располагаются. Иду и размышляю, чего им от меня надо. Впрочем, я недолго мучаюсь, у меня характер такой, если нет достаточной информации, то и нечего голову ломать.
Вошла в приемную председателя профкома, там меня, как будто ждали.
- А, товарищ Тиунова,- радостно говорит секретарь-машинистка, - Николай Арсеньевич ждет Вас.
- Давно ждет? – не удержалась, чтобы не подколоть.
- Давно, товарищ  Тиунова, - не приняла моей шутки девушка, волосы которой отбелены кислой и оттого тонки и пушисты. Не берегут себя такие девицы, и все ради одного, лишь бы быть похожей на французскую актрису Бриджит Бордо. 
Вошла в кабинет председателя профкома и встала. Не предполагала я,  что председателем у нас такой молодой человек.
- Чего же ты встала, товарищ Тиунова? Проходи, присаживайся, - послушно прошла к столу и села.
- Ознакомился я со сводкой выполнения плана за квартал. Ваша бригада выходит с хорошими показателями, и ты в бригаде передовик, - встал с кресла и  начал вышагивать по кабинету, - Вот, что я тебе скажу, - встал передо мной, высоченный гад, пришлось голову задраить, - Надо тебе высшее образование получать. Не всю же жизнь тебе на конвейере, ты перспективный кадр.
- Никакой я не кадр, - ну что за заноза я.
- Говорили мне, что гонористая, колючая ты. Это хорошо. Не люблю покладистых и пушистых. Я подготовил на тебя харктеристику-ходатайство во ВТУЗ. Сейчас у нас пятнадцатое июня, - хотела и тут съязвить, что пятнадцатое не только у него, но удержалась, - В среду поедешь в ВУЗ и подашь документы.
- Это Вы так решили? А меня спросить  не удосужились. Может быть, у меня другие планы. Может быть, я хочу учиться в Университете. Что рожей не вышла?
- Рожей ты как раз вышла, - вот ведь кобель, так и ест меня глазами, - но в Университет ходатайство дать тебе не могу. Не наш профиль.
Николай Арсеньевич отошел от меня, смотрю ему в спину и стало мне его жалко. Зачем я так?
- Поеду, давайте Вашу бумагу, - обернулся, а на его лице улыбка во весь рот. Настоящий ребенок.
Потом он поспрашивал меня о бригаде, о моей личной жизни, напоследок пожелал успехов и крепко пожал руку. Сильное у него рукопожатие. Кап, упала первая капля, что камень точит. Не поняли? Позже поймете, о чем это я.
Вышла за проходную, на моей «Чайке», это часы наручные,  пятнадцать минут шестого, много же времени я провела у Николая Арсеньевича. Бумагу, что он вручил мне, спрятала в сумку, умом надо работать, там же кусок сала, что подарила мне подружка по бригаде Оленька Малахова, она родом из деревни, так, что магазинной колбасой она не питается. Сало завернуто в обычную бумагу, она пропиталась, за нею и ходатайство. Когда я добралась до общежития, то через это ходатайство можно было смотреть. Первой мыслю было выбросить её в мусорное ведро, но соседки по комнате отговорили.
- Высушим, и будет как египетский папирус, - соседки у меня юмористки, но бумагу выбрасывать я не стала, положила под пресс на подоконник, и начали мы отмечать конец рабочей недели. Выпили винца. А как же иначе? Закусили салом деревенским, попили чайку. Чего больше надо-то? Надо. Ещё как надо молодым и здоровым  бабам. Того и надо. Ласки мужской надо. У Тони, что работает в гальваническом цехе, имеется постоянный хахаль, милиционер, но он в этот  вечер дежурит. У меня тоже есть так называемый, сексуальный партнер, но он мне порядком поднадоел. В постели он ничего себе. Как говорится, могёт. Но в быту такая занудень. Чай я завариваю не так, макароны варю плохо, даже обычную докторскую колбасу и ту реже неправильно. Прогнать его? А кто мне гормональный баланс поддерживать будет? То-то и оно.
О второй соседке не говорю. Она в стадии постоянного поиска, одно нашла, ищет другого, а потом третьего. О ней говорят…Неприлично говорят. С неё как с гуся вода. Себя она называет царицей Клеопатрой.
- Пока она, - тут тоже неприличное слово, - терпит, зачем попусту жить.
- Девочки, - придумала Тоня, - а давайте танцы устроим.
- Без музыки? – отвечает наша царица Клеопатра.
Задумались девочки. Петь без музыки мы научились, а вот танцевать нет.
Думали не долго. Первой встрепенулась Клеопатра.
- Можно к соседям сходить, у них «Спидола» есть, найдем радиостанцию с музыкой.
- У них возьмешь, они сами притащатся. Надо нам это?
С танцами вышла закавыка. Петь не хочется. Скоро нас потянуло в сон. Как же иначе? Смену отработали, вина выпили, плотно поели, кровь от головы отлила.
Шестнадцатое июня мы встретили в плену бога сна. Гипноса. Об этом боге я прочла в отцовской книге.  Там было написано, что этот Гипнос сын Никты и Эреба. Брат Танатоса, Керы, Немезиды, Эриды, Харона и других детей Никты. Гипнос спокоен, тих и благосклонен к людям. Выучила наизусть, и ни черта не поняла.
Спим мы. 
