Средство от одиночества

Они познакомились на собачьих похоронах. Обоим за шестьдесят, оба очень старомодные. Он с жуткими, словно вылинявшими бакенбардами, она – в соломенной шляпке по моде тридцатых годов, доставшейся от матери. Оба хоронили своих четвероногих питомцев на нелегальном собачьем кладбище за Владимировским водохранилищем.
  Лет десять назад кто-то похоронил здесь своего пса, поставил над могилой маленький гранитный  памятник, и сюда потянулись люди и вскоре образовались ряды странных маленьких надгробий. И поскольку земля была в муниципальной собственности, находилась далеко от трассы, а кладбище никому не мешало и чиновники пока ещё не хлопотали о его ликвидации, любящие хозяева хоронили здесь своих домашних питомцев.
  Спутники мужчины – двое крепких парней, опустили довольно громоздкий ящик в яму, засыпали её землей и, получив  деньги, быстро удалились. Мужчина остался у могилы, закурил.
  Женщина была одна. Уложив большой сверток из плотной бумаги в углубление, присыпала его землёй.
  Каждый стоял у своего холмика, погруженный в печальные размышления от утраты родного существа и не замечал присутствия постороннего человека.
  -  Я боялся, что умру раньше его, и он будет сильно горевать. – Вдруг сказал мужчина.
  -  О, да! – Сразу откликнулась женщина. – Моему Тобику было бы очень трудно без меня. Скорее всего, он оказался бы на улице.
  Она представила своего Тобика бездомным и на глаза навернулись слёзы.  Она смахнула их платочком.
  -  Но нам  ещё рано думать о смерти.
  -  Дай-то Бог! - Тяжело вздохнул мужчина.
  Они немного помолчали. Потом мужчина подошёл к ней, встал рядом.
  -  У вас что за собака была? Какой породы?
  Женщина посветлела лицом:
   -  Двортерьер. Дворняга Тобик. Я его на улице подобрала. Последние двенадцать лет никого роднее у меня не было. -  Она снова вздохнула, немного судорожно, с протяжным всхлипом: - Теперь уж и не будет. Мне соседка говорит – «заведи новую». Нет, что вы! Ни за что!  Тобика никто не заменит. К тому же это будет изменой по отношению к нему. Вы согласны?
  Мужчина кивнул:
  -  Поздно уже нам собак заводить. Если что-нибудь случится, собака останется одна.
  -  Верно. – Снова тяжело вздохнула женщина. – А вашего как звали?
  Глаза мужчины потеплели, он даже слегка помолодел:
  -  Жоффрей. Дог палевого цвета. Я ведь и не думал заводить собаку, а его увидел, и, знаете ли, прямо влюбился, и сразу купил. Он был мне как ребёнок. Я его даже «сыночком»   называл.  Домой его принес, маню-ю-юсенького, любопытного, неопытного. Он к котяре соседскому подошёл, тот ему мордаху и поцарапал. Шрам остался навсегда. Потому его Жоффреем назвал. Знаете в честь кого?
  -  Наверное, это из книг про Анжелику? -  неуверенно высказала догадку женщина.
  Он обрадовался:
  -  Точно! Умнейший и благороднейший был пёс. Кличка ему очень подходила.
  Они пошли по едва заметной тропинке, вдоль маленьких надгробий, перемежающихся с холмиками земли.
  Перед неширокой канавой мужчина подал женщине руку. Не привыкшая к мужскому вниманию, она на мгновение замешкалась, потом несмело протянула свою, неловко перепрыгнула, ойкнула, смутилась. Почувствовав, что по-девичьи зарделись щеки, совсем растерялась, оступилась и едва не подвернула ногу.
  Мужчина был деликатен, её поддержал, но сделал вил, что её смущения и неловкости не заметил.
