Тряпочки

Все комнаты в этом доме начинаются с трусов. С трусов, бесстыдно свисающих с люстр, светильников, бра и других осветительных приборов. Трусов многообразных фасонов, форм, материалов и разных эпох, но объединённых одним – все трусы красные и несут очень важную функцию, но вовсе не ту, которую возложила на них природа, наделив гигиеническими и согревающими качествами. Ритуальные красные трусы на люстрах, закинутые туда обязательно с первого раза – дань вере в то, что определённые, но чаще всего нелепые действия гарантированно приносят материальный успех: иначе говоря, если украсить нижним бельём светильник, как рождественскими носками камин, в доме будет много подарков, достаток и благополучие.
Со временем трусы становились почти невидимыми, их переставали замечать, как любую вещь в Доме, не имеющую практической функции, на них переставал натыкаться взгляд, а если и поднимался взор, то он был бессмыслен. Ну, трусы и трусы. На люстре, да, на люстре. А они, меж тем, висели и ветшали, как и всё остальное в Доме, в котором забывают про ремонт. Старели, бурели и кисли, покрывались пыльным мхом так же, как и люди, живущие в этом доме.
Но иногда – когда в дом приходили редкие визитёры, посторонние люди, – о трусах вспоминали. Дом не любил не своих людей, но вынужденно терпел тех немногих мужчин, глухо гремящих чемоданчиками с инструментами и нахально ступающих грязными ботинками по любимому зелёному ковру. Работяги наполняли атмосферу массой запахов, незнакомых Дому, иногда, он узнавал сивушный душок или тяжесть застарелого минерального масла, в которые были укутаны, как в робы, ненужные посетители. Ремесленники были просто необходимы для латания, а иногда даже замены железных труб-кишочек, электрических вен-проводов. Потому Дом терпел, выжидал и смеялся, наблюдая за тем, как мужчины заходили, запрокинув головы, приоткрыв табачные рты, и почему-то хватались за пояса, словно за кобуру, на которых мирно покачивались фонарики с длинными ручками. Хозяйки тоже смеялись, а мастера краснели и тушевались, потом громко ухали, звенели полым железом, влажнели в дожде пота, но не забывали настороженно поглядывать через плечо, будто боялись нападения сзади.
«Какие мысли и ассоциации могут вызвать трусы, бесстыдные в своей обнажённой откровенности и находящиеся в самых нелепых местах?» – размышлял Дом, блаженствуя в массажной неге перебора труб. Публичный дом, бой не подушками, а трусами, крайняя неаккуратность хозяев, странный перформанс, искусство, украшение, бельё вместо тряпочки, им вытирали пыль и забыли, положили на видное место, чтобы не забыть надеть? Как-то это очень странно, а может быть, они просто бабахнутые, безумные, или даже буйные!
Не удивительно, что мастера пугались и старались смыться пораньше, порой забывая оплату, но чаще называя её больше обыкновенной, видимо, учитывая моральный ущерб и душевные страдания.
Основную функцию сбережения и накопления денег красные трусы на люстрах почему-то не выполняли. Но, меж тем, висели, седели инеем извёстки, ветшали в тряпочки. А на диване в комнате, ставшей тенью, сидели-седели ветошки-хозяйки под тусклой люстрой, всё так же не замечающие, но всё так же свято уверенные в эффективности много лет назад закинутых с первого раза красных трусов. Старел и Дом, храпел, гудел изношенными кишками в штробах, чихал, сыпался островками серой, когда-то белоснежной Арктики потолков. Будто ледокол прошёл, – думал Дом и, кашляя, смеялся, вызывая очередной обвал потолочного материка и звон стёкол в иссохшихся оконных рамах.
Всё чаще случались протечки, хлорные лужицы текли по щербатому, но чистому полу. Одна из старушек, хватала палку и семенила, глухо стуча ею, за застывшим в ржавом параличе на одном диаметре, разводным ключом. Она долго не возвращалась, ища забытое место с инструментами, приходила, хлопала тапочками по прозрачным болотцам, сжимая в сухой руке растрёпанную косицу пакли, а подмышкой крепко стискивая железный ключ. Затем слепо наматывала жгутики золотистых нитей, латала трубы, перевязывала сочащиеся горячей водой раны, клеила их изолентой, словно пластырем, бережно закрывала дверцу штробы и шептала: «миленький мой, ну, потерпи ещё».
Однажды Дом не вытерпел, в громком чихе сорвало его вентили.
– О, нет, – отчаянно подумал Дом и зарыдал: – Я не хотел, так вышло!
На шум появилась трепетная старушка с паклей в руках, запричитала и заволновалась, хватая полотенца, прихватки, мягкие покрывала с табуреток, скатерть, одеяла, наволочки, пледы и пальто, всё, что было, пытаясь заткнуть поток, невыплаканных слёз Дома.
Нет-нет – повторяла она, видя, как руки хватают тряпочки с потолков.
Нет, нет, нет – повторяла она, швыряя на бьющийся фонтан трусы-ветоши со стен.
Нет, нет, нет! – молила она, бросая в штробу водопада ветошку – вторую старушку.

Нет, нет, нет! – хлюпали лужи под её тапочками, когда она уходила.