Что такое утро в женском общежитии в выходной день? Не думаю, что оно кардинально отличается от такого же утра в мужском. Где-то я прочла, что в принципе психология мужчины и женщины одинакова, в физиологическом плане; разницу не увидит, если только слепой, а так мы одинаковы. Все эти наши капризы, всякие примочки, так это для того чтобы мужиков приманивать. Ах, я такая слабая, ах, я так тонко чувствую. И не слабая ты вовсе. Поглядите, какие тяжелые сумки она прет после работы. Ей семью кормить надо. Её обхамят в овощном или мясном магазине, она спуску не даст. От её мата мужикам становится неловко. Что касается выпивки, то и тут она мужику, какому фору может дать. А что происходит с организмом человека, и не важно, какого он пола, после изрядной попойки накануне? Правильно, обезвоживание.
Первой проснулась Тоня.
- Девки! – громко начала она, - кто в ларек за пивом пойдет?
Девки молчат, мы с Клеопатрой проснулись, но страсть как не хочется вылезать из кровати. 
- Нечего Ваньку валять. Все равно кому-то надо идти. Не подыхать же от жажды.
Пивной ларек от нашего общежития на расстоянии двух трамвайных остановок. Пиво туда привозят часам к семи утра, с пониманием к нуждам трудящихся работает торговец пивом дядя Федя. Может быть, зовут его иначе, но мы его окрестили так. Очередь за пивом в будний день выстраивается  спозаранку, желает рабочий человек прийти на работу со светлой головой и твердостью в руках, сегодня суббота, но это обстоятельство никак не может расслаблять жаждущих. По данным Статкомитета СССР в стране на каждого жителя, включая младенцев, приходится по восемь литров спирта в год.  Если его разбодяжить в соотношении сорок на шестьдесят, то. Нет, голова не соображает, и мочевой пузырь требует, чтобы я вылезла из-под одеяла и потопала в уборную. Девчонки сами решат, кому идти за пивом. Едва добежала до цели.  Не знаю, как у вас, а у меня после того, как я пописаю, такое облегчение наступает, что хоть летай. В коридоре летучка, это наши соседки, которые вчера отдыхали, а сегодня им на завод, обсуждают что-то. Краем уха слышу, одна из них жалуется подругам, что её парень оказался импотентом. Какие они дуры, им бы говорить о работе. Что мужики?
Я бы им сказала, что мужчина подобен тубе, трубе такой. У этой трубы  всего-то три кнопки. Научись давить на них и любой мужчина в твоих руках.
Например, первая кнопка. Что для мужчины главное?  Успех, доказать другим, что он умнее, благороднее, сильнее и выше других. Даже если он это не проговаривает, то услышать это будет рад, поэтому он любит, когда женщина восхищается им. Думаете, мужчина  не реагируют на комплименты в их адрес? Ошибаетесь.  Он обожает, когда ему говорят, что он красив, умен и силен.  Если мужчина успешен, оценен обществом, а вы каждый вечер его гнобите, упрекаете по пустякам, он смертельно обидится на вас, затаит злобу и уйдет. Куда угодно: к друзьям, начнет пить водку, а подвернется случай и к другой женщине.
Я бы ещё кое-что им сказала, но и им надо тропиться на завод, да и мне пора возвращаться.
- А, Тиунова! – Тоня сидит на койке, скерестив ноги абсолютно голая, - Пока ты писала, мы бросили на морского. Тебе выпало идти за пивом. Мы и посуду уже приготовили, - на столе чайник и трехлитровая бутыль.
- Мухлеж, - пытаюсь я возражать, но не получается.
- Обижаешь, подруга, - вступает Клеопатра, - мы девушки честные.
Не в моих правилах обижать подруг. Накинула платье, запихала в сумку тару и пошла.
Идет по дорожке вдоль лип, берез и тополей женщина. Туфли на каблучке, ножки точеные, грудь высокая, шея длина, волосы пушистые, густые, русые, губы ярки. Размахивает холщовой сумкой, а в ней звяк-звяк, бьются друг о дружку чайник и банка. На дорожке никого, кто выйдет из дома в такую рань. Спят люди. За тем поворотом стоит пивной ларек. Это моя цель. Что за диво! У ларька никого. Сначала я обрадовалась, но потом сообразила, он просто не работает. Загулял наш дядя Федя. Ошиблась я, сидит дядя Федя у себя в ларьке, как кукушка в дупле на высоком табурете и курит.
Увидал меня и машет рукой, подходи, мол.
- Вот видишь, девушка до чего наши начальники довели, - говорит, а сам так и зыркает глазами по мне, - Они считают, если суббота, то народу пива не надо. Ты как считаешь? – вижу, что дяде Феде просто очень хочется поболтать, а не с кем. Что же поддержу беседу, все равно без пива мне возвращаться нельзя.
- А Вы начальнику Вашего начальства напишите. А ещё лучше прямо в райком партии. Партия за все в ответе.
- Ишь, какая ты, – улыбка у него щербатая, - В райком. Кто я такой, чтобы в райком писать.
- Как Вы ошибаетесь! – напираю я, - Именно партия говорит, каждый член нашего общества должен занимать гражданскую позицию, - мелю, что попади, тут главное напор и побольше громких слов.
- А вот ты и напиши. Как бы жалобу от потребителя.
