Встречи на ветру

             Николай Беспалов







                Встречи на ветру.
















         









                Пролог

По радио после первого выпуска «Новостей» диктор женщина по фамилии Быстрова прочла сводку погоды. Температура плюс три, ветер западный, десять метров в секунду, влажность воздуха семьдесят процентов. В городе, где я живу ветры и большая влажность обычное дело. Город назван именем Ленина, а мне больше нравится, когда его называют Питером. Не Петербургом и не Петроградом, а вот так просто – Питер. Слышится мне в этом имени что-то французское.
Боже мой, уже пять минут седьмого. Трамвай отойдет от конечной остановки через десять минут. Пропущу его, придется ехать на работу на автобусе. С нового года я решила экономить. Хочу купить шубку из каракуля. Помню, папа рассказывал, как Никита Сергеевич Хрущев в шестьдесят первом году после того, как поменяли деньги, и цены, кстати, тоже поменяли, то есть повысили, сказал, - я заставлю советский народ нагибаться за копейкой. Меня тогда пионервожатая готовила к вступлению в ВЛКСМ.
Чай остыл, и сахар остался лежать на дне чашки не растворенным. Соскребла ложкой и съела. Не пропадать же добру.
Когда я уезжала из дома, где родилась и прожила семнадцать лет, мама отдала мне свою шубку.
- Зачем мне тут шуба, - сказала она и была права. У нас, в Жданове, это теперь городу вернули старое название Мариуполь, холодов практически не бывает. Кстати, я об этом А.А. Жданове ничего не знаю. Наверное, болела, когда о нем наш историк рассказывал. Об историке я ещё расскажу.
Скорее, скорее, а то и автобус пропущу. Опаздывать мне никак нельзя. Что с того, что я на этом заводе работаю уже девять  лет. Скоро юбилей. Это я так считаю.
Тётка Вера кричит мне, это моя соседка: Ирка, я ухожу,
Вера Петровна мать одиночка. Какой-то козел охмурил её, когда ей было двадцать один год, и смылся. Теперь её сыну уже девятнадцать. Служит в армии, а тётка Вера расцвела. Распушила хвост и пошла, как она говорит, в народ. Она работает в гальваническом цехе. У них спирту залейся. Работа, конечно, вредная, но и на пенсию можно уйти раньше. Им за вредность молоко дают бесплатно. Мужиков прорва и все хотят выпить на дармовщинку. А где спирт, там и все прочее. Верка же в цехе заведут складом химпродуктов. Спирт тоже химпродукт.
- Не смыляться, - говорит Вера, вечером, сидя у своего стола на кухне в одной комбинашке, - У них жены все дуры. Они считают, что муж нужен только для того, чтобы зарплату в дом нес, а что касаемо любви им все по херу. 
Хлопнула входная дверь. В квартире остались я и второй сосед. Гришка. Это тот ещё тип. Отслужил в армии, и полгода нигде не работал. На что пил? Воровал, что ли? Под новый год устроился грузчиком в наш гастроном. Пить меньше не стал, но пьет теперь исключительно портвейн. Сам говорит, что с пяти ящиков этой отравы им причитается бутылка. Бой. Что за страна. Воруют почем зря. Даже частушку сочинили – ты тут хозяин, а не гость, тащи с завода последний гвоздь. Правда, на нашем заводе не поворуешь. Один парень стащил коробку кафельной плитки из заводоуправления, так ему впаяли три года. 
Парторг цеха говорит, что у нас в СССР построен  социализм. Лапшу на уши вешает. Будто я в школе не проходила историю. Социализм мы построили ещё до войны. Сталин так и сказал: У нас заложены основы социалистического производства.
Вышла из своей комнаты, и в нос пыхнуло вчерашним перегаром. Сам Гришка в майке и портках, в которых он и спит, и кушает, сидит на кухне и дымит своим «Памиром».
- Ириша, - он меня боится и уважает. Есть за что, - доброе утро, Ириша, - знаю я, чего ему от меня надо. Попросит двадцать копеек. На пиво разливное.
- Не дам, - я уже в прихожей сапожки надеваю.
- А мне и не надо от тебя ничего. Я вчерась халтуру срубил. Могу тебя угостить.
- Магазин обокрал что ли? - спросила и прикрыла дверь за собой. Я-то знаю, что он не то, что обокрасть не может, он у нас с Верой крошки со столов не возьмет.
Живу я в доме барачного типа, на окраине города, что называется Старой Деревней. Рядом кладбище. Там церковь и три раза в день звонят в колокола. Вот и сейчас раздался звон. К заутренней созывают народ.
Когда я огибала забор у гаража, мой трамвай как раз вывернул с кольца. Я машу, останови, мол. Фигос под нос. А в вагоне народу мало. На третьей остановке трамвай уже набьется, не продохнуть. Показала палец вагоновожатому и побежала на автобусную остановку. Трамвай ходит строго по расписанию, автобус может и опоздать. Нет. Вот и он показался. Смешная морда у него. Впечатление такое, как будто он насупил брови.
Ветер неприятно холодит мои ляжки. Зря я не надела штаны с начесом. Все хорохорюсь, как девка неразумная. А мне уже двадцать шесть. Другие бабы в этом возраст детей нарожали. У меня все не так. Мне рыцаря подавай. Дура дурой. Где они, эти рыцари?
На остановке народу мало. Рабочие уже сели в трамвай и уехали, а ИТР ещё чаи допивают. Опустила пятак в кассу. Я не скряга какая-нибудь, но проводила его с сожалением. Никто же не видит, можно было бы и так билет оторвать. Совесть не позволяет.
Ехать мне долго. Минут тридцать. Можно и вздремнуть. В автобусе тепло. От окна дует, но мне все равно. Я спать хочу. Как же иначе, если в постель  легла в час ночи. Готовилась к экзаменам. Начальник цеха настоял, чтобы я поступила на вечерний факультет во ВТУЗ. Вот и корплю над учебниками.
- Ваш билет, - контролер женщина злая. Наверное, у неё с мужем нелады. Чего злиться с утра-то?
С аванса кулю карточку. На все виды транспорта. Не буду дергаться при виде контролеров.
Автобус наполнился и мне пришлось протискиваться к выходу, - Вы на следующей выходите? Разрешите, - это я бубню непрерывно.
На остановке «улица Скороходова» вместе со мной вышло два человека. Одного я знаю. Он работает в нашем БРИЗ,е. И чего так рано едет? У них работа начинается в восемь тридцать. Наши технологи и то раньше.
- Тиунова, - окликает меня на проходной мой начальник, - переоденешься, зайди ко мне. Есть разговор.
В последний раз ветер дунул мне под юбку, и я уже в цехе. У нас хорошо. Чистота и свежий воздух. Иначе нельзя. У нас работа такая. Делаем приборы для… Больше ничего не скажу. Наш завод номерной, секретный.
______________________________