  Сквозь листву светило радостное сентябрьское солнце, и неба было так много – высокого, чистого, просторного! Летний зной отступил, и тепло было приятным, ласкающим, а не жарким и мучительным, каким оно бывает в разгар южного лета. С косогора открылся вид на голубую чашу бухты, и она вдруг почувствовала, что давящая боль за грудиной, появившаяся неделю назад, когда стало ясно, что её старый, верный Тобик со дня на день умрёт, отступила, и жизнь уже не казалась такой безысходной, как полчаса назад.
  И мужчина тоже почувствовал облегчение, будто свалился с плеч тяжкий груз.
  Оба подумали, что на свете нет ничего страшнее одиночества.
  Он успел рассмотреть на её лице тонкие морщинки-лучики, расходившиеся от уголков глаз, птичий острый носик, сухость фигурки и дурацкую шляпку, и неожиданно щемящее чувство жалости заполнило его душу.
  А она обратила внимание, что воротник рубашки её случайного спутника засалился, а верхняя пуговица едва держится на одной нитке, и испытала по отношению к нему острое сострадание. Да и к себе тоже.
  Они вышли на трассу, сели в автобус и поехали к центру города, рассказывая о своих любимцах взахлёб, перебивая друг друга. Дальше их пути расходились.
  Женщина протянула узкую ладошку:
  -  Меня зовут Мария.
  Он взял её ладонь двумя руками, поклонился:
  -  Виктор… -  хотел назвать и отчество, но передумал. Ну и что за шестьдесят? В душе ему двадцать. Он попросил у Марии номер телефона, она назвала. Он не записал, сказал, что запомнит.


  Весь вечер и следующий день Мария была уверена, что звонить Виктор не собирался, потому и номер не записал. Но он вдруг позвонил, предложил встретиться на набережной. Она сразу же согласилась и, перемерив все свои платья, выбрала бирюзовое, строгого покроя,  с длинным рукавом  - вечером, тем более у моря, будет прохладно, и поспешила на это неожиданное свидание, и по дороге корила себя за радостное настроение, которое всё чаще появлялось у неё в связи с новым знакомством, вопреки  печальному,  более подходящему в связи со смертью Тобика.
  Виктор ждал её у нового грандиозного памятника основателям города. Вокруг была толкотня, неподалеку играл духовой оркестр, ощущение предстоящего праздника усилилось.
  Он вручил ей букет белоснежных и пушистых хризантем, и сделал это чересчур торжественно, громко произнеся  длинную, витиеватую, и, в тоже время, немного бессмысленную речь. На них оглядывались, и Мария была немного смущена. А потом они долго гуляли среди молодых и весёлых людей, и чувство неловкости забылось, и Марии стало очень хорошо, и всё ей нравилось: и цветы, и музыка, и сама прогулка по вечерней набережной в обществе галантного мужчины.
  Они медленно шли вдоль гранитного парапета и легкие морские брызги, скорее даже не брызги, а водяная пыль от разбивающихся внизу волн опадали на их головы и плечи, и было немного зябко. Виктор пытался набросить ей на плечи свой пиджак, но Мария противилась, и думала, что правильно сделала, надев теплое платье.
  -  В молодости ночной сон такой сладкий. И перед сном так счастлив, и думаешь – всё исполнится. Утром проснешься, и думаешь – переть ещё и переть, чтобы чего-то добиться. А теперь наоборот. Ночью страшно, сон не идёт, думаешь, что жизнь прошла и ничего хорошего уже не будет. А утром проснулся – тут болит, тут скрипит, но ночь прошла, и наступил новый день, и нужно идти вперед. А вперед, это значит – накормить собаку, сводить её на прогулку. – Виктор замолчал ненадолго. Добавил печально: - А теперь и заботиться не о ком.