Пока я придумывала ответ, из-за угла выехала пивовозка. Какое чутье у народа, то есть потребителя, следом за машиной потянулись мужики. А я первая! Вот. Мне нравится быть первой. Стоило мне так подумать, как вспомнила ту бумажку, что дал мне Николай Арсеньевич, ту бумажку, что сейчас лежит пропитанная свиным салом на подоконнике в общежитии.
- Мадемуазель, - подкатил один и местных алкашей, - позвольте предложить Вам такую унию, - понятно, этот тип БИЧ, корчит из себя интеллигента, - Вы покупаете мне кружку пива, - изобразил подобие улыбки, я отпрянула, такая вонь изо рта, - за мой, естественно счет, а я Вас угощаю водочкой, - дрожащей рукой вытягивает из кармана куртенки горлышко бутылки.
- Вы хотите сказать, что пивом голову не обманешь? – решила поддержать этот треп.
Это мое высказывание, а говорили мы, не понижая голоса, вызвало у публики, образовавшей очередь за пивом, радостное возбуждение. Раздались возгласы: Наш человек; Свой парень и тому подобное.
Дядя Федя прервал этот похожий на птичий базар гомон.
- Граждане, - ударение на втором слоге, - пива один танк, так что отпускать буду не более трех литров в одни руки.
А у меня трехлитровая банка и полуторалитровый чайник. Дядя Федя подмигнул, не боись, мол, тебе отпущу. БИЧ выпил купленную мною большую кружку пива, плеснув в неё водки, пожелал мне хорошего жениха, и вызвался проводить меня. Так, в компании с ним я вернулась к общежитию. Не знала я, что мои подружки в этот момент смотрели в окошко, жадно высматривая, не иду ли я. Из общежития доносится музыка композитора Пахмутовой, и голоса девичьи: Светит незнакомая звезда.  Снова мы оторваны от дома и так далее о городах и огнях аэродрома. Выходит, девочки успели привести водный баланс в норму и без меня. А то, почему бы они запели?
- Ира! – кричит Тоня, мне окончательно становится ясно, что мои подружки обошлись без меня, - Беги к нам и своего кавалера прихвати.
БИЧ стоит позади и мне его не видно. Однако по возгласам девочек я понимаю, что он за моей спиной что-то вытворяет, так подруги заливаются хохотом. Невольно оборачиваюсь. Вот гад, этот алкаш пристроился за тополем и писает. Ни стыда, ни совести.
Дать бы ему по его тощему заду пинка, да пачкаться не хочется.
- Мадемуазель, - он ещё улыбается, - в Древнем Риме отравление естественных потребностей прилюдно не считалось позорным. А тут, как Вы видите, нет общественного туалета.
- Откуда мне знать, что было в Риме, - честно говоря, мне тоже стало смешно, больно он неказист и беззащитен, - Но у нас в СССР за это можно пятнадцать суток получить.
- Буду премного благодарен, если Вы посодействуете мне примкнуть к достославным рядам декабристов, - да он полоумный. Причем здесь декабристы? – Вижу, Вы в недоумении. Я имею в виду не тех, кто вывел солдат на Сенатскую площадь. Наше Правительство, слава ему, издало Указ об административных нарушениях в декабре.
Меня опять зовут подруги.
- Идите, мадемуазель, Вас ждут, - неуверенно развернулся и пошел шатающейся походкой. В тот момент я посмотрела ему в след с жалостью. Знала бы я, что через час его обнаружат за контейнером с мусором с проломленной головой. А если бы знала, так что. Не стала бы его стыдить?
Пиво мы выпили, и мои соседки завалилась спать. И это жизнь? Ну, уж нет. Достала отцовскую тетрадь и стала читать. Пишет мой папа о событиях вроде бы обыденных, но мне очень интересно. Год 1956 –ой – «В Москве, пишет он, настоящая борьба за власть. Нам об этом, конечно, не говорят, но я-то умею читать между строк. Хрущев рвется к единоличной власти. Уничтожил Берию, а теперь ему мешают его же соратники по партии. Развенчал культ Сталина, и тропится создать свой. Что же это выходит? Россия не может жить без царя. Впрочем, стремление иметь над собой хозяина, слово хозяин отец подчеркнул волнистой линией, присутствует везде. Даже у нас в порту докеры, крановщицы, прочий рабочий народ готовы смотреть в рот начальнику. Дома все в порядке вещей. Ирина приносит из школы то пятерки, а то и тройки. Супруга сердится, но я считаю, нельзя ребенка только ругать. Надо больше хвалить. У «О» был два раза». Стоп. Кто скрывается под этой буквой «О».  Ответ напрашивается сам собой, это папина любовница. Интересно бы узнать о ней побольше. Сколько времени прошло!  Да не так и много. Четырнадцать лет. Предположим, ей тогда было лет двадцать пять, это на два года больше, чем мне сейчас. Сорок лет для женщины возраст, конечно, приличный. Но это как она жила. Если была рабочей в порту, то там скоро состаришься. Если она служащая или ИТР, то при надлежащем уходе можно сохранить и фигуру и лицо. Правда, у нас в Жданове нет таких, как в Ленинграде парфюмерных магазинов. Это тут один магазин женской косметики на углу Невского и Литейного проспектов чего стоит. Цены тоже там многого стоят. Ничего-то я не знаю об отце. Домой придет, морем пропахший, усталый, но всегда с улыбкой. Это он научил меня; когда человек смеется или улыбается, то у него больше мышц на лице работает и меньше будет морщин. Не знаю, правда, это или нет, но стираюсь меньше хмуриться.
