Доступ Запрещен - Глава 7

Глава 7

Павел Сергеевич продолжал учительским тоном рассказывать, как мне себя вести в измерении бессознательного и как выйти на нужную информацию. Я тем временем с замиранием сердца пытался поймать тот момент, когда сознание начнет изменяться, но ровным счетом ничего не происходило. Стены оставались белыми, дыхание - ровным, поучения профессора - нудными. Накатила лишь легкая усталость, вялость в мышцах, что было совсем неудивительным после часа, проведенного в кресле.

- Не забывай о своей миссии. Направь мысли в нужную тебе сторону. Сформулируй вопрос и сам на него попытайся ответить… - назидательно бубнил Павел Сергеевич.

Свет флуоресцентных ламп дрожал на белоснежных стенах. Мой взгляд блуждал, разглядывая то скудную меблировку комнаты, то параллельные и перпендикулярные линии стен, потолка, плитки пола. Я дернулся, когда вдруг ясно увидел пересечение двух параллельных стен комнаты, будто стена между ними пропала, но уже в следующую секунду все стало на свои места, и мне уже казалось, что я просто моргнул. Тем не менее я насторожился и стал следить за собой, своими мыслями и стенами вокруг.

Я ещё раз глазами нашел ручку и бумагу на столе, переложил поближе к себе, поднял голову, нахмурил брови и закрыл, как оказалось, давно открытый рот. Выражая бесконечную озадаченность, я сосредоточенно вглядывался в подвижную пластилиновую мимику Павла Сергеевича, которая становилась все более гротескной. Я не мог оторваться от его лица. Оно было столь выразительно и информативно, что слушать профессора не имело никакого смысла. Когда же, наконец, я смог отвести от него взгляд и посмотрел на стены, то совершенно не удивился, что они приобрели легкий зеленоватый оттенок, поскольку это был уже не первый вариант раскраски.

Несколько глубоких вдохов вернули привычную реальность, но всего на несколько секунд. Меня то и дело мощными толчками выкидывало в иное измерение. Туда, где другие законы физики, логики, мышления: предметы, постоянно меняя объем, сделались вязкими и тягучими, размытые очертания уплывали во всех направлениях, далекие объекты постоянно менялись местами с близкими, воздух приобрел кисловатый вкус на вдохе и сладкий – на выдохе. Казалось, если я заговорю, мои слова упадут на землю, облекаясь в разнообразные формы.

Теперь стены перестали просто менять цвет, они искрились всполохами невероятных красок, как на дискотеке. Радуги проносились по потолку и стенам в настолько веселом ритме, что я невольно расхохотался стеклянным смехом. Волна моего хохота выгнала из темных углов световые геометрические образы диковинных животных, которые величаво выплывали и таяли, как мороженое в жаркий полдень. Это было возбуждающее, призрачное, хрупкое и бесконечное чудо!

Я не мог сопротивляться изменениям восприятия, будто проваливался от усталости в сон, мимолетные проблески ясного сознания становились все реже и дальше. Наконец я сдался, и тем самым впустил в себя волну необузданной первозданной энергии, сравнимой с всемогущей стихией, способной повернуть время вспять, переместить пару материков или вихрем разгладить самые неприступные горы. Я безмерно увеличивался, разбухал так, что заполнял собой все пространство комнаты, затем зрительно хватался за мебель и по невидимой ниточке возвращался в кресло, будто сдуваясь до обычных размеров. Это было непросто, так как ни одна часть моего тела не подчинялась законам тяготения. Я буквально собирал себя по частям, опасаясь разлететься в разные стороны.

Стол, его ножки, поверхность, подлокотник кресла, ручка и бумага передо мной, всё казалось настолько нереальным, что мне было удивительно, что я каждый день живу среди этих по сути умозрительных интерпретаций физического пространства. Странно, что я к ним настолько привык, что в моём сознании они стали чуть ли не само собой разумеющимися, архетипическими. Как же мне дальше жить среди надуманных предметов, теперь, когда я знаю их тайну? Встретив свою руку, я долго рассматривал её, но так и не вспомнил, что она принадлежит мне и я могу ею управлять. Хотя словосочетание “принадлежит мне” в том мире недопустимо и звучало бы как самый грубый мат на детском утреннике.