           Встреча первая

Тогда, я семнадцатилетняя девушка, приехавшая из южного города Жданов, подала документы в приемную комиссию  Педагогического института и была поселена в общежитии.
Сочинение я написала на пять баллов, а потом как с цепи сорвалась. Вместо того чтобы готовиться я начала гулять. Красота, какая! Белые ночи. Я словно завороженная могла простоять на набережной, наблюдая, как разводят мосты. Где такое увидишь? И в результате тройка за тройкой. Последний экзамен я сдавать не пошла. Все равно не примут.
Из общежития погнали, денег осталось курам на смех. Что делать? Посчитала гроши, на билет обратно хватило бы, но не такой у меня характер. Я с малолетства сильно гордая. Что я скажу маме? Мол, прости мама, дочка у тебя дура. Не стану же говорить, что прогуляла экзамены. Тут Нева и много, много речек и каналов. У нас две реки – Кальмиус и Кальчик. Нева широка, вода в ней темная, но чистая. У нас же в реке вода часто с мутью. Зря, что ли в Мариуполе один из известных грязевых курортов. С давних времен тут живут греки. Родители мои обосновались в Мариуполе в начале сороковых годов. Папа приехал работать в порт. Он окончил Одесское училище. Мама работала в портовой столовой. Где-то я прочла, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Наверное, так и мама охмурила отца своими кулинарными способностями.
Коли начала говорить о родном городе и родителях, то продолжу. В десятом классе я увлеклась учителем истории.
Детская любовь. Был наш историк молод и красив. Грек по национальности. Можете представить. О греках я сказала не зря. Они поселились тут ещё в конце восемнадцатого века. До 1778 года наш город назывался Домахой или Кальмиусской паланкой. Запорожские казаки в XVI веке основали в устье реки Кальмиус свой военный пост.
В 1779 году городу присвоили имя Мариуполь.
Это и многое другое я узнала из уроков этого самого грека.
Стала я за ним ходить как нитка за иголкой. Скоро он заметил, что я неровно дышу к нему. Или по нему? Не знаю, как правильнее сказать. Дело было ранней весной. Сильные ветры дуют в это время с моря. Мне они нипочем. Сделаю все уроки и пошла на берег. Там мечтается хорошо. Прочла тогда рассказ Грина «Алые паруса», и представляю себя девушкой по имени Ассоль. Азов штормит. Вода в нем темная, злая, и никаких алых парусов. Кто же в такую погоду выйдет в море. Азов коварен. Скольких ловцов удачи поглотил он.
Села на разломанную шаланду и, прикрывшись ладошкой, пытаюсь раскурить сигаретку. В школе нас, таких курильщиков завуч гоняет, дома папа с мамой высекут.
Ветер задувает одну спичку за другой. Не выдержала и ругнулась вслух. Да так, что и самой стыдно стало.
- Не знал, что ты можешь так ругаться, - оглянулась, а позади стоит он. Мой грек. Я так и обомлела. Стыд-то, какой.
- Подслушивать неприлично, - это у меня привычка такая. Я, когда смущаюсь, то иду в атаку.
- Ты так громко ругаешься, что, наверное, на маяке слышно, и чаек всех распугала, - он еще больше растянул рот в улыбке, - Курить таким молодым девушкам вредно.
- А бывают старые девушки? – продолжаю я напирать.
- Ты права. Старые девы в природе не редкость, а старых девушек нет, - сел рядом. Меня как молния ударила. Ветер треплет мои волосы, поддувает под юбку. Ничего я не замечаю. Не могу оторвать глаз от его лица, - Дай и мне сигаретку, - на днище шаланды сидеть неудобно, но и это мне по фигу.
Начало меня бить, как будто в горячке.
- Замерзла? – спросил и не стал ждать ответа. Положил мне руку на плечи, прижал к себе, - Если нас сейчас увидит наш директор, не сносить мне головы. По меньшей мере, он меня уволит.
- По большей мере? – я не унимаюсь, хотя была сама не своя от него.
- По большей мере он отдаст меня правосудию за совращение малолетних.
- Вы, что же меня вот так совратили? – к тому времени я уже кое-что знала о природе половых отношений.
- Люди злые. Только общество, его институты держат  народ в рамках, - я не поняла, о каких институтах говорит историк, но спрашивать не стала. Подумает, что я дура, - раньше это была церковь, ныне нами управляют из ЦК партии. Был Сталин, потом Хрущев и вот теперь Брежнев.
- А Ленин? – спрашиваю.
- Ульянов-Ленин никогда не занимал в партии какой либо официальной должности. Он был просто вождем, а в новом государстве стал Председателем Правительства, которое большевики именовали Совнаркомом.
- Как скучно, - мне и вправду было все это до оскомины скучно.
- Молода ты ещё. Я же на своей шкуре испытал все прелести их правления, - чего это он передо мной распинается? – Однако разболтался я, - сказал Валентин Олегович, так зовут учителя, - Да и холодно стало.
Мужчина снял руку с моего плеча, и я тут же почувствовала пронизывающий ветер с моря. Неужели он сейчас уйдет, сердце мое заколотилось быстро, быстро. И тут я вспомнила стих, что написала вчера ночью. Его я и прочла:
Я такая лапочка!
Я такая цаца!