Читать дальше дневник папы мне не дали соседки. Проснулись-таки.
- Ой, девчонки, - Тоня потянулась всем своим большим телом, - как жрать хочется.
Наша царица Клеопатра думает о другом.
- Мужика бы, - это её позыв к жизни.
- Не жравши и мужика не примешь, как следует, - Тоня права. Я тоже на голодный желудок заниматься любовью не могу. Начнешь, к примеру, его целовать, а в животе бурчание. Какая тут любовь. После короткого совещания было принято решение ничего дома не готовить, а пойти в пельменную. Сытно и недорого.
Встал вопрос, во что одеться. Дело в том, что на прошлой неделе  к нам на завод приезжал выездной магазин верхней одежды. Мужчинам все равно, одинаково ли они одеты, а нам одеться в одинаковые платья, все, равно, что голыми на люди выйти. Тоня и я купили тогда, ненароком, по платью одной расцветки и фасона. Решили и тут разыграть, кто наденет обновку. И опять  выпало, что в новом платье пойдет Тоня. Я не расстраиваюсь, у меня юбка красивая и блуза есть. 
Как ни шагай, а мимо пивного ларька не пройдешь. Идем спокойно, я же сказала, что пива у дяди Феди мало.
- Смотрите, девочки, - говорит Клеопатра, - у дяди Феди народ. Выходит, не так мало пива было, - это она ставит под сомнение, мои слова?
- Пошли к ларьку, - развернулась и пошла. Слышу, и подружки идут. Не потреплю, чтобы меня подозревали во лжи.
Народ в очереди на нас смотрит. Эка невидаль, за пивом идут молодые женщины.
- Мужики, - один из тех, кто стоит в конце очереди, - пропустите дам. Не видите, у них трубы  горят.
- Молодым везде у нас дорога, - это другой из очереди, - А молодым девушкам тем более.
Так мы оказались первыми в очереди.
- Дядя Федя, - громко говорю я, - а Вы говорили, что пива один танк.
- А! – радостно отвечает дядя Федя, - Так довезли же ш. У Степана газу нет, вот, его пайку мне и передали.
- Слышала? – это я Клеопатре.
Выпили по кружке пива и хотели уходить, но тут какой-то мужичок в сандалиях на босу ногу и в футболке в сеточку прибежал.
- Мужики, там, - руками машет, а сказать не может, - там.
- Да говорю уж, что там?
- Петьку убили, - судя по тому, как отреагировала очередь, этот Петька был им хорошо известен. Скоро и я поняла, что знакома с Петькой. Это был тот БИЧ, что провожал меня до общежития.
Федя запер ларек и возглавил шествие. Мы тоже примкнули к нему. Хлеба и зрелищ! Жив лозунг Древнего Рима. Жидкий хлеб мы получили, теперь жаждем зрелища.
Обогнув мусорный контейнер, при этом подняв в воздух стаю ворон, мы натолкнулись на человеческое  тело, лежащее на животе, с неестественно вывернутой головой, из которой продолжала сочиться кровь. Рядом валялись какие-то бумаги и пустая бутылка из-под портвейна «Солнцедар». Убойной силы напиток.
- Мужики, - говорит дядя Федя, - надо милицию звать. Дело пахнет керосином. 
- Девочки, - шепчет Клеопатра, - это тот мужик, с которым Ира пришла.
Говорит так, как будто я виновата, что теперь он лежит с проломленной головой. Я, вообще, замечаю, что она ко мне испытывает  потаенную злобу. Она мне завидует. Вот и с этой бумажкой во ВТУЗ. Почему Председатель профкома выбрал меня, а не её.
- Точно, - отвечаю, - пока вы спали, я сбегала сюда и долбанула мужика по голове кирпичом.
Кто-то из мужиков услышал нас.
- А кирпич где? Кусок трубы в крови вижу, а кирпича нет.
Дико прозвучал смех мужчин.
Клеопатра резко повернулась и, не оглядываясь, ушла. В пельменную мы с Тоней не пошли. Подъехала милицейская машина и нас всех попросили остаться. Милиционеры приступили к осмотру места происшествия, криминалист «колдовал» над трупом, какой-то мужчина в штатском фотографировал все вокруг. Потом один из милиционеров начал опрос. До нас с Тоней очередь дошла тогда, когда на часах было три часа дня.
От милиционера я узнала, что Петька был в прошлом научным сотрудником Института русской литературы, но водка сгубила его, что бумажки, которые валялись вокруг его тела, это листы из научного труда. Я исхитрилась и взяла несколько этих листков. Для чего? Сама не знаю.
Взяв у нас с Тоней адрес и записав наши ФИО, милиционер как-то странно сказал.
- Петр Сергеевич жил одиноко, никому вреда не приносил, а убили его из корыстных побуждений. В спешке убийца обронил несколько листов из научного труда на очень важную для русского человека тему, - милиционер, разбирающийся в таких делах, редкость.  Не стала я отдавать ему те листки, что умыкнула, самой интересно.
