Отрывок из романа Крымский Джокер

                Рассказ Толстого о бухле, студенческой жизни и пятновыводителе.

               
                -1-

«  … Было это давненько…В один из пасмурных дней июня я сел на унитаз с одной един-ственной целью – прочитать программу для поступающих в вузы. А надо сказать, что я был очень способный в средней школе. Я успевал участвовать в общественной и в обще-образовательной жизни родной школы только по одной единственной причине - это не стоило мне большого труда.
 И поэтому, получив лишь одну четвёрку по физической культуре в аттестате, я был весьма самоуверен. Так вот - в конце июня я зашёл в клозет с программой для абитури-ентов, чтобы сделать свой выбор. Сделать выбор своей дальнейшей судьбы и профес-сии, если угодно. После десяти лет нормальной учёбы я имел на это полное право, и си-денье унитаза показалось мне достойным местом для такого важного решения.
 И я его сделал.
  Заметив, что программа по математике занимает всего две страницы, (в отличие от программ по истории, биологии в пять страниц и более) я решился. И в течение недели подал свой почти отличный аттестат в Симферопольский университет на факультет математики.
 Меня приняли. Приняли, и всё тут. Может потом жалели они, может быть немного сомневался и я - теперь это не важно.
Одним словом, первого сентября одна тысяча … года, среди студентов, принимавших клятву на верность университету, стоял и я, слабо понимая текст, но отчаянно шевеля губами:
«… как советский студент обязуюсь высоко нести знамя науки, и хранить честь и дос-тоинство … служить истине и не забывать о товарищах…»
 О, как я был молод и наивен! Я нравился только сам себе, своей маме, ну и, может, ещё кому-нибудь, там, далеко на небе. Там высоко, наверное, тоже кто-то шевелил губами, и вторил:  «обязуюсь служить…» Смешно. Но игра есть игра. И клятва была произнесена.
  А потом меня поселили в студенческое общежитие в комнату за номером двести три-дцать восемь.
 Боже, сколько там было блевотины, когда я впервые переступил порог своего будущего жилища! И выбитое окно. И ободранные обои. И вышибленная дверца у  шкафчика для верхней одежды. Мы с мамой всё это вымыли дочиста, постелили мою кровать и при-крыли разбитое окно одеялом. И потом, я, проводив её на автобус, пообещал, что со мной всё будет в порядке. И остался один. В огромном, как мне тогда казалось, взрослом мире.
 Когда я вернулся с автовокзала, уже стемнело. Под моим новым жилищем стояло чет-веро курсантов местного военного училища. Они были сильно на взводе и ревели как не-нормальные:
- Короля общежития! Пусть выйдет король! Мы желаем иметь его разных позициях, и ваша общага будет нашей!
 Я, ничего толком не понимая, на всякий случай укрылся за ближайшим толстым дере-вом.
 Курсанты продолжали орать как резанные, и через некоторое время в проёме входной двери показался крепенький человечек в семейных трусах. Он не спеша спустился со сту-пенек, и вразвалочку подошёл к дебилам в военной форме. Широко расставив ноги, кре-пыш вежливо пояснил:
- Король нынче в академотпуске – я заместо него!
- А нам по хэру - для начала тебя атхуячим! - закричал самый маленький и задиристый воин, который судя по акценту был  из южан.
 Тогда человек схватил его за ремень и с силой откинул метра на два. Затем прихватил ближайшего бойца за шкварник и резко ударил его лбом в лицо. Я затаил дыханье. Я кое-что понимал в деревенских драках, но обычно  всё  сопровождалось какими-то угрозами, матом и криками. Здесь же всё было  безмолвно и быстро. Оставшиеся желающие лице-зреть короля растерянно отступили на несколько шагов, отдалившись от поверженного товарища, и один из них примирительно проблеял:
- Да ладно тебе, мужик – чего ж сразу так драться? Не надо… Мы так…
- А если так – то и не хер в жопу орать, короля тревожить – спит он!
- Мы поняли всё… - прошептал старший боец с нашивками сержанта. - Спит - значится мы, это... потом придём… дело у нас к нему…
Увидев замешательство противника, вышедший заместо короля мужик тихо  без шуток посоветовал:
-Валите нах лучше, а то не дай бог он проснётся!
 Закончив плодотворный диалог с опозоренными воинами, парень широко зевнул, подтя-нул трусы, и медленно побрёл в сторону входных дверей моего, теперь уже родного об-щежития.
 За ним потянулся и я. Предъявив на вахте новенький  студенческий билет, поднялся на второй этаж к себе в номер, и уснул крепко-крепко. Но не надолго…
 Заполночь  меня разбудил громкий стук в окно. Стояла тихая сентябрьская ночь. И сту-чать в окно второго этажа должны были только ветви деревьев. Но стучал какой-то мужик. И стучал активно.
 Я, слегка дрожа от страха, подкрался к подоконнику.
- Вот, бля – одеяло какое-то…, - проворчал ночной бэтмен и сдёрнув мою импровизиро-ванную заглушку, свалился прямо мне на голову.
Я тихо застонал.
-Мамочки, а ты откуда здесь, человече? - крепко удивился ночной гость, вставая с моей спины. - Здесь же ещё вчера никто не жил!
- А ты откуда здесь? - насмешливо передразнил я его, заметив, что он одного со мной возраста. - Занятия уже начались, дядя!
 Парень поморщившись, икнул, испустив густой сивушный дух:
- Меня, вообще-то, Игорем зовут. Я на абитуре здесь жил. Выпить есть?
Мой новый знакомый, видно, не отличался особой сообразительностью. Он  был с креп-кого будуна и не совсем ещё пришёл в себя. Это я понял по его манере задавать вопросы. Не дождавшись ответа, Игорь, глядя на меня во все глаза, задал ещё один странный во-прос:
 - Слышь, чувак, - ты кто-о-о?…
 В то весёлое время я ещё не сталкивался с такими глубокими мыслями и ответил крат-ко:
- Я – Володя. Выпить нет.
Ночной гость расстроился. И задал вопросик попроще:       
- А балабасы есть? Ну, в смысле, деньжата?
 Так как мне на ум пришёл отрывок из студенческой клятвы о взаимопомощи, ответ мой был положительный, и как потом выяснилось, весьма конкретно определивший дальней-шее моё путешествие по жизни.

               
                -2-

  Да-а…. Вот так и происходят самые обыкновенные вещи. С далеко идущими последст-виями.
  А надо сказать, что в школе я как-то не успел пристраститься к спиртному. Ну, не то чтобы совсем не успел…но так… немного. Чуть-чуть.
  Но мой новый друг оказался с Дальнего Востока. Точнее, с городишки якутского Нерюн-гри. Поэтому его познания в деле выпивки были основательны и развиты. Несмотря на то, что Игорю только недавно стукнуло семнадцать. Как выяснилось, он тоже в этом году поступил на первый курс матфака. Но, правда в отличие от меня, успешно завершив сдачу вступительных экзаменов, уже с недельку как принимал различные  горячительные смеси. И, конечно, ни о какой утренней клятве первокурсника слыхом не слыхал. О това-рищах там. О братстве студентов. И прочей чепухе.   
  Как бы там ни было, он сразу расставил всё по местам:
-Сколько монет у тя, гуманоид?
-Двенадцать рублей, - промямлил я, вспоминая наказ мамы особо не шустрить в расхо-дах.
-О-оо!… ништяк…Так мы на пьянчике щас чудно отоваримся!
И с этими словами, странный паренёк  поволок меня к окну.
- Давай через дверь…- поосторожничал я, прикидывая незнакомое слово «пьянчик» к мо-ему скудному школьному словарному запасу.
-Ты чо, мужик – полвторого ночи… Какие двери?
 И Игорь ловко сквозанул обратно в проём окна, и, повиснув на руках на подоконнике, спрыгнул на землю. Я тоже осторожно проделал эту процедуру.
 Но очень скоро я узнал, что такое «пьянчик». Пьяный угол. И почём там ночью самогон и портвейн. Да и многое другое…
 Следующее утро университет встретил без двух первокурсников, которые с припухшими лицами еле доползли только к началу третьей пары…


