Одно беспокойство - 1

ВНИМАНИЕ: рассказы "Одно беспокойство" опубликованы в сборнике «Душенька», Брисбен 2006 г., а также лит.-журнале «Жемчужина» № 28 2006 г. (фото - автора)


     Откуда-то сверху, с лестничной площадки, донёсся истошный женский крик.
     - Так ведь, он мне ещё на прошлой неделе сказал, что на дачу поедет со мной! И я, как мымра, жду у моря погоды... Это как по-твоему, а?!
     - Подумаешь, любовница! - презрительно прогудел в ответ басовитый женский голос постарше. – А я, что... Если хочешь знать, я и сама в таком же положении: 10 лет терплю! Тебе надо, вот ты его и забирай! Поняла? А мне до ваших дел...
     Где-то высоко над головой с треском хлопнула дверь. Некоторое время в подъезде стоял гул, сквозь который всё ещё слышались жалобы и причитания первого голоса. Но потом хлопнула вторая дверь и - всё стихло...
     Анастасия Марковна в нерешительности остановилась.
     Одна. Издалека. Первый раз в Москве. Таксист получил деньги и уехал, даже не спросив, как она понесёт вещи наверх. Ну, куда ей, одной, с этим чемоданом?! Пожилая женщина беспомощно оглянулась: в подъезде, несмотря на выбитое стекло, мрак; сильно пахнет мышами; в тёмный, тесный лифт боязно заходить, а подниматься на третий этаж... О, Господи, - а полнота, а возраст!
     Вдруг где-то наверху скрипнула дверь и на лестнице послышались нетвёрдые шаги, точно кто-то спускался вниз покачиваясь, как бы задевая плечом о стену. Скоро во мраке подъезда показался мужчина.
     - Ты чего, бабуль? - раздался хрипловатый голос. - Нездешняя, что-ль..? Только в лифт не заходи: застрянешь!
     На вид мужчине было далеко за шестьдесят. Он стоял, погрузив руки глубоко в карманы, сосредоточенно глядя куда-то в сторону, с таким выражением на лице, не то заспанном, не то припухлом, словно ему было известно нечто, что другим ещё невдомёк. От него пахнуло перегаром.
     Анастасия Марковна поёжилась и едва не села на чемодан. Однако, незнакомец оказался смирный, и к тому же очень участливый.
     - Не спеши, бабуль! - откашлялся он и многозначительно поднял руку ладонью вперёд: - я вот только выясню отношения в пивной... а это сугубо сурьёзно... и чичас же вернусь. И тогда, так и быть, доведу тебя до места...
     И он, с трудом балансируя на широко расставленных ногах, вышел из подъезда.
     Дрожа всем телом, Анастасия Марковна подхватила чемодан и направилась к лестнице. «Будь что будет! Пока он ходит, я как-нибудь сама... - лихорадочно стучало у неё в голове. - Всё же от греха подальше...»
     Но восхождение на третий этаж оказалось более сложным, чем она предполагала. С шумом переводя дыхание, бедной старушке пришлось волоком тащить чемодан, с трудом подталкивать его вверх по одной ступеньке. Хлопотно, что и говорить. И всё же Анастасия Марковна ни о чём не жалела: что значит лестница по сравнению с тем, что она, Настя, впервые в жизни выбралась из Австралии в Москву?
     Точно время повернуло назад, словно сама молодость вернулась к Анастасии Марковне, когда в 1998 году она сумела, через знакомых, разыскать в другом конце света свою давнюю подругу Фросю Гранкину. Живо вспомнилось ей тогда Трёхречье, родной посёлок: они обе с Фросей родились в Драгоценке, обе там выросли. Десятилетней сиротой пришла Настя когда-то в дом Гранкиных искать работы. Но никакой работы Гранкины ей не дали. Вместо этого - в дочки её взяли, у себя жить оставили. Добрые люди были, Гранкины. Никакого различия между приёмной Настенькой и Фросей не делали...
     Анастасия Марковна остановилась на лестничной площадке: один этаж позади, теперь можно и отдышаться! Вдруг где-то близко опять хлопнула дверь.
     - И ничего подобного: – снова послышался наверху знакомый, раздражённый голос, - он ко мне обещал перебраться!