На меня, красавицу не налюбоваться!
Я такая умница! Я такая краля!
Вы такой красавицы сроду не видали!
Я себя, любимую холю и лелею!
Ах, какие плечики!
Ах, какая шея!
Талия осиная,
Бархатная кожа!
С каждым днем красивее,
С каждым днем моложе!
Зубки, как жемчужинки.
С каждым днем прочнее!
Ножки – загляденье.
С каждым днем стройнее!
Волосы шикарные.
Вам и не мечталось!
На троих готовили.
Мне одной досталось!
Никого не слушаю, коль стыдят и хают!
Потому, что лучшая! Потому, что знаю!
- Ирина, - он опять положил руку мне на плечо, - это ты написала? – я кивнула, - А ты большая проказница, девочка, и талантлива.
И тут произошло то, о чем я в тайне мечтала. Валентин Олегович обнял меня, прижал крепко и через секунду поцеловал.
- Свершилось, - сказал он, сделав глубокий вдох, - Обратной дороги нет. Ты сердишься на меня?
Я замотала головой так, что мои волосы распушились. Даже заколка отлетела. Тут сильный порыв ветра ударил нам в лицо. Я почувствовала на своих губах соль морской воды.
- Ты плачешь?
А может быть, я действительно заплакала? И это соль моих слез, а не моря.
- Я не знаю. Мне хорошо, - и опять мой рот закрыт поцелуем.
Думаете, я раньше ни с кем не целовалась? Целовалась. Вот! Но что за поцелуи то были. Мальчик из параллельного класса. До сих пор помню его мокрые губы и какой-то неприятный запах изо рта. Я потом дома долго чистил зубы мятным порошком.
- Иди домой, - Валентин снял руки с моих плеч.
- А Вы?
- Я посижу ещё. Приведу мысли в порядок. Завтра у нас урока по истории в вашем классе нет, но ты зайди ко мне в кабинет.
С прошлого учебного года в школе ввели кабинетное обучение. Вот и ходим мы по школе, таская портфели и папки.  Папа мне подарил свою папку. Он в ней раньше носил какие-то документы. Папка кожаная, с молнией. А чего это я заговорила о папке? Ах, вот отчего. На следующий день я гнала минуты и часы. Скорее бы встретиться с Валентином. Прозвенел последний в этот день звонок. Ребята спешат домой. Днем по городу объявили штормовое предупреждение. Не погуляешь.
- Ирка, - кричит мне моя подружка, - ты чего сидишь? Побежали домой пока ветер без камней, - это она так шутит.
- Мне ещё надо в пионерскую комнату зайти, - этому подружка поверила. Я член редколлегии школьной стенгазеты.
- Смотри, всех мальчишек проворонишь со своей газетой, - знала бы ты, Надька к кому я пойду.
Над головой загрохотало. Ну и ветер. Надя ушла, и я стала собираться. Надо же привести себя в порядок. Утром я тайком взяла у мамы один из тюбиков губной помады. В маленьком зеркальце я рассматриваю свои губы. Немного толстоваты, но не так, чтобы очень. Нанесла помаду и ужаснулась. Прямо вампир какой-то. Пошла в уборную. Стою над раковиной, тру губы и корчу сама себе рожи.
Там меня и застукала наша завуч.
- Ты чего это, Тиунова, тут делаешь после уроков?
- Писала я. А что нельзя пописать после уроков? 
- Всё шутишь, Тиунова. Дошутишься до вызова родителей в школу.
- Шутить нельзя. Говорить громко нельзя. Что у нас колония для малолетних преступников, а не советская школа? Даже по телевизору шутят. А тут нельзя.
- Уйди с глаз моих, - бедняжка наша завуч. Три месяца назад от неё сбежал муж. Веронику Павловну даже в райком вызывали. А в чем она виновата? Её муженек нашел молодую тетку, стал ходить к ней. Она не будь дурой, забеременела от него. Ей-то что. Она обычная работница на металлургическом комбинате. Она гегемон, пролетариат. Мужа, бывшего уже, с работы тоже не погнали. Влепили выговор по партийной линии, но на работе оставили. Без него начальство никак не может. Он заведует баней.
- Вы, Вероника Павловна не расстраивайтесь. Вы молодая и красивая. Найдете себе достойного спутника жизни, - это я говорю ласково, прямо смотря ей в глаза.
- Ты так думаешь? – строгий заведующий учебной частью на моих глазах преобразился  обычную женщину.
- Да Вы на себя посмотрите, -  я совсем обнаглела. Взяла её за руку и подвела к зеркалу. И пускай оно в щербинах и не совсем чистое, но видать же, - Какая Вы красивая.
- Седина, - Вероника Павловна сейчас заплачет.
- Ерунда. Во-первых, можно покрасить. А, во-вторых, седина Вам к лицу. Вы же женщина с положением.
__________________________________