                -3-

  Понимаешь, Витёк - все далёкие события и люди, сильно повлиявшие на мою жизнь, ви-дятся мне сегодняшнему более отчётливо, чем прошлая неделя. И, когда я, пытаясь об-мануть время, заводил некое подобие дневника, всё мною написанное, каким-то непо-стижимым образом превращалась через несколько лет в творение чужого пера и фан-тазии. Где-то здесь кроется сильный подвох природы, - ощущал я своим сумбурным соз-нанием. И в тщетных попытках перепрыгнуть через изменчивость мироощущения, я снова и снова обращался к  книгам. Мне казалось, что вот-вот скажется то, о чём так много и безнадёжно пишутся тысячи страниц. Но чем больше впитывал я в себя муд-рость философов и писателей, тем дальше уходил я в определении своего верного место-положения и предназначения в этом мире. И, наверно, благодаря излишней любознатель-ности, мне теперь уже не слышатся по ночам тихие шаги Степного Волка. И совсем уж потеряна свежесть причастности к чему-то неземному, неприступному. И в этой новой зрелости я чувствую себя, честно говоря, обобранным и жалким. Теперь лишь недолгие приступы похмелья возвращают на миг далёкое ощущение странности и зыбкости каж-дого вздоха, каждого дня…Временами бывает так тоскливо – не поверишь!
 Но я отвлёкся…
 Моего нового друга звали Игорь Гладков. Имел он богатых родителей на Севере.  Также безусловно имелись в наличии у этого весёлого паренька две вещи: немного фантазии и стойкое пристрастие к дешёвым спиртным напиткам. Зачем он приехал в Крым, и уж тем более зачем поступил на матфак - остаётся загадкой для меня и по сей день. Сам он объяснял это своим восхищением процессом решения задач и сверкой результата с правильным ответом. Причём восхищало его вечное несовпадение этих двух цифр. Поче-му-то в свои семнадцать, он отпустил бороду, и это сомнительное украшение его доб-родушного, слегка рябоватого  лица, смотрелось скорее как постоянная похмельная не-бритость.
  Тем не менее, Борода имел очень независимый вид. Курил «Беломор», знал все цены на спиртное, и места, где можно разжиться  бухалом в любое время суток.
 Впереди у нас, первокурсников, маячил колхоз. То есть то место, где весь сентябрь и часть октября будущие преподаватели и профессора должны были ползать раком по мёрзлой земле, выдирая из неё различные гниловатые дары природы. Плюс, как нам объя-вили, мы должны отрабатывать свои харчи, которыми нас будут потчевать в местной колхозной рыгаловке. Этот минимум рабства оценивался в три рубля сорок копеек еже-дневно. Так что лень была поставлена в некие границы. И на мой глупый вопрос о том, что будет, если я не вытяну норму, прозвучал вполне конкретный ответ: «Вычтем из стипендии».
 Но всё равно большей массой первокурсников овладело предвкушение некоего первого самостоятельного шага. Создавались небольшие группки по интересам. Выпускались стенгазеты. Назначались различные ответственные неведомо за что. Делались какие-то складчины и приобретения. Но весь этот детсадовский студенческий энтузиазм ма-ло трогал наши с Бородой юные сердца. Ибо двух студиозов волновало только одно – на-личие в сельмагах региона достаточного количества дешёвого спиртного. «Не бзди, - утешал меня со знанием дела приятель, - наверняка у селян имеется море самогона».
  И надо же так случится…
 На небе со скрежетом провернулись какие-то заржавелые шестерни – и прямо накануне отъезда у нас появился третий единомышленник. Ставший впоследствии идейным вдох-новителем и организатором всей асоциальной деятельности небольшого круга людей, в который входил и я.
 Сцена появления этого персонажа просится в отдельный рассказ.
 Решив вспрыснуть прощание с двухнедельной учёбой в уже немного надоевшем универ-ситете, я и Борода приобрели дюжину бутылочек сухого винца под романтическим на-званием «Струмок». Пить его без добавления сахара было невозможно.  При первой дегу-стации этого нехитрого пойла невольно приходила в голову мысль о близком родстве ви-на «Струмок» с уксусной эссенцией. Но, добавив в бутылочку пару столовых ложек саха-ру, тщательно разболтав, мы получали вполне сносный слабоградусный напиток. Сла-бость градусов вполне компенсировалась количеством - двенадцатью бутылками на дво-их, и полным отсутствием закуски.
 Выпив по паре бутылок, мы обсудили достоинства и недостатки наших сокурсниц. Странно, что при наличии на первом курсе матфака ста сорока особей женского пола и всего около тридцати мужского, на факультете имелся серьёзный пробел с симпатич-ными мордахами и, уж совсем полный провал с нормальными фигурами. Эта несправед-ливость нас весьма угнетала. Она же и явилась причиной посещения двумя благородны-ми студентами соседней женской комнаты. Правда, это случилось после девятой бу-тылочки чудного напитка «Струмок», и некоторых словопрений по поводу доказатель-ства теоремы Коши о пределе последовательности. Но приличия были соблюдены: в де-вичью комнату нами было привнесено три бутылки сухаря и, как нам казалось, неотра-зимое обаяние двух благороднейших донов.
  Девушки были заняты сборами в колхоз. Но выпить, тем не менее, предрасположены. Как, впрочем, в любое время суток, и практически любые девушки, проживавшие в на-шем славном ковчеге, именуемом «Общежитие номер два математического факульте-та».
 Не успели мы открыть второй пузырёк с сухачевским, как двери распахнулись, и двое бухих мордоворотов с факультета географии внесли распростёртое матерящееся тело. Аккуратно положив его на пол возле электрокамина, один из носильщиков, немного заи-каясь, сказал : «С-саша назвал номер вашей комнаты. В-возитесь с ним сами. Мы уже его носить не можем». Затем они безмолвно исчезли.
  На принесённом теле были интеллигентного вида очочки. В небольших тёмных глазах за стёклами скакал нехороший огонёк. Длинный благородный нос говорил о несомненном  родстве незваного гостя  с римскими патрициями. Небольшие залысины свидетельство-вали о незаурядности интеллекта и глубоких мысленных процессах. Да и фразы, выле-тавшие с слегка припухлых губ субъекта вместе со слюной, вызывали уважение:
- Чо за гонки! Мне здесь не в кайф! Бычьё!…
И прочие достойные вещи и пожелания рассыпались по комнате как жемчуг.
 Девчонки же, как ни странно, заулыбались:
- Это же Шурик!  Шурик, здравствуй, золотой ты наш!
 Шурик попытался подняться, но, после тщетной попытки опереться о пол ногами, сно-ва устало прилёг на ковёр и с третьей попытки закурил папиросу.
 Мы  с Игорем одурели от такого тёплого приёма столь хамовитой враждебной лично-сти. Между нами и девицами произошло быстрое объяснение. И всё выяснилось. Шурик, или Саша Кузьмин, учится с нами на курсе. Сам он из Ялты, куда уже возил дня три на-зад девушек на экскурсию. Интеллигент в пятом поколении. Книголюб и философ. Ост-рослов и искромёт. Очарователен и любезен с дамами. Предупредителен и корректен с парнями.
- Идите вы…нах… -  вежливо подтвердило лежащее тело.
 И в колхоз он едет с нами. Но имея при этом одно бесспорное преимущество: его двою-родный брат уже студент четвёртого курса. И он открыл Шурику все тайны поведения и все подводные рифы колхозного студенческого бытия. Так что, в некотором роде, Са-ша является экспертом досуга и труда в сельской местности.
 Мы с уважением посмотрели на долговязое тело, которое перевернулось на бок и с ин-тересом стало ковыряться спичкой в розетке.
-Пожалуй, надо с ним забухать, - шепнул мне Бородатый, - говорят в Ялте дурь термо-ядерную продают…
Я не возражал. Тем более что всегда уважал в людях лаконичность и умный вид. И сте-пень опьянения неожиданного гостя  впечатляла.
 В это время девушки втроём перетащили Сашу на кровать, где он мирно захрапел, по-слав всю нашу компанию по старому адресу ещё разок. Видимо, для верности.
В момент последнего посылания, на небе ещё разок провернулись шестерни – и я пробле-вался прямо на пол.
Полный восторг аудитории!
 
