Ночь коротка

...Входя в раздевалку, Витя Борман всегда первым делом требовал чаю. За те два с лишним месяца, что я проработал на мясокомбинате грузчиком, чаю Вите не налили не разу, но требовал он его ежедневно. Потом Витя садился на скамейку и пытался восстановить дыхание: раздевалка находилась внизу, Витя работал на пятом и спуск давался ему нелегко. Витя был тучен.

Толстых людей окружающие, как правило, любят. Толщина ассоциируется с добродушием, физической силой и при этом считается, как ни крути, недостатком. Как же такого заведомо доброго и в чем-то ущербного силача не любить? Но на Витю все эти правила не распространялись. Ни "хорошего человека должно быть много", ни "меньше ста – не мужик", ни прочие расхожие мудрости, позволяющие толстякам ощущать себя чуть уверенней, ни малейшего отношения к нему не имели.

Вите было за двадцать  и сто килограмм он весил очень давно – в седьмом классе.  Сейчас же он весил два с лишним центнера и передвигался с трудом.

Все местные работяги Витю Бормана терпеть не могли. Вот и сейчас к нему подошел Михалыч, слесарь того же троллейного цеха и, хитро прищурившись, вымолвил:

– Ну что, Витек, поговорил я с дочерью. Согласилась она за тебя выйти замуж.

– Да-а?! – расплылся в улыбке девственник  Витя, для которого мечта «найти жену» давно уже стала манией. – Честно-о?

– Честное пионерское! Только дочура моя просила тебе передать, чтобы ты не забывал гирьку привязывать.

– Какую гирьку? Куда?

– Туда. К своему ненаглядному. Надо чуточек его оттянуть. Хотя б до пяти сантиметров. На меньшее дочка моя не согласна.

– Идиот!!! – кричит Витя. – Дурак! Алкаш несчастный! Все вы здесь алкаши и пьяницы!!!

(Витя любит ругать других работяг "алкашами". Сам он не пьет ни капли и очень этим гордится).

...Проходит еще минут двадцать. За это время Витя успевает переодеться, снять рабочие тапочки и натянуть на ноги уличные ботинки. Осталось самое сложное: ботинки надо зашнуровать. Сам Витя из-за гигантского брюха сделать это не может и обычно ботинки ему зашнуровывает Михалыч. Но сегодня Михалыч обиделся, а прочие мякомбинатовские работяги пачкать руки об Витину обувь не станут.

Ситуация, в общем-то, типовая и Витя привык разрешать ее так – он закатывает глаза к потолку и начинает монотонно гундосить:

– Ну, кто-о-нибудь, ну завяжите ботинки по-ожалйста!  Ну, кто-о-нибудь, ну завяжите  ботинки, по-ожалйста! Ну, кто-о-нибудь, ну завяжите мне ботинки, и т. д. и т. п.

В конце концов чьи-нибудь нервы не выдерживают и ботинки оказываются зашнурованными.

Как легко догадаться, самым слабохарактерным в тот день оказался суровый автор этого поста. Витя долго-долго меня благодарит и неискренние его благодарности мне выслушивать почти так же противно, как и касаться заляпанной жиром обуви. Чтобы скрыть свои чувства, я отворачиваюсь и напеваю:

Но-очь  коротка, спят об-ла-ка,
И лежит у меня на погоне не-езнакомая ваша рука...


– Мой батя, – вдруг каким-то почти человеческим голосом произносит Витя, – очень любил эту песню. Он ведь был фронтовик, мой батя...

Я силюсь представить Борманову семью и Борманово детство, но у меня ничего не выходит.

ПРОДОЛЖЕНИЕ В "НИ ДНЯ БЕЗ ТОЧКИ"