Ожидание смерти. Фрагмент

 


Однажды к нам в палату положили отставного подполковника,  как раз перед выходными. Я собирался удрать на волю, ждал, когда уйдут врачи, и тут его привели,  веселого, с портативным телевизором под мышкой,  как будто здесь санаторий,  а не кардиология, выходящая окнами на флигель,  в котором известное всему городу патологоанатомическое заведение,  проще говоря - морг.
Я ужаснулся телевизору,  потому что знал - будет сплошной первый канал и каждые полчаса придется просить сделать звук тише. И посетители будут чередой,  с пирожками,  бутылками воды и дурацкими апельсинами,  которые потом сохнут на всех подоконниках. У таких,  одетых в добротные спортивные костюмы бодрячков всегда много бывает посетителей, они захватывают все стулья в палате,  роняют на пол чужие вещи, включая полотенца,  и вообще ведут себя так, словно пришли на день рождения или на пикник.
Короче,  стоп машина,  рукоятку назад до щелчка, приехали!

С прошлых выходных мы делили быт пополам с Мишей, бывшим следователем,  которого я подкупил своими познаниями в диагностике. Было это не сложно, Миша качался маятником,  и все время искал рукой опору. Говорить он не мог,  только мямлил про приемный покой,  где ему пытались отказать в госпитализации,  потому что суббота, и врачей,  кроме дежурного все равно никого нет. Миша хотел дожить до понедельника и таки прорвался. Его положили в палату,  где я счастливо находился в единственном числе,  и я с хода определил у него предъинфарктное состояние.

Так оно впоследствии и оказалось,  с тех пор Миша только и делал,  что нарушал корпоративные тайны,  рассказывая мне ужасы из своей служебной практики. Нынче он проявил следовательскую хватку,  выпытал у дежурной сестры необходимую информацию:  старик, отставной подполковник,  поступил с мерцалкой.
С таким диагнозом надолго не кладут,  но все окончилось еще быстрее, утром в понедельник подполковника в палате уже не было. С милицейской прямотой Миша поведал,  что дед нарезал дуба в ночь на воскресенье,  после того,  как поговорил с сыном. Родной сын признался отцу,  что вовсе ему не родной. В самом прямом,  биологическом смысле.
 
"А ты спроси у матери - как это!" - отрезал он отцу. Тот не выдержал потрясения и умер.

Миша,  повидавший всяких перипетий и покойников даже в виде массы,  растворенной в кислоте,  был таким женским коварством жестоко подавлен.
Бессердечие сына его не возбудило,  очевидно он не усмотрел в нем состав преступления, его возмутило,  как делово распоряжалась супруга покойного,  когда на утро появилась в палате,  где еще лежал труп. Она требовала изменить дату смерти, записать в эпикриз липу, чтобы что-то там сошлось в имущественных делах. Дед не должен был помереть сегодня,  но вполне мог бы в понедельник к вечеру, потому что к этому времени неведомая сделка уже должна была состояться.
Соглашение было достигнуто,  эпикриз написан и нужная дата поставлена, но дежурный врач не счел нужным поделиться деньгами с сестрой из чужого ему отделения, и она рассказала обо всем Мише.

Меня в этой истории заинтересовал и вовсе неожиданный аспект.Как быть с датами, которые указывают на надгробии? Должны они соответствовать тому,  что записано в эпикризе,  или подделка последнего свидетельства о нашем бытии - штука допустимая? Не с юридической,  понятное дело стороны,  сиюминутной и оттого лукавой,  а потому что не хочется,  чтобы и последнее земное о тебе упоминание снова оказалось ложью.

Миша стал задумчив. Я знал,  что у него целых три дочери. Очевидно,  нечто сдвинулось в сознании отставного следователя, какая-то папочка упала там с пыльной полки, Миша потянул за невидимую нить,  возникла связь между случившимся  и его семейными обстоятельствами. Повинуясь привычке,  Миша стал искать мотивы, и, наверное,  нашел их.

Я догадался об этом,  во-первых,  потому, что он перестал звонить жене,  а раньше делал это каждый вечер. Во-вторых, он перестал хвалить свою нынешнюю работу охранником в офисе бензинового короля,  а наоборот, стал ругать ее,  делая упор на бесчувствии коллег, то и дело беспокоивших по телефону вопросами, когда же он, наконец, вернется к работе. Так что телефон Миша отключил совсем.
Автомобиль, на котором неделю назад он в бессознательном состоянии приехал штурмовать приемный покой, теперь стоял забытый под окнами. Никаких разговоров о том, чтобы сменить его на дорогой и престижный, Миша больше не вел, а наоборот, ласково говорил: "мое ведро с болтами"...