               
                -4-

 Хмурым пасмурным  днём…. Восьмого сентября 198..года Симферопольский госунивер-ситет выезжал на поля родины, чтобы подтвердить на деле связь науки с практикой. Никого не смущало, что к сельскому хозяйству ни один человек из доброй полутысячи отбывающих, не имеет никакого отношения.
 На лицах преподавателей отражалось предвкушение каких-то неведомых грозных собы-тий, которые ничего им хорошего не предвещали.
  Студенты же (в особенности первокурсники), разбившись на стайки, томились в ожи-дании не менее странных, но многообещающих приключений, которые скрывались за од-ним ёмким словом «колхоз».
  Саша с Бородатым курили уже по пятой с утра «беломорине» и недовольно подсчиты-вали наличность, выцарапанную у родственников на благие цели. Наличности было мало. Мои чахлые рубли, предъявленные к осмотру, тоже не очень подняли настроение.
 Тут подъехали автобусы, внешним видом напоминавшие грязных доисторических жи-вотных, и студенты ринулись занимать места.
 В  одном из разболтанных жизнью «пазиков» наша троица заняла заднее сидение. Я не-медленно достал из рюкзачка бутылку самогона, прихваченную в деревне у знакомых. Мои друзья переглянулись и весьма оживились. Рванув зубами пластмассовую крышку, я веж-ливо предложил продегустировать напиток. 
 Странный запах имел этот первач. Мне сперва показалось, что он пахнет жжённой ре-зиной. Шурик, понюхав мутную жидкость, сделал заявление, что так вонять могут только носки дровосеков, и то не у всех. Бородатому вообще эта тема была по барабану. Но для приличия он тоже глубоко втянул в себя миазм предлагаемого напитка.
- Круто…- задумчиво произнёс он, - так пахнут якуты.
 Более точного определения запаха мы предложить не смогли. И разлили по первой. Де-вушки, сидящие впереди, заткнули носы, и подняли дружный вой:
-Ребята! Ну что за наглость! Брызгать в автобусе жидкостью от комаров! Здесь же люди едут!
 Автобус, испортив воздух сизой гарью, к всеобщему восторгу тронулся в путь.
 Первая прошла без закуски.
Мы помолчали минут пять. Говорить было тяжело – влитая внутрь жидкость не распо-лагала к немедленному общению.
-  Интересно, - первым нарушил я молчание, - из чего гонят эту амброзию?
- Наверное, из навоза умерших свиней, - развил тему Саша.
- А мне понравилось, - хрюкнул Бородатый, - главное впирает по-серьёзному. Давайте по-вторим!
- Не-ет… Надо хоть яблочком разжиться а то сблевну, - поморщился я и пополз через рюкзаки и сумки вперёд к знакомым девицам.
Когда я вернулся с плавленым сырком и двумя червивыми яблоками, ребята уже успели повторить.
- Тебя за смертью посылать, - тщетно пытаясь отдышаться, в агонии прохрипел Шура.
 Я с интересом подметил, что глаза его зажглись тем недобрым бесовским огоньком, который так поразил меня при первой встрече. И тоже выпил, закусив яблочком. Само-гон действительно был на редкость омерзителен. Но своей  крепостью он компенсировал недостаток вкуса.
  Мимо проносились новостройки окраин. Мы выезжали из города. Накрапывал мелкий дождь. Впереди два преподавателя вступили в ненужную дискуссию с умником в тол-стых очках. Спорили, как всегда, о математике. Какие-то левые базары о замкнутости и ограниченности пространства. Короче, вели себя крайне неприлично. Стоило немного разрядить обстановку в салоне, и я потянулся за гитарой.
  Первые же аккорды полузапрещённой блатной песни заставили приутихнуть передних мозгоёбов. Бородатый, не имея ни слуха ни голоса от природы, смело подхватил мой рёв. Все в автобусе заулыбались и оживились.
«Бабы любят чубчик кучерявый!…Всюду бабы падки до кудрей!»
 Припев орали все, кто хоть раз слышал песню. Преподаватели, будучи в душе диссиден-тами, сделали вид, что всё ништяк. Наступил тот долгожданный  миг эйфории, отде-ляющий трезвость от полного опьянения. И такой он был краткий, мать его!
- Не…Действительно… Почему так быстро нажирается человек? - громко спросил я, закончив петь.
- Закуски мало, - высказался какой-то остряк, сидящий спереди.
- У тебя мозгов мало, Вася! - откликнулся Игорь. - От закуси горячей ещё больше впира-ет.
- Всё дело в трансцендентальном подходе, - задумчиво почесал нос Шурик. - Мыслишь ир-рационально – вот и пьянеешь с пол-оборота.
 Он посмотрел вокруг совершенно дикими пьяными глазами, сверкавшими из-под очков, и хотел продолжить свою интересную мысль, но передумал. Разговор, который начал было превращаться в философский диспут, был прерван ловкими руками Бороды. С виртуоз-ным мастерством он поровну разлил остатки самогона по стаканам.
Бульк! И снова молчание, прерываемое возмущённым ропотом женского контингента.
-Фу… Без закуски какую-то политуру дуют… С кем учиться придётся?

 Автобус тем временем проезжал такие места, о которых пишут только в щедринских сказках. То есть названия, типа Жоповка, Мухосранск или Раздолбаево, лишь слегка мог-ли передать заброшенность и унылость пейзажа за окнами. Полуразвалившиеся серые строения среди покошенных деревянных столбов линии электропередач, напоминали кадры военной кинохроники.
   С переднего сидения поднялся преподаватель аналитической геометрии Василий Ивано-вич.
- Ребята! Внимание! Вам необходимо выбрать комиссара потока. Он будет организовы-вать и контролировать процесс уборки урожая. Я понимаю, что вы друг друга знаете пока плохо. Но, может, попробуем?
Со всех сторон раздались недовольные голоса:
- Давайте по приезду! А то как-то не с руки в такой тряске! Ну и дорога!
 На том и закончилось первое  собрание и наш самогон.
 Неслабо кружилась голова, и дико хотелось курить. Петь уже не хотелось совсем.
- А д-долго ещё ехать? – как-то совсем пьяно крикнул я и с натугой икнул.
- Подъезжаем, - лаконично ответили спереди, и нам оставалось только безмолвно меди-тировать.
Автобус ещё несколько раз подкинуло на ухабах, и мы подъехали  к пожелтевшей от времени  пятиэтажке.
- А вот и наше общежитие! - с деланным воодушевлением провозгласил преподаватель.
 Несколько минут молчания показали ту степень нежелания не то что здесь жить – просто видеть этот кошмар. Многочисленные выбитые стёкла этого единственного в селе пятиэтажного здания пустыми глазницами  зловеще смотрели на своих будущих жильцов. Штукатурки на этом строении давно не было и в помине – из боков дома про-ступали железные прутья арматуры, похожие на рёбра узников лагеря смерти. Но это, как выяснилось позже, была только внешняя стороны вопроса. Матерясь, студенты стали выползать в липкую глину двора, не познавшего асфальтового покрытия.
 Впереди был «колхоз».