Эйфория растеклась во мне, отражая и собирая весь позитив, что творился вокруг. В то же время понять, где я и где вокруг было совершенно невозможно. Но меня это абсолютно не волновало - я дематериализовался, осталось только сознание. А оно расширилось до космических масштабов и стало целым миром, в котором тоже есть чем заняться. Тысячи идей ежесекундно взрывались в моей голове, каждая из которых была идеальной, истинной, эпохальной. Непринужденным хороводом они сменяли друг друга, тут же забываясь.

Логика, как и вообще любые размышления, стали никчемным рудиментом, ибо ВСЕ было предельно ясно, открывшись в прозрачном откровении. Будто раньше в незнакомой комнате в кромешной тьме я искал что-то, используя только фонарик, переводя его слабый луч и узкий фокус своего внимания с предмета на предмет, не зная, на что наткнусь в следующую секунду, забывая, что видел раньше. А сейчас вдруг включили яркий свет, и все стало очевидно и просто. Внимание уже не сосредоточенно на чем-то конкретном, видна вся картина, понятен смысл каждой мелочи и всего мира.

Проблемы отошли на второй план. Все они оказались надуманны, и решить их было не сложней, чем проткнуть мыльный пузырь. Даже проблема безопасности родины казалась мне полной бредятиной. Я прочувствовал, насколько безумным является общемировое соревнование властей, где многие, очень многие, да почти все, враньем, шантажом, запугиванием, пустыми обещаниями пытаются навязать другим свою точку зрения, свою интерпретацию происходящего, свои цели и образ действия. И это абсурдное соревнование везде - от политики до обыденной жизни.

Мне стало невыносимо обидно, что миром правит зло, что люди забыли простые истины, запутались в себе, выдумав всевозможные градации добра и зла. Почему если насилие совершает человек, то это “грех”, а если государство – “благо”? Почему ставится под сомнение истина, что “человеку нельзя убивать человека”? Я понял, что единственно верный путь избавления от страданий миллионов людей - прекратить бесконечное и бессмысленное соревнование на уровне государств и заняться усовершенствованием мировых законов, которые не позволяли бы государствам быть эгоистами.

Я посчитал нужным донести эту светлую мысль до представителя высшего командования, что сидел напротив меня. Но стоило мне взглянуть на него, как дикий страх захлестнул меня, заставляя содрогнуться и сжаться до размера монеты мою душу - единственное, что на тот момент было моим. От былого позитива не осталось и следа – радужная дискотека закончилась, стремительно сменяясь удушливой тьмой, залившей всю комнату. И источником этой беспросветной тьмы и был военный, тоже претерпевший чудовищные метаморфозы.

Глаза его зияли бездонной чернотой, тонкие извилистые губы обнажили темно-красные десны, из которых уродливым частоколом выпячивались то длинные, то короткие острые зубы. Кожа его почернела, покрылась волдырями и гнилыми полупрозрачными пятнами, пульсирующими и выдавливающими наружу грязно-черную, едва текущую кровь.

Военный привстал, губы его зазмеились, и через всю комнату пролетел шелестящий, пронизывающий шёпот: “Иди за мной”. Эти слова парализовали меня неистовым, всепоглощающим ужасом, испытать который можно только перед лицом дьявола.

Рассматривая со стороны свое поношенное тело, нелепо усаженное в кресле, я вдруг понял, что не его утраты я боюсь больше всего. Возможно, смерть даже помогла бы мне исправить ситуацию. Я испугался потерять свою душу. Только сейчас, на пороге ада, я открыл для себя её существование - истинной священной сущности человека, наделенной бессмертным духовным началом, одаренной волей и разумом, тем, что раньше ошибочно воспринимал как суету нейронов в черепной коробке и что так не хотел сейчас потерять. Но страх держал меня в своей руке, с каждой секундой сжимая все сильней и сильней, и я, не в силах преодолеть безвольное оцепенение, из последних сил завопил:

- Настя!!!