  Когда собирался на свидание, думал рассказать Марии о себе всю правду, о том, что всю жизнь как будто по краю пропасти ходил, всегда на грани между жизнью и смертью, между тюрьмой и свободой, между болезнью и здоровьем, между честью и бесчестьем, и ещё о том, что появившаяся собака заставила его остепениться, придала в зрелом возрасте сил, научила заботиться о другом существе, а не только о себе. О том, что до появления Жоффрея был директором треста ресторанов, занимался, как и положено, приписками, приворовывал, давал « на  лапу» кому надо, проигрывал крупные суммы в карты в хорошо законспирированном притоне на окраине города, залезал в долги, мучительно их отдавал и сильно пил. Одним словом, жил сам и давал жить другим. Пару раз его нещадно били, он чудом выжил, и хоть знал, кто бил и за что, милиции говорил, что напали неизвестные. Семью не создал, детей не имел, всегда рядом были только мимолетные подружки. И уже давно, много лет его никто не любил. И хоть боязно было, но однажды сам себе признался, что давно не любит людей. Раскроешь душу, а в неё тут же лезут грязными руками, да ещё плюнуть стараются.
  Но теперь ему всё это говорить расхотелось. А захотелось выглядеть в её глазах лучше, честнее, счастливее.
  И Виктор снова заговорил о собаках, потом перешел на любимые им мифы Древней Греции, затронул политику, приправил всё это юмором.
  Марии было интересно его слушать, она поддакивала, смеялась, переспрашивала и радовалась, что он не спрашивает о её личной жизни.
  Она всю молодость училась. Сначала в медучилище, потом в институте. Безграмотная мать, тридцать лет проработавшая гладильщицей в универмаге, с пелёнок внушала Маше, что главное в жизни – получить образование, хорошую профессию, чтобы работать в чистоте, в тепле, и чтобы «ни клята, ни мята», в том смысле, чтобы тобой не особо понукали.
  -  Выйти замуж – не напасть, лишь бы замужем не пропасть. -  Говорила мать всякий раз, пресекая любые попытки дочери завести роман. 
  И Мария усиленно училась, потом начала работать. Времени  на личную жизнь почти не оставалось. Но любовь, всё же, случилась.
  Он был в форме  морского офицера, с тугим воротником, с начищенными пуговицами, от него исходил стойкий запах кожи, и ещё чего-то совсем мужского, ей неведомого, может, табака, может, одеколона, и всё вместе Маше очень нравилось и кружило голову.
  Всё у них завертелось очень быстро. А мама впервые не возражала – время пришло. Через неделю решили расписаться. Но бравый офицер из ЗАГСа сбежал, узнав дату её рождения. Ей тридцать, ему двадцать пять. Он-то думал, что они ровесники.
  Мама спрашивала у него – что плохого в том, если женщина выглядит моложе своих лет? К тому же, разница в пять лет – совсем немного. Но жених что-то бормотал и двигался к выходу. Маша смогла разобрать только слова «маленькая собачка – до старости щенок», показавшиеся ей очень обидными. Хотя правда в его словах была. Всю жизнь она была маленькой, худенькой, с великоватым носом, доставшимся от деда-абхазца. И всегда ей давали лет меньше, чем ей было на самом деле.
  Целый месяц она надеялась, что сбежавший жених вернется. А когда последняя надежда рухнула, всё её существование стало казаться ей бессмысленным, зыбким и неправильным. Она долго выкарабкивалась из ловушки, сплетенной из обиды, разочарования и неуверенности в себе. Последовавшие за этим ряд мелких эпизодов знакомств и расставаний с мужчинами, пусть и не значительных по драматизму в сравнении с бегством жениха, убедили её в том, что лучше ей на замужество не расчитывать, цели такой себе не ставить, чтобы не трепать нервы.
  Спасала любимая работа в отделении патологии беременных. Она искренне любила каждую свою пациентку, оберегала и мать, и её плод до самых родов и не обижалась, когда, родив долгожданного малыша, женщины уходили, гордо неся драгоценный сверток, забывая, порой, поблагодарить.
  Мать советовала Маше перейти работать терапевтом, потому что к нему на прием идут не только женщины, но и мужчины. Она теперь отчаянно хотела выдать дочку замуж. Но к тому времени Маша научилась её не слушать. Отшучивалась.