Сделаем небольшое отступление. События, которые описывает Ирина, происходят весной шестьдесят третьего года. Девочке шестнадцать лет. Разговор происходил в не подходящем для такого месте – школьной уборной. Но, обратите внимание, сколько у этой девочки хитрости и такта. Пройдет много лет и эти качества помогут ей. Повременим.
__________________________________

- Думаешь, краситься не надо?
- Определенно нет. Сходите в парикмахерскую и сделайте модную прическу. Баббета называется. Все мужчины Мариуполя Ваши.
Расстались мы с завучем хорошо. Я поглядела вслед женщине, которую муж бросил ради молодой и красивой. Неужели Вы поверили мне, когда я говорила, что Вероника Павловна красива? Её сами учителя прозвали Папой Карлой. У неё нос длиннющий и глазки еле видны. Сбежишь от такой, куда глаза глядят. А мы её прозвали Салтычихой. Она, конечно, не обливала нас кипятком и не морила голодом, но, как и та помещица издевалась над нами, бедняжками. Курить запрещала, а, если застукает, так пощады не жди.
Ещё раз глянула в зеркало, вполне приличная картина, и пошла. Кабинет Истории на третьем этаже. Можно пойти по парадной лестнице, а можно и по «черной». Время у меня есть и там я смогу покурить. Завучиха же ушла.
- От тебя пахнет табаком, - это были первые слова Валентина после долгого поцелуя.
- Ты тоже куришь, - любовь любовью, а в мою личную жизнь не лезь. Я такая.
Вообще, тут, в кабинете в окружении карт и стеллажей с книгами я не могла почувствовать себя свободной. Тут я школьница. Другое дело на берегу моря. Наверное, Валентин почувствовал моё настроение и сказал: Пойди во двор и подожди меня. Я скоро выйду, и пойдем куда-нибудь.
Он, что не слышит, какой ветер на дворе? Куда идти-то? Сейчас упрятаться куда-нибудь, где тепло. Ещё лучше нырнуть в пастель под одеяло. Но, что поделать? Любовь зла. Я не в том смысле, что грек козёл.
Во внутреннем дворе нашей школы есть одно укромное местечко. За складом. Там пацаны соорудили скамейку. Это у них место для курения. Там я и обосновалась. Громко сказано. Просто вытерла лавку и уселась лицом к черному выходу. Сижу, гляжу. Грек все не идет. Пошел он, куда подальше со своими нравоучениями. Закурила. Тут и он вышел. Меня не видит, я за деревом. Крутит головой, и я вижу, он ругается.
Свистнула. Я у мальчишек научилась.
- Не свисти, денег не будет.
- Это верно только для дома. Если дома свистишь, а на улице примета не действует, - у меня опять хорошее настроение.
Повел Валентин свою девушку за склад. Там в заборе мальчишки проделали лаз. Через него они сваливали с уроков. На главном входе можно нарваться на кого-нибудь из учителей или на нашего сторожа.
Пролезли в таком порядке – сначала грек пропустил меня, а уж потом сам вылез. Тут и сказанул такое, от чего у меня щеки покраснели.
- Попа у тебя красивая. Настоящий женский зад. Возбуждает.
Я и сама знаю, что у меня задница развита не по годам, но чтобы мужчина мне сказал об этом, это первый раз. Назвался груздем, полезай в кузов. Какой такой гриб груздь, я не знаю.  Так папа говорит.
- Ты что удумал?
- Я думаю о тебе, - мы идем по переулку Работников связи. До сих пор не понимаю, какое отношение имеют работники связи к этому глухому переулку, - Думаешь, я не замечал, как ты буквально преследуешь меня. Ты уже не ребёнок, понимать должна, что это значит.
Ветер дунул так сильно, что сверху посыпалось что-то. Я в испуге прижалась к Валентину.
- Мы пришли. Тут я живу, - а ветер все дул.
Это была моя первая встреча на ветру. В Валентининой комнате не было кровати, и девственности я лишилась на низкой тахте, накрытой клетчатым красно-черным  пледом. Так что пятнышко моей крови было почти не заметно.
- Теперь я забеременею? – шепчу я и глотаю слезы.
- Не бойся, - отвечает мой первый мужчина, и пьет вино, - Я не мальчик и в тебя ничего не попало, - чего не попало, я не понимала тогда. Молчу и плачу.
- Дай и мне выпить.
- Придешь домой пьяная и заплаканная. Что родителям скажешь?
- Скажу, что меня учитель истории изнасиловал. Опоил и изнасиловал, - утром я была без ума от грека, а сейчас люто ненавижу его.
- Если женщина не хочет, никто не сможет взять её. Если только не оглушить. Позора на всю школу желаешь? Мне-то что. Я и так собрался увольняться. Еду в Москву. Там у меня сестра за мужем за полковником. Обещала помочь с работой и пропиской.
Тут меня такая злоба охватила, что я была готова разбить о его курчавую голову бутылку. Сдержалась.
- Езжай. Я-то думала, ты настоящий мужик. А ты хиляк. Целку сломать сразу не мог.
- Уходи прочь! – задело.
- Учтите, товарищ учитель, если Вы хоть словом обмолвитесь о том, что тут было, - я махнула рукой в сторону тахты, - я и в Москве Вас достану. Напишу прямо в партийный комитет. Самый главный.
- Постой, - трусоват был бедный Ваня, - Я ничего не скажу. Так и не было ничего. Так ведь? – какая мерзкая у него улыбка.
Вышла на переулок Работников связи, и ветер ударил в мое разгоряченное лицо. Остудил жар. Испарилась любовь. Так закончилась моя первая встреча на ветру. 
 
