Глава 34

Дорога до Парижа была долгой и Гримо заполнял время тем, что размышлял. С некоторых пор он очень полюбил это занятие. Ему нравилось, как непонятное вдруг становилось ясным, стоило только, как следует пошевелить мозгами. Наблюдательности ему было не занимать, на память он тоже не жаловался и давным-давно забыл, что такое скука, когда не знаешь чем себя занять, проводя долгие часы в седле.
Сейчас он думал об одном странном обстоятельстве. Оно казалось незначительным, и, скорее всего, никто кроме Гримо не обратил на него внимания. Однако Гримо привык придавать значение любым мелочам. Обстоятельство было связано с последним визитом Арамиса и касалось Рауля.
Присутствие Арамиса в Бражелоне никак не сказалось на привычном течении дел. Гримо отметил, что граф особенно постарался, чтоб ничем не привлечь лишнего внимания к гостю. Все шло своим чередом.
Рауль тоже занимался, как обычно. Уже год, как у него были учителя, и свободного времени у мальчика было не так уж много. Также граф не отменил ни одного из обычных уроков из числа тех, что давал ребенку сам. Рауль почти не имел возможности столкнуться с гостем, по уши загруженный уроками и делами.
За столом они тоже не виделись, потому что гость ни разу не обедал в столовой вместе со всеми.
Сам Арамис если и видел мальчика, то издалека, когда прогуливался в роще поодаль Бражелона.
Гримо такое поведение показалось странным.
Графа никак нельзя было заподозрить в невоспитанности, и если он не посчитал нужным представить мальчика другу, то для этого должны были быть серьезные причины.
Не менее удивляло Гримо поведение Арамиса.
Как! Обнаружить в доме друга, который всегда сторонился женщин и не состоит в браке, ребенка, и даже не поинтересоваться кто это? Не познакомиться? Будь Гримо на месте Арамиса, это было бы первое, чем он поинтересовался.
Так что же случилось с друзьями, что один вдруг стал столь нелюбопытен, а другой – столь невежлив?
Может, Гримо не придал бы этому большого значения, но скакать час за часом по дороге в Париж было довольно скучно, и он решил себя развлечь, пытаясь разгадать эту загадку.
Первое, что пришло ему на ум, что, скорее всего, нежелание знакомиться исходило от Арамиса. Атосу не было смысла что-то скрывать, поскольку Рауль жил в Бражелоне совершенно открыто и всем вокруг было известно, что это воспитанник графа.
Возможно, Арамис опасался, что ребенок по наивности будет болтать, и предпочел вовсе не показываться ему на глаза. Такое объяснение выглядело правдоподобно, но Гримо им не удовлетворился.
Во-первых, Рауль был мальчиком умным и послушным. Во всяком случае, слово графа было для него законом. Атосу достаточно было сказать, чтоб Рауль помалкивал, и мальчик бы рта не раскрыл.
Во-вторых, за эту неделю Рауль ни разу не покидал Бражелон, так что болтать ему было негде.
В-третьих, если Арамис не показывался на глаза Раулю, то сам-то мог посмотреть на ребенка поближе? Хоть из окна!  Неужели ему было неинтересно?
Гримо ни разу не слышал, чтоб в беседе друзья упоминали мальчика, а ведь они говорили почти обо всем!
Получается, если граф воздерживался от разговоров о том, какой замечательный у него воспитанник, то только потому, что этого не желал слышать Арамис?
Придя к этому выводу, Гримо с утроенным усердием начал размышлять. Теперь его вел азарт – сумеет ли он докопаться до истины?
Он старательно припомнил все, что было связано с Арамисом после того, как господа вышли в отставку.
Сначала письма, потом ночной визит, опять письма, появление под рясой монаха, срочный отъезд графа невесть куда и зачем, приключение в Рош-Лабейле. Потом тишина и затем снова письма, визит, опять поездка все в тот же Рош-Лабейль, где они нашли Рауля.