Голод не тетка и нам с Тоней пришлось варить макароны, а Клеопатра вернулась в общежитие поздно вечером, когда мы с Тоней уже лежали в кроватях. Наша подружка грязно ругнулась, мы поняли, что она крепко выпила, и тоже легла. На следующий день, в воскресенье, я уехала  в ЦПКиО имени Сергея Мироновича Кирова. Знаю я, что будет в нашей комнате. Клеопатра захочет «поправить головку», и они с Тоней будут долго спорить, что лучше, выпить пива или водки. Потом они завалятся спать и проспят до вечера, чтобы опять спорить, кому готовить ужин.
Я специально не обозначаю место расположения нашего общежития, таких в то время в Ленинграде было великое множество. Не хочу сказать, что во всех них царствовало пьянство, зачем понапрасну возводить напраслину.
В парке народу, что на Невском проспекте, гуляет народ. Многие семьями, я им не завидую, но смотрю с интересом. Так сказать, набираюсь опыта. Просто так прохаживаться по аллеям мне не по нраву, и я встала в очередь за лодкой. А чтобы просто так не тратить время, достала те листочки, что подобрала у тела убитого Петра Сергеевича.
Начала читать, заумно все, не по моему образованию.  Вот он пишет: Славистика развилась в конце XVII — начале XIX веков, вместе с развитием национального возрождения среди разных славянских народов и попытками развития идеологии панславизма. До 1870-х годов основными областями интереса были лингвистика и филология. Слависты сосредотачивали своё внимание на изучении памятников славянской письменности, на истории становлении славянских народов, развитии национальных языков и литератур. В это время были созданы современные словари и грамматики для большинства славянских языков. До Первой Мировой войны славистика, в первую очередь в разделах лингвистики и филологии, получила значительное распространение и развитие вне собственно славянских стран, в первую очередь вокруг Августа Лескина и Августа Шлейхера из Лейпцигского университета. После Первой Мировой войны в лингвистике наиболее значительное развитие получила диалектология, славистика продолжала развиваться в первую очередь в славянских же странах и так далее.
- Вы, гражданка лодку брать будете или Вы сюда читать пришли? - это ко мне обращается  юноша в спортивном костюме «олимпийка» и соломенной шляпе. Ну не смешно ли? Я и рассмеялась.
- Вам смешно? – он вроде бы обиделся, - А тут, к Вашему сведению не место для смеха. На водах, - так он и выразился, - смех может привести к трагедии. Когда человек смеётся, то он невольно расслабляется, одно неверное движение и вот лодка перевернулась.
- Вы моряк? А, может быть, Вы просто трус?
От оплеухи меня спас лодочник, он потребовал от меня паспорт, но кто, же мог предполагать, что для катания на лодке в замкнутых прудах, нужен паспорт.
- Тогда посторонитесь, дайте другим людям, - опять ударение неправильное, - взять лодку.
Отошла к большущему дубу, обидно было, столько проехать и не покататься на лодке. У себя дома на Азове я много ходила на лодках, с веслами я на «ты».
- Товарищ! – это кто тут меня так окликает? Это он, юноша в шляпе, -  Идите сюда.
Я не гордая, иду.
- Что ещё? Какие меры предосторожности надо ещё соблюдать, находясь в парке культуры и отдыха?
- Не надо все время шутить со мной. Я человек ответственный. Предлагаю Вам совершить со мной прогулку по прудам на лодке.
- А, если мне станет смешно? Тогда Вы меня за борт выбросите.
- Определенно Вы мне нравитесь. Садитесь на кормовую банку, - я знаю, что такое морская банка, но продолжаю ёрничать.
- На банке женщине сидеть неудобно, горлышко недостойно широкое. На ведре, куда ни шло.
- Садись, юмористка, - с этого момента мы перешли на «ты» и стали почти друзьями.
Гребет юноша сильно,  уверенно. Сразу видно, спортсмен. Пруд, по которому мы плывем, подернут ряской, над её зеленью ярко желтеют кувшинки.
- Тебя как зовут? – спрашивает юноша и  ловко выдергивает из воды цветок, - Это тебе, Ира.
Это был первый цветок из тех, что стал дарить мне Яша. Мне двадцать три, ему двадцать два. Он студент института физкультуры и спорта, кандидат в мастера по гребле.
Яша гребет и гребет, я сижу на корме и мне из-за его широкой спины не видать, куда он правит. Донаправлялся, я слетала с банки прямо ему под ноги, он опрокинулся назад, весла задрались в небо. Несмотря на то, что я разбила губу, получила ссадину на щеке, мне было весело. Дура? Да, я такая.
Лодка наша уперлась носом небольшой островок, а на нем беседка. Странно как-то. Кто такое придумал?
- Ты ушиблась? – спрашивает Яша, пытаясь веслом оттолкнуть лодку об берега.
- Да что ты! Тут же везде пуховые подушки, - а сама утираю кровь с губы, - Куда ты собрался плыть дальше. Дай прийти в себя, вон и беседка как раз.
Яша послушал меня, он перешагнул борт и затянул лодку на берег. Я сижу и жду, подаст ли он мне руку.  Подал и даже перенес меня на твердую землю. Потом мы сидели в беседке и Яша, как мог, ухаживал за мной и моими ранами. Вьюн, что рос по стенкам беседки, скрыл от любопытных глаз то, что там произошло. Произошло как-то естественно и для меня очень приятно.
- Я греблей начал заниматься в армии, - рассказывал Яша мне уже на берегу, стоя у ларька, где мы купили пирожки, - Там получил первый разряд. Выступал на соревнованиях за Динамо.
