Меняю ландыши на картошку

…На одном камерном, но от этого обстоятельства не менее престижном среди ценителей старинных ювелирных украшений аукционе возникла непредвиденная заминка. Почтенная леди Томсон (назовём её так) настоятельно пожелала знать, какой именно дворянской фамилии в России принадлежал, стоящий особняком лот под номером сорок четыре. Изящная брошь тонкой работы одного из известнейших ювелирных домов горделиво сияла неподвластной времени красотой. Овал, акцентированный россыпью бриллиантов, заключал букетик цветов, соло в котором принадлежало ландышам. Аукционист, обладающий безупречными манерами, отложил молоток и попытался дать справку. Она оказалась в высшей степени туманной.
    -К сожалению, нашим специалистам не удалось внести ясность в этот вопрос. Следы семьи, которой принадлежала эта вещь теряются где-то в Средней Азии в годы Второй мировой войны… Не думаю, чтобы это была какая-то уж очень известная дворянская фамилия. Но уверяю вас, ценность самого лота от этого ничуть не становится меньше… Вещица прекрасной сохранности и очень хороша сама по себе…
     Джейн – молодая, подающая определённые литературные надежды начинающая писательница, совсем не аристократично толкнула бабушку в бок.
   -Послушай, это же здорово! Об этом можно будет придумать столько историй…
                ***
   Конечно, можно. Только каждая вещь имеет свою подлинную историю. И подлинную ценность. Которая далеко не всегда измеряется в каратах, или фунтах стерлингов.
   Военное лихолетье для «тружеников тыла» - это проводы на фронт близких и тревожное томительное ожидание от них вестей, это похоронки, это голод, возможно, не такой, как в блокадном Ленинграде, но, тем не менее, голод… и упорное стремление выжить. Это Вера, Надежда, Любовь. И в моей семье воевали… И в моей семье голодали…
   В конце сурового 1944 года по Самаркандскому базару шла женщина. Да мало ли их тогда ходило-бродило по многочисленным толкучкам, рынкам и базарам страны с отчаянной тоской, мольбой и надеждой в глазах хоть что-нибудь выменять из съестного для своей семьи… Спрос неизмеримо, трагически, превышал предложение. И можете не сомневаться, каждую из них цепко и профессионально оценивал взгляд менял. Бог судья этим людям, которые во все времена делали деньги на людской беде. Как знать, может быть, в каких-то случаях их тёмные делишки помогали кому-то выжить. Такой… побочный эффект. Вот и мою бабушку Хариессу Алексеевну Богомолову, урождённую Петрову, пристально сопровождал взгляд менялы. (Не стоит удивляться необычному имени. Её отец, страстный поклонник античности, дал своим трём дочерям такие имена – Аполинария, Поликсения и Хариесса). Высокая, худенькая, но удивительно ладная, с безупречной осанкой, она несла свою голову на особый горделивый манер, отчего профиль её казался сошедшим в этот мир с прекрасной камеи.  С огромными глазами на истощённом голодом лице, она шла в накинутом на голову платке, из под которого непослушно выбивались пряди волнистых волос.  Правой рукой она крепко что-то прижимала к груди, что-то явно ценное, спрятанное под уголками платка. Ей было почти шестьдесят, но мало у кого повернулся бы язык назвать её старухой.
   -Из бывших,- безошибочно думал меняла,- должно быть, цацки принесла... или камешки… Ну-ка, ну-ка, поглядим, что там у неё. Это может быть интересно…
Взглядом подозвал «подмастерьев», и с неторопливостью крейсера, беспрепятственно раздвигающего людское море, направился к женщине.
   -Что ищем, гражданочка?- деловито спросил он.
   -Муку, рис, картошку, на худой конец…,- последовал лаконичный ответ.
   - А у вас что? – продолжал деляга. – Деньги, ценности, картины?
Женщина, спокойно глядя ему в лицо, неторопливо показала то, что скрывал на груди платок. На ветхом выношенном пальто вызывающе, совершенно неуместно, инородно была приколота фамильная, последняя из оставшихся, драгоценность. Брошь дивной красоты.