Раздался назойливый равномерный стук, исходивший снизу, из подпола. Сначала один, затем несколько пугающих, скрывающих страшную неизвестность, глухих и нарастающих ударов. Наконец, выдохнув грязный пар, первая плитка сдвинулась с места, за ней цепочкой полетели остальные, открыв путь наверх гнусным тварям. На шабаш пожаловала армия полуразложившихся, склизких, трухлявых трупов. Они перли на меня, шипели, плевались, тянули дряхлые ручонки. Одержимые одним желанием - растерзать меня на мельчайшие части, - они не давали мне шанса на спасение. С каждой секундой наступал ад. Черные когти военного тенью на стене становились все ближе, ближе, ближе...

То, что должно произойти дальше, – фатально. Убежать невозможно, остановить это безумие – нет воли, сдаться – нет права. Желание только одно - все отмотать назад, вернуть джинна в бутылку и больше не выпускать.

Тут-то я и понял, что джинн - это я, а мое тело и есть та бутылка. Собрав всю волю в кулак, я устремился в свое тело. На секунду я даже почувствовал привычное напряжение мышц в руках и ногах, как мои пальцы соприкасаются с ровной прохладной поверхностью стола, волосы трогают лоб. Я снова стал видеть только то, что умещалось между веками. Но тьма не отступала. Мощный толчок в живот и дикая боль как напоминание о минусах нахождения в теле.

Я не сразу сообразил, что произошло. Стол с бешеной скоростью удлинялся, уперся в мой живот и тащил в кроваво-темную воронку позади меня. В вычурной позе, сидя на стуле, лежа грудью на столе и страстно обнимая его руками, я снова боролся за себя. Я уперся ногами в пол со всей мочи, но плитка собиралась в гармошку, легко отрываясь от пола. Во главе стола на адском троне раскатистым громоподобным голосом смеялся, казалось, сам сатана, играя со мной, как кошка с мышкой.

- Господи, помоги мне! - отчаянным ревом выкрикнул я, вместе с этой мольбой уносясь ввысь, прочь из тела.



Легко и быстро, преодолевая за считанные секунды поля, города, обгоняя закат, цепляясь за рассвет, я летел над землей. Как ветер гладил рукой траву, как молния рассекал небо. Кружась в танце между стройными стволами деревьев, я слушал их скрип, шелест листьев, чудное пение птиц, перелетающих с ветки на ветку. Иногда я замирал над густыми лесными массивами, над гладью кристальных озер и наслаждался, упивался волшебством каждого лепестка, каждой травинки, каждой капли. Все они были видны отдельно друг от друга, являя собой элементарное, обыкновенное чудо, и вместе с тем воспринимались все одновременно, окутанные неземной магией, сливаясь в идеальную, безупречную гармонию сложного механизма под названием природа.

Никогда раньше мне не доводилась так близко чувствовать её. Она казалась нереальной, будто видел её впервые или оказался на другой планете. Но я точно знал, что лечу над Землей, просто смотрю на нее другими глазами. И только сейчас я понял, что раньше был слеп, только сейчас я увидел истинную божественную сущность окружающего мира, со всей ясностью осознавая, что наша природа – это дар Богов, когда-то созданный и оттачиваемый веками совершенный мир, управляемый неведомыми нитями, уходящими далеко вверх, за небосвод.

От этого мне стало легко и светло. Умиротворенный и счастливый, я влетел в окно верхнего этажа панельного дома и посреди темной комнаты уселся на стул.

Я сразу узнал квартиру, которую покинул несколько лет назад. В ней почти ничего не поменялось. Громкие старые часы в углу мерно квантовали время. Ветхое расстроенное пианино, кровать у противоположной стены, пузатый телевизор возле окна, обшарпанный шкаф так и не сдвинулись с места за столько лет. Все они были милы мне, но обстановка в квартире была тяжелой, угнетающей, серой.

- Кирилл? – услышал я мамин голос. Она спала на кровати, укутанная в несколько одеял, так что я не сразу её и разглядел. – Кирилл, сыночек, это ты?

- Да, мама, это я.

- Почему ты здесь? Ты жив? У тебя все хорошо? – взволновано спросила она, распутывая одеяла у лица.