     Бедная женщина вздрогнула, но всё-таки решила идти дальше...
     - Тогда почему же я до сих пор не могу его выгнать, а..?! – язвил в ответ басовитый голос. – Ну так вот, что я скажу тебе, шалава: сегодня же приходи, и пусть он сам выбирает, с кем жить! Потому что у меня всё это уже в печёнках сидит...
     Опять где-то хлопнуло и прокатилось гулким эхом. Если бы Анастасия Марковна могла одним духом оказаться на третьем этаже, у заветной двери, - так, чтобы не слышать чужих неприятностей! Но, увы, ещё был только второй...
     Настенька росла тихой, покладистой. Никогда ни с кем в семье не спорила. Старики Гранкины полюбили её за кроткий нрав. Зато одногодка-Фрося была бедовой девкой и озорничала за двоих. Впрочем, Настя быстро подружилась с Фросей. Настолько, что Фрося то и дело одаривала свою новую сестру - когда гребёнкой, когда лентой. Хотя, это ей вовсе не мешало сваливать подчас на десятилетнюю «работницу» свои обязанности по хозяйству - тайком от родителей, конечно. И всё-таки Фрося никогда не съела ни одного гостинца, не поделившись поровну с Настей.
     Когда обе заневестились, - кажется, это было в 1952-м году, - Фроська увела из-под носа простушки-Насти самого красивого парня на деревне. Не то, что бы Настя после этого так уж убивалась... Но, что греха таить, Васенька был, что говорится, паренёк-забава, и, конечно же, васильки в поле могли насчитать тогда много Настиных слёз. Между тем, Фрося, против воли родителей, скоренько вышла за Василия замуж и уехала вместе с ним в Советский Союз, «целину поднимать». Уехала и – как в воду канула. Настя утешала стариков, как могла. Но скоро и её судьба сложилась: суженый, которого «ни пешком обойти, ни конём объехать», со свистом и гиканьем помчал Настю на бешеной тройке в Усть-Кули, в церковь, венчаться. С тех пор Настя зажила хозяйкой. Стариков Гранкиных молодые взяли к себе. А через несколько лет, претерпев немало бедствий, Настя с мужем и стариками выехала в Австралию. Семья, дети, внуки, во всём полный достаток, - ничто не омрачало бы жизни в новой стране, если бы... Но увы, Фрося нашлась, когда уже родителей не было в живых, и они с Настей обе были на склоне лет. И вот, Анастасия Марковна объявила родне о своём намерении съездить в Москву, повидать Фросю. Все, даже знакомые, стали её отговаривать.
     - Стара ты, Настасья! – говорили ей вокруг. - Живи себе спокойно! Да и как туды ехать, одной-то?
     Но тут, впервые в жизни, старушка проявила удивительную твёрдость характера:
     - Соберусь...
     - А кто ж тебя там встретит?
     - Доберусь.
     - Пусть лучше Фрося приедет!
     - Так ведь, и она стара...
     Где-то в груди гулко стучало, когда Анастасия Марковна остановилась, переводя дыхание на площадке третьего этажа. Вот и заветная дверь 9-ой квартиры, за которой скрываются милые сердцу, живые воспоминания о Трёхречье. Она уже приготовилась нажать кнопку звонка, как вдруг дверь резко распахнулась и на пороге показалась разъярённая женская фигура.
     - Ты думаешь, если ты моложе... – прокричала фигура басовитым голосом, - так уже сразу неотразимая?!
     От неожиданности Анастасия Марковна попятилась назад. Слышно было, как где-то за её спиной открылась другая дверь...
     - Ефросинья Михайловна... – едва слышно проговорила Анастасия Марковна, глядя во все глаза на сердитую фигуру перед собой, - Фрося... Фросенька!
     Фигура на пороге вздрогнула, замерла, потом ахнула и начала медленно оседать. И осела бы, если бы её вовремя не подхватила подоспевшая довольно моложавая женщина из соседней квартиры.
     - Настасьюшка! Сестричка! Работница ты моя... - басила, заливаясь слезами, только что кричавшая фигура, обнимая Анастасию Марковну.