- Ты где служил? – я вспомнила слова Родиона о том, что в колонии их охраняли солдаты войск МВД.
- О! – важно начал Яша, - Я служил в полку МВД при Гохране. В Москве. Сопровождали особо ценные и важные грузы.
О Гохране я раньше не слышала и потому опять съязвила.
- Особо важные грузы, это заключенные?
- Гохран, это государственное учреждение по хранению драгоценных металлов, алмазов, сапфиров и других ценностей, составляющих золотой запас государства.
Потом мы просто гуляли по парку, вышли к заливу. Небо чистое, ни облачка, вода спокойная, даже ряби  нет. Лодки рыбаков замерли, над ними кружатся чайки. Сели на валун, от его шероховатой поверхности идет тепло, а Яша мне говорит.
- Надо что-нибудь подстелить. Это тепло обманчиво. Женщинам надо беречь органы малого таза от охлаждения.
- Ты студент спортсмен или студент врач?
- Опять ты шутишь, а нам, к твоему сведению, и основы медицины преподают.
Скушав по три пирожка и выпив по стаканчику чая, Яша и я пошли к выходу из парка через Третий Елагин мост.
- Мне надо в центр, а тебе куда? – он, что не хочет проводить меня после всего, что было? Так подумала я.
- Не беспокойся, я сама доберусь.
- Ты не правильно меня поняла. Просто отсюда трудно добираться до центра.
Яша все же проводил меня, на этот раз я пожалела, что никто из моих подружек по общежитию не глядел в окно.
- Ты тут живешь? – спросил Яша, вижу, он мнется, хочет меня поцеловать. Совсем мальчишка. Мой поцелуй был коротким, но жарким.
- Мы встретимся ещё? – тихо спросил он.
- Я свободна в среду. Хочешь, приезжай сюда часам к двенадцати, - опять он в смущении, - Не хочешь?
- У меня занятия в институте до трех, а потом тренировка. Давай вечером в кино пойдем? – честно говоря, с меня было достаточно походов в кино с Артемом, но этому мальчику отказать не смогла.
- Кино, так кино, где и в котором часу? – сейчас он назовет «Колизей» или «Баррикаду», но он назвал другое место.
- Дом культуры работников связи знаешь? – такого я не знала и честно призналась в этом.
Договорились встретиться на Исаакиевской площади у собора.
- Я буду тебя ждать у портика, где написано: Храм мой храмом молитвы наречётся.
- Ты верующий?
- Я комсомолец, просто люблю историю.
Мы расстались. Яша уходил медленно, как бы нехотя. Неужели, подумал я, он влюбился в меня. Он младше на год, а по поведению совсем мальчик. Почему-то вспомнила учителя истории. Сколько мне было лет, когда он, мягко говоря, сделал меня женщиной? Потом был начальник стройтреста, потом… Зачем вспоминать? Свежий ночной воздух, прогулка в парке сделали свое дело, спала я крепко, без сновидений.
Утро понедельника началось с истерики Клеопатры.
- Вы всю дорогу смеётесь надо мной, - плача, всхлипывая и размазывая туш по щекам, говорила она,  - В ваших глазах я распутница и пьяница. А я пятый ребенок в семье. Меня с семи лет мать к корове поставила. Подергайте титьки в шесть утра, когда спать хочется. А папаша ко мне начал приставить, когда мне было двенадцать, - зачем она такое об отце рассказывает? Это уголовщина, - Говорил, если матке скажешь, прибью. Я из дома убежала, школы не закончив. Знаете, как жить у чужих людей? Это так же как у Горького, - она и Горького читала, мне стало жалко Клеопатру.
- Не плачь, Клёпа, - а она пуще плачет.
- Ты первая, кто меня так назвала тут, в этом чертовом городе. Мама меня так звала.
- Перестань плакать! – строго продолжаю я, и она перестала.
Мы, молча стали собираться на работу. Да, думала я, тяжело жить девушкам из провинции. В нашем общежитии в основном живут такие, из близлежащих сел и деревень. Одна я приехала в Ленинград издалека.  У меня море теплое, жаркое лето. А что тут? Я живо представила местные деревни. Дома серые, дорог нет, весной и осенью не проехать, такая грязь. Зимой снегом завалит так, что живут  они, как полярники на льдине.
На завод едем вместе. Там разойдемся по своим цехам и встретимся уже вечером в общежитии. Я поговорить с ними не сумею. Мне после работы ехать к черту на кулички, во ВТУЗ. Ходатайство высохло, но отливало жиром. Откажут, не расстроюсь. Сама буду поступать в ЛГУ.
Серое здание на лице Комсомола я нашла быстро, а найти, куда мне сдать свою бумажку, оказалось трудно. В самом конце длинного и темного коридора я нашла дверь с надписью – Приемная комиссия. Стучу, никого ответа. Стучу сильнее.
- Ты головой попробуй, - это женский голос за моей спиной, - Не видишь, написано, «прием документов с 10. 00 до 16.00».
- А я так понимаю, что ВУЗ для рабочей, - на последнем слое я сделала ударение, - молодежи. Если Вам неизвестно, то я сажу, мы, рабочие, - опять усиливаю тон, - заканчиваем работу в шестнадцать пятнадцать. 
- У тебя ходайство есть? – более миролюбиво говорит женщина.
- Есть, - отвечаю, а сама думаю, как такую «жирную» бумажку отдать.