Мама сильно изменилась. Живи я с ней постоянно, и не заметил бы её старения, но сейчас я с ужасом разглядывал изрезанный морщинами лоб, прядь седых волос под платком, рыхлую кожу на лице. Она была очень уставшая и бесконечно несчастная. Время неумолимо, но моя вина в этом куда больше.

- Да, у меня все хорошо. Я, конечно же, жив, - попытался уверенно произнести я, но с каждым словом ком подходил к горлу и голос готов был сорваться от жалости и раскаяния. Сколько же горя я принес своим близким! Какими несчастными их сделал! Ничем нельзя оправдать их каждодневную боль и переживания на протяжении этих лет.

- Мама, прости меня, прости меня, - взмолился я. – Прости за то, что доставил тебе самое большое страдание для матери. Когда я был маленьким, ты говорила мне, что счастлива, потому что я рядом, потому что я возвращаюсь домой каждый день. Я забыл, я ошибся… прости.

- Главное, чтобы у тебя все сложилось, - не замечая моей мольбы, по-доброму сказала мать и сильно ухватилась за мою руку, то ли желая встать, то ли не желая больше отпускать меня. – Сыночек, расскажи, где ты сейчас? На что живешь, с кем?

- Ма, ты не переживай, у меня всё хорошо. Сейчас у меня важная работа, но как только освобожусь, я приеду, обещаю. Как ты, как папа? Чем живете?

- А чем нам, старикам, жить? Верою, верою одной и живем, что ты приедешь, что ты хорошим человеком станешь.

- А где папа?

- Он приболел. Сейчас в больнице, но идет на поправку, скоро выпишут.

Отца разбил инфаркт. Мама не хотела говорить, но я все прочитал по глазам. Отцовское сердце не выдержало того, что врали в новостях про сына. Я думал, что своим отъездом уберегу родителей от лишних проблем. Но все оказалось иначе. От проблемы не удалось убежать, спрятаться. Она нашла меня и сполна отомстила за мой побег.

Радуясь каждому слову мамы, ловя как бесценные бриллианты её улыбки, я жадно расспрашивал её, но внезапно воздух в комнате изменился. Запахло гарью и пылью. Под предлогом осмотреться я встал со стула и направился к двери, из-под которой валил дым. Я незамедлительно открыл дверь и ужаснулся увиденному. Дым заполонил весь коридор и застывшей волной медленно вползал в комнату.

Дверь на лестничную клетку находилась в двух метрах по диагонали налево. Её не было видно, но я вспомнил про неё. Также вспомнил, что маленький коридор всегда был заставлен всякой всячиной, поэтому я аккуратно, крадучись ступил в серое облако, опасаясь на что-нибудь наткнуться. Но облако оказалось неожиданно коварным. Едкий дым моментально ослепил меня, а попытка вдохнуть была сравнима с глотанием раскаленного свинца. Второй шаг был бессмыслен. Все смешалось, и понять, где вперед и где назад, было невозможно. Размахивая руками, со слепленными глазами, я пытался нащупать стену коридора, мебель, хоть что-нибудь. Но все безуспешно. Выставив руку, я сделал несколько больших шагов. Но к моему удивлению ничего не встретил. Ещё несколько шагов в том же направлении, и снова неудача. Я побежал вперед, пока ноги не запутались и я не рухнул на колени. Вокруг ничего. Время отсчитывало последние секунды до следующего вдоха. Уже никуда не деться от животного рефлекса, который вот-вот откроет мне рот. И это будет конец.

Я открыл глаза на прощанье... Вокруг буйствовала буря из песка и сажи. Надо мной не было видно неба – зловещая тьма вместо него. Тусклый свет пробивался с горизонта бледным мерцающим в дыму пятном. Что-то темное промелькнуло, где-то совсем рядом, метрах в двух-трех. Вроде человеческое лицо, только очень большое, исполинских размеров. Я протер глаза от песка и всмотрелся во мглу. Из неё прямо на меня зловеще взирали глаза, застывшие в черном камне. Полуметровая голова лежала на боку.

