В таверне

В таверне нельзя было ни пройти от огромного количества людей, ни расслышать слова от того шума, который возникает, когда все пытаются друг-друга перекричать. В добавление ко всему, воздух состоял почти исключительно из клубов табачного дыма. Большинство народу были моряками, так как располагалась таверна совсем недалеко от пристани в портовом городе.
Кроме моряков и прочего портового люда мужского племени, в таверне была только одна женщина. Она стояла за барной стойкой и разливала напитки. Делала она это быстро - количество глоток, требующих увлажнения, было довольно внушительным и ей казалось, что забивающий уши непрекращающийся шум можно было погасить только, если заполнить все эти глотки..
В углу, как раз там, где старая лампа, вделанная в стену скорее очерчивала тени, чем освещала помещение, за столом сидел, а больше, полулежал, упираясь на него  локтями, немолодой боцман. Точнее, бывший боцман - сложно представить себе, что в состоянии такого опьянения можно не только проследить за порядком на корабле, но и вообще этот самый корабль найти, не говоря уже о той смертельной опасности, которой подвергнет себя человек, если попробует попасть на борт по узкому трапу. На шее у него болталась никчемная боцманская дудка. Судя по всему, к горлышку бутылки он прикладывался губами за последнее время гораздо чаще..
Это был не первый визит его в таверну - он бывал здесь почти каждый день вот уже много лет подряд. Если сначала он еще и умудрялся находить хоть какую-то работу в порту, то в последние годы он покидал этот свой столик только для того, чтобы провести ночь на мешках в ветхом сарае, что южнее Старого Мола. Уже ранним утром, к открытию, он снова стоял перед дверьми, ожидая, пока отопрут и, потупив взгляд, даже не озирался по сторонам.
Раз в два часа, женщина за стойкой подносила ему кружку с дешевым ромом.  Один раз в день она ставила перед ним тарелку с похлёбкой, из года в год практически не меняющей свои составляющие.. 
Боцман приходил сюда ради этих секунд. Он любил хозяйку. Он боготворил её. Каждый раз, когда она приближалась к столику, он почти терял сознание от смущения и той сладкой и горячей волны, что внезапно поднималась снизу вверх -  от самых пяток и дальше, пока не закипала в голове. Боцманская дудка, казалось, начинала пронзительно свистеть у него в ушах. Он боялся поднять глаза.
Женщина знала об этом и деликатно уходила, едва питьё и еда оказывались на столе. А он оставался наедине с собой, и единственный способ успокоить эту невыносимую бурю, что происходила у него внутри, единственное спасение, заключалось в стоящем перед ним роме. Через некоторое время звон в ушах проходил, сердце переставало биться изнутри в грудную клетку, как ошалевшая птица, и он спокойно мог сидеть и любоваться хозяйкой таверны издалека. К вечеру, измотанный этими бурями и переполненный ромом, он раскачиваясь, как маятник, брёл к своему сараю.
Он и сам не знал, от чего скорее погибнет - от разрыва сердца или от потоков рома, уже вместо крови струившегося по его венам, но знал, что продержится ещё немного, если только завтра опять увидит её..