Акция

У Петра Михалыча Страшнова третий день чесались уши. Особенно левое. «К новостям, небось», озабоченно думал Пётр Михалыч. Хороших новостей он давно не ждал. То ли в силу своей далеко не оптимистической натуры, то ли просто от того, что с конца 80-х любая новость воспринималась им в штыки, а подстраиваться под бешеный темп современной жизни не было ни способностей, ни здоровья, ни желания. В Бога он не верил, в партию тоже. Хотя неверующим его вряд ли можно было назвать. Скорей, недоверяющим. В каждой ситуации Пётр Михалыч обязательно выискивал какой-нибудь подвох, считая, что именно его судьба в очередной раз выбрала козлом отпущения и что вот сейчас неприятности, до этого выжидающие подходящего случая, набросятся на него скопом, дабы, урча и захлёбываясь слюной, порвать на сотни и тысячи маленьких михалычей.
Вот и звонок в дверь в пасмурное февральское утро был для него ничуть не радостнее застарелого геморроя, который вот уже как два года подряд пытался вылечить всевозможными народными средствами, вплоть до демонстрации своей пятой точки в ночное небо на убывающую Луну. Оперативное вмешательство отвергалось по причине недоверия как к здравоохранению в целом, так и к их хирургу в частности, о рассеянности которого уже слагались легенды. Говорят, что он как-то уронил в разрез живота пациента свой искусственный глаз. А тут геморрой. Мало ли что там к заднице пришьют. Не поймут ведь в бане мужики.
Пётр Михалыч пошлёпал к двери, бормоча себе под нос и ковыряясь пальцем в левом ухе. Мысль о том, что в мире существуют ватные палочки, мыло или, на худой конец, вода старательно обходила его с завидной регулярностью. Как впрочем, и многие другие полезные мысли.
- Кто там? – прокряхтел он в обшарпанную временем и неудачливыми грузчиками дверь.
- Ты что-ль Страшнов? Давай открывай! – развязной хрипотцой громко отозвалась пустота за дверью.
- Ээ… Кх… Может и я. А ты кто такой? - в свою очередь спросил Пётр Михалыч, прислонив ухо к шершавому дерматину. – Чё надо?
- Хех… Может... Хрен тебе поможет. Скажи еще, что нет такого слова в твоей букве, - продолжала изгаляться пустота.
Пётр Михалыч застыл в замешательстве, пытаясь переварить смысл последней фразы. Чем за дверью не преминули воспользоваться.
- Да п-пошли уже. Н-не хочет, н-не надо, - заикаясь, произнёс скучный голос, - К-кольке из третьего па-подъезда п-предложим. Т-тот-то возьмёт, к г-гадалке не х-ходи.
«Кольке?» мелькнуло у Петра Михалыча в голове. «А чего это Кольке? И, кстати, ЧЕГО ЭТО Кольке?»
- А чего это сразу Кольке то, а? Что, кроме Кольки и отдать больше некому. Чего у вас там?
- Ты дверь открой, дурилка. Так и будешь с дерматином разговаривать? – снова съязвили за дверью.
Пётр Михалыч слегка помешкал, опасаясь впускать неизвестно кого, но и отдавать, адресованную ему вещь, этому тунеядцу и алкоголику Кольке, желания особого не возникало. Вдруг это что-нибудь полезное. Может её даже на стену повесить можно?
- Вполне, - подтвердили за дверью.
Корявые пальцы с трудом провернули заедающий замок. На площадке стояли двое. Один, чернявый, в вязаной шапочке, кожаной куртке, потёртых джинсах и грязных кроссовках, с наглыми глазами и гадливой улыбочкой, и другой - светловолосый, с бледным скучным лицом, чьё худое тело покрывал серый плащ. Его тонкая шея несколько раз была обмотана длинным светлым шарфом. На ногах - остроносые туфли грязно-бежевого цвета.
- О, явление Петра народу! – осклабился чернявый, - а мы уж думали не выйдешь, ушами прирастёшь к двери, а не выйдешь.
- Чего вам надо? – настороженно спросил Пётр Михалыч.
- Хм… Нам... Да это скорее тебе надо, а не нам, - нагло ухмыльнулся чернявый.
- Мне? – удивился Пётр Михалыч.
- Страшнов Пётр Михалыч, 1957 года рождения, разведён, двое взрослых детей, мастер производственного участка, язвенная болезнь двенадцати перстной кишки, артрит и застарелый геморрой, - оттарабанил чернявый, глядя на Петра Михалыча чёрными, слегка навыкате, блестящими глазами.
- Ну… Гм… Предположим, что так. Ааа… ммм вот про…
- Ой, да ладно, - отмахнулся чернявый, - тоже мне, тайна за семью штанами. Не жопа, а секрет полупальто.