Гримо перебирал эти факты и так и сяк, но никак не мог уловить связи. А она наверняка была! Арамис все время был рядом, и эти повторяющиеся поездки как-то были связаны с ним. Он посылал графа в дорогу, значит, он знал, что и как. Может, он знал и про Рауля?
В который раз вспоминая, как они забирали Рауля, Гримо неожиданно припомнил один факт, который совершенно вылетел у него из головы.
Записка!
Он же взял из рук кюре записку, которая была в корзинке у Рауля! Взял, сунул в карман и совсем о ней забыл. Она так и лежит в том старом кафтане. Его еще тогда что-то кольнуло, но думать было некогда,  а после он забыл.
Гримо старательно хмурил лоб и это помогло. Он вспомнил, что еще тогда у него мелькнула мысль, что этот мелкий, убористый почерк он где-то видел. Вот почему писулька кюре показалась ему знакомой – это был почерк Арамиса!
Тут же сами собой всплыли в памяти слова толстой Животты: «…с ней господин был, все лицо прятал…»
Стоило вспомнить это обстоятельство и мысли Гримо понеслись таким галопом, что он едва успевал их осознавать.
Если записку привез Арамис, то этот господин, сопровождавший ребенка, тоже был он? Вряд ли в дело было посвящено много людей…
Но почему Арамис не сказал графу, что в Рош-Лабейле его ждет ребенок?
Гримо не сомневался, что граф не знал этого и, глядя на записку, размышлял так же, как он, Гримо, и пришел к подобным же выводам. Во всяком случае, Атос понял, что надо наведаться в Рош-Лабейль.
Но если Арамис ему ничего не сказал потому, что не предполагал, что этот ребенок – сын графа, то не Атос просил его об одолжении. Но тогда… Тогда единственный человек, который мог поручить Арамису дитя, это… мать Рауля!!! Мать, которая должна быть на короткой ноге с Арамисом???
Гримо весь вспотел от лихорадочных мыслей и невольно наклонял голову ниже к шее коня. Ему казалось, что Атос может читать по его лицу.
Раньше Гримо тоже не раз задумывался, кто же была мать Рауля. В Рош-Лабейле, в доме священника, он почти не обратил на нее внимания, не подозревая, что это женщина.
А сейчас одна догадка сама лезла Гримо в голову, и он как мог, отмахивался от нее. Он уже сам испугался того, до чего додумался. Но от имени герцогини де Шеврез было не так просто отмахнуться.
Не один Базен знал, кто такая белошвейка из Тура. Господин Арамис был тогда очень влюблен и совершенно напрасно льстил себе надеждой, что умело это скрывает. Он был готов на все ради герцогини. Возможно, что его чувства до сих пор не остыли. Во всяком случае, можно не сомневаться, что на него мадам могла положиться больше, чем на себя самое.
Герцогиня давала «пищу» для языков не только великосветским сплетникам. Гримо, как и другие, был наслышан о ее похождениях, а об ее умении носить мужское платье просто ходили легенды. Так что если в Рош-Лабейле была она, то приключение вполне в ее духе.
Гримо был уверен, что сначала его хозяин не знал, с кем делил постель. Он бы никогда не пошел на такое из-за Арамиса. Скорее всего, он разглядел герцогиню уже утром, когда стало посветлее, потому и вышел такой злой.
В таком свете поведение друзей относительно Рауля становилось совершенно логичным. Ребенок не виноват, но Арамису не очень-то радостно его видеть. Да и графу, наверняка, неловко.
Кто же знал, что натворит взбалмошная герцогиня?
Однако, тогда получается, что Рауль – отпрыск двух знатнейших родов! Ничего себе подкидыш…
Адель права, господин граф должен из кожи вон вылезти, а сделать для сына хоть что-то. Хоть какой титул, а добыть.
Гримо искоса глянул на хозяина.
Атос тоже был погружен в свои мысли и хмурил брови.