  Она мужественно пережила отпущенные ей драмы, в том числе и смерть матери, со своей судьбой смирилась, жила тихо, никуда не рвалась, ничего у Бога не просила.
  Дом – работа, работа – дом. Иногда встречи с подругами. Жизнь пролетела быстро.
  Перед выходом на пенсию подобрала на улице щенка, назвала его Тобик, и заботилась о нем двенадцать лет. Теперь казалось, что это были лучшие годы её жизни. Её любили, ждали, при встрече виляли хвостом, ей были преданы. Иногда думала: «Стоп! Нельзя так сильно любить собаку!» Но Тобика не любить не получалось. Может, оттого, что понимала – он-то будет любить её всегда. Некрасивую, убогую, старую, неумную, бедную – любую. И она радовалась, когда он следовал за ней, как тень, преданно смотрел в глаза, вилял хвостом. И вдруг оказалось, что смерть собаки – самая большая трагедия в её жизни! Просто невыносимая! Она сама хотела умереть.
  Но умереть не случилось, а случилась неожиданная встреча с Виктором.
  Их встречи стали регулярными и проходили на нейтральной территории. Виктор  стеснялся своего холостяцкого, неухоженного дома, мебели, поцарапанной собакой, на замену которой пенсии не хватало, а Мария считала, что ей, одинокой женщине, приводить мужчину в дом  неприлично. Для этого они недостаточно долго знакомы.
  В ноябре, когда во время прогулки сорвался холодный, пронизывающий ветер, они укрылись от непогоды в ресторанчике, где подавалась исключительно пицца.
  Большой зал был полон, они с трудом отыскали свободный столик и заказали две пиццы, но когда их принесли, поняли, что столько им не осилить и попросили оставить одну.
  На небольшой сцене неназойливо и задушевно квартет играл старые шлягеры. Виктор перестал жевать и начал подпевать, отбивая такт ногой, потом неистово хлопал в ладоши. После третьей песни захотел спеть сам, ему позволили и он затянул что-то очень жалостливое и протяжное, совсем не соответствующее окружающей, беззаботной обстановке.
  Маше хотелось плакать. И вовсе не из-за печальной песни, а от неловкости и разочарования. Хотелось встать и уйти, и не видеть насмешливые взгляды вокруг, но и Виктора не хотелось обижать. А он разошелся, порывался спеть ещё, но ему не позволили, кто-то засмеялся, раздался свист. Маша сидела с вежливой, будто приклеенной улыбкой.
  Когда хотят сказать о достоинствах человека, говорят: умный, мужественный, трудолюбивый, талантливый. И очень редко – добрый. Как будто доброта достоинством не является. А у Маши этой доброты через край, и никаких других достоинств. По причине своей доброты Маша выдержала насмешливые взгляды и даже нашла Виктору оправдание – устал, всё один и один, а тут столько народу. И хоть простились они потом у её дома тепло, неприятный осадок остался. Всю ночь Маша не спала и плакала, и недоумевала, с чего это вдруг она испытала такой сильный стыд за другого человека, который называют испанским? Тем более, что ничего ужасного Виктор не совершил. Нужно немедленно забыть неловкость за другого человека. Она постаралась не вспоминать тот досадный эпизод в ресторане.


Они встречались часто, почти ежедневно. Однажды, когда прогуливались у нового памятника Пушкину, Виктор вдруг  произнес торжественно:
  -  Маша! Мы с вами одинокие люди. А давайте жить вместе? Думаю, нам будет хорошо. – Он вынул из кармана пальто бархатный футлярчик, раскрыл его. В нем было тоненькое кольцо с розоватым, неизвестным Маше камнем.
  Маша растерялась и вместо того, чтобы пококетничать, спросить игриво: «Вы делаете мне предложение?», сказала строго:
  -  Мне нужно подумать.
  -  Конечно, Маша, у нас для этого много времени. – Иронично согласился Виктор и вложил коробочку с кольцом в её  руку.