Сверкнувшая надо мной молния обнажила туловище гиганта. Только я решился подползти ближе к нему и уже встал на четвереньки, как грохот небес прибил меня к земле. Начался дождь. Фигура исполина стала проясняться – видимо, дождь прибивал пыль к земле – она уже не казалось такой страшной. Заваленный памятник увековечивал кого-то времен Пушкина. Об этом говорили кучеряшки и бакенбарды. О том, что это был не сам поэт, свидетельствовали усы и каменные звезды на груди. Деятель прошлых веков прилег на каменную подстилку с большими рельефными складками. В одной руке он держал свиток, а вот другой руки на месте не оказалось. Не сразу, но я узнал памятник, мимо которого ходил каждый день. Это был установленный на площади трех вокзалов первый министр железной дороги. Раньше он уверенно стоял посреди шумной площади, вытянув ладонь чуть ниже плеча, будто призывая всех вокруг успокоиться. Сейчас он нашел уединение среди…

Я поднял голову и ужаснулся. Вокруг Москва, площадь трех вокзалов… Только разрушенная, безлюдная, беспомощная, брошенная Москва. Я обомлел. Руки и ноги больше не хотели меня держать, и я, прислонившись к поверженному министру, в ужасе разглядывал жуткую картину апокалипсиса.

Казанский вокзал, величественный замок - теперь руины исчезнувшей цивилизации. Башня его провалилась в фойе и завалила главный вход. Другие вокзалы площади сохранились ещё хуже - груды камней, из которых, как из разворованных могил, торчали на остатках куполов памятники прошлой эпохи: пятиконечные звезды, двуглавые орлы, указатели метро.

Некоторые здания устояли. Уцелевшие фасады были где-то выцветшие, где-то грязные, но в основном без штукатурки и изрезанные большими и маленькими трещинами. Глубокие, сквозные раны на зданиях показывали изнанку внезапно прерванного мира офисов, вокзалов, ресторанов. Застывшие сюжеты тут и там кричали о роковой секунде, когда все умерло, когда все закончилось.

Высотка гостиницы «Ленинград» больше не протыкала небо. Каменная глыба, лишенная былой грации. Она была обезглавленная.

Поезд сошел с рельсов и теперь висел на мосту, как рваная гирлянда.

Покореженные, обугленные машины разбросаны так, будто их подкидывали на асфальтовом покрывале. В разных позах на сиденьях навсегда замерли их хозяева. Никто и никуда больше не спешит...

- Добро пожаловать в ад! - раздался громкий, неуклюжий голос у меня за спиной.

Я обернулся и увидел мрачный силуэт одинокого старика в лохмотьях с совершенно идиотской, нелепо натянутой улыбкой на измазанном сажей лице. Разбитые очки дополняли его заблудший образ.

- Признаться, давно ко мне никто не заглядывал. Правда, я уже давно никого и не жду. Хотя если бы и ждал, то вряд ли успел бы прибраться, - он визгливо захихикал, отчего на секунду его улыбка изогнулась вниз, но тут же, как пружина, встала на место.

- Когда это произошло? – осипшим голосом спросил я.

- Кажется, прошла уже вечность. Может, чуть больше. Достаточно, чтобы понять: количество различных мыслей в моей голове – число конечное. Кстати, этот ответ заготовленный, - он снова глупо хихикнул. - Я раньше уже думал об этом. Поначалу у меня была надежда, что я буду забывать, о чем раньше думал, но, увы…

- Что произошло?

- Неуправляемый процесс высвобождения большого количества тепловой и лучистой энергии в результате цепной ядерной реакции деления за очень малый промежуток времени, - как любимый заученный стих проговорил он.

- Кто-нибудь выжил?

- Нет. А зачем? Выжить здесь - ещё то испытание.

- А те, кто был в метро?

- Взрыв сжег весь кислород, и они задохнулись. Конечно, они прожили на секунд десять больше, но сомнительное преимущество уйти на тот свет, задохнувшись под землей, перед возможностью моментально сгореть в лучах рукотворного солнца.

- А вы как уцелели?

