Щенячьи радости

Прихожу домой с работы и вижу в прихожей у тумбочки обгрызен угол. Шестимесячный ризен Бродвей сидит и смотрит на меня честными глазами-вишнями, простаком прикинулся. Я ему строго:
- Чья это работа, кто постарался?

Брод тычется в меня мордой, мол чего это ты, какие пустяки...
Я его к этой тумбочке мордой сунула и конкретно так показываю:
- Вот, смотри, морда позорная, суслик бесхвостый, ты набезобразничал?
А он в отказ:
- Знать я ничего не знаю, не один я тут живу, - и на кошку грустно так косится. Дескать вот, страдаю тут невинно, а стукачом не буду, не скажу мамке, что приложилась тут серая мурлыка. Она вон и боковинку дивана когтями порвала, а я ничего, я нем как рыба.

Прав он на счёт дивана, её лап дело было. Но ведь какой фрукт: на на старшего брата Тарзана бочку не катит, понимает, что в случае чего и по шее от него может схлопотать. Кавказец Тарзан вдвое больше и нрав у него суровый, хоть и закрывает иногда глаза на щенячьи проказы. Поэтому Бродвейка быстренько сматывается в комнату.

- Нет, ты иди, иди сюда, посмотри что ты натворил!
Бродик сопит из-под стола, где он определил себе спальное место, и демонстративно терзает резиновый мячик, мол дела нет мне до твоей тумбочки, у меня и так есть чего погрызть. Кошка это, и всё тут!

Я весь вечер на него дулась, не разговаривала с ним. На прогулку сходили, покормила барбосов, сижу, своими делами занимаюсь. Он и так и этак кругами ходит, потом ушёл на своё место под стол и затих, но не спал, изображал скорбь мировую.

Наступил поздний вечер, и я легла спать. Бродвей неслышно подошёл ко мне, положил морду рядом с подушкой и тихонько засопел мне в ухо:
- Я больше не буду... давай мириться.
Я обняла его лохматую морду, прижалась щекой. Не умею я долго сердиться на ребёнка, даже если это собачий сын!