«Думает, что делать, - решил Гримо. – Может мы за тем в Париж и едем? Хорошо бы. Интересно, какой титул будет у Рауля?»
Гримо полагал, что такими важными делами может заниматься только король, но, как он знал, Его величество сейчас был далеко от столицы.
Однако имя Конде, к которым граф направился с визитом, успокоило Гримо: «Тоже важные птицы. Быть Раулю с титулом!»
Атос, в отличие от Гримо, совершенно не думал о Рауле. Он мысленно прикидывал, что именно может услышать от принцессы Конде. Поскольку Арамис ничего конкретного не просил, значит, говорить будет она. Что хотел узнать или выяснить Арамис было не совсем ясно, и Атос приготовился внимательно слушать, чтоб не пропустить ничего важного.
Он передал ливрейному слуге записку Арамиса для принцессы Конде, и попросил аудиенции для графа де Ла Фер.
Слуга очень скоро вернулся и почтительно пригласил его войти. Представив гостя хозяйке, он вышел.
Шарлотта де Монморанси, прикрывшись веером, беззастенчиво рассматривала вошедшего, пользуясь двойной привилегией женщины и принцессы.
«Однако, у господина д'Эрбле друзья ему под стать. Каков!»
Будь она мужчиной, она бы добавила «Черт возьми», но она была женщиной, поэтому мило улыбнулась и протянула руку:
- Рада видеть Вас, господин граф.
Обменявшись положенными любезностями, они расположились на диване.
- Должна сказать, господин граф, что признательна Вашему другу за возобновление нашего знакомства.
Граф улыбнулся:
- Я прекрасно помню Вас, мадам, но не смею надеяться, что оставил в Вашей памяти хоть какой-то след.
Принцесса тоже улыбнулась:
- У Вас такой изящный способ напрашиваться на комплименты, граф!
- Ваше высочество!
Принцесса уже откровенно смеялась:
- «Не смею надеяться»!  Разве Вас можно забыть? Вы тогда съели всю землянику, и прямо давились ею, чтоб не досталась этой противной девчонке,  которую Вас заставили развлекать!
Граф развел руками:
- Я раскаялся и готов понести наказание. Мне нет прощения. Хотя прошу принять во внимание, что Вы, мадам, не давали мне смотреть прекрасную книгу о рыцарях, которую привез для меня Ваш отец.
- Да как Вы могли заниматься какой-то книгой, когда на мне было новое взрослое платье!
- Потому я и говорю, что нет мне прощения. Я должен был помнить, что в двенадцать лет девочка - это уже женщина!
Он преувеличенно любезно поклонился.
- Тогда,  - кокетливо прищурилась принцесса, – Вы – мой должник?
Граф склонился к ее руке, но принцесса удержала его:
- Ах, как Вы невыносимо воспитаны! Посмотрите мне в глаза и просто скажите – «да».
Граф поднял голову:
- …Да.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, затем принцесса улыбнулась и щелкнула пальцами:
- Теперь – целуйте!
Граф рассмеялся и поднес ее руку к губам.
- Мне, правда, надо с Вами говорить.
Шарлотта встала, граф тоже поднялся, но принцесса легким движением веера коснулась его плеча:
- Сидите!
Она прошлась по комнате, собираясь с мыслями, и уже серьезно сказала:
- Я рада была бы найти поддержку именно у Вас, дорогой кузен.
Граф удивленно вскинул голову:
- Разве Конде…
Принцесса нахмурилась:
- Позвольте напомнить Вам мое имя, я – Монморанси! Конде… мой муж ищет союза с герцогом де Лонгвилем. Он…
- Я знаю герцога, - холодно заметил граф.
Шарлотта испытывающе посмотрела на него:
- Как близко?
- Достаточно.
- Давно?
- Почти с детства.
- Достоин любви, не так ли? – саркастично заметила она.
Граф промолчал, давая понять, что не намерен обсуждать личность Лонгвиля.
