Чепсары 2. Главы повести Кацуки. Часть третья На к

Главы повести «Кацуки». Часть третья: На краю великой державы. Чепсары 2

    Продолжение главы, начало http://www.proza.ru/2013/03/03/394



    И вот второй половине замечательного субботнего дня на помывку отправилась вся их интернациональная компания, загруженная вином – для себя и для вознаграждения хозяину. Не пошли мыться только сумасбродный Иваныч, да чуждающийся шумной братвы Султан.
    Ах, и сладкой же предполагала быть таёжная банька - да по белому, да со свежими берёзовыми веничками, да с винцом различных запахов и ароматов, набранных виноградными лозами в плодородных долинах и предгорьях Кубани, Дагестана и Армении! Пьяненький домо-баневладелец по имени Петя добросовестно вертелся среди кацуков. Так угодливый директор сауны крутится меж высоких правительственных гостей, решивших понежиться услугами его, в общем-то, рядового заведения. Но на радостях Петя переборщил в самом главном. К приходу купальщиков он накочегарил баньку и забил её паром так, что даже опытный парильщик Лёва, заглянув в парилку, отшатнулся от обжигающей воздушной волны с возгласом:
    - Вот это атмосфера! За все сто термоградусов!
    Потому войти опробовать парильню-преисподнюю кроме Лёвы решился только Вольдемар.
    - Ну, посмотрим, кто кого пересидит, - кивнул он с задором Лёве, - Армения или Кубань!
    - А давай! - крякнул кубанец озорно, принимая вызов.
    Лёва и Вольдемар нырнули в парилку, а остальной народ остался в предбаннике, где на широком деревянном столе красовались угощения от хозяев, изобилующие, в основном рыбой и грибами. Рыба уже приелась кацукам, а вот грибы были очень кстати. Законсервированные в литровых баночках, одним своим видом выбивали слюну жёлто-коричневые шляпки маринованных маслят, спрессованные в аппетитные слои бело-синеватые солёные грузди и светло-бурые макаронины опят, тесно набитых в баночный рассол.
    - Люблю собирать грибы, - хвастался Петя, видя впечатление от грибного натюрморта на лицах гостей. - А жена их солит и маринует на весь год. Грибов в наших краях – хоть косой коси. Подножный корм, одним словом.
    