- П-полишинеля, - поправил кучерявого бледнолицый, не глядя на него.
- Чего?
- С-секрет П-полишинеля, - скучно повторил бледнолицый.
- А, ну да. И его тоже, - махнул рукой кучерявый.
Бледнолицый молча посмотрел на него, но ничего не сказал.
- Так вот я и говорю, что про твою задницу давно уже всем известно. Но это не главное…
- То есть как это не главное, - возмутился Пётр Михалыч, - Очень даже главное. Откуда вам известно про… Гм, мою задницу.
- Ой, блииин. Вот ты зануда, а? – раздражённо протянул кучерявый, - ты на себя в зеркало посмотри. С такой то рожей и без геморроя? В обчем, слухай сюда и не перебивай. Ты у нас скоро умрёшь, где-то через месяц…
- Ч-через т-тридцать в-в-восемь ддней, - уточнил бледнолицый.
- Не суть. А впрочем, да. Тридцать восемь. Ну, так вот…
- Чегооо? Так, стоп… Как это я умру. Кто вы такие?
Чернявый устало посмотрел на него, как на человека, которому вот уже битый час пытаются объяснить, почему зимой идёт снег и почему у треугольника три угла, а не четыре и не пять, и, повернувшись к бледнолицему, спросил:
- Фраза про бином Ньютона ещё актуальна?
Бледнолицый помотал головой, поджав губы, и продолжая смотреть на Петра Михалыча произнёс:
- Б-боюсь, ш-што нет…
Чернявый вздохнул, стянул с головы шапочку и, почесав промеж небольших рожек, ответил:
- Да ну какая разница кто мы такие? Ты слушать будешь или нет?
- Б-буду, - выдавил Пётр Михалыч.
- Ну, так вот, - опять оживился чернявый, натянув шапочку обратно на голову, - тема такая… В общем, расширяемся мы. Места уже практически не осталось, а ваш брат прёт и прёт, прёт и прёт, прям беда! Ну, вот руководство наше и решило пару-тройку филиалов открыть. С этими уже согласовали, понятное дело, (чернявый кивнул в сторону бледнолицего). Ну а пока то да сё, регистрация, шмегистрация, постановка на учёт и прочая бюрократия… Да, и у нас без этого никак! – чернявый, засмеявшись, развёл руки, словно оправдываясь, - вооот… У нас тут сейчас одна акция проходит... Чтобы, так сказать, без авралов и прочих сверхурочных, решили не особо злостных и гадких заочно оправдать, чтоб места лишнего не занимали. Хотя, по поводу тебя я сам лично хлопотал. Грю, мол, замечательный человек этот Пётр Михалыч. Сука, конечно, ну да кто не без греха? Ладно, ладно, не благодари, - отмахнулся, улыбнувшись чернявый от Петра Михалыча, открывшего было рот, - потом штофчик поднесёшь. Так сказать, премиальные.
Пётр Михалыч скривился, но промолчал.
- Короче, дело такое, - продолжал чернявый,- ты нам счас одну бумаженцию подмахнёшь, мол, так и так, обещаюсь впредь не воровать, не стучать, не прелюбо…, гм, хотя в твоём то возрасте, да твоим то… Хехе, геморроем (чернявый хихикнул, а Пётр Михалыч сморщился ещё больше). Ну, в обчем, обещай особо не пакостить как в крупных, так и в особо крупных масштабах. По мелочи, хрен с тобой, разрешаю. Так и быть, скостим.
- С-соглашайся, - вставил бледнолицый, - н-не п-проиграешь.
- Во, слыш?! Блондинистый дело говорит, - подтвердил чернявый, протягивая Петру Михалычу под нос лист бумаги формата А 4, испещрённый мелким шрифтом, - давай, вот здесь вот подпись и расшифровку. Да прочитай сначала, чтоб потом не говорил, что не предупреждали.
Пётр Михалыч, нацепив поверх одних очков другие, пробежался по тексту, кряхтя и покашливая.
- Гкхе… И это нельзя? – он ткнул корявым пальцем в один из пунктов.
Чернявый глянул в договор, и рассмеялся, глядя на покрасневшего до корней седых волос Петра Михалыча.
- Увы, таперича и это. Последние поправки, так сказать. Да не сцы, этот пункт недавно утвердили. Ты вроде бы особо не того? - подмигнул ему чернявый.
Пётр Михалыч покраснел ещё больше и, взяв шариковую ручку, любезно протянутую чернявым, нерешительно занёс её над реквизитами,.
- Гхээ… Я вообще то в Бога не верю, - озадаченно протянул он.
- Д-да и Он в т-тебя н-не очень то, - промолвил бледнолицый, - х-х-хотя на-надежду всё же н-не теряет.