                -5-

  Ну что я вам могу рассказать про картину, открывшуюся нашим шальным от чудодей-ственного деревенского напитка глазам? Кто не бывал в самой глуши разрушенных кол-лективных хозяйств нашей родины в начале перестройки – тот вряд ли мне поверит.
  Первое - в общежитие не было воды. Её просто не предвиделось. Сопровождающий нас местный бригадир просто указал на виднеющуюся вдали колонку.
- Ребята молодые - ничего страшного, - успокоил он себя.
Девушки тихо простонали.
 Второе, пожалуй, самое пикантное. Туалеты в конце коридора не закрывались. И на них не было никаких указателей для уточнения половой принадлежности посетителей. Кучи засохшего дерьма давно забили полуразвалившиеся унитазы. Увидев это, удивились даже видавшие виды преподаватели.
 В грязных «номерах» зловещей  пятиэтажки не было кроватей. Их надо было принести из двухэтажного здания, уныло серевшего напротив нашего узилища. Как оказалось позже, это была столовая.
 Все нехотя приступили к работе. Таскать кроватные сетки на третий этаж – занятие весьма утомительное.
-Извините, - после третьего подхода, вызывающе подступил Саша к нашему провожа-тому, - а где здесь магазин?
- С магазином, ребятки, полный порядок! -  улыбнулся дядя в замызганной фуфайке. - Ки-лометра полтора по дороге – и справа будет наш универсам.
 Мы переглянулись. Опьянение покидало нас прямопропорционально количеству  перене-сённых наверх кроватей. Глумясь над нашими действиями, неподалёку стояла группа ме-стной молодёжи. От весёлых аборигенов доносился явственный запашок анаши.
 После восьмой ходки, Бородатый плюхнулся на металлическую сетку кровати и закурил. Мы с Шурой  расположились рядом. Я многозначительно взглянул на часы. Было без четверти два.
- Всё верно, - резко поднялся Саша, - пора….
 Ровно через пять минут трое молодых людей, не обращая внимания на посвистываю-щую в их сторону сельскую молодёжь, чёткой военной походкой выдвинулись в направле-нии сельмага.
- Бля, что тут делать-то будем? - рявкнул Борода - Бабы страшные, побалдеть негде, ишачить ломает…
 Он на ходу смачно харканул в сторону.
- Как что? - искренне удивился Саша: - Бухать, бухать – и ещё раз бухать!
- Ну это если будет что, - поддержал я пессимистический настрой Игоря.
 Саша и не думал сдаваться. Он лихо подцепил ногой пустую консервную банку, и одним ударом отправил её в сторону брошенного на обочине трактора с работающим двигате-лем. Потом обернулся к нам:
- Ерунда, чуваки! Чем херовее село - тем дешевле самогон. Аксиома, мать твою! И, соот-ветственно, меньше покупают в магазинах государственную водку.
  Подобная железная логика призывала нас прибавить шаг.

  У продавщицы местного  продмага был, наверное, запор. Или наоборот. Только этим можно было объяснить получасовое отсутствие её за прилавком. Правда, это позволила трём благородным донам изучить скудный ассортимент, предлагаемый отечественной пищевой промышленностью труженикам полей.
-Та-ак… Ну что там у нас из бодрящего? «Альминская долина» - рупь восемьде-сят…Неплохо для затравки.
-А вон, ух ты! Смотри – сухарик по рупь десять. Водки, конечно, нет. Да и хер с ней – под неё закуси надо немеряно!
-Господа! Внимание! Нет «Беломора» и «Ялты»... Вот тоска! Неужто придётся дол-бить «Приму» всю дорогу? Знал бы – захватил бы с собой папирос…
Наконец перед нашими очами в облаке табачного дыма появилась служительница Гер-меса. Она по-матросски  поплевав, загасила окурок и немного презрительно посмотрела на наши оживлённые лица.
 Саша поправил очки и вежливо поинтересовался:
- А пиво у вас бывает?
 Мужик в спецовке, рассматривающий что-то в конце прилавка засмеялся. Засмеялась и огромная тётка в белом грязноватом халате.
- Вот это юморист - пивка захотел! Послушай, дружок… Даже если и бывает здесь пи-во, то загодя его заказывают по ящику. Да и то мало кому достаётся. Пе-ре-строй-ка, - ехидно протянула она по слогам.
Не вдаваясь в подробности распределения по селу пива, Саша сразу перешёл к делу.
- Ладно – приступим. Два… Нет – три огнетушителя  «Долины». Четыре сухаря  «Сол-нечная гроздь». И три пачки «Примы». И поскорее, любезная - нам ещё гранит науки грызть вместо закуси!
- А-а… Так это ж студенты припёрлися! - заулыбалась продавщица. – Ну, теперь по дерьмовому вину завсегда план будем делать!
- Мы весьма рады посодействовать отечественной торговле! - улыбнулся в ответ Боро-да и положил мятые купюры на весы.
  Первую бутылку «Альминской Долины»  мы уконтрапупили прямо под магазином. Я впервые пил эту… это…блин, вино. А, надо заметить, что напиток был смерть каким крепким и таким же вонючим. Сделан он был из плодово-ягодных отходов с добавлением низкокачественного спирта.
-Мать честная! -  что ж ты, падла, такое поганое? Господи! - закашлялся я после вто-рого стакана.
-Странно, мой юный друг…  По сравнению с вашим самогоном - это просто лёгкий яб-лочный сидр, подаваемый на десерт в Объединённом Королевстве, - съязвил Саша.
 Бородатому как всегда всё понравилось. «Выучусь – поеду на Север, - с завистью поду-мал я, глядя на причмокивающего от удовольствия друга: - Такое дерьмище – а ему хоть бы хны!»
 Забегая вперёд, скажу, что в недалёком будущем мои вкусы изменились, а познания рас-ширились до неузнаваемости. И такое изделие как креплёное плодово-ягодное вызывало во мне только хорошие и почти приятные вкусовые ощущения. Но первая бутылка шмурдяка в жизни – это всегда сурово.
 Однако, несмотря на низкое качество пойла, настроение у нас заметно улучшилось. По-ра было и пообедать что ли. Тем более, что невидимый счётчик, накидывающий по три рубля сорок копеек за питание, наверняка уже тихо щёлкал и жужжал.
  Вперёд – к жратве и забитым унитазам! Да здравствует колхоз!




                -6-

…Господи! Почему темно-то так? Не голова – а кусок асфальта, прилипший к раздроб-ленному позвоночнику… Мама моя родная! Где я? Что это за звериный храп вокруг, и по-чему такая вонь?
 Всё это пронеслось в моей разбитой винными парами башке за долю секунды.
 Я потрогал себя за лицо. Маслянистая жирная кожа, и полностью заплывшие гла-за…Ой, йо!  Это же колхоз, мать его! Так-так-так… Вторую мы распили по дороге – это я хорошо помню. Потом отрывочное воспоминание о столовой, где Бородатый пы-тался танцевать с подносом на голове. Девочки, девочки, девочки… Так, что-то припо-минается… Были в гостях у сокурсниц – отмечали прибытие. Песни Новикова…Гам ка-кой-то невообразимый…   
 Причём, в гости я, кажется,  шёл уже не своим ходом. Об этом напоминали порванные в лоскутки носки на моих изодранных ногах. Ой-ой-ой!  Да нас, вроде, преподы накрыли, ужратых в мясо… Ну да! Помню отрывочно их нотацию о том, что, мол, таким как мы не место в рядах советского студенчества, и прочий нудный моралин. Да уж… Кажет-ся, пришёл конец моему высшему образованию. Обидно…
  Натянув кое-как грязнючие кеды, я на ощупь выбрался из конюшни, именуемой комната номер одиннадцать. Бляха-муха! Ибись-провались! Вода-то на улице! Вот стрём-то! Да хер с ним – главное… И тут, вместе с воспоминанием о запахе «Альминской Долины» к горлу подкатила такая нешуточная тошнота, что я еле добежал до конца коридора.
  Туго набитый разноцветными студенческими испражнениями унитаз, как никакое дру-гое рвотное средство, способствовал моментальному очищению желудка. С дикой на-тугой проблевавшись, я долго ещё сморкался и вытирал слёзы. Потом медленно побрёл обратно. «Неужели отчислят? – с отчаянием думал я. – Ещё ж и учиться не начали!»
  Когда, вернувшись, я присел на край кровати, на соседней койке медленно повернулся на бок Бородатый. Не открывая глаз, он нашарил на полу бычок «Беломора» и прохрипел:
- Дай спычку, товаришч…
Закурив, он приоткрыл веки, и посмотрев на меня, засмеялся глухим похмельным смехом:
- Гхы-гхы-хы! Ща уссусь! Ты на якута похож! Точно – якут! Глаза как щёлки! Щеки как у хомяка!
 Мне было совсем не до смеха. Я действительно так опух, что без зеркала видел свои щё-ки. 
 Тут заворочался и Саша. Надев очки, он приподнялся на локте и внимательно посмот-рев на мой фэйс, выдал:
-Да-а… Ты сегодня какой-то не такой… толстый какой-то…
-Какой толстый, нах! Просто опух как сволочь! - огрызнулся я. Потом панически по-смотрел на проснувшихся приятелей:
- Только я одного не понял, пацаны - что, сегодня опять будем пить? (Боже – только не это!)
 И умоляюще глянул на Игоря, ища поддержки в своей  антиалкогольной позиции. Боро-датый выпустил вверх дым и задумался. Но, скользнув по жёлтому потолку, его взгляд встретился с неумолимым взглядом сашиных маленьких злых глазёнок за сверкающими очками, на которых прилип лепесток кислой капусты.
- Я думаю, других мнений не будет? - угрожающе прошипел Шурик и посмотрел уже на меня:
- А, Толстый?
 Я обречённо опустил голову и сдался:
- Да ладно, пацаны… Нормально всё. Если не выгонят – нажрёмся конечно. А коль не быть нам студентами – нажрёмся однозначно!
На этой оптимистичной ноте прения были закончены.