Я душу спрятала в сундук,
Чтоб не нашли ни враг, ни друг,
Как ни старались, не искали....
Чтоб на ветру не полоскали.
Не билась чтоб, едва дыша,
В чужих руках моя душа.
Чтоб отойти она могла
От бед, предательства и зла.
Укрыла покрывалом белым,
Чтоб не страдала, не болела.
Но только вдруг раздался стук...
Открыла старенький сундук
И вижу, что едва дыша,
Там задыхается душа.
«Пусти меня, я полечу,
Я жить в неволи не хочу».
Такие слова пришли мне в голову по дороге домой. Папа с мамой даже не повернули головы, буркнули,  - привет и продолжали смотреть телевизор. Я же заперлась в ванной. Почти час я отмокала в теплой воде, и все смотрела на свое тело. Оно стало чужим.
Так закончилась моя первая встреча с мужчиной. Первая встреча на ветру.
__________________________________

            




      Ленинградские ветры


Из общежития меня поперли, а куда деваться не знаю. Город стал для меня чужим. Но и уехать не могу. Гордость не позволяет. Белые ночи отходили и в город пришли сумерки. Казалось, нет ни ночи, ни утра, ни дня. Все едино. Одну ночь я провела в зале ожидания Московского вокзала. Милиционер турнул оттуда. На другую меня приютила женщина проводник. Сжалилась.
- Тебе, девушка одна дорога, - сказала она рано утром, перед тем как уйти и спровадить меня, - в дворники идти. Можно бы и в строители, но больно ты изящна для работы на стройке.
Я к тому времени похудела. Задницу не срежешь, но с моей талией она выглядит очень симпатично.
- Дам тебе в долг тридцать рублей, - тетя Нина женщина добрая, - Это почти половина моей зарплаты. Отдашь, когда заработаешь.
Из дома мы вышли вместе.
- Мне направо, - проводница одета в форму, я с чемоданом и в легком платьице, а вдоль улицы, как в трубе, дует ветер.
- Дойдешь по Гончарной до площади Восстания, а там по Невскому. Спросишь, где находится стройтрест номер двадцать. Там спросишь Чурикова Ивана Петровича, это брат мой. Вот тебе записка, - и уже уходя, - Чемодан сдай в камеру хранения. Долг вернешь. 
- Вы же сказали, что для стройки слишком, - не поворачивался язык назвать себя изящной, я подобрала другое определение, - худа.
- Ты не худая. Не видела ты худых, а мне довелось в войну повидать ленинградцев из блокадного города.
Ты, я же сказала, изящна. Братец, может быть, найдет тебе какую-нибудь работёнку в конторе, для твоей натуры пригодную. Иду уж, а то я с тобой на выдачу белья опоздаю, - тетя Нина хлопнула меня по плечу чисто по-мужски, ругнулась беззлобно и ушла.
Я осталась стоять на тротуаре с чемоданом в руке и открытым ртом. Это какую же пригодную для моей натуры работёнку найдет мне брат проводницы. Ветер набирал силу. И пошла по улице Гончарной, слегка наклонившись вперед, и бормоча под нос – Все равно я буду жить, и учиться в этом городе. И ты, ветер не мешай мне. Потом в голову полезли какие-то совсем сумасшедшие слова:
Разбитые пальцы...
Забытые ноты...
И время случайно застыло в часах...
Горячие губы...
Безумие...
"Кто ты?"
И руки - невольно - в твоих волосах...
Фальшивые маски...
И лживые роли...
Притворно улыбка гнёт линию губ...
Горячим дыханием я грею ладони...
Дрожащие пальцы на мягкости рук...
Так и дошла, сопротивляясь ветру и твердя слова до входа в Московский вокзал. Часы на стене показывали московское время – семь часов тридцать три минуты.
Тётя Нина женщина добрая, но очень не хозяйственная. Сама не поела и мне не предложила ничего кроме чая. В подвале полумрак. Дядька в окошке Камеры хранения, наверное, вчера сильно пил и закусывал луком. Вонь страшная.
- У тебя поезд, когда отходит? – дыхнул мне в лицо.
- Вечером, - вру я.
- Врешь, девка. Меня не проведешь. Я пятнадцать лет цириком служил в Крестах. У меня глаз наметан.
Кто такой цирик и какие такие Кресты, я не знала, но мне стало страшно.
- Нет у меня билета. Пока, но я обязательно уеду, - опять лгу я.
- Шагай. Тебя как раз у Катьки ждут.
Опять загадка. Какая Катька и кто меня у неё ждет. Скоро я узнаю, что Катька это памятник Екатерине Великой, и что там по вечерам толпятся проститутки.
Я уже знаю, что Невский проспект главная улица Ленинграда и, что пролегает он от Адмиралтейства до этой самой площади Восстания, что на нем главные Универмаги, Гостиный Двор, ДЛТ и Пассаж. Сколько времени я потеряла, толкаясь в них в то время, когда нужно было бы готовиться к экзаменам. Чего скрывать, это в Пассаже я купила с рук дикую редкость – колготки, и чуть не попала в милицию.