     Некоторое время моложавая соседка стояла, устремив на незнакомку выпуклые, точно у рыбы, большие карие глаза. Высокого роста, статная, с рыжеватым отливом каштановых волос, она казалась невозмутимой, и только чуть вздрагивающие ноздри выдавали её волнение и едва сдерживаемое любопытство: «Вот она, Ефросиньина новость-то..!» Чтобы задержаться и хоть немного послушать, она протиснулась мимо плачущих женщин на кухню соперницы и принялась там, бренча посудой, накрывать на стол. Однако, что-то уж очень долго приходила в себя Ефросинья Михайловна. Заморская гостья тоже хороша: вцепилась в подругу, и не выпускает из своих объятий. Обе всё время о чём-то шепчутся – поплачут, и снова шёпот! Когда раздался свист закипевшего чайника, любопытство соседки не выдержало: бережно, но решительно взяла она Ефросинью Михайловну под руку и повела в кухню. Потом вернулась за гостьей.
     - Полмира проехала ты, Настасья, чтобы со мной встретиться! - опять прослезилась Ефросинья Михайловна, пододвигая подруге чай. - А ведь, Васенька-то меня через годик бросил. С тех пор и устраиваю свою жизнь сама. Эх, «где ж вы, годы, годы золотые?» - пропела она вполголоса, и вдруг вспомнила о соседке. - А вот это... это наша Вера Карповна, - отрешённо вздохнула она: - сама цветёт и пахнет, а меня со света норовит сжить. Ладно уж, Карповна, так и быть, присаживайся! - добавила Фрося уже миролюбивым тоном, - до той поры можешь с нами чаи распивать, пока не вернётся Федот. А там уж не взыщи...
     - А выяснять-то когда будем? – вскинулась Вера Карповна. – На дачу-то он с кем поедет?
     У Ефросиньи Михайловны разом пропало добродушие.
     - Со мной! - слабо огрызнулась она, - и Настя тому свидетельницей. Потому как Настя теперь наша гостья, и меня не устраивает сейчас его выгонять. Вот так, втроём и поедем...
     Соседка угрюмо замолчала. Анастасия Марковна почувствовала себя неловко. Но Фрося вовсе не собиралась разряжать напряжённой атмосферы. Она усиленно что-то соображала.
     - Вот что, Карповна, - опять миролюбиво заворковала она, - Федота ты заберёшь не раньше, как мы с дачи вернёмся. А Настасьюшке сейчас отдыхать надо. Так что, не обессудь... В общем, прощевай! - и Фрося бесцеремонно выпроводила соседку за дверь.
     Оставшись, наконец, вдвоём, Фрося из бойкой пожилой женщины мигом превратилась в старушку. Даже ростом как-будто ниже стала.
     - Ты, Настасья, не смушшайся, что у меня возраст не тот... Здесь у нас за мужшин бьются до последнего...
     Настя смотрела во все глаза на располневшую, приземистую и широкоплечую, как у казака, фигуру перед собой, стараясь вызвать в памяти прежний образ подруги детства. Но увы, некогда красивая и вёрткая чернявочка Фрося, которая одним взглядом раскосых и немного хищных глаз умела навсегда приворожить к себе любого парня в деревне, - теперь она смотрела точно из-за стекла, подёрнутого инеем, где потрескались и застыли в затейливом морозном узоре знакомые, дорогие Настиному сердцу черты. «Вот разве что-то лисье в ней осталось... – с облегчением перевела дыхание Настя, - и резвенькая: чего уж там, старушка - настоящий Божий дар!»
     Не ускользнули от критического взгляда Фроси также перемены и в Насте, хотя она больше обращала внимания не на то, что сгинуло, а на то, что сохранило время. «Как и в молодости, подружка вкусом не страдает, - отметила про себя Фрося, - вот и сейчас на ней поверх явно дорогого шёлкового платья с переливом, серая вязаная кофта; в добротных полуботинках; на голове фетровая шляпка – ни дать, ни взять, горшок. И напрасно, - молча пожевала она губами, - шляпы тебе не идут, душа моя!» Фрося опять перевела молчаливый взгляд с полуботинок на злополучную кофту, потом - снова на шляпу. «И в молодости-то была некрасивой, с вечно удивлёнными глазами, с круглым и плоским, как «татарская лопатка», лицом, невольно припомнилось ей Настино прозвище из далёких трёхреченских дней. - Ну, а сейчас лицо подружки - как есть, печёное яблочко! Только обезоруживающая доброта в глазах светится по-прежнему».
