Белеет парус одинокий

Можно название рассказа написать в конце.
Оригинально.
Ну как бы честно.
Это же кредо. Суть. Квинтесенция. Название. Ярлык.
Ну и замкнутость текста.
Этакая картасаровщина.
 Я прекрасно помню этот день.
Как меня принимали в пионеры.
Первое бессознательное масонское посвящение.
Алый шёлковый галстук – удавка, и значок с лысой золотой головой внутри кровавой звезды, охваченной  красным эмалевым пламенем революции.
Нет ничего прекраснее на планете Земля.
Он и сейчас сверкает у меня меня перед глазами.
Самый сильный значок силы.
Застежка кривая и быстро отваливается.
Дзенское, чаньское, римское, даосское изречение «Будь готов!» - высшая мудрость и вечная команда для молодого воина.
А чтобы быть готовым – необходимо иметь всё необходимое.
Чётко сказал!
У меня вообще идеосинкразия к миру, как у белки.
Поэтому трясло меня еще с утра.
На кухне огромный белый подоконник покрашенный эмалью.
На нём хлебница и старые газеты. Я пью чай.
 Хлеб с маслом с тмином. Селёдочка и пюре.
 Это мама. Она говорит, что сегодня важный день.
 Сегодня я стану пионером.
Родители мне в честь этого что-то подарят. Точно.
Ведь это очень важно и очень красиво.
 Красный галстук и волшебный значок.
 Символ революционного хулиганства.
Символ подвига пионеров героев. Которых пытали. Я прочел книгу.
 Вся книга про пионеров героев которых пытали.
И про то как их пытали и как они умирали. Смертельное манит.
Страшно и сладко. Они мертвы, а я жив. Оторваться невозможно.
Тарантино тихо плачет в углу. Я был готов.
 В школьной постановке я играл Марата Казея.
Наверное потому что на картинках он был сильной похож на еврея.
 Меня дразнили Казей –еврей-жопа клей!
Весь трагизм был в том, что он облил себя танковым клеем
 и загоревшись как факел побежал на вражеские танки.
Вся это сцена казалась мне наркотическим абсурдом.
 Я увлекался фантастикой и был фантастически одинок в третьем классе. Одинок и фантастически безответно влюблен. В Галю П.
 Она была невероятно прекрасная девочка из Читы. Умная и восточная.
С якутской кровью и чувством юмора. Дерзкая и неприступная.
Она пришла к нам во втором или в третьем классе и разбила мне сердце. Мне снилось, что она падает со ступенек на глазах у всей школы,
а я ловлю ее на руки. Руки были мокрыми. И не только руки.
Она знала наизусть монологи Райкина. У нее была самая короткая юбка. Красота её была подобна Луне, которая затмила солнце.
 От ужаса и удушья безответной любви я влюбился в случайную прохожую принцессу. Это была девочка из парка Костюшко.
Моя ровесница. А капюшоне у нее был живой хомячек.
Она была одинока и нежна как все одинокие принцессы в зимнем парке и звали ее Ева. Мы познакомились возле самого строго полуразваленного дерева в парке. Дерево крепость.
Забетонированное в корнях и в части отпиленного ствола огромное дерево служило нам крепостью во время снежный войн.
Там состоялась дуэль Постолова и Хейфица. За звание самого сильного в классе. Горбачевский был вне игры. А Постолов, вечно комплексовавший и рвущийся к власти затеял эту драку. В первом же раудне он попал ***фицу свинчаткой в глаз и тот с криком прекратил поединок. Постолов потом долго сокрушался, что не набросился и не добил лежащего. Глаз, однако, закрылся на столько, что в школу приходила огромная царственная мама Хейфица. Но все спустили на тормозах. А жаль.
Все в этом мире майя и наваждение.
Но существуют острова сентиментальных привязаностей.
На ниж живут дети, женщины, любовь, воспоминания.
Так вот возле этого дерева я и познакомился с девочкой с хомячком. Влюбившись в незнакомку я долго гулял по парку и отморозил руки.
Белый холод победил меня. И я тихо страдал дома за чашкой чая и рассказывал пришедшей в гости тете Люсе про свою первую любовь.
 Она гладила меня по голове. А потом подарила мне сборник стихов Рассула Гамзатова. Я до сих пор храню эту книжечку.
Второй подарок в этот памятный день.
Сейчас этого дерева нет. А тогда оно было.
И было важной точкой встреч по дорогу в школу и из школы. Парадоск. 
Я сейчас опять стою возле этого дерева.
У неё фиолетовое пальто с капюшоном отороченным мехом. Мы прощаемся.
Мне пора в школу. Мы прощаемся навсегда.
Больше мы никогда не увидимся. Мы этого еще не знаем.
Нам не дано.
В школе праздник – день пионерии и сбор металлолома.
Мы собираем мателолом. Дом нашей бабушки там за углом.
В небе летают райские птицы.
Чтобы быть лётчиком надо учиться – распевал я шагая в школу через парк Костюшко. В парке возле ресторана Парк я встречался с Колей Кузнецовым. Моим одноклассником. Полным тёской знаменитого разведчика.
И дальше мы шли вместе. Мы дружили и обменивались книгами.
У колиных родителей была прекрасная библиотека. Всемирка и все современные антологии. 48 томов современной фантастики.