Знаю, как он назывался изначально – Большая першпективная дорога, и по ней возили грузы для Адмиралтейства.
Вот и дом, что назвала мне тётя Нина. Никакой вывески не вижу. Она назвала номер треста, но я его позабыла. Кручусь вокруг, мешаю прохожим. А ветер всё дует и дует. А живот скоро взорвется, все бурчит и бурчит. Плюнула я на всё и пошла искать, где бы можно было покушать дешево. Денег совсем мало осталось. Тетининины тридцать рублей я не трону. Это мой неприкосновенный запас.
Иду, иду, народ спешит по своим делам. Прохожих становиться все меньше. Люди уже вовсю трудятся над выполнением планов партии и Правительства. Были у нас пятилетки, стали семилетки. Один черт вкалывать надо. Мой папа говорил, не прольешь пота, не получишь краюху хлеба. Он льет свой пот в порту. И за свой пот имеет не только краюху хлеба. Несмотря на сильный ветер, мой нос чует аппетитный запах. Так пахло у нас, когда мама начинала заправлять пироги. Так и есть! Написано – пирожковая, а выше название. «Минутка».
На семьдесят копеек я наелась от пуза. До вечера хватит, а там погляжу, что мне Бог пошлет.
Опять народу полно. Сбежали, наверное, с работы и теперь шастают по магазинам. У людей денег прорва. Папа как-то сказал маме, - Деньги портят человека, но без них он становится зверем. За копейку может убить.
Мой папа очень умный. Зря, что ли он в Мариуполе числится лучшим политинформатором в Доме политпросвещения. 
Мамочка моя родная! Время-то уже около десяти.
- Дядечка, - остановила прохожего.
- Тоже мне нашлась племянница. Чего надо? – фу, как грубо. А говорят, все ленинградцы интеллигентные люди.
- Гражданин, не подскажите ли Вы мне, где находиться строительный тест.
- Откуда приехала? – опять вопрос. Он что еврей? Отвечает вопросом на вопрос. 
- Из Жданова, - чего мне скрывать.
- Землячка нашего Жданова? Пошли, я туда же иду, - не спросишь же, кто такой этот Жданов. Пропустила урок по истории, теперь молчи.  Пошла без слов.
Номер треста двадцатый, и располагается он в старинном здании рядом с какой-то церковью.
- Меня Иваном Петровичем зовут, - жмет мне руку, а я немею, Это же брат тети Нины, - Тебе к кому в тресте?
- К Вам, - о записке я позабыла. Так этот мужчина на меня подействовал.
- Если ко мне, пошли тогда в мой кабинет, - спокоен этот братец Иван.
То, куда он привел меня назвать кабинетом трудно. Скорее это будуар.
- Садись, - двинул ко мне стул с высокой спинкой, - Рассказывай, кто ты и  чего тебе надо от меня. Но сначала скажи, кто тебя ко мне послал, – не дождался ответа, - Сам знаю.
Я молчу, мне интересно, кого он назовет.
- Наш Ромуальд Карлович падок на смазливых девчонок. Ты кем при нем была? Просто подружкой? Или бери выше, любовницей?
- Не знаю я никого вашего этого, - я запнулась.
- Не знаешь? – протянул брат Иван, - Ну-ка встань.
Я встала, готовая уйти.
- Да, ты его не потянешь. Больно тоща ты. В нем весу сто килограммов.
- Сестра Ваша меня к Вам послала. Сказала, что Вы меня на работу устроите.
- Нина, что ли?
- А у Вас сестер много?
- Три, а что? Но те, другие, дома живут. Это мы с Ниной непоседы.
Без стука вошла женщина: Иван Петрович, совещание отменить?
- Чего орешь? – женщина даже не повысила голоса, - В одиннадцать тридцать приглашай.
Женщина вышла. Привыкла что ли, что к ней так относятся.
- Распустился народ. Входит без стука. А может быть, я с тобой тут любовью занимаюсь, - смеется он приятно, - На площадку тебя послать все равно, что смертный приговор подписать. В контору определю, - глянул очень строго на меня, - Но чуть позже. Сейчас у нас сокращение аппарата. Вот и совещание по этому вопросу провожу. Хочешь, останься. Послушаешь. Так сказать, напитаешься нашей атмосферой, - и опять смеется.
- Атмосферой сыт не будешь. А что мне пока кушать?
- Не проблема. У меня трое детей. Где трое, там и четверо. Прокормлю.
Ветер все дул и дул. Срывая с крыш листы кровлю, ломая ветви деревьев, заставляя людей укутываться. Но мне он был уже не страшен. Брат Иван вселил в меня какую-то неведомую силу.
Теперь мне всё нипочем. За спиной такого мужчины мне ничего не страшно.