- Тогда твое руководство было тебя отпустить пораньше. Они, что порядка не знают?
- Их и спросите, - в этот момент я решила, что учиться в этом институте не буду и потому говорю достаточно грубо.
- Боевая, - женщина отпирает дверь, - Проходи. Будем говорить, - до этого мы с ней не говорили?
В маленькой комнате из мебели стол и два стула. Женщина заняла одни и кивком головы предложила мне занять  второй.
- Давай твое ходайство, - я положила на стол свою бумаженцию.
- Ты деревенская? – женщина двумя пальцами взяла бумагу.
- Городская я, из города Жданов, это подруга моя из деревни от мамы сало получила.
Как заразительно она смеется! Отсмеявшись, она спрашивает.
- Кроме этой, - опят смех, - обертки от сала у тебя что-нибудь есть?
- А что надо?
- С виду ты не ребенок, а вопросы задаешь детские.  Требуется Аттестат зрелости, паспорт, - и тут паспорт, как на лодочной станции, - шесть фотографий три на четыре. Так есть? – спрашивает совсем как в кино «Оптимистическая трагедия» комиссарша в кожанке.
- Нет, - отвечаю, а самой так стыдно. Она права, я настоящий ребенок. Тут ведь такой же ВУЗ, а я решила, что одного ходатайства будет достаточно. Дура!
- Эту бумажку, - она улыбается, - я у тебя приму. Ты же послезавтра довези то, что я тебе сказала.  Учти, допоздна я тут сидеть не намерена. Скажешь своему начальству, что у нас свои порядки и им надо подчиняться. Как нас учит партия?
- Партия нас учит, - перебиваю я её, - тому, что молодежь должна овладевать знаниями.
- Молодец! Далеко пойдешь, - хотела сказать ей, что я это знаю, но сдержалась.
Вышла из серого дома, а на душе светло. Так вот бывает, сначала думаешь, что перед тобой зверь какой, а не человек, а поговоришь, оказывается душевный это человек. Эх, хорошо бы сейчас чего-нибудь покушать, да и  выпить. Я алкоголик? Ни черта подобного! Просто у меня настроение такое. Пройдет немного времени, и я пойму, что настроение это удел слабовольных людей. Давить надо в зародыше всякие эти настроения.
Этот район города мне не знаком, но сказано же; язык до Киева доведет. Выбрала из толпы симпатичную физиономию и спрашиваю. Вежливо спрашиваю.
- Скажите, пожалуйста, где  тут рядом я смогла бы перекусить?
- Точнее, гражданка, тут или рядом? И что для Вас значит, перекусить? – попался мне зануда. А с виду нормальный мужчина. Не спущу.
- И тут, и рядом, а перекусить, по-моему, это такой процесс, когда человек жует чего-нибудь съестное. Так, где тут рядом можно перекусить?
- Споемся, - мужчина рад ответу, - Перекусить тут рядом можно в двух местах. Если Вы обладаете резервом времени, то предложу ресторан вокзала. Если торопитесь, то буфет того же вокзала. Отмечу, однако, что в ресторане Вам подадут приготовленный из говядины одного из областных совхозов, бефстроганов с жареной картошкой сорта выведенного советским картофелеводом товарищем Бахтеевым, хорошо районированным и потому не подверженному фитофторе.
- Вы кто? – задаю вопрос и продолжаю идти в сторону площади Ленина, - Гурман или агроном?
- Ни то, ни другое, товарищ. Я обыкновенный станочник универсал. Тружусь на Объединении «Арсенал», награжден Орденом Ленина, а сейчас представлен к званию Героя Социалистического труда.
Я чувствую, как мои глаза округляются. Видите, как в жизни бывает, иду рядом, можно сказать, с героем и он рассуждает об особенностях картофеля. Он продолжает.
- Дома я жене не позволяю подойти к плите. Если только яйцо всмятку сварить. Даже обычную кашу из гречи надо уметь варить. Если Вы не сочтете мое предложение неприличным, то я приглашаю Вас откушать со мной бефстроганова. Я угощаю.
- А, как же жена?
- Жена с дочерью отдыхают в Сочи. Лето же. Самому себе я готовить не люблю. Не тот мажор, - я продолжаю удивляться, - Не слышу ответа, - я начинаю быстро кивать головой. Мне не так хочется покушать задарма мяса, как хочется послушать этого человека. Везет мне на разные встречи.  В Жданове еврей, что работал с Косиором, в Ленинграде другой еврей, занимавшейся подделкой шедевров живописи, уголовник тоже в их ряду. Теперь вот орденоносец станочник.
- Тогда я должен представиться, - он приостановился и склонил голову, - Виктор Лукин, - я ответила соответственно, - Теперь мы знакомы, Ирина. Вы учитесь, работаете?
Когда я сказала, кем и где я работаю, Виктор удовлетворенно хмыкнул.
- Наша косточка.
В ресторане Виктора встретили как старого знакомого. Официантка отвела нас к столику у окна. В него мне были видны ноги прохожих, и урна на углу.
- Да, тут почти как в кабаке, но ты туда не смотри, - Виктор перешел на «ты» и этим поставил меня в неудобное положение. Он значительно старше меня, да его положение не позволяло мне тыкать ему.
