Дневник

«Вероятно, тебе не будет понятно и ты даже, наверное, спросишь: Зачем?! Вот именно с восклицательным знаком и с некоторым осуждением в голосе. Или ты просто недоуменно пожмешь плечами, безразлично укусишь яблоко или закуришь. Но это всего лишь предположения, сослагательные наклонения после полуночи и в результате так и не растворившейся до конца обиды, раз я пишу это, не правда ли? В любом случае, прочти до конца и составь мнение, которое, в общем-то не имеет значения, даже в свете событий, но тем не менее…»

Именно так, пожалуй, следовало начать мой неудавшийся дневник, мой вопль – истошный и ввергающий в регресс, – мою исповедь. Но исповеди не получилось, а получилось скомканное повествование, состоящее из неплохих, в общем-то, обрывков фраз и отблесков эмоций. Вот поэтому-то я и распрощался с прошлым, как без сожаления прощается мудрый начальник с нерадивым подчиненным и в этакой творческой забывчивости, которая, собственно, помогла воплотить мой давний замысел, в этаком отторжении, пишу.

I

Около парикмахерской (а это мог быть и круглосуточный магазин с вывеской «продукты», и берег окруженной железобетонными домами реки, и школьный двор с футбольными воротами) снова пахло деревьями и хлебом. Я шел, улыбаясь чему-то чуть скованно и жмуря глаза от яркого солнца. Внутри сталкивались и разлетались искры счастья мальчишеского, почти первородного и хотелось петь. Впереди ожидали дорожки и тропинки, пешеходные переходы и гулкие рельсы, а позади оставались не остывшая еще постель и пустая тарелка с каплями молока. Освобожденное безумие экзальтированного художника, особый стиль исландского режиссера и новообретенные блюзы стареющего музыканта – и еще много чего – уживались во мне легко и непринужденно в то утро.

Вот пробежали разноцветные автомобили и поспешили за необходимыми покупками ранние старушки. Вот дикие собаки затеяли возню и выглянуло из-за поворота грузинское шашлычное кафе. Знакомые пейзажи незаметно двигались слева и справа в такт шагам, а люди – навстречу. Опять, хоть и ненадолго, не беспокоила нудная тоска, ненужные вопросы не возникали, а полусонное или не проснувшееся еще состояние говорило лишь об удачном и полном дне.

Метро навалилось черными эскалаторами, белыми подсвеченными указателями и… следующая станция. В метро все по-другому ощущается, это точно. Читать, опустив глаза в книгу, или, закрыв их, слушать музыку, только не смотреть на сидящих напротив, разве что мельком, воровато, отводя взгляд, столкнувшийся с чужим. Все те же странные изображения – даже смешные и глупые немного – инвалидов и пассажиров с детьми на окнах вагона, нет – это в наземном транспорте, да еще и НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ на дверях. Реклама всевозможных средств, продуктов и событий, вплоть до митинга коммунистов против демократов или наоборот, настраивало, как всегда на философский и слегка ироничный лад, а круглые лампы вообще казались лишними.

В общем, ничего нового, хотя и все совершенно иное, потому что утро следующего дня, да ведь тогда-то я не понимал и не хотел, кажется, понимать, погружаясь в нервозную атмосферу и предопределяя быстрый шаг с лавированием между медленно идущими и так раздражающими иногда посетителями подземки. Васильки не продавали: то ли переход не тот, то ли вообще не сезон. Улица, как обычно, принесла облегчение и очередную пересадку. Я продолжал улыбаться.

II

Вокзал. Курский, если быть точным. Но поезд пойдет дальше, через Россию и через границу, ближе к радушному и иностранному теперь берегу Черного моря. По традиции, кондиционер или не будет работать вовсе, или так включат, что даже под теплыми одеялами будет не жарко. Вот уже первый попутчик в купе – толстый улыбчивый дядька. Наверное, будет есть бутерброды с сырокопченой колбасой или курицу. Улыбаюсь ему отстраненно и достаю из рюкзака сок и яблоки. Пока есть время до отправления, можно и покурить…

Вернувшись, застаю в купе новых пассажиров – женщину и девочку, мать и дочь, пожалуй. Сажусь на полку, открываю книгу и погружаюсь в дорожную пустоту, в безвременье. Мимо проносятся обычные пейзажи, обычные дома, обычные люди. За окнами – день и вечер. На станциях продают пряники и посуду, кукурузу и пиво. По вагонам ходят глухонемые со стопками журналов. Дорога. Невыносимая жара. Чтение уже начинает утомлять – и тут приходит ночь…
На следующий день – Мелитополь. Самые сладкие дыни. Хм, не слишком ли много гастрономических строк? Но ведь правда же! И пейзажи уже не обычные и мелькают южные деревья, и меняют рубли и доллары на гривны, но с рук – опасно, стоит помнить!