  - Вот, - иронично добавила моя бабушка, - меняю ландыши на картошку… Это ведь диковинка, ландыши не растут в здешних местах. Совсем. Не только в конце декабря.
  -А дозвольте-ка глянуть поближе, - хищно навострился меняла, пропуская мимо ушей дармовой урок изящной словесности и, уж подавно, ассоциации со сказкой про «Двенадцать месяцев».
Подельники Минька и Пронька встали привычно наизготовку: один справа толкнёт, другой слева, и поминай брошечку, как звали… Бабушка всё поняла. Было бы неправдой сказать, что не испугалась. Но виду не подала.
  -Дозволю, - степенно сказала она и, выдержав многозначительную паузу, добавила с нарочитым французским прононсом, -только хочу вас предупредить, господин коммерсант, вам чрезвычайно невыгодно обмануть меня… Или причинить мне зло.
  -Что вы, что вы…, - начал, было, ёрничать меняла…
Но она пресекла:
   - Ведь тогда вы НИКОГДА не увидите остальное… И тут же  ошеломленно подумала, - Что это я, блефую? Какие, однако, неожиданные способности…
  - Не извольте беспокоиться-с, мы люди сведущие, понимаем, - отреагировал гибко «коммерсант» и взглядом удалил своих подручных. - Отойдём в сторонку.
Они вышли за пределы базара, меняла достал лупу, бабушка отцепила брошь.
   -Вещь настоящая, говорите адрес, ночью я привезу вам мешок картошки.
    Скрип старой арбы слегка тревожил спящую в густой как дёготь темноте улочку, тонкий луч фонарика пытался время от времени высветить номера домов. Бабушка ждала у калитки. Единственная из обитателей замершего в ожидании за её спиной холодного дома, кто оставался в строю. Слёг с распухшими как брёвна ногами муж, практически не вставал вернувшийся с фронта старший сын. Он, профессор химии, ушел на фронт с ревматизмом, который, как известно, лишь «лижет суставы, но кусает сердце». Его военным «трофеем» стало панцирное сердце - осложнение болезни. Это когда при ревматическом воспалении околосердечной сумки – перикарда там откладывается известь.  Слегла и младшая дочь, только что похоронившая свою новорожденную месячную девочку. Очень давно не было никаких вестей с фронта от среднего сына… Она ждала. А в её руке дожидалась минуты прощания последняя фамильная драгоценность… Ценой в три жизни дорогих, близких людей. Ценой в мешок картошки.
   -Сюда, - негромко позвала бабушка приближающийся свет фонарика и подумала, - фронтовой, а возможно, трофейный… такой же, должно быть, и у моего сына…
   -Брошь!- требовательно прозвучал знакомый голос.
Бабушка протянула ладонь, узкий луч на несколько мгновений высветил ландыши, и в тот же момент к её ногам упало что-то тяжёлое. Она быстро наклонилась, бегло провела рукой по мешковине, попросила развязать мешок.
   -Сомневаетесь? – усмехнулся голос. Но мешок развязал.
Это была картошка. Настоящая, спасительная. Плохонькая, но всё-таки не гнилая. Она помогла в тот труднейший момент семье выжить.
Через несколько дней наступил 1945 год, а через долгих пять месяцев грянул гром Победы. Великой Победы. Потом, через каких-нибудь десять лет на свет появилась я…
А пока… Пока бабушка, несказанно удивившаяся тому, что мешок был совершенно новым, выстирала его, разрезала и решила сделать на память вышивку. Не ландыши, конечно. Видно, не сыскать тогда было серебристо-жемчужных ниток. Так, что-то простенькое, наподобие мальвы, как мне кажется… Вертикаль. Мешковина, размером 31 х 73, с  аккуратно подогнутыми краями, вышита болгарским крестом. Я подозреваю, что у бабушки именно в этом виде рукоделия были в Смольном особенные успехи. Фон вышит явно не вышивальными серо-бежевыми грубоватыми нитками крупно, а сам рисунок – крестом в четвертинку от фонового размера. Скромные колористические возможности той поры – два тона зелёного для листьев, розовый и красный  для цветков. Безупречная композиция. Семейная реликвия. Бог весть, с какими мыслями вышивала ТОТ САМЫЙ мешок моя бабушка. Я могу лишь фантазировать на эту тему. Они, воображаемые мною мысли,  вместе с этой вышивкой, мне дороги. Мечтаю когда-нибудь поместить это чудо под стекло, в добротную раму и украсить свой дом. Такой, каким я хочу его видеть.