- Слыш, Михалыч, - наклонившись к Петру Михалычу, сквозь зубы протянул чернявый, - ты особо то не выёживайся. Там твоя тёща у нас привет тебе передаёт. Ага, пламенный... Ждёт не дождётся, покуда ты ласты здесь склеишь. Как там, грит, мой зятёк? Соскучился, небось? Её там в клетке держат вот с такими прутьями. Ближе чем на метр никто не подходит. Вот, смотри, - чернявый засучил рукав, под которым на смуглой волосатой руке красовались отметины здоровенных зубов, - покормить хотел. Чуть пол руки не откусила, зверюга. Её даже наш главный по имени-отчеству зовёт. Уважает. (шёпотом) А может даже и боится. Ты чего, Михалыч, мазохист что-ле? На отдельные апартаменты не рассчитывай. Подселим к ней, как пить дать…
«Бред какой-то», - ворочались с трудом мысли в голове Петра Михалыча.
- Зато с выгодой, - снова подмигнул ему чернявый.
Покряхтев ещё пару минут, то ли для виду, то ли как всегда от недоверия, Пётр Михалыч решился и дрожащей рукой поставил закорючку.
- Ну, наконец-то, родил, - удовлетворённо усмехнулся чернявый. Вот, держи, второй экземпляр для тебя. Предъявишь потом. И вот ещё, - протянул он ему небольшую упаковку, - подарок от нашей фирмы.
- Чего это, - пробормотал Пётр Михалыч, принимая в руки упаковку.
- Палочки ватные, - засмеялся чернявый, - почисти уши, наконец, а то всех соседей перестреляешь. Ну, бывай, до скорого!
Захлопнув дверь перед носом ошалевшего Петра Михалыча, чернявый с бледнолицым пошли вниз по ступеньками лестницы.
- Н-ну, что? К-куда теперь. К К-кольке? – спросил бледнолицый.
- А, бесполезно, – махнул рукой чернявый, - этот скорее на костёр жопой сядет, чем пить бросит. Знаю я его. Несколько раз к нему являлся, а ему всё нипочём. В последний раз уже мне наливал, прикинь? Я, грит, пить в одиночку не могу. Я ж не алкоголик... Не, только время зря потеряем. Я с этим то кренделем умаялся. Что за чёрт…
Чернявый вдруг всмотрелся в документ, который подписал Пётр Михалыч и с досады плюнул.
- Вот сука!..
- Ч-чего там? – поинтересовался бледнолицый.
- Да расписался не так, падлюка. И фамилию малость изменил. Был Страшнов, стал Старшов. То-то мне его рожа в последний момент не понравилась...
- Му-му… Чудак, - вздохнул бледнолицый.
- Нет, ну что за люди, а? – ударил кулаком по стене чернявый, - вот, убей меня не понимаю. К ним, можно сказать, на встречу идёшь, наилучший вариант предлагаешь, время своё тратишь, практически от чистого сердца (хотя и не без выгоды конечно), а эти ещё и кочевряжатся, блять. Ну, сука... Счас, погоди…
Чернявый поскакал вверх по лестнице к двери Петра Михалыча, откуда спустился минуты через три, на ходу застёгивая штаны и злорадно улыбаясь.
- Фффухх, полегчало малость…
- Т-ты чего это? - бледнолицый подозрительно принюхался.
- А ничего. Будет знать, как гадить.
- Т-так он с-себе же и на-нагадил, п-получается.
- А я добавил. Так сказать, от чистого сердца. Мне этого добра не жалко.
- Н-не этично как-то.
- Ничё, - усмехнулся чернявый, - мне можно. Не этично... Зато философично. Не гадь, да не загажен будешь.
- Д-договор то, п-получается, н-недействительный.
- Конечно, нет. Вот идиота кусок. Сам себе свинью подложил. Да и хрен с ним. Подарок будет для Серафимы Львовны. Уж как она его ждёт, как ждёт…
Чернявый и бледнолицый молча прошли один пролёт.
- Ох, устал что-то я сегодня. Мож по пивку?
- М-можно, - оживился бледнолицый, - и с с-сыром к-косичкой.
- Не вопрос, дорогой, - засмеялся чернявый, - для тебя всё что угодно. Ты, кстати, надолго к нам?
- В-временно.
- Накосячил что-ль?
- Н-немного…
- Эт бывает…
А в это время в своей квартире довольно крякал Пётр Михалыч, радуясь тому, как он ловко надул этих подозрительных типов. И где-то глубоко внизу, на четвёртом уровне грызла в исступлении прутья клетки Серафима Львовна, тёща Петра Михалыча, предвкушая скорую встречу. А в соседнем подъезде алкаш и тунеядец Колька в совершенно пустой комнате разливал уже на троих. Всё шло свои чередом.