  Признаюсь, вообще-то я был против ежедневных возлияний. Тем более, что вчера мы были взяты с поличным и нам грозило отчисление. Так же я ещё находился в плену обще-принятых предубеждений и антиалкогольных плакатов, типа: «Пьянство не отдых, а тяжкий труд». Или: «Родители пьют – страдают дети», «Не омрачайте юность пьян-ством» и прочей наглядной агитации, которая, как выяснилось позже, ничего общего с процессом употребления спиртных напитков не имела. Но это прозрение наступило не сразу.
 А пока я просто был озадачен. С одной стороны авторитет Саши и его старшего бра-та, бывалого судента-колхозника, который наказал Шурику, чтобы в колхозе каждый день он примерно заливал шары. Иначе, типа, это не колхоз. А суета и томление духа.
  С другой - неунывающий Бородатый с замашками профессионала-алканоида.
 Но, как ни крути, мне нравились мои новые друзья, которые вели себя независимо и сво-бодно. И мне казалось, что где-то рядом с моими новыми ощущениями и познаниями на-ходится та жизнь, о которой я только догадывался, учась в школе. Именно в этой жиз-ни должны мудрствовать и познавать мир весёлые и щедрые на не всем понятную ра-дость люди. И если им по ситуации необходима именно «Альминская Долина», чтоб на-дорвать, так сказать, покрывало будничной суеты, то это вполне приемлимо.
 Я даже сам не подозревал тогда, насколько верны мои предчувствия! 

 Потом, после завтрака, было общее собрание, на котором выяснилось ещё одно пи-кантное обстоятельство. Оказывается, пока мы весело ходили за винидлом, Сашу вы-брали комиссаром курса. Так как он один среди студентов был в возрасте полных восем-надцати лет. И девочки, опять же, стояли за него горой. Ну и его вышеописанная ин-теллигентная внешность сыграла не последнюю роль. Но теперь, после нашего фиаско, когда свежевыбранный комиссар лежал в мрачном подпитии вечером под сеткой крова-ти на которой не было матраца и пускал пузыри, неминуемо было его позорное переиз-брание.
- Я одного не могу понять, Александр, - сетовал расстроенный преподаватель матанали-за, - зачем надо было лезть под кровать?
Саша слегка улыбнулся и спокойно пояснил:
- Видите ли, я как-то не придал значения тому, что без матраса меня будет  видно свер-ху. На кровати-то сетка. А цель была проста – избежать прямого контакта с препода-вательским составом. Я был не совсем в форме…
 Короче говоря, нам влепили строгий выговор с пожеланием, что добросовестным тру-дом мы исправим первое ложное впечатление о нашей троице. Комиссаром же едино-гласно выбрали сисястую бабёнку с лицом ехидны, и она сразу недобро зыркнула в нашу сторону.
- Кузьмин, Гладков и Костров - в разные бригады! - отрезала она, составляя список.
- Так бригады-то две! - возмутился я.
- Вот ты и будешь отдельно от своих собутыльников, как самый молодой.
Мне действительно было всего лишь шестнадцать, и я уныло поплёлся во второй авто-бус.
 Впереди замаячило горбилово в полной изоляции.


                -7-

  Вообще говоря, я к работе плохо отношусь. И не понимаю расхожих выражений типа «удовольствие от сделанного», или  «мужчина должен работать» и прочую агитацию рабства.
 Незнакомо мне также и удовольствие от сделанного. Даже если это деланье будет не из-под палки, а, как говорится, по собственному почину. Скорее всего я просто фанат безделья.
  К примеру, такой вариант.
   Скажу несколько слов по поводу совокупления. Я часто не против вступить в мимолёт-ную лёгкую связь с противоположным полом, но когда доходит до дела, меня обуревает ужасная лень придумывать новые позы, применять предварительные ласки и прочее. И уж совсем смешно здесь говорить об «удовольствии от сделанного». Скорее тоска, и желание больше никогда этого не делать. А что уж говорить о тупой физической рабо-те по принуждению. И, уж, упаси господи, если это происходит ради денег или еды!
  Работа же советского студента в колхозе гармонично сочетала черты египетского рабства и мелкого рыночного воровства. Воровались ящики с соседнего поля, чтобы до-быть себе вожделенную среднюю норму. Давались обещания упоить бригадира до синих соплей с первой зарплаты за приписывание себе несуществующих результатов. Но всё равно около пяти ящиков гниющих мелких помидор требовалось наковырять до обеда. После обеда обычно шёл дождь, на который молились все – тогда полевые  работы пре-кращались и можно было тихонько шастать по деревне в поисках самогона, чтобы по-том скрытно распить его в лесополосе.
  Мои соратники по вступлению в студенческую жизнь горбатились на другом поле. И встретившись, мы с отвращением обменивались впечатлениями. Обстановка была нера-достной. В этой стрёмной общаге даже нельзя было навалить как следует, по причине полного аута канализации. А так как нас кормили, в основном, гороховым супом и дерь-мовой кашей, близлежащая лесополоса на глазах превращалась в непроходимое минное поле. Быстро заканчивалось курево и наше бытиё стало напоминать небольшой чумной карантин крепостных людей времён Анны Кровавой. Но самое ужасное было то, что  приказали долго жить балабасы. Или филки. Или бабло. Шуршики. Воздух. Лавэ, мать его! Не было ни хрена!
  Занимать у преподавателей на выпивку казалось несколько неинтеллигентным. Осталь-ной же народ так же бедствовал и скулил в полном безденежье. Но бог покровительст-вует юным выпивающим студентам. И по истечении двух недель в колхозе, весь курс срочно сняли и увезли обратно.
 Объяснение было простым. У старшекурсников, работавших на каком-то заводе, при-щемило краном зазевавшуюся студентку. И сверху, из Минобраза кинули приказ – отпра-вить учащихся на учёбу, пока всех не передавило к свиням собачим.   
  Отъезд отмечали шумно. Некоторым особо ретивым пахарям всё же выдали зарплату, равнявшуюся нескольким бутылкам водки. Но, в основном, все остались должны  колхозу за харчи и дивный приют. Из чувства солидарности счастливые обладатели нескольких купюр немедленно отоварили их в сельпо и устроили небольшую попойку. Пили все. Даже преподаватели у себя в каморке. Безумная радость возвращения домой, которое было куплено безвестной покалеченной героиней, охватила весь народ. Неужели скоро можно будет интеллигентно оправляться в унитаз типа очко, а не блуждать по лесополосе, натыкаясь на кучи дерьма и стыдливые стайки студенток?
 Вперёд, к знаниям и стипендии! Долой сельское хозяйство во всех его уродливых формах!
 И погрузившись в автобусы, толпа одичавших дурно припахивающих студентов рас-прощалась с кошмаром по имени  «колхоз».