-  Я так хочу, чтоб моя девочка была счастлива! –  нервно проговорила Шарлотта и про себя добавила: «Хотя бы она…»
Она умоляюще посмотрела на кузена, но граф молча ждал.
- Вам известны их обстоятельства?
Холодность графа возрастала с каждым мгновением:
- Я не понимаю Вас, мадам.
- Я говорю о Вашем друге.
- Повторяю, я не понимаю Вас, мадам.
Шарлотта  посмотрела на невозмутимого кузена и с вызовом бросила ему в лицо:
- Они – любовники!
Своего она добилась – такого невозмутимость графа не выдержала. Чего ему стоило промолчать, знал только он, но выражение лица выдало его с головой.
Принцесса храбро взмахнула перед его лицом перламутровой вещичкой:
- Вы сейчас пожалели, что не можете прикрыться веером, признайтесь!
Граф невольно усмехнулся:
- Мне никогда не приходила в голову мысль воспользоваться веером, но, признаюсь, мысль разумная. Право, иногда…
Он покачал головой.
- Так вот! – принцесса демонстративно отбросила веер в сторону. – Я буду откровенна.
Граф выжидающе смотрел на нее.
- Вы пришли не к принцессе Конде, а к Шарлотте де Монморанси. В определенном смысле Вы теперь должны нас опекать, Вы – Арман де Ла Фер.
Надменность, отразившаяся на лице графа, должна была послужить предупреждением, но принцессу это не остановило:
- Ведь это одно из Ваших родовых имен, не так ли? Прекрасное имя.
- Жаль, что не Анри?
Шарлотта вздрогнула.
- Вы… очень проницательны.
- Простите, если я позволил себе излишнюю…
- Нет, Вы правы, - перебила его принцесса. – Вы правы, я до сих пор оплакиваю его смерть. Вы его знали?
- Увы, не могу сказать, что знал. Мы были представлены и только.
- Мой бедный брат, он сам выбрал свою судьбу… Это он должен был быть сейчас на Вашем месте…
Она спохватилась:
- Простите, я ни в коей мере не хочу умалить Ваше достоинство…
Граф взял ее руку и поцеловал.
- Вам не в чем извиняться…
Шарлотта благодарно улыбнулась и протянула ему вторую руку.:
- Спасибо, Арман. Мне просто не к кому идти. Вы знаете, я многое вынесла в жизни. Но сейчас, если Вы меня не поддержите…
Она умоляюще поглядела на Атоса. Тот пожал ей руки:
- Говорите.
- Моя девочка…то, что я вижу… Она словно обезумела. Она не помнит себя и для него пойдет на все! Ради такой любви люди ломают себе жизнь.
Глаза графа потемнели.
- Я не могу этого допустить! Если она не сможет быть с ним, то отчаяние толкнет ее на что-то страшное! На побег, на публичное признание!  Я боюсь, Арман! Я боюсь ее чувств. Вы согласитесь благословить их от нашего имени? Вы посчитаете это правильным?
Граф смотрел ей прямо в глаза, что могло показаться невежливым, если не дерзким. Но принцесса ответила ему таким же прямым взглядом:
- Как считаете Вы?
- Полагаю, я знаю его чувства.
- Но не знаете ее? Вы не верите в ее любовь? Граф, Вы любили когда-нибудь? Я не вправе ставить Вам подобные вопросы, но речь о моей дочери и ее счастье, и я буду очень откровенна, Вы сами мне это предложили. Вы любили? На что Вы пошли ради любви? – Она запнулась испуганная выражением его лица. – Простите, если я… Бог мой! Граф, простите!
Шарлотта беспомощно оглянулась, готовая прикрыться вместо веера чем угодно, лишь бы не видеть его лица.
Граф судорожно сжал руки, не замечая, что по-прежнему держит пальцы принцессы. Она побледнела от боли, но не пыталась вырвать руку.