Но когда я услышала, как Иван Петрович ведет совещание, я окончательно и бесповоротно влюбилась в него. Ну и что, что мне семнадцать, а ему…Какая разница, сколько ему лет.
Слышу, как вы за спиной шипите: Он женат, у него трое детей. Ну и что? Я влюбилась и точка!
- Так что, товарищи, - закончил совещание Иван Петрович, - как сказал Никита Сергеевич Хрущев, задачи определены, за работу, товарищи.
И ещё он говорил о том, что в год столетия Владимира Ильича Ленина надо усилить внимание к трудовой дисциплине. Я не могла уразуметь, отчего это надо соблюдать дисциплину в год, когда вождю пролетариата исполнилось бы сто лет. А в другие года нет?
Я сидела в углу и таращила глаза на него, моего рыцаря. Вот он, настоящий мужчина. Сильный, уверенный в себе. Как же я хочу, чтобы он обратил на меня внимание. Он же ни разу не взглянул на меня.
Народ, шумно двигая стульями, начал выходить. В кабинете мгла от табачного дыма. Глаза ест.
- Что, подруга, - наконец-то Иван Петрович обратил на меня внимание, - понравилось?
- Какой Вы сердитый.
- С нашим народом иначе нельзя. Отпусти вожжи, кто, куда начнет тянуть, и, что характерно, каждый в свою сторону.
- Как в басне Крылова?
- Хуже. Там простая повозка. Тут большой городской строительный комплекс. Ленинградцы жду от нас не разговоров, а жилья.
Иван Петрович вышел из-за стола. Какой он большой. На улице я этого не заметила. Какие у него широкие плечи, сильные руки. Не говорю уже о его глазах. Голубые, голубые. Почти как у младенца.
И тут он начал говорить так, как будто меня в кабинете не было.
- В последние годы авторитет Н.С. Хрущёва резко упал. Его товарищ по партии всегда критически относились к его экспромтам в проведении экономических и политических преобразований, неоправданным нововведениям. А как они негодовали по отношению к его внешнеполитическим  шагам, - мне хотелось спросить: Откуда это Вам известно, но промолчала, папа учил меня слушать, - и, особенно разрыв с Китаем и неспособность отстоять интересы СССР в период Карибского кризиса. Военные понимали непродуманность и популистский характер предпринятого Хрущёвым сокращения армии. Рядовые граждане были недовольны ростом цен и пустыми прилавками. Крестьяне были выбиты из привычной колеи уничтожением приусадебных участков и личного скота. Рабочие роптали на снижение расценок и плохие условия труда, а против них хрущёвские власти бросали армию, проливались не только слёзы, но и кровь. Усилились гонения на православие. Пошли, поедим куда-нибудь. У нас в буфете одни сардельки с винегретом. Как ты думаешь, я заслужил большой кусок жареного мяса? – не стал ждать ответа и сам сказал, - Определенно заслужил. И сто пятьдесят граммов заслужил.
Мы вышли на Невский проспект. На мостовой не протолкнутся.
- Бездельники, - ругнулся Иван Петрович и крепко взял меня за руку. Я не сопротивлялась. Мне это было приятно. Меня ведут будто малого ребенка. А, куда ведут, мне безразлично. Правда, я тоже хотела кушать, но это было главное. Я хотела быть рядом с ним.
- Надоел ветер, - говорил Иван Петрович, - нам надо надбавку платить за это. Выматывает.
Не доходя до перекрестка, мой поводырь потянул меня через проспект. Лавируя между машинами и автобусами, мы перешли его и прямиком вышли к входу в ресторан. «Кавказский», прочла я, и мы начали спускаться по ступеням вниз. У нас в Мариуполе рестораны в подвалах не размещают. Я молчу. Это же Ленинград. В раздевалке дядька в синем халате принял от нас Ивана Петровича плащ. Мне кроме шерстяного костюма снимать нечего.
- Прошу Вас, Иван Петрович, - я обомлела. Какой же он, мой Иван важный. Его и тут знают, - Вам с дамой, - это я-то дама, - как всегда?
- Как всегда, милейший, и сразу мне мои наркомовские сто пятьдесят, а даме, - тут он улыбнулся, и повторил, - а даме бокал сухого ординарного.
- Закуску как всегда?
- Тащи, у меня мало времени.
Сухое вино было похоже на то, что я пила на выпускном вечере, кислое. Наверное, Иван заметил мое недовольство.
- Не понравилась. Не допивай. Сейчас закажу Хванчкару. Его Сталин любил.
Мы ели какую-то очень вкусную закуску из курятины, и он говорил.
- Мы с сестрой приехали в Питер в сорок шестом по оргнабору. Успел послужить в Армии. В боях не участвовал, но был ранен. Легко. Но об этом тебе знать не обязательно. 
__________________________________