…Этой вечной памяти хватит лишь на мой век… Отчего? Это уже совсем другая история…
                ***
      Пока леди Томсон призывала многозначительным взглядом внучку к соблюдению приличий и, не намериваясь с ней препираться, подыскивала нужные слова, в задних рядах поднялась пухлая, унизанная безвкусными перстнями, мужская рука с карточкой. Она принадлежала господину, о котором в России сказали бы: «Кошелёк с ушками». Прозвучала внушительная сумма. Внушительная настолько, что аукционист уточнил, правильно ли он расслышал, что господин с карточкой №… готов заплатить за сорок четвёртый лот  именно … фунтов стерлингов? После утвердительного кивка, трижды повторив в полнейшей тишине цифры, он опустил молоток. Продано! Джейн зло сверкнула глазами.
   -Прошляпили!
   -Ох, уж эти русские, - отвечала ей бабушка, - от них совершенно житья не стало!
                ***
    А спустя неделю после означенного аукциона в рядовом особнячке на Рублёвке бушевал скандал. Беспородная силиконово-акриловая красотка, глядя на которую чаще всего возникает вопрос, каким образом подобные существа оказываются наделены высшим проявлением организованного интеллекта – речью, усердно била саксонский фарфор. И изо всех своих недюжинных сил визжала:
    - Ты что мне привёз, мудила ублюдочный?! Тарелка, ещё тарелка.
    - Да это старьё и для шопинга нацепить-то стыдно, не то, что на достойную тусу! Да меня ж засмеют, на какой помойке я это выкопала?! Блюдо с головокружительным пируэтом, тарелка, ещё тарелка.
    -Засунь ты себе эти ландыши… Изобретательная матерная композиция была тут же впечатляюще подкреплена фейерверком осколков.
    -Деточка, уймитесь. На пороге с брошкой в руке опасливо возникла Ирма Витольдовна.
Бывший научный сотрудник Грановитой палаты и эксперт высшей категории, она теперь, оказавшись уже давно на пенсии, вынуждена была подрабатывать в богатых домах прислугой.
   -Послушайте меня как специалиста. Все, кто в этом понимает хоть малейший толк, просто обзавидуются! И будут умолять вас продать им эту вещицу. Мой вам совет – ни за что не соглашайтесь!
Красотка обычно к Ирме прислушивалась. Повертев в руках очередную тарелку, она поставила её на стол и с трудом заворочала серым веществом – не сменить ли гнев на милость.
   -Чё ты гонишь… Реально? Колись, давай, а то обзову тебя старой кошёлкой…
Этого Ирма Витольдовна выносить совсем не могла. Это было для неё хуже китайской  пытки... Не оскорбления «старой кошелкой» - и не такое она слыхала за свою долгую и невероятно трудную жизнь, не необходимости набитой наглой дуре объяснять и рассказывать нечто заведомо недоступное… Шантажа, манипуляций и поставленных условий не выносила она… Слишком много их было на её веку...
Ах, как неласкова бывает родина к возвращённым ей сокровищам… Законом ли, чиновничьим мурлом, хамскими харями отдельных граждан, общественным мнением, взращённым определёнными идеями… Ох, неласкова. Ладно бы к произведениям искусства, к людям – гениальным опальным литераторам, великим учёным, к тем, кто, обладая особенной силой духа, прошёл плен, концлагеря и вернулся всем смертям назло…
                «Дай, Бог, чтобы твоя страна
                Тебя не пнула сапожищем»
                За подвиги, за пролитую кровь,
                Порядочность, коленонепреклонность,
                Великую и скорбную любовь… 
 _____________________________
На фотографии та самая вышивка.