Мы не проезжали море, но видели этакий странный водоем, желто-зеленая вода, песчаные берега. В груди предвкушение чего-то особенного, что запомнится надолго, что сотрет дядьку с бутербродами и насквозь мокрую футболку. Скоро вплывем в пригород Симферополя и от дороги останутся только последние минуты, нетерпеливое ожидание горячего перрона и рекламы на украинском. А пока – вчера еще любимая, а сегодня такая уже почти раздражающая – книга.

Город ворвался в разгоряченное сознание гулом, гвалтом, шорохом и топотом ног, заполнил непривычной речью, закружил и выбросил на автобусную остановку, откуда уезжали в самые разные уголки Крыма, где суетились и получали первые порции южного загара разноцветные приезжие с мороженым и багажом. Я пристроился к очереди в кассу и жадно припал губами к только что приобретенной бутылке с синей этикеткой. Жаркий день. Хорошее начало! Море уже ждало вдалеке…

III

Там, где соседствуют дикие порой волны, высокие темные сосны и горы, дышится совсем иначе, чем в нашей, средней, в общем-то, полосе. А ночь – так просто раздвигает границы реальности и приносит ни с чем не сравнимые ощущения.

Я шел через лес, через мир резво выскакивающих из-под ног камешков, густых зарослей и невидимых в темноте легких ящериц. Было очень тихо и лишь цикады – эти полунасекомые-полуптицы – потрескивали среди листвы разнообразных южных деревьев. Впереди маячило мрачное пустое здание почти не посещаемого санатория. Лишь окна, слишком высокие и широкие, светились и несколько пугали вкупе с полнейшей безлюдностью и почти абсолютной чернотой справа. Изредка откуда-то из далекого пока поселка раздавался лай собак. Прохлада окутывала и радовала отсутствием москитов. Дорога то шуршала песком и мелким гравием, то отстукивала ритм по ступенькам бесчисленных лестниц санатория.

Среди диких аллей и ровно подстриженных кустов ближайшего прака днем возвышался нестандартный (с чем-то зеленым наподобие плаща в опущенной правой руке) Ленин, но сейчас он исчез в ночи, равно как и  аллеи, и подстриженные кусты. Теперь уже шуршали листья и иголки под ногами и я чуть не заблудился, но вовремя свернул на знакомую тропинку и вскоре, преодолев склоны и чащи, оказался недалеко от места жительства. Многосемейный дом, хутор скорее, белел стенами из ракушечника и манил мягкой постелью и полусладким вином.

Я добрался до уютного крыльца, кивнул будке, в которой, наверное, уже мирно посапывал во сне бойкий местный молодой пес и вошел в дом. Далее – хороший крепкий сон, оберегаемый антикомариным устройством и свежим морским воздухом…

Юля, загорелая и хорошо сложенная, с веснушками и светло-выгоревшими волосами, смеялась впереди, легко передвигаясь по крутым склонам, ведущим к побережью. Мне нравилось наблюдать за ней и я неторопливо шел вслед, переговариваясь с ребятами, тоже загорелыми, мускулистыми аборигенами, хотя это грубовато, но означает всего лишь «местные жители». Их радушие и бесхитростность приятно удивляли и даже восхищали меня вот уже третий год. Они – парни и девушки – отважно и с этакой природной естественностью прыгали с волнорезов и даже мостов в сине-зеленую воду, ныряли за мидиями, карабкались за миндалем в расщелины скал и за приключениями ходили в горы, жгли костры ночью и распивали портвейн днем. Они были моими спутниками и гидами, открывая новые, незнакомые и недоступные обычным туристам места и особенности Крыма. Мы прожили вместе разное и интересное.

Но именно Юля, та самая загорелая впереди, принесла мне самое дорогое и необычное – человеческое тепло, тепло дружеское и искреннее, без жара и сексуальности, но запомнившееся навсегда. Именно с ней мы разговаривали вечерами, отделившись от громкой веселой компании или по дороге к ее дому и шутили, и обсуждали любимых и нелюбимых. В те двадцать или около того чудесных дней я приобрел нечто очень важное. Время и пространство разделило и отдалило, стерло что-то, но часть того необыкновенного, хоть и недолгого отрезка жизни, пройденного на одной волне, осталась. И будет жить во мне еще долго.

