Повешенный

С детства нам внушают взрослые: не бойся темноты, там нет никого, кто может причинить вред! Еще шестилетним мальчиком я понимал, как же заблуждаются эти люди. Они желали добра, но продолжали бессовестно обманывать меня и себя, точно так же, как до этого поступали их родители. Эту незамысловатую цепочку обмана можно проследить, я думаю, прямиком до первых разумных людей. С тех пор, как наши предки научились получать огонь – они получили ветхое преимущество над теми силами, что роятся в темном углу.

Но сколько бы не было света в руках человека – тьму ему не победить. Она всегда стоит надо всем в мире, покрывая все гадкое, страшное и неизбежное. Тогда, много лет назад, тот маленький мальчик не знал всего этого, а, точнее, знал, но не мог выразить словами. Детский мозг не предназначен для таких мрачных соображений, но знанию не нужны хитроумные сплетения слов. Достаточно чего-то щемящего в душе, заставляющего бежать без оглядки спринтерскую дистанцию – от спальни до туалета и обратно, когда ты вынужден ступить один на один со страхом. Раньше спасало даже тонкое одеяло – надежный щит от любых зловещих сил, но с возрастом пришло понимание хрупкости такого барьера и приходится изыскивать новые способы.

На данный момент мою душу спасала бутылка довольно посредственного пойла, источавшего миазмы. Ее не хватит надолго, максимум до утра, но этого было достаточно. Единственно, что пугало – чем дальше, тем больше порция нужна была для отключения внутреннего труса, жмущегося поближе к стакану и не желающего даже думать, что скрывается вон в том углу.

Но, если начистоту, то больше всего пугала необходимость остаться наедине со своим подсознанием во сне. Вот там я был абсолютно беспомощен, словно мне опять шесть лет и я робко переминаюсь на пороге спальни. Стоило закрыть глаза, и я становился доступен для этих мерзких щупалец, подсовывающих мне один и тот же кошмар год за годом…

***

Я иду по заброшенному строению, окруженный грязью, унынием и кусками штукатурки. Дверные провалы наполнены темнотой, снабженной сотней голодных глаз. Шаг за шагом, я упрямо держу путь туда, где брезжит легкий свет. Отбрасываю носком ботинка осколок бутылки – остаток цивилизации, невесть откуда взявшейся и также неизвестно куда сгинувшей. Сейчас я один на один с неведомым, притаившемся там, в конце коридора. Естественно, если не считать обладателей сонмы глаз в темноте. Но они всего лишь зрители, заранее знающие, что произойдет в финале и занявшие самые выгодные места.
Вокруг становится заметно светлее – я близок к концу. Сердце к этому моменту выпрыгивает из груди, оглушает стуком. Делаю еще несколько шагов и поднимаю голову.

Прямо передо мной, метрах в пяти, вижу мужчину. Он стоит на небольшой кладке из битого кирпича, и зачем-то привязывает веревку к перекладине из ржавой арматуры, пересекающей узкий коридор. Я дрожу от страха, он буквально душит меня, не дает вздохнуть. Вместе с этим, повинуясь неизвестным порывам, медленно шагаю вперед. В это время, неизвестный мужчина завершает свои приготовления, и я вижу петлю, свисающую с середины перекладины. Мужчина секунду медлит, затем, улыбаясь, надевает петлю себе на шею. Страх полностью сковывает мою волю, и я останавливаюсь в паре метров от кирпичной кучи. Неизвестный проверяет в последний раз крепость веревки и делает шаг вперед.

Его ноги забились в дикой пляске и едва касаются меня. Мужчина размахивает руками, старается ухватиться за петлю, отменить свое решение. Ему это почти удается – он становится одной ногой на гору кирпичей, но, одно неловкое движение и гора рассыпается в пыль, оставляя висельника без пути к отступлению. Его движения становятся вялыми, лицо опухает, а глаза, кажется, стараются выкатиться из орбит. Из его горла раздается последний тихий хрип, и сопротивление прекращается. Тело мерно раскачивается, напоминая безумный маятник, чья амплитуда затихает с каждым движением.

Я стою и смотрю на эту отвратительную картину. Пульсирующая кровь заглушила все звуки, и я не услышал, как кто-то подошел сзади и положил руку мне на плечо. Я аккуратно повернул голову и увидел обезображенную сине-фиолетовыми пятнами руку. Превозмогая слабость и страх, я посмотрел на ее обладателя – это была довольно плотная женщина, милая на первый взгляд и совершенно отвратительная при ближайшем рассмотрении. Широкий нос, мощные надбровные дуги и тонкая нить губ выделялись на общем фоне мертвецки бледной кожи. Общую картину дополняла веревочная петля, небрежно наброшенная на шею. Но особенно страшны были глаза – пожелтевший белок и подернутый какой-то гадкой дымкой зрачок, мутный и невнятный. Она смотрела не мигая, и этот взгляд одновременно пугал и подталкивал к выходу.