Официантка принесла графинчик с водкой, бутылку «Боржоми» и две порции селедки с луком и отварной картошкой. Я поняла, тут запросы будущего Героя Соцтруда знают досконально. Меня это забавляло, никогда раньше я не ела в обществе элиты рабочего класса. Интересно, а как кушают партийные начальники? Они тоже не делают заказа официантам?
Знала бы я тогда, что через десять лет я сама буду, вот так обедать в столовой Облсофпрофа и мне официантка будет, не задавая вопросов, приносить закуску и все остальное, и  моё меню будет варьироваться в зависимости от дня недели.
В процессе нашей трапезы Виктор рассказал мне о своем участии в съезде партии, о  том, как их принимали в министерстве, какие подарки и как кормили. Все это он говорил без хвастовства, как о чем-то само собой разумеющееся. А я все больше проникалась уважением к этому человеку и одновременно своей значимостью,  своей не последней ролью в обществе. Я же тоже рабочая.
Заканчивали мы уже ужин мороженым и кофе.
- Я провожу тебя, - вот так, без каких либо колебаний. Не то, что Яша. Я согласно киваю головой. Вообще, с этим человеком я веду себя, как ребенок, что он скажет, я соглашаюсь. Когда же Виктор повел меня к стоянке таски, я была просто сражена. Отсюда до нашего общежития ехать ой, как долго, и сколько это будет стоить.
В «Волге»  новой модели пахло краской и ещё чем-то заводским.  Шофер оказался человеком словоохотливым и тут же завил, что ему эту новую машину дали потому, что он передовик.
- Это правильно, - рассудительно заметил Виктор, - У нас на новые станки с числовым управлением ставят передовиков. Иначе нельзя.
Мы едем по отходящему ко сну городу, на улицах почти нет прохожих, редкие машины встречаются на нашем пути. Едем молча.
- Ты меня запомни, - говорит Виктор, машину он не отпустил, - Скоро о нас в городе заговорят. Мы такое сейчас делаем, американцам мало не покажется, - о чем это он, я не поняла, но восприняла сказанное вполне сертезно.
Дождалась, когда красные огоньки «Волги» скрылись в темноте аллеи, и вошла в общежитие. Тоня и Клеопатра спали, а так хотелось поделиться происшедшим. И тем, что было во ВТУЗ,е, и тем, что было потом. Пора и мне в койку. Спать, спать, спать.
В начале июля я получила уведомление, что я стала абитуриентом института и, что первый экзамен состоится двадцать шестого августа в понедельник.
С Яшей я встречалась ещё три раза. Один раз мы смотрели кино. Один раз он сводил меня в кафе «Север» и ещё раз он пытался переспать со мной на квартире какого-то своего приятеля. Не знаю, отчего, но я не могла лечь с ним в чужую постель, и мы, рассорившись, расстались. Как оказалось навсегда.
А вот с Виктором Лукиным у нас сложились хорошие товарищеские отношения. Я бывала у него дома, познакомилась с женой. Оказалось, что она учится в том же ВУЗ,е, что я, уже на третьем курсе, так что в учебе у меня почти не было проблем. Люся, так звали жену Виктора, отдала мне конспекты лекций, и я по ним умудрялась сдавать зачеты и даже экзамены досрочно.
В начале августа меня вызвал наш парторг.
- Тиунова, - скорчив гримасу, начал он, - ты у нас передовик, активно работаешь в местной ячейки профсоюза, в институт поступила, - лицо его приняло выражение фокусника или горе фотографа, который сейчас скажет о птичке, - Надо подумать и вступлении в партию.
Тут в меня опять бес вселился.
- Хорошо, что не в дерьмо, - что тут началось! Парторг  вскочил со стула, обежал стол подскочил ко мне, руками замахал, рот открывает, но, ни звука оттуда. Отдышался.
- Да знаешь, что я с тобой за такие слова сделаю?
- Знаю, - отвечаю и так ласково ему улыбаюсь, - Вы меня поцелуете.
- Сумасшедшая. Прав  мастер, с тобой лучше не связываться. Пиши заявление, - листок бумаги положил и ручку свою дает.
- Чего писать-то?
- Пиши: я, такая-то, - я его перебиваю.
- Какая такая? Рост? Размер обуви и все прочее?
- Прекрати, Тиунова, а то, - тут и он рассмеялся, но целовать не стал.
В заявлении  я написала, что желаю быть в рядах строителей коммунизма, что готова верно служить делу партии, её идеалам. Немного подумала и приписала: Не пожалею ни сил, ни здоровья ради достижения главной цели в своей жизни. Уточнять, что это за цель, не стала. Это моя тайна.
- Распишись и поставь дату, - сказал парторг и опять скорчил рожу серьезности и недоступности. Отчего так происходит, стоит обыкновенному человеку занять мало-мальски ответственный пост, как он начинает изображать из себя большого начальника. Редким людям удается сохранять естественность и в хорошем смысле простоту. Таков был Федор, начальник треста и муж злюки жены Ольги.
Год я пребывала в кандидатах в члены КПСС. Настал час, и я предстала перед общим собранием коммунистов нашего цеха. Слава Богу, не странно ли звучит это в устах будущего члена компартии, в зале не было ни Клеопатры, ни Тони, и когда кто-то из зала задал мне вопрос, о моем отношении к алкоголю, я спокойно ответила – отрицательно. Опять не уточнив, что именно я имею в виду.
Так закончилось для меня лето 1970 года.