IV

Периоды осмысления и переосмысления настигают совершенно не вовремя. И сердце тогда бьется в два раза быстрее, горло пересыхает порой, а ненужные и незаметные прежде детали обретают новый вид, становятся интересными и даже восхищаешься, глядя на обычные вроде поступки и события, а хочется развлечений и приключений, но громкие клубы и прокуренные бары уже не дают того настроя (да и какой настрой, если пиво) и подставляешь лицо осеннее-весеннему дождю.

Но потом наступает утро следующего дня и сновамелькают лица, волосы, одежды, переполняющие метрополитен. Будильник и зубная паста, выхлопы и цветные листья вдоль дороги. Так было не всегда… Зато раньше было больше свободного времени и меньше улыбок. Студенческие страдания и гулкий звон разбитых в процессе сердец.
Да что говорить, говорили уже – и не раз. Только время стирает разницу (и память, несомненно) между старым добрым и просто старым. И, накалывая на вилку кусок остывающей котлеты, не всегда ведь мечтаешь о розовых креветках, так? Так и с прошлым. Прошло – и нет. А человек, тварь неприхотливая, все съест. Так что пора и о новогодних праздниках забыть, хоть они еще не наступили.

Зимние сугробы не смущают и без того замерзающий рассудок, даже декабрь не пришел, но уже, подбирая шарф и перчатки, не обращаешь почти внимания на холодные напитки и идешь вразрез с собственными идеями. Это я про себя. Про того, который состриг большую часть волос благодаря острым и дельным комментариям, бродил по заснеженным тропинкам звенигородского дома отдыха и выступал представителем московского туристического бизнеса, еле отмыв ботинки от грязи и листьев. Про того, который смотрел на небо сквозь темные стекла заброшенных теперь в ящик стола очков и наслаждался потаканием чужому самолюбию. Хотя таким ли уж оно было чужим? И вот снова возвращаюсь. А пленочный фотоаппарат, тем временем, стал недоразумением и атавизмом. И отжил свое, запылился вместе со стопкой альбомов, с сырным супом покончено.

В надежде не совершать однотипных ошибок, я заблудился в лабиринтах воспоминаний? Да не лабиринты – если все ясно и вычурно, а теперь они возвращаются, снова и снова, звонками и встречами в таком большом и таком тесном для нас, немногих причем, городе. Только бы не начал опять цитировать – это было. Разве теперь важно, что когда-то я только делал несмелые шаги и двигался смущенно или произносил пламенные речи? Теперь важно, что соевый соус перестал быть диковинкой и стихи рождаются без мучений и угрызений, а каждый день действительно приносит радость, пусть вместе с полусонным бурчанием.

Новая жизнь под новыми знаменами наполняется звуками и тело начало слушаться, хотя в спешке иногда ощущаю излишнюю неловкость. Отвертки и компакт-диски стали постоянными спутниками, недосыпание не так тревожит, а бесконечные и такие волнующие новорожденные переполняют доверием, надеждой и грустью. Одни имена произносятся с иронией или теплом, другие звучат непривычно, третьи – еще не прозвучали, опять же. А секунды неумолимо складываются в минуты и дальше, в какой-то там прогрессии, ночь наваливается и слишком мало разных слов и фраз, которые могли бы расшатать основы, раскачать весы бессловесной старушки-судьбы, что только яростно скалится впалым ртом. За окном – все та же луна. Мятный мед. Модный мед.

Белье сушится на веревке… Я бы мог и дальше перечислять, судорожно созерцая, но и этого уже много. Слишком, пожалуй, для такого, как я. Молодость и красота не являются приоритетными и очень явно вижу такую призывную пропасть, читая про не английский, но испанский язык и горький матэ. Сегодня вдруг осознал, что не место и не время для дневника, для мемуаров и автобиографий есть старики и знаменитости. А нам, юным все еще и безудержным поэтам, струнным мыслителям, хохочущим скульпторам и остальным – нам не хватит времени на пережевывание словесной каши, доставшейся по наследству. Именно поэтому я своим собственным произволом прекращаю. Встретимся в эпилоге.


На этом месте не могло бы быть вашей рекламы. Это место не могло бы быть обернуто в глянец или переплет потверже. Здесь – начинается и кончается мое маленькое путешествие назад, которое застопорилось где-то на полпути, то есть прямо сейчас. И еще я пью чай (как всегда или часто на этой кухне) и тень от пальцев падает на буквы. И даю себе обещание не пытаться снова работать мистической кофемолкой, потому что хватит таких, кто растирает зерна чувств и событий в мелкую пыль, а я – я буду сеять. Да даже просто разбрасывать в беспорядке. Чтобы потом наслаждаться чем угодно, но – наслаждаться.
Здесь пришло время почувствовать жажду, импульсивно улыбнуться и закурить… Точка.


вплоть до 09.11.2004