- Молодой человек, мы там, где нет уцелевших. Здесь никогда не видно солнца. Ледяной дождь сменяет пыльную бурю и наоборот. И я уже давно мертв. Я добровольно умер, надеясь таким образом уйти от ответственности, но, оказалось, этим только приблизил свой обвинительный вердикт. И вот я здесь, - закончил он своим пугающим смешком.

Слова, фразы и даже их смысл были знакомы, но вот что подразумевал чудак, я не понимал. Его улыбка не к месту страшила меня и я не решался переспрашивать.

- Как всё случилось? Кто допустил конец света?

- Известно кто - люди. Возомнили себя богами. Главенствующий вид на Земле. Вольный решать её судьбу. Вольный творить что вздумается. Право, какая глупость, какое заблуждение, какое возмутительное невежество!.. Жалко, что осознал я это, только взглянув на мир сверху. Но что тут говорить… поделом... поделом…

- А кто напал? Зачем?

- Да кто сейчас разберет, кто прав, кто виноват, - раздраженно сказал он. - Роковая ошибка русских, спровоцированная американцами. Все от безмерных амбиций. Виновны все. Даже те, кто исполнял чужие приказы. Никто не задумывался о последствиях. И те, кто наблюдал со стороны и молчал. Все поплатились за это.

- Все-таки что за ошибка? Как спровоцировали?

- Вы, наверное, думаете, я моралист? Вы правы. Здесь иначе никак. Ответ на вопрос “как?” будет неполным. Поэтому я отвечаю на вопрос “почему?”. Хотя если вы так настаиваете… Испытания нового оружия в Америке пошли не по плану. Проект был не готов к запуску. Я говорил им об этом не раз, – старик произнес это навзрыд и снова натянул чертову улыбку. - Опытный образец тарелки взорвался над Сибирью. Да хлопнуло так, что русские перепугались, - он дико рассмеялся, - не сдержались и ответили, чем смогли. Только вот проиграли в этой битве все.

- Как вас зовут?

- Майкл Миллер, я руководил разработкой оружия нового поколения в Пентагоне.

- А откуда вы так хорошо знаете русский?

- Господи, вы ещё ничего не поняли! – лицо его вытянулось в недоумении, затем в сожалении. – Вы понимаете, где вы сейчас?

- В Москве, - оглядываясь по сторонам, произнес я. – Какой сейчас год?

- Вы ровным счетом ничего не понимаете, - обреченно сказал старик.

- Кирилл! Немедленно очнись, – как раскат грома, раздался голос Насти.

- Устроили тут проходной двор, - крикнул в небо старик. – Это все-таки мой ад! – капризно добавил он и топнул ногой в пыль. – Вам, видимо, пора, - обратился он ко мне. - Спасибо, что зашли. Надеюсь, вы будете избирательны в следующих странствиях. Кстати, вы так и не представились. Кирилл…?

Старик протянул мне руку, то ли прощаясь, то ли помогая встать.

- Кирилл Фролов, - ответил я.

- Вы? – удивленно переспросил он.

- Я.

- Очень рад знакомству. Наша встреча не случайна, - старик не мог устоять на месте от радости. - Вы можете сделать то, что мне не удалось. Вы. Поймите! Вы!

- Кирилл, если ты сейчас не пойдешь со мной, то можешь остаться здесь навсегда, - произнесла Настя. Она стояла в двух метрах от меня и протягивала мне руку.

- Ты должен жить. Иди за ней, - старик отпустил мою руку и продолжил наставнически. – Не допусти того, что увидел здесь. Только ты сможешь все изменить!

Я повернулся к Насте. Она изо всей силы ударила меня по лицу.



- Зачем меня бьешь? - вскрикнул я, ещё не открыв глаза.

Я лежал на больничной койке с туго привязанными руками и ногами. Надо мной стоял доктор и, судя по поднятой руке, только что перестал меня лупить.

- Он с нами, - произнес в сторону доктор и ослабил ремни на моих руках.

- Кирилл, – услышал я голос профессора-чародея. – С возвращением домой. Кажется, ваша прогулка была насыщенной. Вам есть, что рассказать нам?

Я проглотил мат, который хотел выплеснуть на всех и каждого. Но все-таки не удержался, и в итоге выплеснул на пол утренний суп.

