Вот моя деревня. Часть 2. Детство школьное

Часть вторая. Детство школьное.
Глава 1

     Первые школьные впечатления начались ещё в Карачаево-Черкесии, куда мы приехали, как переселенцы, после депортации местного населения. Я ходил в детский садик, целый день играл, и был сыт (кормили трижды в день, несмотря на ещё военное время). И вдруг мама стала поднимать меня раньше, чем всегда, чтобы отвести меня в школу и успеть на работу. Кому это понравится? В школе целых 45 минут (!!!) нужно сидеть за партой почти без движения, складывать какие-то буквы в слоги (дошкольной подготовки тогда не было), чисто писать (а кляксы, как нарочно, расплывались одна за другой). На перемене никто из взрослых с нами не играл. Я только наблюдал, как старшеклассники издевались над младшими. Сам я был боязливым, всё время прятался, чтобы меня не прихватили, не побили. Учительница наша, как я сейчас соображаю, была явно не русского происхождения (я даже не запомнил её имя), была с нами груба. Кроме того, в детсадике я был относительно сыт, а в школу мне мама даже корочку не положила. Возвратившись из школы домой, я тоже не находил, чем подкрепиться. В общем, школа мне не понравилась.
     Это продолжалось две недели. В середине сентября 1944 года мы отправились в Крым и после долгих дорожных мытарств прибыли в горный татарский аул к концу октября.
     И снова в школу. Но голые и босые, а главное голодные, мы большей частью сидели в холодной татарской сакле. Процесс учёбы я не помню. Помню только, что первая учительница Екатерина Ивановна обрадовалась нашему возвращению в школу весной и не оставила на второй год.
     Весной 1945 года мы перебрались в другую деревню под названием Алянма (ныне село Поворотное). Школа здесь была в виде однокомнатной глинобитной мазанки, называлась начальной, было в ней четыре класса. Все классы вела одна учительница, одновременно, в одном помещении. Учительница была местная (Александра Александровна, а мы называли её Сан Сановна), очень полная женщина, без педагогического образования (не хватало образованных педагогов). Из-за своей тучности она всё учебное время сидела на стуле. Если хотела проверить чью-либо работу, вызывала к столу. По характеру была очень спокойной, умела не только знания передать, но и при возникающих конфликтах убедительно растолковать, кто в чём неправ.
     В школе было печное отопление, но заготовкой дров особо никто не занимался. Чаще всего ученики стаскивали найденные на улице ветки, иногда брали из дома несколько поленьев, иногда какой-то родитель принесёт охапку. В зимние холода, когда деревня занесена почти метровым слоем снега, обогреть школу было невозможно, поэтому два-три морозных месяца  мы не учились. Это, однако, не мешало перейти в следующий класс.

     В третьем классе опять новая учительница (окончила педагогическое училище). Звали её Анна Семёновна, возраст 30 лет. К этому времени деревня уже стала частью колхоза. Анне Семёновне выделили хату в двадцати метрах от школы. Поэтому она никогда не спешила в школу, пока не соберутся все ученики. Обычно с крыльца своей хаты она громко спрашивала:
 -   Все собрались?
Кто-нибудь из учеников во всё горло отвечал:
-    Все, кроме Вальки. Она не прИйдит.
-    Не прИйдит, или не придёт?
-    А хто ево знает, она дюже своенравная.
-    Не хто, а кто, не ево, а её, потому что она девочка, и не дюже, а очень.
     После множества таких замечаний, до меня дошло, что русский язык совсем не такой, каким мы пользуемся ежедневно. Я был способным, и в дальнейшем по русскому языку у меня были почти все пятёрки (в советской школе это был высший балл).
     Несмотря на колхозную помощь в заготовке дров, школа всё равно отапливалась плохо: привезенный лес нужно было распилить, поколоть и в поленницу сложить. Но мужики относились к этому недобросовестно. Разжигать печку и поддерживать огонь должна учительница. Кому это понравится? Поэтому мы опять три месяца школу не посещали. Но в четвёртый класс перешли.

Глава 2.