Я все это помню до сих пор почти наизусть.
Тексты из устья...
Мы проходим первый городской подземный переход, зимой заваленный снегом, возле старинного здания с часами и шпилем. Огромный богатый дом с воротами для карет на углу улицы Гоголя. В этом доме управление Железных дорог и гигантские старые квартиры. В одной из таких квартир жила Прищепка. Львовская хиповая торчковая герла. Вместо люстры с потолка спускалась огромная цепь, к которой Прищепка иногда приковывала себя и выла стихотворение Пушкина «Буря мглою небо кроет». Становилось действительно страшно. Она гадала на картах таро всякую ***ню и была беззуба, как сказочная средневековая ведьма.
Напротив с старом здании дворцового стиля располагался детский сад «Клубничка» в который я ходил в 6 лет. Загадочные коридоры и мраморные колонны. Фонтанчик в саду. Я подрался с Сашей Корниловым из-за машинки. Нет, на самом деле из-за предательства. Мы играли в войну.  Я хотел взять его в плен. Потому что очень любил. Я поставил на него силок, как на оленя. Перевязал дорогу меж двух дерев и ждал, что он побежит ко мне и споткнется и я его нежно безсознательное тело отнесу в домик. Вместо этого он подошел сзади и заманил меня в домик, где меня ждали четверо врагов и накинув мне на голову одеяло устроили тёмную. За это я разбил ему лицо железной машинкой. Он рыдал на полу размазывая кровавые сопли, а самая вредная толстая девочка Инна ходила показывая на нас пальцем и кричала: вот этот русский – на Корнилова, а вот – это немец! На меня! Страшнее этих слов в мире тогда еще не было. Был мальчик Юра. Рыжий. Похожий на маленького Ленина. Он знал про красное море. Он был красивым и самым умным. Однажды нас наказали за какие-то проделки и заперли в большой пустой комнате. Юра сказал, что вечером мы уйдем через чердак.
Но через чердак мы не ушли. Наступил вечер и родители всех разобрали, кроме меня. И тут выяснилось, что существует еще продлёнка и круглосуточка. Я окунулся в иной, более домашний и свойский мир этого мегополиса. Освещенный эллектрическими лампами вечерний дворец с самыми брошенными и одинкими людьми и расслабленными, бухими к вечеру толстыми добрыми няньками. Я читал Чука и Гека. И тут все заговорили про кино. Кино! Кино! И все пошли смотреть телевизор. В большую полутемную комнату, где показывали 17 мгновений весны. Пронзительно красивое лицо Штирлица. Космическое одиночестве среди других детей. Детский ад «Клубничка». Говорят у одного мальчика в 6 лет была паронормальная пися. Большой волосатый болт, как у взрослого. Сам мальчик Саша Наумов был слегка аутичен. Говорят воспитательница Валентина Валерьевна брала его к себе в комнату во время тихого часа и там им сладко себя ****а. Потом она исчезла. Говорят посадили. Сашу забрали из садика, после того как мы его накормили клейстером.
Мы уже на середине улицы. За детским садом имени маркиза Де Сада. Дыра в ад 2. Огромные каменные ворота во двор. Во дворе дом, где сейчас живут Туровец и Садаковская. А рядом цех какого завода. Цех по металлу. Странное место заваленное металлической стружкой в человеческий рос. Там ремонтировали НЛО. Не знаю что, но фиолетовые двухметровые сверкающие сугробы из острой стружки завораживали меня и я казался себе астронавтом по имени Роберт или Артур на задворках другой планеты. Заброшенный и потерянный в незнакомом мне мире. Во дворе была потрясающая акустика и мы хрипло орали «Насилуют», что переполошить весь дом. Орали и бежали дальше в свой третий А.
Кв конце улицы была школа номер 52. Математическая. А на против дом, где жил Кузя.
Через дорогу наша 56 английская, занимавшая половину здания театра прикарпатского военного округа. Во дворе уже лежала куча металалома, а вокруг все строились идти во дворец пионеров. Вступать.
Серега Шпиальтер приехал на мопеде. Он рассказывает:
Она лазит с пацанами из старших классов. Проститутки есть любые – объяснял Сережа. Ну такие лет по 14 лазят с пацанами по 18. Ну а те кому 16 лазят вообще с теми кому 25 – 30. Со стариками. Так что нам в нашем возрасте – 14 лет пока что ничего не светит. Разве что 10-12 летние соски, но где их взять? Говорят на рабочих окраинах есть возле Мотозавода. Мотозавод вообще было модным магическим словом ибо там воровали мотопеды ЧЕЗЕТ. И кртуо было на мопеде катать маленькую биксу. И чтоб она с тобой сосалась маленькими розовыми слюнявыми губками. Сладко. Жвачка и сперма. Там начинался пахнущий вином и болгарскими сигаретами манящий мир взрослых.
Мы идем вступать мимо театра по улице. Полное построение объявлено на маленькой площади возле колокольни. Это бывшая церковь теперь мебельный магазин. Выглядит прекрасно. Мы забегаем в церков и валяемся на диванах. На выгоняют. На улице уже все построились. Идём.
Пересекаем трамвай семерочку, что ходит к Лычавскому Кладбищу.

