Родя

               

               

      Всё, что случится с тобой в предстоящие годы, уже обозначено и витает, как содержание, в записях мирозданья. Самое чёткое в том содержании – это картина отхода от жизни. Всё, что последует дальше, - есть привыкание  к новым понятиям и законам. И обучение правилам той самой жизни, какая последует за земной.
     Тело, оставшееся в земле, и душа, летающая, как ангел, - вот предел, за которым наш разум являет саму беспомощность и ненужность. Тело… Чего уж там…кажется ясно. Но вот душа… Что с нею будет? Где побывает? Какие возможности у неё? Об этом знает лишь мудрый Гений, кого на земле считают почти ненормальным, с «поехавшей крышей», то есть  попросту сумасшедшим, который в минуты вещего озарения читает записи мирозданья. А в записях тех сообщаются все подробности нашего бытия, которые были и есть и которые  будут со всеми нами и, разумеется, после нас.
                +++
Как только апрельское солнце растопит снега, как только дорога  чуть пообсохнет, тут и пожалует Родя – большеголовый, с горбом, на тоненьких ножках, обутых в лиловые  башмаки. Смотришь, как он неторопко ступает по мягкой обочине, весь какой-то подсвеченный изнутри, с лучащимися глазами, в неизносимом оранжевом пиджаке и веришь, что он явился сюда как посланник блаженного мира.

Жители нашего  города знают Родю, как странника-пилигрима, кто не имеет ни пропитания, ни семьи, ни денег, ни крыши над головой, Засыпает он, где попало, вернее  там, где застигают его потёмки: порой на скамье задичавшего сада, порой на канатах парома, порой в надбережных кустах. Конечно, не против бы он ночевать в человечьем гнезде. Однако туда не пускают. Как только увидят, что он, глядя на ночь, ступает к жилью, так скорее к дверям, чтобы их – на запор. Странник, само собой, не стучится. Постоит перед дверью секунду-другую, кивнёт головой и тихонько отправится прочь.
Ест Родя мало. Что подадут. Подавали же редко и скупо. Самим не хватает. За лето он обходил почти все городские дома. Обходил и дворы в деревнях, что лежали от города в нескольких километрах. Большинство его принимало за дурачка, затевая с ним шутовской разговор.

- Что-то, Родя, тебя не видать, было целую зиму! Где  побывал?

- В будущем! – весело скалится странник.

- Ну и как там житьё?

- Сытое! Даже очень!

- Отчего тогда к нам-то вернулся?

Родя рад объяснить:

- Там народ занятой. Весь в работе. Даже после работы работает. Задушевных бесед там не водится. Не бывает. А без них мне – никак. Сердце ноет, и где-то к весне я болею тоской.

- Значит, к нам прибываешь больной?

Соглашается Родя:

- Больной. А от вас туда – а полном здраве!
- А каким макаром ты переходишь из нашего времени в то, которое будет?

- Включаю воображение. Там сидит у меня особый диспетчер. Он вступает в контакт с  теми, кто посылает сюда энергетический зонд. Зонд находит меня, и я таю, делаюсь тут же прозрачным, как воздух. Воздухом  и смещаюсь туда, откуда вернулся.

- Ну, а деньги дают тебе на дорогу?

Родя искренне удивлён:

- А на кой они мне?

Ему несердито пеняют:

- И тупой же ты, Родя! Здесь у нас без рублей сам мэр города ноги протянет

- Я не мэр! – улыбается Родя. – Мне еда как-то даром. Могу и вообще без неё.

Роде больше не верят, чем верят. Однако расспрашивают с охотой. Кто из грешных не любит, когда вещают о предстоящем! Тем более странник способен поведать: кто на котором году разорится, кто попадётся на воровстве, кого и за что прогонят с работы, кому и как скоро изменит жена.

- Откуда ты всё это знаешь? – спрашивают его.

- Оттуда и знаю,- сияет Родя всем своим долгощёким лицом, - что я – вечножитель.
Считайте, что нынче живу рядом с вами. А после, где-то под осень, когда отбуду от вас лет на восемьдесят вперёд, то вместо вас будут рядом со мной ваши внуки.