    Когда я учился в четвёртом классе начальной школы, во всех четырёх классах было около двадцати учеников. Как я упоминал выше, все находились в одном помещении, занятия вела одна учительница со всеми классами одновременно. Одному из так называемых классов она задавала решать примеры по арифметике, другому – чистописание, третьему – рисование, а с четвертым проводила чтение. На следующем уроке задания классам менялись. Вызвав кого-нибудь к доске, предположим, читать стихотворение, она ходила между партами, проверяя, подсказывая, делая замечания и одновременно слушая того, кто у доски.
    Учительница (звали её Людмила Ивановна) была молодая – недавно мы поздравляли её с 20-летием. У неё была длинная русая коса, которую перед отправкой в школу она укладывала на голове кольцами, всегда улыбающееся лицо, красивая фигура с привлекательно выдающимся бюстом, стройные ноги. В школе она всегда была в лакированных туфельках на невысоком тонком каблучке. Голос у неё был мелодичным. Она никогда не разговаривала повышенным тоном, зато легко затевала с нами игры и увлекалась, как школьница.
    Дом, который предоставил колхоз четвёртой по счёту учительнице, находился на значительном расстоянии от школы. Из дома в школу и обратно Людмиле Ивановне приходилось носить много книг, тетрадей и пособий (ведь ей нужно было проводить занятия сразу с четырьмя классами), и я, как самый рослый паренёк, помогал ей (благо, это было по пути). Постепенно это вошло в мою жизнь, как обязанность: утром я спешил к ней домой и, взяв кипу (портфелей ни у кого, даже у учительницы, не было), сопровождал её в школу, а после уроков обратно. Людмила Ивановна была интересным собеседником, хорошо понимала мальчишеские «дела», увлечения; с нею можно было разговаривать почти, как со сверстницей. Мы были одинакового роста, одинаковой комплекции и имели почти одинаковые привычки (в моём подростковом понимании, конечно).
    Я влюбился в неё. Началось это с уроков чтения, когда Людмила Ивановна читала стихи про любовь. При этом взгляд её как бы отключался от нас (учеников), был задумчиво мечтательным. В общем, всё соответствовало моему представлению о влюблённости. Да! Да! Несмотря на малость лет, я уже мечтал о Любви с большой буквы. И воплощением моих грёз был образ моей учительницы Людмилы Ивановны. В моих мечтах она была моей спутницей жизни.
    Однажды она задала нам выучить отрывок из сказки о царе Салтане, где князь Гвидон
                дома на сей раз остался
                и с женою не расстался…
Вместо этого я, выйдя к доске, прочитал другое:
                Лазурный пышный сарафан
                Одел Людмилы стройный стан;
                Покрылись кудри золотые,
                И грудь, и плечи молодые
                Фатой, прозрачной, как туман.
                Покров завистливый лобзает
                Красы, достойные небес,
                И обувь лёгкая сжимает
                Две ножки, чудо из чудес.
     Я заметил, что Людмила Ивановна вся обратилась в слух, меня не перебивала, а когда я умолк, спросила полушёпотом:
-   Разве это было задано?
 -  Мне это больше нравится, - тем же полушёпотом ответил я.
 -  Потому, что про Людмилу?
    Я в смущении опустил глаза. И после этого между нами установились приятельские отношения с особым интимно-заговорщицким оттенком.
    Людмила Ивановна жила одна. Как все в деревне, она должна была держать хозяйство, иначе не на что жить. Ей приходилось заниматься заготовкой дров на зиму, чинить изгородь, носить воду из колодца, который был за 200 метров от её двора. Я стал задерживаться у неё дома, помогал по хозяйству.
    И не забывал читать ей стихи. Она с удовольствием слушала меня, восторгалась, иногда порывисто обнимала меня и чмокала в щеку.
    Постепенно мы освоились настолько, что после работы по хозяйству, переодеваясь, она не обращала внимания на моё присутствие, и нередко, сбросив рабочую одежду, оставалась в одних панталончиках. Я этому каждый раз удивлялся, мне очень хотелось смотреть на её плотные остроконечные груди, но смущение заставляло меня выходить из хаты. Её домашний халат имел довольно широкий разворот на груди (как бы глубокое декольте), так что при наклоне просматривалось всё тело, а Людмила Ивановна уж слишком по свойски не старалась скрывать это от меня. Но, в то время я ещё не был мужчиной, и её статус учительницы не позволял мне, пацану, считать её подружкой. Поэтому я всегда смущённо отводил взгляд.
    Однажды Людмила Ивановна попросила меня наносить воды для купания. Она растопила печь, поставила на неё выварку, а я, пыхтя с двумя вёдрами, наполнял её. Путь к колодцу не близкий. Когда я в очередной раз отправился к нему, Людмила Ивановна поставила посреди комнаты ванну (большой оцинкованный таз эллипсовидной формы), налила подогретой воды и, раздевшись, растянулась в этом блаженстве. По возвращении я был повергнут в шок: передо мной лежала Венера. Распущенные волосы покоились на воде с правого бока, длина их доходила до колен; конусообразные большие груди с крупными сосками упруго торчали из воды, практически не расходясь в стороны; посреди уже порозовевшего от горячей воды живота зияла кругленькая ямка-пупок. А внизу живота на фоне темноволосого пространства вывернулись в неге пухлые…
    Я очнулся, густо покраснел, буквально уронил вёдра и круто повернулся, чтобы убежать.
 -  Коля, погоди!
    Я остановился. Она повернулась на живот.
 - Я понимаю твоё смущение от того, что увидел. Но тебе уже 12 лет. Не сегодня – завтра ты столкнёшься с этим.
 -  Но… ведь… Вы учительница!
 -  А кому ты читал                Вижу в лёгком одеянье
                Будто милая со мной…
    Действительно, я это говорил своей возлюбленной, которая была в образе учительницы. Я смущённо улыбнулся. Людмила Ивановна тоже улыбнулась и… попросила помыть спину. Я горел от смущения, но уважение к её авторитету (а может быть мужской инстинкт) взяли верх. Она лежала на животе, и расположенные спереди прелести не были видны. Зато во всём блеске передо мной предстала спина, ягодицы, икры, отливающие розовым мрамором. Я был счастлив. Да, да! Я был счастлив, что мне позволено натирать её спину до красноты; я был счастлив, что дотрагивался до её мягких полушарий и упругих бёдер!
    Как то весной, выполнив неотложные дела во дворе, мы сели за стол. Людмила Ивановна, прихлёбывая чай, проверяла ученические тетради, не забывая при этом слушать меня:               
                Я тобою полонён,
                В первый раз ещё, стыжуся,
                В женски прелести влюблён.
                ……………………………….
Пользуясь её визуальным невниманием, я рассматривал выглядывавшие из-за отворота халата груди. Иногда она делала движение в сторону, и тогда одна из грудей обнажалась значительно, так, что показывался коричневый ореол вокруг соска (лифчика она не имела). Вдруг я почувствовал, что это мой родной, совсем близкий человек. Это не учительница. Это моя самая лучшая подружка!
 -  Люда, я тебя люблю! – прошептал я.
 -  Ты что-то сказал?
 -  Я тебя люблю! – уже громко повторил я.
Она подняла голову и долго смотрела на меня большими голубыми глазами. А щёки её медленно розовели. Потом вздохнула и сказала:
 -  Миленький мой Николка! Тебе уже пора домой. Мама, небось, заждалась.