    …Примостившись на нижнем полке, голые соперники-интернационалисты притихли. При такой температуре браться за веничек было невозможно, да и не ко времени: успеют нахлестаться ещё. Не стоило и разговаривать, чтоб не обжигать дыханием губы и ноздри. Упрямый Лев, пренебрегая нездоровым шалым сердцем, готов был умереть, но пересидеть самоуверенного Вольдемара, а заодно утереть нос и ему, и всем кацукам, и самому банщику: знайте, братцы, наших, чувашско-кубанских парней!
    Сухой и колкий пар поначалу пощипывал. Лёва, склонив голову к груди, старался дышать неглубоко, равномерно. Но вскоре кожу стало жечь несносно, особенно на ключицах и на кончиках ушей и носа. Организм, защищаясь, пробивал поры, источая из них пот. Перегревающееся тело стало мокрым и скользким. Но уши оставались сухими. Лёва зажал их ладонями. Тогда обжигание перешло на пальцы, на кончики их и на отнюдь не бесчувственнее ногти. Лев покосился на Вольдемара, с тем происходило то же самое, но армянин виду не подавал, терпел, весело блестя глазами.
    Прошло пять минут. Оба парильщика по красноте тел вполне бы посоперничали с переваренными раками - до того изменились они «окрасом», особенно более белокожий чуваш. Дышать становилось всё труднее, как в жерле вулкана, пожирающего магменным пеклом остатки кислорода. Вольдемар уже не сверкал глазами. Он спрятал нос и пол-лица с ним в сгиб руки и – Лёва чувствовал это! – вот-вот готов был сорваться с места, чтоб выброситься в предбанник.
    Сердечными гулкими ударами простучали для Льва ещё пять минут. Оба «бойца» сидели неподвижно, как зомби. Но почти закипающая кровь давила изнутри, как в накалённых докрасна закупоренных котлах, бурлила в венах, проталкиваясь, расширяя и вздувая их. На пальцы и уши Шаин уже не обращал внимания. Главное было – не сжечь, уберечь гортань от раскалённого пара, не дать лопнуть тоненькой плёночке кожицы губ, нестерпимо болящих от осторожного, затаённого дыхания. «Ещё немного, ещё чуть-чуть» и он пересидит настырного Вольдемара!
    «Тут-так-тук! Так-тут-так!» – билось с перебоями большое Лёвино сердце, обретая тяжесть, опускаясь и клонясь в грудной клетке, как налитый соком плод на фруктовой ветке, готовый вот-вот сорваться…
    «Ещё немного, ещё чуть-чуть… Пересидеть армянина!»
    И вдруг потемнело в зажмуренных глазах чуваша и там, внутри, под черепной коробкой, с обратной стороны глазных яблок что-то больно и кроваво лопнуло…
    Лёва склонённой головой повалился с полка прямо на мокрый сосновый пол. Вольдемар мгновенно сиганул к двери, распахнул её ударом руки и, сам задыхающийся, выволок напарника, скользкого и вялого, как тюфяк, наружу. Все, восседавшие в предбаннике за столом за выпивкой и закуской, бросились к потерявшему сознание Льву.
    Из носа и левой брови его текла кровь: упав в парилке, кубанец ударился о пол лбом. Однако в нормальной земной атмосфере он быстро пришёл в себя. Сам прилёг на широкий топчан, сколоченный специально для отдыха у стенки предбанника. Петя поднёс ему полотенце, намоченное холодной водой. Лёва положил его на лоб и почувствовал, что тяжёлое сердце его начинает выравнивать вес.
    «Это всё от каждодневной пьянки, - думал он, остывая телом и отходя от болей в сердце и глазах. – Меньше надо вливать в себя пойла! Итак опозорился»…
    После этого происшествия, войти в адскую паровую душегубку никто не рискнул. Бедный Петя – толстенький, невеликий росточком, расстроенный и виноватый перед клиентами, стал ещё ниже и прятал глаза. Парную приоткрыли, довели температуру до разумных пределов и только тогда продолжили водные процедуры.
   
    Волевой чеченец Казбич к русскому пахучему берёзовому веничку был равнодушен. Бледно-смуглое тело его - с узкими плечами, ребристой впалой грудью и воробьиными мускулами на руках больше привыкло к солёным каспийским водам загаженного махачкалинского порта.
    - Казбич, сколько же ты весишь? – удивлённо спросил его откровенный, как дошкольник, Вася, не ожидавший, что такая тщедушная фигура носит в себе необоримый дух авторитетного чеченца.
    Казбич взметнул из-под чёлки молниеносный взгляд косоватого глаза и ответил резко, грубо, предупреждая всякий подвох или насмешку, могущую произойти из уст остальных:
    - Чем больше в человеке говна, тем он больше весит. Я в себе лишнее говно не ношу, Вася…
   
    Макашарип мылся последним - когда в парилке от дикого пара и духа не осталось. Обливая себя из ковшика не очень горячей водой, намешенной в тазике, старый джигит, раскрасневшийся от вина и баньки, по-детски наслаждался помывкой, не проводившейся им за последние два дорожных месяца ни разу, и негромко напевал какую-то аварскую песню. Грузное его, тяжёлое тело было похоже на старый, выкорчеванный из земли, корневистый пень, оставшийся от некогда большого и могучего дерева. Но даже этот пень впечатлял молодых ребят остатками своей природной мощи.
   
    После баньки, уже на путях, Казарян поманил Славика к себе и тихо спросил, чтоб не услышал никто:
    - Девку хочешь на десерт, Славон? (По Лёвиной подаче так теперь Славика называли почти все).
    - Какую?
    - Молодую, моложе твоих лет.
    - Ну, можно…
    - Тогда иди в мой вагон. Вот ключи. Там она меня ждёт. Скажи, что я сказал, чтоб дала тебе. А как управишься – меня позовёшь, я у вас пока в картишки поиграю. Да не спеши, - он положил руку на плечо младшего коллеги, – торопиться тебе некуда: вся жизнь впереди…
    - А ты сам что?
    - Да мне отдохнуть хочется после баньки. И приелась краля уже… Иди давай! – подтолкнул он Славика, - пачкайся после баньки, казачок…
   
    Продолжение http://www.proza.ru/2013/03/15/767