     Всё-таки подругам не удалось толком поговорить: Фросю мало интересовали воспоминания о Трёхречье, вот разве то, как односельчане устроились в Австралии. Сетовала, что по всей России людям иногда по полгода не выдают зарплату; а на мизерную пенсию, к примеру, если бы даже её выплачивали в срок, - никак не прожить! И вообще, кабы не она, Фрося, так у них с Федотом и деньжат бы не было: всё пропил бы, аспид. Но у неё, Фроси, характер крепкий: она копейки зря не выдаст, так что пусть Федот ей спасибо скажет. А если что... так, ведь, его и выгнать можно. Вот этого Федот боится больше всего. Даром что к Верке повадился. Без денег она его всё равно никогда не примет! И вот на этот факт у неё, Фроси, вся ставка. Но об этом до поры до времени – молчок...
     Конечно, несмотря на усталость после долгого перелёта, Настя давно уже сообразила, кто ругался на лестничной площадке, пока она взбиралась на третий этаж. Но её разбирало любопытство: что это за таинственный Федот, из-за которого столько беспокойства? И, вообще, куда её собираются везти..?
     Личность Федота выяснилась скоро. Дело в том, что соседка, та самая Карповна, которая «цветёт и пахнет», вовсе не думала уходить: заслышав внизу знакомые мужские голоса, она стояла возле Фросиной закрытой двери и ждала.
     Ждать пришлось недолго: в проёме лестницы показалась голова, а затем и вся худощавая фигура человека, возраст которого трудно было определить. Невысокого роста, на тонких, нестойких ногах, Федота можно было бы принять за подростка, если бы не страдальческое, умудрённое жизнью выражение лица. И в то же самое время, поворот его головы и острые, вздёрнутые плечи без слов говорили: «Дайте только срок... я ещё наломаю дров!»
     Но, как видно, для соседки, Карповны, все сроки истекли и она не намеревалась позволять Федоту «ломать дрова». Рослая, видная, Вера Карповна привыкла в жизни действовать решительно: ей ничего не стоило приподнять Федота и повернуть его шаги к своей двери. Но только прежде надо кое-что выяснить... Она опять ухватила Федота под мышки и приподняла его до уровня своего лица.
     - Ну, чего, чего ты! – забормотал в панике Федот, болтая в воздухе ногами и отворачиваясь от немигающих глаз «Верухи». - Это всё она, моя супружница! Сварливая. Не даёт. Скупа до ужаса...
     Вера Карповна разом поставила Федота на пол. Но не успела она и рта открыть, чтобы популярным языком объяснить неучу, что к чему, как из двери показалась Ефросинья Михайловна
     - Какова! – вспылила старушка. - Пока её братец в пивной «отношения выясняет», она к себе Федота волокёт...
     - А братец-то всё уже выяснил! – вдруг раздался степенный хрипловатый голос, и на лестнице показалась ещё одна фигура.
     Это был Кузьма, приятель Федота. Настя сразу узнала в нём того самого человека, который обещал ей помочь занести вещи наверх, только ещё более «шаткого». Она попятилась было назад. Но Кузьма заметил её. Он многозначительно откашлялся, поднял руку ладонью вперёд и, метнув любопытный взгляд в распахнутую дверь позади женщин, уставился на незнакомку.
     - Учти, бабуля, Федот вот этой нашей суседушке мужем приходится, - важно произнёс он, показывая на Фросю.
     Настя в ужасе замахала руками. Пыталась что-то говорить, оправдываться. Но тут Ефросинья Михайловна крепко ухватила Федота за руку.
     - Ты, чай, думала, что Кузька затащит его к тебе?! Ха! - крикнула она соседке, втаскивая Федота в прихожую. – А ты лучше со своим братцем посиди! - и захлопнула дверь.
     Федот оказался вполне приятным человеком. Неглупым. Правда, при Фросе он старался хранить глубокомысленное молчание. Но как только супружница исчезла на кухне, он обстоятельно разъяснил Насте, куда и зачем они завтра едут: так, мол, и так, - завтра, в тринадцать ноль-ноль надо погрузиться на поезд и – у-ух, в Сочи!