                -8-

  Чтобы лучше понять моё внутреннее состояние в начале самостоятельной жизни, нужно представить себе оживший клубок шерстяных ниток разной плотности и тол-щины, застрявший глубоко в пищеводе. Конечно, крутило меня неслабо. Здесь и ранний романтизм с учащающимися на глазах полупьяными совокуплениями. И потребность уй-ти из жизни молодым не ради красного словца. И невероятная тяга к совершенно непо-нятной науке под туманным названием «высшая математика».
 И рано проснувшись с похмелья, и сидя на парах в универе, и вечером, в конце коридора, с тридцатой папиросой в давно не чищеных зубах – всегда и всюду присутствовал физиче-ски ощутимый зуд в грудине.
 «Надо что-то ещё… Что-то идёт не так…Это не моё… Почему я жив?.. Зачем трезв? На хера так нажрался?…Кто это спит рядом?…Дайте курнуть…Нет-нет…Не надо! Кто это, боже? Теорема Коши-Вейерштрасса…Что за дебилизм так писать кон-спект?.. Какого члена надо декану?…Где бабки, бля? Вчера ещё были…Классная задница у этой козы…Херня – прорвёмся…Жаль будет маму. Когда повешусь…»
 Такая несусветная чушь вплеталась в  мои дни и ночи первых месяцев учёбы. Обстанов-ка в нашей комнате в общаге была, мягко говоря, не совсем здоровой. Трое пьющих и не брезгующих лёгкими наркотиками молодых людей с неадекватной психикой, отягощён-ных непростыми зачётами и экзаменами.
Длинный (Шурик), Толстый (я) и Бородатый Игорь. И четвёртый – комсомолец, с ги-пертрофированным желанием жить, учиться и работать, Витя Молибог. За одну та-кую фамилию, казалось, можно убивать. Но мы крепились как могли. А Витя продолжал пить нашу кровь, добросовестно назначая дежурных и ответственных за варку супа из дерьма.
 Нас не любили, и это понятно. Как можно любить человека, из башки которого девоч-ки, сидящие в аудитории на задней парте, все три пары вынимают перья от подушки и строительный мусор. И где же это ты спал, дружок?…
 Хотя справедливости ради нужно отметить – не любил нас актив. То есть послушная комсомольско-студенческая биомасса. Девочки более свободных взглядов и ребятишки с идиотизмом (не путать с дебилизмом) в глазах, неустанно тянулись  к нашей троице.
 Ещё бы! Кто  с таким изяществом может прятаться в женском туалете от вахтёр-ши, если не Саша Длинный? А кто может внезапно сорвать со стены огнетушитель и полностью опустошить его на визжащую пьяную толпу? Правильно – только стрёмный Борода. И уж, конечно, никто не мог так орать Высоцкого с надувшимися жилами на горле и истеричными слезами, как гитарист Толстый.
 Так за короткий период времени наша слава стала приносить нам свои горькие плоды. А именно: уж если кто и наблевал в коридоре – так это отморозки из  двести тридцать восьмой комнаты. Неважно, что в это время мы честно дули план в подвале, а потом там же и заснули. И если поражённые уборщицы находили остатки сожжённых денег, они конечно не знали, что это следствие наших долгих ночных бесед на тему творчества Анатоля Франца и бренности злата. А кто, бля, разбил в щепки комнату соседей и по-том уехал в Ялту на рогатом троллейбусе? Чтобы там под сенью кипарисов ужраться до поросячьего визга? Да - признаю… Я и Саша.
 Там же, в Ялте, я прочитал свою первую настоящую книгу.
 Герман Гессе «Степной волк». За одну ночь. Это было серьёзно.
В школе я отличался неуемной тягой к чтению, и за время учёбы прочитал всех класси-ков русской литературы. Неплохо знал мифы Древней Греции. Ну, одним словом, всё, что было доступно мне в качестве небольшой стандартной домашней библиотеки.
 Но Гессе…Это было ни на что не похоже. Для меня, шестнадцатилетнего  неврастени-ка в расцвете полового созревания, эта книга явилась настоящим откровением. Там как-то круто сочетался романтизм с метафизикой самоуничтожения. Как раз то, что мне было тогда нужно. В точку!
 Не скажу, что это прибавило мне оптимизма в жестоких испытаниях молодого орга-низма на прочность различными химическими ингредиентами. Но глаза мои немного при-открылись.  Оказывается, есть писатели и книги, которые явно помогают приподнять занавес внутреннего мира. Позже, я у того же Гессе узнал, что эта граница называется «майя». Это меня наполняло новыми веяниями и надеждами. И, конечно же, прибавило шарму в общении с женщинами.
 «Ибо… Ибо… Ну, если… Понимаешь, – всё не так просто… Нет-нет…Что ты… Загля-ни глубже. Через мириады звёзд вглубь себя… Там я, и множество других весёлых и гру-стных картинок. Смотри же… Ну…Это просто и сложно… Да нет, – жизнь моя как и твоя…Полна…Пуста… Рядом.. Вместе.. Давай….Ну… Пожалуйста… Ну… Вот… так…хорошо…Йе!»
Примерно так.


                -9-
 
   А однажды произошло событие, которое рассекло мою первокурсную жизнь надвое. До  и после.
  Саша Длинный вообще был нашим, так сказать, домашним доктором. Это он добывал чудные пилюли, которые надо было запивать пивом, чтоб шарахнуло по мозгам не по-детски  Или не запивать ничем вообще, а просто подолгу держать их под языком. Это он приносил, похожую на зелёный чай, странную травку для совместных воскурений и медитаций. Это добрый Шурик доставал различную дрянь и заставлял варить из неё сомнительное варево, которое лично мне кроме бешеной изжоги ничего не приносило. И всё это оттого, что наш очкастый волшебник жил в Ялте, которая была всекрымским центром метафизики и ****утости, приправленной наркоманией, во времена застоя и перестройки.
Но на этот раз он превзошёл себя.
 Пятновыводитель.
 Однозначно!
 Какой ужас!
Но какое волшебное название было  у этой жидкости - «Сополз»! Маде ин Прибалтика. Именно название хотелось вдыхать в себя до бесконечности. Но то, что было внутри небольшого пузырька в форме конуса – позвольте! Минуточку! Может это вредно? Да хер с ним – как дышать-то?..
 Оказалось, механизм употребления чудодейственной жидкости таков. Бутылочка с пятновыводителем ставится посредине комнаты. Господа желающие подходят по мере надобности с носовыми платочками или чистыми тряпочками, смачивают их, и уклады-ваются на кровать ( чтоб не  грохнуться на пол, когда прицепит). Вдыхают глубоко и важно. Ну а там – как попрёт. И попёрло, надо заметить, круто…
 Сначала я боялся отдаться этому чувству отъезда. То есть, после третьего глубокого вдоха моё тело загудело, как-будто на него накинув мелкую сетку от кровати, подвели небольшое напряжение. А после следующей задержки дыхания, моя телесная оболочка вообще собралось свалить от хозяина – медленно и аккуратно въехала в стенку. И тут началась такая тусовка, от которой мне до сих пор не по себе. Моё «Я» было представ-лено в какой-то геометрической форме. И самое интересное – стойкое  ощущение, что я не первый раз в этом  тёмном замкнутом пространстве. Скажу больше  -  кроме меня-мудака здесь было ещё несколько похожих, но других сущностей. И они тоже в форме каких-то геометрических тел, но все разные. Но самое неприятное, что только въехав в это странное место, я понял, что меня здесь давно ждут. Более того - что без меня на-род, собравшийся здесь, не может разойтись. То есть сквозануть как можно быстрее из этой стрёмной ловушки.
 Только лишь я подвалил – началось радостное движение – и все заспешили на съёб. Я тоже заспешил, потому что хоть и прикольно без привычного толстого тела быть ка-кой-то геометрической ***той, но страшновато с непривычки. Но как я не спешил – все мгновенно вырвались на свободу, а я не успел. И я остался там один! Это вселило НАСТОЯЩИЙ УЖАС!
 Не знаю, сколько это длилось по времени, помню, что третий раз мочить свою тряпочку я не стал – хватило ощущений под завязку. Я лежал тихо и молча, и думал над случив-шимся. Бородатый с Сашей ещё делали подходы к бутылочке. Но я был в полной про-страции от «увиденного». Или почувствованного? Или пережитого?  Хотя, какая разни-ца. Не было ничего, кроме удивления и горечи, что меня так жестоко обманули в той тёмной комнате.
- Ну что, Толстый? Теперь ты догнал, что бухлом можно ноги мыть? -  тихо спросил Шурик минут через …дцать.
- Н-да… - лишь смог я промычать, - н-да…нехило…
 А Бородатый опять был в восторге. Рассказывал про какую-то карусель. Про то как он, говоря  любое слово, приводил её в движение. Но я подозревал, что он пережил примерно то же самое, что и я. Только воспринимает и рассказывает по-другому.
- А всех одинаково впирает? - спросил я у мудрого Длинного, подозревая, что его сущ-ность тоже присутствовала на наркотическом рандеву.
- Да нет… Одним кажется, что за ними львы гоняются, - улыбнулся «доктор» Саша, - другие в коммандос играют, палят во всё, что движется…
Но, честно говоря, я ему не поверил. Не поверил – и всё тут.
Уж больно хитрозадо он улыбался.
Но бутылочку мы честно выдышали до конца – и вечер за окном изменился.
 Всё было и так и не так одновременно. Память ещё держала звуки и образы странной игры сознания. Коридор общаги сразу бросился в глаза своей геометрической замкнуто-стью. Мы молча курили и смотрели новыми глазами вокруг. Вернувшись, я заметил, что и комната имеет строгие черты параллелепипеда. Как гроб…
-  Наверно, это дико вредно для лёгких, - как в лужу пёрнул я.
-  Да уж, - не полезно это точно, - задумчиво сказал Длинный и прилёг на кровать.
-  А мне понравилось! Ахуенно! – Бородатый, как всегда, напоминал большую игривую и небритую собаку. Ему всегда всё нравилось. Даже когда Витёк Молибог приплёлся из биб-лиотеки и принюхавшись строго спросил:
- А что вы красили здесь, а?
Борода среагировал мгновенно:
- Пятна выводили… С души….