- Но их у нас нет! – смеются над Родей.

- Это здесь, в настоящем их нет. А в будущем – есть. Я даже знаю, как их зовут.
Вновь не верят ему. Однако расспрашивают пристрастно:

- А война, Родя, будет?

Странник грустно вздыхает:

- Не война, а содом.

- А в содоме чего? Многие, что ли, погибнут?

Есть вопросы, которые Роде не по нутру. Он, естественно, может на них и ответить. Но не ответит. Только даст деликатно понять:

- Этого я не скажу. Не хочу вас расстраивать прежде срока.

Но не все в нашем городе  относились к Роде сердечно. Кое-кто и побаивался его, ибо всё, что предсказывал странник, сбывалось. Кто-то ночь проводил с чернобровой  женой соседа и его застигали врасплох. Кто-то речи толкал о  спасении  бедной России, сам же тайно сплавлял за границу российский  товар. Кто-то дважды в году попадал в вытрезвитель, где ему каждый раз наминали бока. Эти люди его сторонились, старались с ним никогда не встречаться, так как знали грехи за собой и боялись, что все они, всплыв, станут притчею во языцех.

Несмотря на своё преимущество странник был в предсказаниях осторожен. Не всё обязательно знать человеку: и потому что он может перепугаться, и потому, что любому из нынешних, что бы Родя не предрекал, невозможно помочь. Ведь для Роди все люди, с которыми он сегодня живёт - промелькнувшие. Их уже нет. Все в былом. Оттого ему очень неловко бывает, когда побуждают поведать о чём-то недобром.

Вот и сегодня по тёплому летнему предвечерью  оказался в компании слишком пытливых людей, куда попадать  он не собирался. Однако его не спросили: надо это ему или нет? Двое довольно приличных, здорового складу мужчин затащили его в кафе, где у помощника мэра Игоря Юрьевича Сучкова справлялась трехлетняя годовщина начала работы на этом посту.

Стол был заставлен тарелками с балыками, парой бутылок Наполеона, Смирновкой в графинах и миской с дымящейся в ней стерляжьей ухой. Пир шёл горой. Игорь Юрьевич, толстоплечий, но с лысоватой маленькой головой, сидевший средь преданных сослуживцев, при виде Роди, которого двое его порученцев ввели в густо пахнущий яствами зал, широко улыбнулся:- Сюда его! Рядом! – И хлопнул рукой по свободному стулу.

Родя с его худощаво-костистым лицом, тощей шеей, горбом и оранжевым пиджаком был нелеп средь одетых в костюмы сановных мужчин.

Зал был слишком велик для гуляющей кучки. Однако нравилось всем, что они тут одни.
На душе у Роди было тоскливо. Он сидел перед сильными, не нуждавшимися ни в чём удачливыми чинами. Сидел неприкрытый и беззащитный, не приготовленный для дурачеств, ради которых его и поймали,, полагая, что он будет всех потешать.

Игорь Юрьевич вскинул руку, призывая всех к порядку и тишине.

- И  с чего мы начнём? – обратился к столу, хотя спрашивал только Родю. – Может быть, с политических комментарий?
Брови у Роди вспорхнули:

- Нет.

- Политика, что ли, тебя не волнует? – добавил Сучков.

- Пугает, - сказал ему Родя.

- А почему? – допытывался Сучков.

- Потому, что она уводит людей не туда, куда надо.

- Это общее, - Игорь Юрьевич  пододвинул Роде фужер с коньяком.

- Я не пью, - отказался Родя.

Игорь Юрьевич не поверил:

- Знаю этих непьющих. Пей!

Родя вновь отказался:

- Не буду.

Рассмеялся Сучков:

- Раз попал в наше логово – значит, будешь! Как вы думаете, ребятки? -  Не только голосом, но и плавным наклоном маленькой головы Игорь Юрьевич дал понять, что он ждёт от коллег немедленных действий.

Родя опомниться не успел, как вскочившие, хохоча, окружили его. Кто-то взял его за предплечья. Кто-то голову оттянул. Кто-то с силой открыл ему рот. Кто-то влил туда полный фужер.