По ночам за дверью палаты стонали и ругались бомжи. Их свозили отовсюду, и складывали прямо в коридоре, иногда по два тела на одну койку. Многие были в беспамятстве. Бомжи числились по линии собеса, в выходные дни, когда сотрудников не было в отделении,  они,  обмочившиеся и беспомощные,  ползали вдоль стен в поисках своих кроватей. Никто из персонала к ним не подходил. Маленькая, иссохшая как мумия старуха на койке у окна, двое суток пролежала, не меняя позы, и мы с Мишей гадали, спит она, или умерла.

Единственный луч озарял это скопище немощи: старушка из больничной часовни,   тщедушная,  но полная жизни и энергии. Накануне воскресного дня  она обходила все палаты на шести этажах и записывала имена желающих причаститься.
Однажды я спросил у нее, нет ли в церковной лавке комментариев к посланиям апостола Павла. Меня интересовала перспектива личного спасения. Поучения апостола на эту тему казались мне чересчур категоричными. После того, как я чудом остался жив в ледяном трюме, Страшный Суд перестал быть для меня фигурой речи, и вот, я искал комментарии.
Старушка кивала, прикладывала ладошку то к платку, то к пояснице, и говорила, что Господь всех простит, потому что всеблаг, и что вечность была прежде смерти.

Беседы эти Мишу раздражали. Возможно, ему не нравилось слово "вечность".
Чтобы уверовать в вечность, Савлу - Павлу пришлось встретиться лицом к лицу с Самим Спасителем,  быть пораженным слепотой и вновь обрести способность видеть мир уже нетленным. Миша знал о нетленности, что она бывает разной степени,  и только в виде протокольной записи,  когда приходится оформлять эксгумацию или опознавать труп.

Покойники не нравились Мише еще и потому, что их нельзя было допросить, это создавало проблемы с отчетностью. Однажды он поведал мне историю о трупе, который плавал в реке на границе двух конкурирующих участков.

Река делит город пополам, и там есть мост на огромных сваях, к которым течение приносит всякий хлам. Миша шел с дежурства и увидел утопленника, дрейфующего среди пластиковых бутылок и коричневых пузырей, как раз вдоль территории, вверенной соседнему отделу.
Это было готовое "дело" и Миша, конечно,  обрадовался,  что морока достанется не ему,  а соседям,  и хотел пройти мимо, но вовремя заметил,  что на повороте тело вдруг изменило курс и набрав угловую скорость,  неспешно устремилось на его участок.
 
Чем ближе был мост, тем быстрее двигался утопленник. Сила водоворота,  образованного опорой моста придавала движению уже не угловую, а линейную скорость. По мере приближения тела к невидимой границе, за которой очевидно наступали необратимые юридические последствия,  Миша лихорадочно соображал,  что же такое предпринять,  чтобы победить законы физики,  и коллегу с соседнего участка порадовать,  а себя таки обезопасить.

Выходило,  что необходим багор. Миша знал,  где на его территории обитают преступники,  и где можно обнаружить неучтенные наркотики,  а про багор не знал ничего. Ранним утром в центре города взять багор было негде.И тут на помощь пришли гоблины из родного отдела.

"Гоблинами" Миша называл пэпээсников,  которые патрулировали округу,  пугая утренних пьяниц и уличных проституток. Вчетвером они отбуксировали утопленника вверх по течению,  обратно до поворота,  и там отпустили, предварительно придав телу инерцию,  достаточную для преодоления серединной линии течения. Обернувшись вокруг своей оси,  утопленник неуверенно покачался на мелкой волне и послушно отправился в правильном направлении. Физика восторжествовала над юриспруденцией.

Вот этих двух китов естествознания Мише вполне хватало для мировоззрения,  а хрупкие,  метафизические вздохи набожной бабушки его раздражали.
Но что-то сломалось в этой его конструкции. Лимит цинизма, щедро отпущенный профессией начал чахнуть на глазах. Однажды Миша увязался за старушкой, и даже посетил часовню на первом этаже,  хотя любые перемещения вверх - вниз,  для сердечника, пребывающего в горизонтальной недвижимости,  требуют рискованного усилия.

Я ждал, что нечто подобное случится, у меня был опыт, я уже знал, что постоянная опасность совсем не делает тебя неуязвимым для любых других бед.
Ты тихо радуешься тому, что на сей раз смерть тебя миновала, но это не бывает надолго. Потом становится страшно...