  И Маша почувствовала легкое, головокружительное счастье, и особое доверие к Виктору, так что ей даже захотелось рассказать ему о страшном сне, сильно её напугавшем, так, что она лежала без сна до утра и очень жалела, что рядом никого не было.
  -… и что интересно, проснувшись, я поняла, что сон не страшен, плохого значения не имеет, но, навеянный им страх, остался и долго не проходил. -  Ей снова вспомнился приснившийся ужас, и захотелось, чтобы Виктор её пожалел, прижал к себе, успокоил.
  Но он перебил её:
  -  А меня вчера укусил паук. Страшный белый паук-альбинос забрался в рубашку, висевшую в прихожей. Ума не приложу, откуда он взялся среди зимы…
  -…Я сегодня весь день думаю об этом сне…
  -…И как я его не заметил? Цапнул меня под мышкой…
  -…Очень боялась заснуть – вдруг снова…
  -…Пекло, будто  после укуса осы…
  Они говорили каждый о своем, не слушая друг друга, и вдруг одновременно замолчали, стояли смущенные и старались не смотреть друг другу в глаза, потом поспешно простились и разошлись.


  Давно Маша так старательно не готовилась к новому году. Сшила новое платье, нарезала салатов и запекла в духовке индюка.
  В коробке из-под сапог попискивал маленький дог палевого цвета, рядом лежала шелковая лента, которую Маша собиралась повязать щенку на шею перед приходом Виктора.
  Сегодня Маша должна была дать ответ Виктору. Умом она понимала, что лучше «да», чем «нет», но в сердце тут же закрадывалась необъяснимая тоска. Решив, что щенок смягчит их разговор, она нашла на рынке щенка, похожего на Жоффрея.
  Обычно на черноморском побережье в новогоднюю ночь идет дождь, а тут вдруг подморозило и деревья стояли, укутанные белым инеем, и город казался хрустальным.
  У Виктора раскраснелись щеки и нос, уголки воротника у пальто стали белыми, глаза возбужденно блестели, в руках он держал пакет с шампанским и коробку с тортом. Положив всё это на стол, Виктор достал из-за пазухи черного щенка с длинными ушками.
  Сердце Маши радостно забилось, она поцеловала щенка в мокрый нос и поняла, что именно такого подарка она и ждала.
  -  С новым годом, Маша! Это – кокер-спаниель. Чтобы ты не скучала. Увидел и не смог устоять.
  Сердце Маши сначала упало куда-то вниз, потом вернулось на место и бешено заколотилось. Щенок лизнул её в щеку, и на душе стало легко, как давно уже не было.
  Она ушла в комнату, завязала на шее купленного ею щенка бант, и вернулась.
  Виктор побледнел, бережно взял щенка – он уместился у него на ладони.
  -  Вот угодила, так угодила, Маша! Вылитый Жоффрей! Сам купить не мог, вроде, как предательство, а подарок можно принять!
  Маша и Виктор сидели за празднично накрытым столом, щенки возились в коробке, разговор вертелся вокруг них, они к ним по очереди подходили и чуть не прозевали наступление нового года.
  Выпили за здоровье своих новых питомцев, потом за своё. Маша положила кольцо в футляре возле Виктора. Он подвинул его к ней.
  -  Пусть останется тебе  на память, Маша. Мы ведь будем встречаться, как и прежде?
  -  Конечно, нам надо будет выгуливать щенков.-  Она немного помолчала. -  Мы привыкли жить одни, правда, ведь?
  Виктор с готовностью кивнул и снова бросился гладить щенков.
  Через полчаса Виктор заторопился домой, Маша его не удерживала. Он ушел довольный, унося за пазухой щенка. И Маша ни о чем не жалела. Рядом с ней под одеялом лежал лохматый комочек, и она думала, что нужно сделать прививки, купить корм и многому его научить.  И всю ночь спала спокойно, как давно не спала. Со смерти Тобика.
Ноябрь, 1911г.