     - А про то, как Ефросиньюшка ухитрилась за короткий срок достать для тебя билет, - игриво приподнял бледно-рыжие брови Федот, - про то одним только москвичам знать положено, а тебе – даже спрашивать не след..!
     Наконец он оставил гостью в покое и ушёл к Фросе на кухню.
     Сквозь дремоту до Насти донеслись обрывки разговора:
     - Да, ведь, Кузя-то мой друг сердешный...
     - Не пойдёшь! Вот разве, когда вернёмся. Не раньше.
     На другое утро - первое московское утро Насти – подруги сидели в кухне и не спеша пили чай. Вещи давно были уложены, и до отхода поезда оставалось ещё много времени.
     - Да... теперь уж не так просто путёвки на курорт получать, - ворковала Фрося, – а вот в старые добрые времена... И зарплату-то раньше выдавали, когда положено. Потому и деньжат я припасла, и обновки кой-какие справила. Чего грешить: всё, как у людей!
     Сегодня Фрося была в самом добром расположении духа. И оно, это доброе расположение, не покинуло бы её в течение целого месяца пребывания в Сочи, если бы не Федот. Как назло, он с утра пристал к ней: подай ему трёшку, да и всё!
     - Это так, чтобы сурьёзно в путь собраться, - увещевал он супружницу миролюбивым тоном.
     - Отойдь! – в десятый раз невозмутимо отвечала Фрося.
     Раньше, когда они с Федотом ещё только встретились, Фрося этих сцен не выдерживала и частенько уступала. Но сейчас, на склоне лет, когда им впервые в жизни представилась фантастическая возможность съездить к Чёрному морю, она не собиралась себя растравливать.
     - Федот, он хоть и выпить не дурак, - говорила Фрося подруге, - но от природы хитёр: сам знает, что без денег Верке не нужен. Она и Кузьме - даром что братец! - не позволит его зря угощать. Вот потому он меня и одолевает...
     Между тем, Федот в тридцать седьмой раз измерял аккуратными шагами длину коридора. Время от времени напоминал о себе:
     - Фрось, дай трёшку! Выпить надо.
     - Не дам, - беззлобно огрызалась Фрося, – и не проси.
     - Тебе самой бы следовало меня уважить: года мои уж не те, чтобы этак... Даёшь трёшку!
     В ответ Фрося что-то пробормотала вполголоса. Но Федот не отставал. Чувствовалось, что его терпение на исходе...
     - Тебе же хуже будет: повешусь!
     При этих словах Настя, которая до сих пор никаким образом ни во что не вмешивалась, нерешительно проговорила вполголоса:
     - Фрось, дала бы... А то как бы он чего...
     Но Фрося её не расслышала.
     - Вешайся! – крикнула она мужу, потеряв терпение.
     Осада прекратилась. Наконец-то подруги смогли предаться спокойной беседе. Прошло часа два, прежде, чем Фрося снова вспомнила про Федота.
     - Что-то он запропастился, - сказала она подозрительно и пошла проверять входную дверь: - уж не вышел ли тайком?
     Но дверь была запертой. Успокоенная Фрося прошла по коридору в спальню за сумкой. И вдруг пронзительный, душераздирающий крик Фроси огласил весь корпус дома. Несмотря на возраст, быстрее молнии оказалась Настя возле подруги. Видит: Фрося, рыдая, бьётся головой о стену, слова не может сказать. Настя заглянула в спальню, и обомлела: возле окна, на уровне широкого подоконника, покачивались ноги Федота...
     Взглянуть выше Настя не посмела. В панике, трясущимися руками распахнула входную дверь, выскочила на лестничную площадку и, как безумная, закричала:
     - Карау-ул! Полицию..! Карау-у-ул!
     Никто не отзывался. Только где-то над головой тихонько скрипнула и приоткрылась дверь. И так же тихонько закрылась. Вдруг раздался крик перепуганной, но всегда догадливой Фроси:
     - Гори-и-им! Пожа-а-ар! Гори-и-им!