 И туту меня в голове всплыла концовка «Степного Волка». Но, не сказав ничего вслух, я долго перед сном вспоминал и думал. Думал и удивлялся. Особенно тому образу, который возник, когда Саша поведал про свои ассоциации пятновыводителя «Сополза». Как в детском фильме, когда оживали шахматы. Очень похоже. Очень….



                -10-

  После этого случая течь в моей крыше стала расширяться. Я всё вокруг примерял к «подпространству Сополза». Доставал Бородатого и Длинного вопросами, на которые они потом уже просто не реагировали. Короче, вёл себя крайне неприлично и возбуждён-но. И, действительно, бухло уже не приносило того психологического удовлетворения как раньше. Но опять же появилась возможность ещё более мрачно и эффективно за-гружать мимолётных весёлых подруг по постели, которые всегда тянулись к трансцен-дентальному. Конечно, про пятновыводитель – ни слова! За это из универа бы попёрли на раз-два-три. Но про иные миры и измерения тёр я неслабо. Потому что почти не врал. Именно в тот период я заметил, что не могу врать на ровном месте. Даже ставил опыты. Я могу лишь приукрашать виденное и слышанное. Но ума не приложу, как люди заливают на все сто.
 
 Итак, мир мой изменился. Всё стало зыбким и подвижным. А тут ещё  и Шура Длинный залёг в дурдом.
 Саше как правильному ялтинцу было западло идти в армию. Дело в том, что в Ялте среди реальных пацанов считалось дурным тоном служить: «занятие мужчин – это рок-н-ролл…». Собственно, всякая социальная активность среди определенного круга ялтинцев была подозрительна – и даже поступление Длинного в университет, многими его приятелями воспринималось с недоумением.
 Обычно правильные ялтинцы выбирали карьеры «дворников и сторожей», а вовсе не ка-питанов дальнего плавания. Ялта, в определенном смысле, была крымским Питером – со всеми вытекающими из этого последствиями.
 Саша не был настроен нарушать неписанные правила хорошего тона, тем более, что с поступлением в университет можно было рассчитывать на отсрочку. Каково же было его удивление, когда ему, свежеиспеченному студенту, пришедшему сняться с учета в ялтинском военкомате  сообщили, что с учебой придется подождать, а пока – послу-жить, и вручили повестку.
 Первым делом было отмечено такое событие в общаге – проводы удались на славу. Од-нако вместе с проводами закончились и положительные моменты в таком повороте судьбы. И Саша, запасшись больничным листом, явился на призывной пункт только через месяц после окончания призыва.
Серьезные мужчины в форме объяснили, что статья за уклонение у Саши уже практиче-ски в кармане, и посоветовали не играть с огнем. Отсрочку до весны все же дали. Нужно было срочно что-то предпринимать…  И он залёг в дурку.
  Остались мы с Бородатым одни с неунывающим комсомольцем Витей Молибогом.
 Правда, Саша навещал нас раз в две недели – но ему пить было нельзя, поэтому он ода-ривал нас различными похищенными в психушке таблетками.
 Это, говорит, от страха. Это для сна, и так далее…Доктор, одним словом.
 И вот настал день, когда Шурик приплёлся с убитым видом, белым военным билетом и какой-то страшной отметкой в паспорте.
- Влепили таки, ублюдки, - сетовал он на врачей, - четвёртую статью влепили – шизоф-рению! Совсем нюх потеряли, мутанты в белых халатах!
Я ни фига не понял, и попросил:
- Да расскажи ты в чём дело? Что за беда?
 Длинный тяжело опустился на стул, закурил  и поведал нам следующее:
« - Первую неделю все шло просто отлично: По утрам я ходил с коллегами на трудоте-рапию, совершенствуясь в сборе картонных коробок под мармелад, а после обеда беседо-вал с лечащим врачом. Очень, кстати, миловидной девицей по имени Оля, недавней выпу-скницей симферопольского мединститута. Беседы сводились, в основном, к обсуждению проблем современной психиатрии, систем классификаций психологических типов и про-чих вещей, не лишенных приятности.
И вдруг… - все переменилось буквально в один день: Ольгу переводят в другое отделение, я перехожу под опеку другого врача».
Саша помрачнел и, помолчав, продолжил:
«Этот гнус…. Ну, в общем, пришлось начинать все с начала. Доказывать, что даже если я не пою по ночам в палате оперных арий, не грохаюсь на больничной дискотеке в припад-ке эпилепсии, и  даже не пытаюсь сигануть из окна, когда его сиделка по дурости за-крыть забывает – словом, не пользуюсь обычными развлечениями сопалатников –  это еще не повод выписывать меня с приговором «здоров».  Доказал, бля, на свою голову – он мне «четверку» влепил! –  Чему их там учат, в этом грёбанном медыне?!
 Любому первокурснику должно быть известно, что шизофрения подразумевает наруше-ния как в мыслительной, так и в эмоциональной и волевой сферах. Косить по первому пункту мне, как студенту матфака, было не с руки, а по третьему – влом: больно хло-потно овоща изображать. Я и упирал на нарушения в эмоциональной сфере.  Нарисовал бы коновал хоть маниакально-депрессивный психоз, не так было бы обидно: пережал я, значит, просто. И вот, пожалуйста – «четверка» на ровном месте!»
 Мы с Бородатым утешали его как могли. Даже пытались острить: типа, «четвёрка» - это вовсе не такая уж плохая отметка; в следующий раз подучит урок получше – будет «пятёрка», и так далее. Пришлось даже сходить занять медицинского спирта с пол-литра у студенток-медичек на пятом этаже.
 А что делать?
 Спирт. Медицинский. Чистый как слеза!
 О, сколько в этом словосочетании!..
 Выпили, слегка разбавив водой. Горло драло неслабо. Снова обсудили сашину ситуацию. Но сам он, пребывая в состоянии депрессии,  только всё более активно материл врачей-вредителей. Робко постучались девочки-медички, испросив разрешения присоединиться. С ещё поллитрой неразбавленного. Почему нет?
Ну да… почему бы не взвыть песнягу-другую на фоне скорби друга?! Почему бы не стан-цевать на столе?! И ногами в баклажанной икре? Саня! – Не бей очки!! Они у тебя од-ни!.. Какого хера?.. Игорь, – я люблю тебя… И как давно? Что за ***тень под ногами? Кто наблевал?…Длинный – не бзди – прорвёмся! Дайте кто-нибудь папиросу!.. Уберите нож, мать вашу! Шизофреники! Саша – я не тебе!.. Прости… Нет!! Не надо!.. Окну – звиздец…. Витя – иди к бую!… А к-как тебя з-зовут?.. Ирра?… Иррационально!! Су-перр!.. идём ко мне… Мы уже у меня? Это ништяк!
  Длинный, заткнись, – скорую вызову! А-а-а-а!! Серы давно не получали, уроды? Дайте поспать, анацефалы! Заткнись! Всё…спать…спать…спатььььььь…