Выпивать Роде было нельзя. Выпивши, он терял деликатность, мог вспыхнуть и сказать собеседнику то, от чего, сломя голову, убегают. Но чего уж теперь. Родя покачивался а стуле. В мозгах неиствовал ураган. И тут в урагане послышался голос:

- Кто я такой, надеюсь, ты знаешь? – Игорь Юрьевич потешался, подмигивая дружкам, мол, сейчас я его обратаю, и начнётся потешный концерт.
Родя мутно уставился на Сучкова.

- Вор! – сказал ему очень внятно.

Это было так неожиданно, что все обалдело выпучили глаза. Но замешательство было секундным. В другую секунду кто-то, забывшись, хихикнул, и тут всё кафе сотряслось от могучего смеха.

Игорь Юрьевич, страшно довольный, с весёлыми складками на лице, помахал кулаком.

- А что меня ждёт впереди?

Родя поднял фужер, посмотрел в его самое дно и размеренно, как читая вещую книгу, сказал:

- Зима с работой в лесу сучкорубом в течение двух архангельских зим.

Снова хохот.  И снова Сучков помахал кулаком.

- А потом? – потребовал он.

- А потом  - лагерная больница.

Смех убавился.

- А после больницы?

- А после – погост.

Стало тихо и напряжённо. Игорь Юрьевич где-то внутри подобрался, не показывая обиды.

- Трепло ты, а не вещун! – раздражённо сказал. – Всё-то врёшь! Год назад я с тобой разговаривал. Помнишь?

Родя помнил:

- От слова до слова.

- Тогда ты накаркал, - продолжил Сучков, - будто бы я какому-то ангелу крылья переломаю.
 Но я ни чертей, ни ангелов не встречал. И вообще ни к кому даже  пальцем не прикоснулся.

Родя тихо сказал:

- Год ещё не прошёл. День остался. Сегодняшний.

- Ладно, уродушка! Что с тобой делать? Ври дальше! Скажи, что приятного будет со мной в предстоящем году?

- Нынче в тюрьму тебя не посадят.

- Это само собой, - согласился Сучков. – А еще чего?

- Всё.

- Стало быть, одни неприятности обещаешь?

- А чего обещать! Так и так они будут. Без обещаний.

- Например? – Игорь Юрьевич  встал, резко сбросил пиджак, посадив его на высокую спинку стула.

- Эти вон подхалимы-опричники, - Родя  ткнул пальцем в воздух, целясь в каждого, кто  сидел за столом, - по колхозам и лесопунктам будут скупать по дешёвке пиловочный лес. Они скупать, а ты  отправлять его за доллары  иностранцам. А это опасно. Трястись тебе, Юрьевич, по ночам, ожидаючи конвоиров.

Щёки Сучкова яблоками покрылись.

- Кого вы сюда привели? – прошептал он, вздрагивая плечами. – А-а?!- закричал, не  управившись с гневом. – Вышвырните его!

Собутыльники бросились к Роде. Оторвали от стула. Вскинули руки ему, да так, что они захрустели в локтях. Бросили на пол и стали топтать.

- Вы с ума сошли! Идиоты! Не здесь! – заорал Игорь Юрьевич.

- А куда нам его?

- Да хотя бы во двор! Упоите до усмерти водкой и сдайте! Сдайте, черт побери, в вытрезвитель!

Родю вынесли с заднего хода во двор. Раскачали и кинули, что было силы с крыльца. Кто-то из самых догадливых подбежал к нему с поллитровкой спиртного. Вылил в рот.

Через десять минут к запасному крыльцу кафе  подкатил милицейский Уазик. Родя был помещён в вытрезвитель. И хотя он не брыкался, не лягался, не матюгался, его раздели и привязали тесёмками к койке.

Утром за ним явились, чтоб увести в отделение на допрос. Однако на койке поверх одеяла лежал не Родя, а клок  туалетной бумаги, на котором  расшатанным почерком очень пьяного человека были выведены слова: «Отправляюсь туда, где не пьют. До встречи с вашими внуками. Постарайтесь, чтоб были они на вас не похожи. А то и они попадут в тюрьму.       Родион».