Глава 3.

    После окончания четвёртого класса наступило моё последнее детское лето.
-   Валька, айда на водопад.
    Протекавшая через село речка летом обмелела так, что детворе искупаться было негде. А начало речки находилось в горах, покрытых лесом. Там всё лето сохранялся значительный поток, кое-где он срывался со скальных уступов в виде небольших водопадов, под которыми образовывались глубокие и широкие водоёмы, как будто специально для нашего купания. Отправившись туда, мы на бегу разделись, и голой гурьбой влетели в водоём. А Валька встала под падающий поток. Брызги заискрились вокруг. Я вдруг обратил внимание на её голую фигуру – она была идеально стройной: красивое улыбчивое лицо, не по возрасту крупные упругие грудки, тонкая талия, стройные ноги. А пониже живота уже появился лёгкий тёмный пушок, красиво обрамлявший пухлые створки.
-   Ваалькаа, какая же ты красивая!!!
-   Правда? – Валька зарделась. Ей и мне уже исполнилось по двенадцать лет.
    Наболтыхавшись в очень холодной горной речке, мы выскочили погреться на ближайшую небольшую полянку, заросшую лопухами. Листья лопухов были крупными, как зонтики, и на высоких ножках. Ползая под лопухами на коленях, девочки свободно высвечивали свои задницы без трусиков и притягивали мой взгляд. Мне пришла в голову мысль, подкинуть Вальке идею игры в папы-мамы. И Валька немедленно подхватила её. Она объявила себя мамой, меня – папой, остальных – детьми. В некоторых местах мы протоптали небольшие полянки, назвали их комнатами. Мы с Валькой остались в одной «комнате», а «детей» она отправила в другие. То, что мы были голыми, не вызывало эмоций, поскольку мы часто раздетые купались в речке, раздевание присутствовало и во многих играх. Она сделала подстилку из лопухов, легла на спину, а мне приказала лечь сверху (так делают взрослые). Но я не сразу навалился на неё. Сначала нежно погладил её упругий животик, потом торчащие вверх грудки, затем прошёлся с поцелуями от шеи до пушка внизу живота. Валька с удивлением смотрела на меня.
-    Что ты делаешь?
-    Валь, взрослые сначала друг друга ласкают, а потом ложатся друг на друга.
Я продолжал обцеловывать всё её тело (случайно видел – так делал ухажёр моей сестры). Валька, обычно разговорчивая, с шутками-прибаутками, на этот раз молча наблюдала за моими действиями, и видно было, что это ей всё больше нравится.
-    Колька, а давай по взрослому тыкаться, - шёпотом сказала она.
-   Тогда раздвинь ножки.
-    Зачем? – она вопросительно посмотрела на меня.
     Деревенские дети в общей массе не имели понятия о том, что делают папы и мамы в постели. Знали лишь то, что взрослые раздеваются и ложатся друг на друга. А мне как-то посчастливилось подсмотреть
-   Тыкаться надо в дырочку, что у тебя между ног.
-   Дурак! – она вскочила, одела платье и пошла домой. Игры кончились.
    На этом завершилось моё беззаботное детство. В сентябре я  пошёл в 5-й класс семилетней школы, которая находилась в соседнем селе, и больше с ватагой контакта не имел.