Александр бунин. 7 5 во лбу. отрывок 2

АЛЕКСАНДР БУНИН.  «7/5 ВО ЛБУ.»     ОТРЫВОК 2


Вадик хаживал в «Софию». Хаживал. Его там знали, но пускали. Хотя именно в «Софии» он вёл себя почему-то особенно отвратительно, впадая в состояние полной моносопии. Он пел и падал. Падал и пел. Как Господин 420. В поступках был горяч – по три раза скатерть меняли. Но это был не недостаток. Это была особенность. Глядя на него думалось: быть сумасшедшим – не стыдно. Как многообразен человек, посвятивший себя выпивке.
Он всегда сомневался насчёт «Софии», и у «Софии» к нему были свои счёты. И свои сомнения.
Иногда он бывал там рассеян. Скажешь ему, к примеру:
– Что-то ты похудел?
– Похудеешь тут.
– Не, вроде, даже поправился.
– Поправишься тут.
– А вот лицом побледнел.
– Побледнеешь тут.
Разные люди подходили к нему и разные задавали вопросы, но ответ его в такие минуты был всегда одинаково зеркален. Но дисбаланс в поведении всё же был. И во хмелю он был не всегда хорош. В таком состоянии им и было написано знаменитое «Руководство по изучению влюблёнными звёздного неба», ныне, к сожалению, утерянное. Утеряешь тут.
Сидит, к примеру, Вохман в зале. Весело ему. Ранний вечер и всё впереди. Нормальные посетители проводят реферирование первичных документов – изучают «Прейскурант» в кожаной почти обложке. А Вадюльке эти сложности с буковками без надобности – он и так всё знает и может даже консультировать. Да и занят он сильно – меня ждёт. Чтоб скрасить томленье зовёт официанта. «Салат – пузырь водки – хлеба не надо – две бутылки «Ессентуков». Приносят не долго ожидаемое. Вадик мгновенно вцепляется в минералку. Читает: «Ессентуки №17, буровая №8, скважина №17». Взвивается под потолок и, опустившись, берёт официанта за холку мускулисто-сжатым, понятным языком: «Ты чё, падла, первый день на работе? Ты чё мне приволок? Совесть есть? Обнаглели, суки! Суют пассажирам разное говно!». Парень в растерянности. – «Но Вы же сами просили «Ессентуки».– «Да, просил. И не просил, а заказывал. Выраженья-то , бля, подбирай. А ты?». – «А я что? А я принёс. «Ессентуки», две бутылки, как Вы просили, то есть, заказывали». – «Две бутылки, две бутылки. Заладил. Когда это ты, олух, видел, чтобы я воду из семнадцатой скважины хлебал? Когда?» –«Нет, я не видел. Наверное. Я вообще не знаю никаких скважин». – «Не знаю.Пентюх. Знать надо. Другие неси. 14-ую или 16-ую, чётную, в общем, чтоб на два делилось и «Книгу жалоб» прихвати».
Скучный официант горестно направляется в буфет, раскачивая укладочной причёской «a la moujik». – «Стой! –орёт Вадик, – рубль возьми. – «Что за рубль? Какой рубль?». Официант его уже боится. – «Да пошутил я, семнадцатая скважина – хорошая скважина. И восьмая буровая годится. Скучно мне. Товарища жду, а он всё никак». Официант ушёл с рублём, даже не поблагодарив. Он нервничал: «Это что ж сегодня за смена будет, если ещё хотя бы один такой же придёт. А ведь он друга ждёт. Заболеть срочно, что ли? Или отравиться чем-нибудь?».
И тут появляюсь я, получивший гонорар за журнальную статью (гонорар – не гонорея…). Пятьдесят девять рублей с копейками. Чисто М.Шолохов. (Вот как определить творческая у тебя профессия или нет? Очень просто. Если получаешь гонорар – значит творческая, если зарплату – то нет).
Вохман срывается с места и двигает к кухне. – «Зачем ты туда идёшь? – спрашиваю, – там же ничего нет. – «А мне ничего и не надо». Я прикладываюсь к водяре, вкушаю салату. Сижу – гуляю. Появляется Вадик. Без роскошного, в кошачью полоску, аргентинского свитера на теле, в одной рубашке, но с двумя бутылками водки в разгорячённой руке. Денег у нас – полные карманы. Необходимости менять вещи на водку нет. Но ему скучно. И он воспринимает полученный редким способом алкоголь  как инструмент манипуляции подсознанием,придерживая свободной клешнёй прохладную рубаху у горла – в стиле «помпадур».
Без напряжения убираем ещё три водки. Вадик начинает имитировать голос Нино Феррера и разговаривает на нём до завершения знатного вечера.
– Борисыч, глянь, экий чувизм за третьим столом возник и образовался.      
Желаю знакомство поддержать.
– Это не чувизм, Вадь, это – гирляж.
– Тем больше желаю.
– Чтобы поддержать знакомство, Вохман, его следует сначала заиметь, а
то , вроде как, и поддерживать нечего.
– А давай заимеем его по-быстрому и будем тщательно поддерживать.
– У тебя нет оснований ни для знакомства, ни для поддержки. Тебя только что признали алкогольно-недееспособным.
– Почему это? Кто? Нет. Я способный. Я могу. Я могу даже не пить. Пока
курю.
Достаёт из кармана три лохмато-ворсистых таблетки пожилого аспирина с налипшими на них одёжно-карманными крошками, кладёт на чистую тарелку и начинает усердно поглощать с помощью ножа и вилки. Интеллигентно так. Воспитанно. Но свободное пространство вокруг нас становится всё шире, потому что Вадик опрокидывает на стол остатки водки и полный графин томатного сока, соскочившей с таблетки рукой, вооружённой ножом. Кровавую скатерть меняют ещё раз (мы любим водку в себе, а не себя в водке).
Неожиданно в зале гаснет свет и в тёмной тишине кто-то громко говорит: «Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны». Вадик не мог позволить себе остаться безучастным к лозунгу и, выказав алгебраические навыки, проорал во мглу: «Нет, бля! Ошибка ваша! Это электрификация всей страны есть коммунизм минус Советская власть!». При свете горящих глаз соплеменников новый лозунг был начертан на салфетке:

          ЭЛЕКТРИФИКАЦИЯ ВСЕЙ СТРАНЫ = КОММУНИЗМ - СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ


Салфетку Вадик подарил светлой тени обиженного официанта.
Дают свет. Вохману уже не так скучно и я тащу его к выходу, спасая чувизм-гирляж от знакомства «по-быстрому». Теперь он начинает домогаться гардеробщика, бывшего рулевого недавно упоминавшейся Советской власти. – «А что ты, гад, делал в тридцать седьмом году?» – орёт он ему в пресбиакузисное ухо, хрипло играя горлом. В карманах – очень много мелких предметов. Номерок найти трудно и у гардеробщика есть время вспомнить молодость, побледнеть, покраснеть и исправно взять двадцать копеек. Номерок не находится и мы получаем вадиково пальто просто так. Вадик тут же забывает про «рулевого» и мы выходим на улицу. «София» облегчённо вздыхает. А напрасно. Мой друг был человеком, который всегда чем-нибудь занимался. И он, минуя телом все кордоны, ломится назад, взлетает на сцену, рвёт из рук певицы испуганный микрофон, поёт в одиночестве a cappella куплет из хорошей песни Оскара Фельцмана и под аплодисменты покидает заведение, по пути сметая со столов тяжёлые закусочные блюда парусно развевающимся пальто. Покидает уже окончательно. «София» снова вздыхает. Её большие стёкла тревожно подрагивают. Хаживал Вадик в «Софию». Хаживал.