"Город, который забыть меня хочет и пробует,
светел языческой костью и белой утробою.
Там, где на корточках лазает полый трамвай,
дважды аукни - и сразу меня забывай.

Будет на встречу отпущено время великое,
будем знакомиться заново целую тьму.
Если ты лесом - я буду твоей земляникою,
если любимой - я тоже тебя обниму.

Круглые кости твои, позвоночную готику,
рынок точёного и крестового крестца
я закажу повторенью, бесплотному плотнику,
всё положив на топор его злого лица.

Не пропусти надо мной ни одно равноденствие,
страшно-нестрашно, а станешь меня отпевать.
В белую пену блаженный Лычаков оденется
и заартачится темя моё целовать.

Ну, наклони ж эти брамы, катедру с часовнею,
в азии жарких кофеен я был тебе ровнею,
взял тебя - выпустил - взял и повис на губе -
вот и без памяти я, вот и память тебе."

Это вооще солжный перекресток караванных путей и артерий города.
Одна улица ведет вверх – в мир рабочих и трущоб.
Одна ведет к вокзалу и виден готический шпиль Эльшбеты и купол цирка. Главная  улица ведет в центр.
Сем с Людкой жили в начале улица, которая вела к Краковскому рынку.
 Это был старинный чёрный рынок всего. А рядом с рынком старый австрийский пивзавод.  К Сему было приятно заскочить выпить на кухне чаю, поболтать, взять что-то почитать. На кухне была фотомастерская. Комната в которой можно проявлять и печатать фотки. Там все и ширялись. Я просил Сема на приходе включать красный свет. Красный уютный мир окутывал меня, превращая в кусок ваты. Ватный в замедленном кино выползал на кухню. Там втрескивался Бандарь. Он гнал 10 кубов в 2 прихода. Остатки тонких вен не выдерживали и он двигался медленно – минут 30-40. За это время лицо его старело на 20 лет. Когда-то в армии он командовал взводом и вывел взвод на покос мака. Ночной покос маковой плантации – тридцать человек в маск-халатах. Накослили на полгода вперед. Большого размера был человечище. Бывший десантник.
Идём мимо тюрьмы, куда я попаду в 1982. Идем мимо ЦУМа и магазина «1000 мелочей», где я буду в 1983 покупать химикаты для наркотиков. Мимо Оперного Таетра, в котором от рака мозга умирает знаменитый Лысик, мимо Дома Актера, где в 1993 будет мой первый перформанс.
Центр. Стометровка. Бронзовый Памятник Ленину с поднятой рукой, на старинной площади возле Оперного театра, как бы кричит: «Все срочно на Медею! Там кгасотки и нечеловеческая музыка!»
И вот наконец  Дворец Пионеров. Тупое потное ожидание. Торжественная часть в специально зале. Возле огромной белой головы Ленина грудастая вожатая повязывает мне галстук. Она в самом соку. Я непроизвольно кончаю. Гремят барабаны. Гонг в голове и тамтамы по всей моей коже. Боже мой, как я прекрасен! Люби меня Боже!
Внезапно из тумана сознания появляется мой отец Нафтула. Он пришел меня поздравить и принес подарок. Книга «Белеет парус одинокий». Я рыдаю от разочарования и устраиваю истерику стиля. После этого мы идем в охотничий вонеторг и покупаем мне компас. Теперь я счастлив.
На большой перемене мы играем в три-пятнадцать. Без пиджаков. В белых рубашках и алых галстуках мы прыгаем по старинному мраморному холлу друг за другом. Пазаллини рыдает, глядя на нас 10 летних мальчишек, летающих, встрепанных, белоснежных, с кровавыми галстуками. Он рассказывает это сцену Леонардо и тот понимающе кивает.
От переизбытка чувств я бегу во двор к куче металлолома.
Мы собираем металлолом.
Дом нашей бабушки там за углом.
В небе летают райские птицы.
Чтобы стать доктором надо лечиться.
Я наступаю ногой на какую-то трубу и она резко поднимается и бьет меня по лицу. Космические грабли. Из раны на лице хлещет кровь. Я бегу в медпункт. Медсестра промывает мне рану и стягивает её пластырем. Лицо опухло. Я весь в крови. Теперь я пионер-герой. Я ранен в голову.
Дома я открываю книгу. Книга испачкана и пахнет кровью. Я читаю:
 «Часов около пяти утра на скотном дворе экономии раздался звук трубы. Звук этот, раздирающе-пронзительный и как бы расщепленный на  множество музыкальных волокон, протянулся сквозь абрикосовый сад, вылетел в  пустую степь, к морю, и долго и печально отдавался в обрывах  раскатами  постепенно утихающего эха.»