- Арман… - тихо позвала она. – Арман, простите меня… я не хотела…
- Вы правы, – хриплый голос был так не похож на красивый баритон, который еще минуту назад ласкал слух принцессы. – Ради любви иногда идут на все. Но что потом? Пустота и смерть. Ваша дочь не должна испытать этого. Если они любят и если в наших силах удержать их от непоправимой глупости, на которую их толкает страх потерять друг друга, пусть лучше так! Я сделаю, как Вы просите. Имя мадемуазель де Бурбон останется незапятнанным в глазах света и сейчас, и тогда, когда она станет герцогиней де Лонгвиль, а ее духовником будет аббат д’Эрбле. Никто ничего не узнает. Ни Конде, ни Лонгвиль. Только Монморанси.
Принцесса осторожно высвободила свои руки и попыталась улыбнуться:
- Dieu aide au premier baron chretien!* Я уверена, они будут счастливы! Я буду молить Господа за наших детей!
Граф вздрогнул и растерянно глянул  на принцессу:
- За детей? …Ах, да, за Рене и Анну-Женевьеву…
Шарлотта удивленно подняла брови:
- Граф, Вы подумали о ком-то другом?
Она увидела, как легкая краска проступила на щеках графа.
- Я… нет… то есть… простите, принцесса, это неважно.
Он отвел взгляд, но теперь уже она испытывающе заглядывала в его глаза:
- Может, я могла бы помочь? Только не подумайте, что я ставлю Вам условия в обмен на Ваше согласие. Говорите же!
Однако он все еще не мог решиться. Она не сводила с него глаз:
- Граф, я не дам Вам веера, чтоб Вы могли спрятаться. Вы – мужчина, говорите прямо.
- Я… хотел бы обеспечить будущее еще одного ребенка. Есть имение и титул, но его родители… дело в том, что он…
- Я поняла, - быстро сказала принцесса. – Вы можете не объяснять. Имение?
- Я получил его после смерти дальнего родственника, прямых наследников не было.
Принцесса немного подумала.
- Если бы были некие свидетельства, что ребенок принадлежит к родне покойного, и Вы отказались бы в его пользу от наследования, можно было бы просить короля о милости. Вы понимаете, о чем я?
- Нужны свидетельства родства.
- Да.
Граф побледнел:
- Я могу назвать родителей и предоставить запись из приходской книги.
Принцесса, глядя в пол, тихо спросила:
- Кто она?
Граф кусал губы.
- Граф, это не пустое любопытство. Я должна знать, с чем идти к Ее величеству и о чем потом мы будем просить короля. Насколько я понимаю, Вам самому невозможно обратиться по этому делу? Я правильно поняла, что это Вы…
- Да.
- Кто она?
- Это…Мари-Эме.
- Кто?!!!
Граф не выдержал. Он встал и прошел к окну, повернувшись спиной к хозяйке.
Шарлотта не обратила внимания на это вопиющее нарушение приличий – она пыталась осознать услышанное.
- И Вы?  Вы с ней тоже?!!! А он знает?
- Шарлотта!
- Боже, что я говорю! Простите, Вы и так сказали много. Я постараюсь помочь, я почти уверена, что это возможно. Я сделаю, как Вы просите. Ваше имя и имя Вашего… протеже останутся незапятнанными в глазах света. Никто ничего не узнает.
Она подошла к нему и осторожно погладила по плечу:
-    Dieu aide au premier baron chretien! Я сделаю это для Вас, Арман.
Затем тихонько вышла из комнаты и распорядилась проводить графа к выходу, когда он того пожелает.
Гримо довольно долго ждал своего господина, но в этой задержке он видел хороший знак. Если отказывают, разговор короткий.
Выражение лица господина, когда он вышел, утвердило Гримо во мнении, что дело решилось положительно.
«Надо будет обязательно сказать Адель – пусть тоже порадуется», - решил он.


* Dieu aide au premier baron chretien! - «Да поможет Бог первому барону христианского мира» – девиз дома Монморанси


Художник - Стелла Мосонжник.
Иллюстрация размещена с ее разрешения.