     И сейчас же, как по команде, со всех сторон раздался топот бегущих ног. Подруги бросились обратно в кухню, забыв запереть дверь. И сейчас же, как по команде, в проёме Фросиной двери показалась любопытная голова Кузьмы:
     - Суседушка, никак у вас сурьёзное чтой-то..? – спросил он, стараясь сосредоточиться.
     Помертвевшими губами Фрося с трудом проговорила:
     - Да повесился... окаянный...
     Кузьма деловито прошёл в квартиру. Сначала окинул взглядом кухню, потом – коридор. Заглянул в спальню: на кровати открытый чемодан - вещи почти уложены, и ещё пакеты стоят рядом: всё готово к отъезду. Поднять глаза на висящую у окна фигуру, Кузьма не решился. Подавляя подступившую к горлу тошноту, откашлялся и пошёл на кухню к плачущим женщинам.
     - Милицию уже вызвали, - сообщил он сочувственно, потом снова кашлянул и замолчал, не зная, что ещё сказать.
     - Пропади они пропадом, эти деньги! – вдруг заголосила в отчаянии Фрося. - На что они мне теперь?! Да лучше бы он их за комодом нашёл и пропил! Что я теперь, горемычная, без него делать буду? – уронила она голову на стол и громко зарыдала.
     Кузьма мигом вытрезвел. Даже выпрямился. Глаза его блеснули.
     - Постой, постой, - проговорил он степенно, - как это «пропил»? Не такой он, покойничек, был. Сурьёзный был, с толком! Да и как бы он нашёл их, деньги-то..?
     - Захотел бы, нашёл! - обозлилась Фрося. - Знал, что я десять лет за комодом их прятала! Так нет же, самой приходилось ему трёшки выдавать! А последнюю, вот, пожалела...
     Фрося опять заголосила. Кузьма многозначительно поднял руку:
     - Не сумлевайтесь, чичас приедет милиция и всё будет оформлено, як положено. Вы тут посидите маленько. А мне, для порядка, надо ещё разок на покойничка взглянуть, ситуацию оценить... - с этими словами он выскользнул из кухни в коридор.
     На площадке перед распахнутой дверью Фросиной квартиры толпился народ, но входить никто не решался. Дрожащими руками Кузьма хотел было дверь прикрыть, но потом передумал: мол, всё равно страх никого через порог не пропустит! Он оглянулся на сидящих в кухне женщин и - нетвёрдыми шагами опять направился к спальне. Пересиливая ужас, заглянул в комнату; у окна, почти касаясь подоконника, висят ноги Федота... Как ошалелый, метнулся Кузьма к кровати; быстрее молнии обшарил чемодан, пакеты. И – шасть, к комоду! Быстро наклонился и почти ползком, вытянув руку до изнеможения, с трудом просунул её в узкую щель между комодом и стеной. Не сразу нашарил плотный маленький свёрток: рука затекла, а сердце стучало так, что, казалось, разбудит покойника. Но вот Кузьма изловчился и с трудом вытащил из-за комода маленький свёрток. Порядка ради, его не мешало бы тут же развернуть, удостовериться...
     И вдруг знакомый голос угрожающе проговорил откуда-то сверху... со стороны окна:
     - А ну, положь взад!
     Кузьма даже не подозревал, какой после этих слов поднялся в доме переполох: он не слышал, как примчалась скорая помощь, как заголосила над его бездыханным телом Вера Карповна, когда медицинский персонал объявил, что из-за сильного испуга пациент скончался от разрыва сердца; он не чувствовал, когда его на носилках понесли по лестнице вниз, то и дело потряхивая и натыкаясь на обшарпанные стены. Из далёкого и невозвратного небытия, Кузьме было решительно всё равно, что в комнату вошла милиция и блюстителям порядка пришлось помогать «повешенному» Федоту вылезать из очень странной, наспех выдуманной петли.
     Ничего не было странного в том, что Федот не мог слезть с окна сам. Понять надо...