Когда, наконец, меня отвязали и посадили в кресло, я долго не мог привыкнуть к этому миру. Я радовался, что снова в своем теле, что все, что со мной произойдет в следующую секунду, может быть логически объяснено и предугадано. Я глубоко вдыхал и медленно выдыхал, наслаждаясь жизнью, каждой секундой, замкнувшись в своем обновленном я.

Новое ощущение жизни, едва уловимое, более чистое, более осмысленное, не покидало меня. Я ещё не понял, что именно произошло со мной, но на мир я смотрел, будто только родился – детскими, незамутненными глазами. Огонек радости горел во мне, и я боялся даже пошевелиться. Вдруг я сделаю что-то не так, что снова сдавит меня, зажмет в тиски обязательств, будет разъедать мою совесть. Будто мне отпущены все грехи и я боюсь совершить новые. Я хотел только одного – позвонить домой, маме.

Именно то, что я принес ей столько горя, и было моим самым большим грехом. Раньше он давил на меня, заставляя черстветь мое сердце. Каждый день я душил в себе любовь к своим близким, лишь бы не думать об этом. Сейчас я должен был с этим покончить.

- Мне нужен телефон, - заявил я, чем на мгновение остановил суету в комнате.

Глаза отказывались фокусироваться. Врачи что-то вкалывали Насте, которая сидела рядом с безразличным лицом и осоловевшими глазами. Профессор прервал забег из угла в угол и уставился на меня, держа в руках чистую бумагу и карандаш. В сторону военного я побоялся смотреть.

- Я хочу позвонить маме, - добавил я.

С одобрения военачальника кто-то удалился за телефоном. Мобильника ни у кого не оказалось. Мы же под землей, через несколько минут размышлений смекнул я.

Профессор просил меня рассказать хоть что-то. Описывать словами то, что со мной происходило, было столь же нелепо, как пытаться спеть скульптуру или рассказать музыку. Слишком много чувств и эмоций я пережил, как оказалось, за шесть часов путешествия. Я мычал что-то нескладное, пытаясь начать рассказ, но ничего толкового не получалось. Листочек профессора оставался пуст.

Наконец принесли телефон, и я набрал домашний номер, который знал с детства. Трубку взяла мать.

- Алло, - ответила она заспанным голосом.

- Мама, это я, Кирилл, - сказал я.

- Я знала что, ты позвонишь. Знала, - радостно воскликнула она. – Ты мне только что снился. Должна была пойти к соседке, но сижу на стуле и не могу подняться. Будто жду чего-то.

- Я тоже видел этот же сон. Ты меня простишь?

- Конечно, сыночек. Мы ждем тебя!

- Я приеду, скоро приеду. И не верь ни единому слову обо мне! Я не могу сейчас говорить, но обязательно скоро позвоню и приеду.

Ещё пару фраз, и разговор прервался, но камень упал с моей души. Странно, но я не удивился тому, что мама тоже видела этот сон. Интересно это моя усталость или я начинаю привыкать к тому, во что раньше никогда бы не поверил и засмеял?

Рассказ профессору оказался коротким. Но из разговора я узнал ещё много удивительных подробностей. Майкл Миллер, как рассказал военный, действительно руководил отделом разработками вооружения, но полгода назад он спрыгнул с крыши небоскреба. Никто не знает истинной причины этого поступка. Я же, как имевший опыт стоять и даже разбегаться у края крыши, мог предположить, что его толкнуло вниз, и тихо радовался за себя, что нахожусь здесь и сейчас, а не в обездоленной вечности среди руин.

К моему рассказу отнеслись сухо и не восприняли всерьез угрозу апокалипсиса. Тот, кто был во сне слугой дьявола, постоянно прерывал меня, вставлял недовольные замечания о том, что ждал другого, чего-то большего. Естественно, я не поведал ему, какая его сторона открылась мне. Хотя это уже было очевидно и наяву. Жалко, что только мне… Уходя, он потребовал продолжить эксперимент и во что бы то ни стало получить результат.

Профессор оказался более обходительным и предложил мне отдохнуть, а завтра продолжить. Я заснул сразу же, отложив мысли о спасении человечества и страны на утро.