  Глубокая ночь…Я пытаюсь нащупать окурок пожирнее под кроватью. И вдруг с ужа-сом вижу под лунным светом, льющимся в разбитое окно, тёмный силуэт на полу. Рас-простёртый. Неужто грохнули вчера кого-то?… Но кого?..
 Силуэт застонал и зашевелился. И тут началось мистическое действо. Я в детстве ви-дел фильм «Последний дюйм». Там папаша-лётчик, с обкусанными акулой ногами, ползёт к самолёту. Медленно так… Ну и немного от Маресьева с его бредовой историей что-то было в этой сцене…
 Так медленно и тяжело полз Саша…
 По заблёванному грязнючему полу, в своём новом шерстяном спортивном костюме, по-станывая от натуги, он упорно полз в направлении двери.
С кровати Витька Молибога донёсся зловещий шёпот:
- Толстый…Щаз будет беда…
 Я и сам это видел, но ничего не мог поделать. После выпитого спирта у меня отказали все конечности. Я мог только наблюдать за мужеством истинного мачо, ползущего к своей заветной цели.
 А мачо дополз до двери. С трудом, опираясь о косяк, поднялся. Открыл её. Потом, не выходя из комнаты, закрыл дверь. Затем достал из штанов свой шланг, и с невероятным усердием помочился на мою тумбочку, стоявшую рядом. Затем, облегчённо вздохнув, лёг на пол. И пополз в обратном направлении. Но на полпути силы оставили его, и он зака-тился под мою кровать.
 Я решил, что самое лучшее сейчас – это заснуть. Что и сделал.
 Наутро наш комнатный шизофреник весь в пуху спал сном младенца у меня под крова-тью и у него была невероятная эрекция. Я, костеря на чём свет стоит медицину и спирт, встал и осторожно подошёл к своей тумбочке.
Мама дорогая!
 Обмоченными оказались все мои гигиенические принадлежности, паспорт, студбилет, и, – не-е-ет! Только не это! Компьютерная распечатка моей курсовой работы! Я два месяца корпел над этими результатами. С чем теперь идти к своему научному руково-дителю? С куском размокшей пожелтевшей бумаги, которой место на толчке?
 Я был в ярости.
 Витя тихо захихикал со своей кровати. Почувствовав общее возбуждение, Саша начал просыпаться. Очки он вчера всё-таки разбил. После нашего краткого рассказа о его ноч-ном подвиге, и посмотрев на мою растерянную физию, он стал безумно хохотать. Он просто зашёлся смехом. Я с опаской прикинул, чем его связать в случае полного аута. Тут проснулся Борода, и присоединился к общему веселью. Но мне было не смешно. Не смешно, ей богу! Не смешно – и всё тут…
 
 Вообще говоря, все наши пьянки на восемьдесят процентов состоялись из-за удовольст-вия, получаемого от утренних воспоминаний. Похмельные пересказы вчерашних приклю-чений приносили гораздо больше положительных эмоций, нежели сами похождения в со-стоянии полного анабиоза. Немного приукрашенные и правильно акцентированные, наши пьяные поступки превращались в настоящие подвиги. Хотя, наверное, никогда ими не были на самом деле.
 Если я в пьяном виде пытался выброситься из окна в умывальнике, вызывая неподдель-ный ужас трезвых курящих студентов, то с утра обсуждалась только вероятность при падении попасть на случайного прохожего. И резюмировались различные реакции посе-тителей курилки на этот суицидальный рывок. Таким образом, мой странный поступок в утреннем пересказе уже не представал в неприглядном виде. Напротив - он вызывал уважение и одобрение моих собутыльников. На него наслаивались различные предвари-тельные обстоятельства. Например, темы, затронутые в высоких беседах, когда все ещё помнили себя. Песни Башлачова… Стихи Лорки… И прочее и прочее…
 И таким образом, я уже был не просто малолетним дегенератом, который пытался по синьке сквозануть в окно. А кем-то более серьёзным и красивым. И на событие, выгля-девшее со стороны полным бухим беспределом, накладывался мистическо-героический оттенок.
  Я только одного не пойму:
Почему никто из нас за пять лет учёбы так и не вылетел из окна, не отравился таб-летками и не убил кого-нибудь страшным кухонным ножом?
Вот это представляется мне очень странным.
Если не сказать больше…
                -11-
               
 Однако метафизика с шизофренией нисколько не мешали буйным порослям половых рас-кладов. И хотя все единодушно признавали, что женщины (девушки) такие же вонючие мешки с костями как и мужланы, только посисястее, всё равно, их эротические тушки не оставались без нашего внимания. Невозможно было из-за того, что красивая девушка тоже пукает, оправляясь в конце коридора, утратить тот странный щекочущий холо-док в области паха. Как верно подмечено простым народом: «Обожаю нежности в об-ласти промежности».
Но и в этой области есть несколько удивляющих меня обстоятельств. Никогда не поль-зовавшись презервативами по причине их отсутствия, что такое трихомоноз я узнал только на пятом курсе. А, надо заметить, что чудные наяды и дриады, нимфы и вальки-рии, с которыми пришлось возлежать на ложе страсти за пять лет, мягко говоря, не все были девственницы.  И это, очень мягко говоря. Да и горячая вода в общаге была ред-костью.
 И вообще мы как-то не о триппере думали в порывах полупьяной страсти. Как-то больше о Брюсове с его «Мёртвой любовью». Крайний случай я мог завыть Высоцкого «Поля влюблённым постелю…» Но никогда бы не догадался спросить сиювечернюю воз-любленную о мазке или прививке… Фантазии не хватило бы. Да и стыдно было, ё-моё!   
 На ниве весёлой разнузданной любви не было больших рекордов и достижений. Просто за стаканом как-то само собой забывалось влечение. А когда вспоминал, зачем ты заволок в комнату это милое ужравшееся существо, сам был наглушняк упит. Хоть мелом обводи.
 Но…Никогда не было ни одной интимной связи, которой не придавалось бы значение  вселенской роковой страсти. Пусть даже она длилась одну ночь или два часа. Но всегда с надрывом. С мыслями о самоубийстве… С патетикой шекспировской.
 Может это действие смеси дешёвых алкогольных напитков и молодости? Не знаю. Уверен я лишь только в том, что все наши чувства были искренни, хотя и не продолжи-тельны. Иначе на хера оно вообще всё было нужно? Потыкать ***м в живого человека, как говорил знакомый студент-медик? Это было не для меня. Неинтересно. Неинтелли-гентно. Не в кайф, одним словом…
 И особо циничным наши отношения к чудным непонятным особям женского пола тоже назвать трудно. Вернее, цинизм как бы сквозил в выражениях и обменах мнениями по по-воду и без.
 Типа: «…классный станок  у козы из двести восемнадцатой. Так бы засадил ей под хвост по самые абрикосы!»
 Но когда дело доходило до дела ( хм…), наутро мало кто хвастался и вдавался в подроб-ности своих ночных половых приключений. По вышеупомянутой причине недолгой ис-кренности чувств. Неважно, что смутный объект желаний чаще всего по трезвяне пре-вращался в сильнокурящую невзрачную девицу с щуплыми формами (попадались иногда такие страшные лошади - бр-р-р!).               
 Главное, что был момент откровения.  И никаких утренних подъёбок и насмешек това-рищей в случае пьяного просчёта художника. Ну, может, только лёгкий укор: «Толстый, ну ты, блин, даёшь…У неё же ноги волосатые как у Кикабидзе!»
 Одним словом, женскую красоту искали повсюду – в грузных и замужних пятикурсницах, прошедших страшно говорить что; в залётных студентках мединститута, слывших за сладких опытных развратниц; в расхипаченных и обкуренных до одури девицах на тусов-ках…И находили… И трахали весь этот винегрет, выжимая из него соки вдохновения. И окружали атмосферой таинственной планеты захарканный умывальник. И осторожно отпихивали подальше под кровать свои неинтеллигентные носки и трусы, нашёптывая на ушко расслабленного создания какую-нибудь милую басню. И аккуратно с утра дыша-ли в сторону от спящей рядом подруги, стараясь, чтоб её ноздрей не достигал запах по-мойки, исторгающийся из собственного похмельного рта. А сколько надо было виртуоз-ности и изящества, чтоб спариваться в комнате милой, где сопят ещё три совершенно незнакомые подруги! Да и ни хера они не спали в большинстве случаев…
 И всё это варево бурлило, дышало, шумело…Спаривалось и расходилось…Уходило в ар-мию..  Выезжало навсегда домой целыми комнатами после трудного экзамена. Бухало, блевало, похмелялось…. Недоедало и обкуривалось. Училось ночи напролёт, чтоб утром получить твёрдое «два» и упиться навсегда!
    Общежитие номер два. Матфак. Советский Союз».