     Чтобы вразумить супружницу, - рассуждал он, входя в спальню после ссоры на кухне, - надо ей каким-то образом хорошенько досадить. И лучшего способа, чем «повеситься», - считал он, - нельзя было и выдумать. В одном только была загвоздка: Федот не знал в точности, как это делается, да и под рукой, как на грех, не было ничего подходящего. Он подошёл к большому, почти что во всю стену окну и посмотрел вниз: там, за стеклом, бренчала трамваями Москва. Досадно, что из-за какой-то трёшки теперь столько беспокойства и ему, по вине сварливой супружницы, приходится изобретать каверзы. Федот поднял голову: наверху, в правом углу окна – открыта маленькая форточка. Вот если бы за неё как-нибудь уцепиться...
     Федот влез на подоконник – благо, что широкий; будь настроение получше, так и поплясал бы на нём. Он потрогал рукой форточку, - теперь она находилась чуть выше его лица. «Ведь, не выдержит, окаянная!» - с шумом вздохнул Федот, изо всех сил стараясь натянуть на раму форточки резиновую лямку подтяжек (Фрося запретила ему тратить деньги, покупать приличный ремень). Наконец, Федот изловчился и всё-таки зацепил лямку за раму. И только тут заметил, что на стене, совсем рядом с окном, двойное колено обогревателя. Не долго думая, он стащил с плеча вторую лямку и уже начал накидывать её на... Но не тут-то было: вторая лямка лопнула, а та, первая, - она теперь съехала с рамы вниз и застряла в шарнире форточки! Обескураженный Федот барахтался на окне, не зная, что предпринять. И вдруг его осенило: стоило только слегка упереться ногой в нижнюю часть колена обогревателя, как он уже мог достаточно приподняться, чтобы захватить как бы под мышку раму форточки, а следом - и верхнюю часть обогревателя! Неудобно висеть этак, в плечах раскорякой, но несколько минут можно потерпеть для того, чтобы в нужный момент изобразить будто его ноги «висят» над подоконником... Скучно, однако, ждать, сознавая, что никому на свете до тебя дела нет! Затея начинала уже терять свою прелесть, как вдруг внимание Федота привлекли шаги в коридоре. «Никак САМА решила сюда пожаловать!» - разом встрепенулся он и - принял позу...
     Зачем же вспоминать, что было после... ведь, и без того тошно! Разве только для того, что объяснить непонятливым милиционерам, отчего Федот сам не мог выпутаться из собственных подтяжек... Но блюстители порядка не стали слушать: сняв с окна «повешенного», они арестовали его «за хулиганство» и увезли в участок. Всё.
     Чтобы дело не дошло до суда, Фросе пришлось заплатить за Федота довольно большой штраф. И всё потому, что...
     - Сердце-то не камень! - оправдывалась она вечером, обнимая плачущую Веру Карповну. – Как же не заплатить?! Ведь, я с этим аспидом 10 лет прожила! Но зачем же твой братец - не тем его поминать! – зачем же он до денег таким охотником оказался?
     - За то сердешный и жизней поплатился... - вздохнула суеверная Настя, и дрожащими руками поднесла Вере Карповне стакан с водой.
     Вода в стакане плескалась. Сердце ныло. Все трое суток, пока Федот сидел под арестом, Настя с Фросей держали соседку под своим крылом. Но сердце – сердцем, а Фрося никогда не простит Федоту этой выходки! И потому, когда на четвёртые сутки Федота выпустили, Фрося выгнала его из дому.
     - Я же только досадить тебе хотел... - в отчаянии стонал Федот, стараясь не дать разъярённой супружнице закрыть за собой входную дверь.
     Но дверь с треском захлопнулась и он с шумом сполз по стене на пол.
     - Не догадывается злющая баба, что мне и без того на людей тошно глядеть! - опять простонал Федот. - Как я теперь предстану перед Верухой, а..?
     - Перед «Верухой»? - задрожала в негодовании родимая дверь. - А вот, как: - тут дверь снова распахнулась и...
     Фрося, изловчившись, подтащила и втолкнула упирающегося мужа в квартиру соседки.
     В темноте прихожей мелькнуло лицо Веры Карповны: конечно же, услышав шум, она решила незаметно понаблюдать и - едва успела отскочить...
     - Забирай! Заждалась, небось, - задыхаясь от ярости, проговорила Фрося, и вдруг, уже без всякой злости, добавила: - сил моих больше нет!

                Продолжение - "О. б." - 2

                Тамара Малеевская. Брисбен.


Рецензии