Мужчина постеснялся сказать девушке, что за ранение и при каких обстоятельствах он получил. Читателю мы же скажем. Произошло это на учениях. Взводу, где служил Иван, приказано было броском одолеть небольшую высоту и там, окопавшись, занять оборону. Атаку поддерживали два станковых пулемета. Струсил тогда молодой боец и решил отлежаться в кустах. Не знал он, что те кусты находились на линии огня пулеметов. Одна пуля досталась Анике воину. Попала она ему прямиком в левую ягодицу. Хорошо ещё остались целы яички. А то не быть бы у парня детей.
__________________________________
 
- Я тогда устроился сразу на стройку. Поначалу работал каменщиком. Потом начальство решило послать меня учиться. Окончил заочно техникум и стал начальником участка. Тут и в партию приняли.
Принесли шашлыки. Такой вкуснятины я раньше не ела.
- Так и пошло. Выбрали секретарем партячеки, потом избрали в партком. Учился в Университете марксизма-ленинизма. В пятьдесят первом я уже был заместитель секретаря парткома. Год вламывал, не видя дня. Тогда и женился. Жена родила сразу двойню. Дали две комнаты, а когда родился третий, к тем двум присоединили третью. Теперь мы с моей семьей живем, как профессора, в отдельной квартире.
Я слушала, не перебивая и открыв рот. Вот это жизнь!
- Поела? Тогда пошли. Мне на работу ещё надо, а ты езжай ко мне. Я жене позвоню.
А ветер все дул. Неужели тут не бывает тихо?
- Дойдешь до Садовой улицы и там сядешь на трамвай номер три. Доедешь до Чкаловского проспекта и пересядешь на двенадцатый трамвай. Доедешь до Большой Пушкарской угол Олега Кошевого. Дом номер десять. Запоминала?
- У меня чемодан в камере хранения.
- Давай номерок, я вечером заберу.
Иван Петрович похлопал меня по плечу, выпустил струйку дыма и ушел. Я осталась стоять на мостовой. Гляжу ему в спину и дрожу. Что со мной происходит?
- Девушка, тут не музей, - молодой мужчина толкает меня в плечо, - Чего мешаешь людям?
Скобарь какой-то. Людям говорит с ударением на втором слоге.
- Проходи, пока я не рассердилась.
- Как я испугался. А, что если не уйду? Чего сделаешь?
- В рожу дам, - на всякий случай отступила.
- В рожу? Ну, дай, - надвигается на меня.
- Эй, парень, осади, - откуда взялся Иван, - Давно пятнадцать суток не имел.
- Да я ничего, дядя, - парень убежал.
- Вот что, Ирина, тут тебе не Мариуполь. Тут народ разный. После блокады много всякого народа понаехало. Есть и те, кто сидел. Так сказать, криминальный элемент.
- Вы как тут?
- Папиросы кончились. Пошли, провожу. Вижу, ты девушка боевая, до дома не доедешь, в какую-нибудь свару ввяжешься.
Так и пошли. Он держит меня за руку, я послушно тащусь за ним.
Когда я села в трамвай, ветер утих.
Глаза прекрасны! Я молчу. Событья вроде водопада. Мне описать не по плечу его чарующего взгляда. Неповторимый контур губ в улыбке грусти и покое. Я не дышу – они святое.  Губам нежнейший воздух груб. Вздымающая чувством грудь, мой пульс – рекорд на каждом вздохе. Мне так хотелось бы прильнуть. Побыть в раю хоть на пороге. Его влекущий внешний вид лишает разума мгновенно. Моим глазам живой магнит. Походка – все бесценно. Не устаю о нем мечтать. Глаза сомкну – тут Он. О Боги!
Слова так и лезут в мою башку.
Когда я, наконец-то доехала до того дома, что мне указал Иван Петрович, ветер совсем стих. Кончились ленинградские ветра. Впереди вторая встреча