Повинуясь, я прижался спиной к стене, чтобы не задеть труп. Скользя по шершавой стене, протиснулся к выходу, который заливал неправдоподобный для этого места яркий солнечный свет. В последний миг обернувшись, я увидел мертвые глаза, внимательно следящие за мной.

***

В этот момент я всегда просыпаюсь. Так случилось и сегодня. Выпивка не помогала. Ничего не помогает! Я был мокрый от пота, постель насквозь пропиталась запахом застарелого страха. С гудящей головой и по-прежнему сходящим с ума сердцем я ушел на балкон курить, чтобы хоть как-то скинуть остатки зловещей дремы. Я хорошо знал, что стоит теперь успокоиться и уснуть – просплю до утра вовсе без снов. Но еженощные сеансы ужасов медленно убивали меня, заставляя искать все новые и новые способы спастись из этого омута.

В отчаянии я встал с кровати и вышел на балкон вдохнуть ночной прохлады вперемешку с табачным дымом. Этот коктейль всегда помогал успокоиться после беспокойных снов. Так произошло и сегодня – к концу первой сигареты я успокоился ровно настолько, чтобы моя собственная кровать перестала вызывать у меня дрожь.

Но стоило мне взяться за ручку балконной двери, как в темноте квартире я увидел смутный образ той самой женщины из кошмара. Она стояла далеко от меня, но глаза, привыкшие к темноте, выхватили уже знакомый галстук-удавку, широкое, неестественно бледное лицо. Ужас сковал тело, я заново переживал недавний кошмар, но теперь наяву. Язык онемел, горло надежно забил тугой комок, ноги и руки стали ватными. Я стоял и не смел шевельнуться, мысль о том, что ужасы ночи пришли ко мне в дом убивала мой разум.

Но гостья исчезла также внезапно, как и появилась. Словно и не было ничего, и все, что я увидел – лишь плод воспаленного воображения, последствие вялотекущего запоя, снотворного и нервного переутомления.

Понемногу я начал приходить в себя и, едва я дошел до кровати – уснул крепким, тяжелым сном. Это было той передышкой, ради которой я проживал каждый день.

Утро следующего дня встретило букетом привычных ощущений. Голова разрывалась на части, желудок спазматически сокращался, дополняя головную боль где-то в районе живота. Схватившись за спасательный круг обезболивающего, я все же смог выплыть в мир людей.

День прошел как обычно: офисная рутина, озаряемая двумя краткими вспышками – обедом и окончанием рабочего времени. Все, что заполняло промежуток между ними, казалось серым и тягучим. В удручающем настроении я зашел в магазин, но сегодня выпивать не хотелось. Из головы не шел образ той жуткой женщины, перекочевавшей в реальный мир. А что если это были не галлюцинации отравленного мозга? Вдруг все реально? Или наоборот – я схожу с ума. И судя по всему – семимильными шагами. Кошмары, теперь видения. Что дальше?

Я брел по улице, перебирая в мыслях детали, в общем-то, привычного сна. У меня было много лет, чтобы хорошо его запомнить, вплоть до цвета ботинок повешенного – бежевые, с легкими разводами на мысках. И в очередной раз, вспоминая лицо жертвы, снова пришел к мысли, что он очень похож на моего отца. Было у них нечто схожее, то ли в форме носа и рта, то ли в мимике, движениях. Можно было подумать, что во сне я видел брата отца. Или…
Внезапная догадка настолько задела меня, что я остановился посреди улицы, не понимая, где нахожусь. Точно! Я видел своего отца, только молодого, примерно моего возраста! Но он умер, когда мне было всего пять лет и я плохо помню его лицо, но если напрячься и представить, то получалось, что день ото дня я вижу, как мой помолодевший отец сводит счеты с жизнью.

Неужели это правда и отец на самом деле покончил с собой? Я настолько перевозбудился от этой догадки, что не заметил, как попал домой. Скинув обувь, я прямо в куртке начал мерить шагами маленькую комнату, продолжая вспоминать, что же мне известно о гибели папы. Выходило, что немного: мать сказала, что у отца случился сердечный приступ, хоть ему и было всего тридцать пять. После похорон мы сразу уехали в другой город и старались как можно меньше касаться этой темы. Теперь многое становилось понятным: взгляды бывших соседей, прекратившиеся звонки и встречи со старыми друзьями отца, угасающая на глазах мама.
Я скинул куртку на пол и растерянно крутил в руках сигарету, думал о том, где же теперь можно узнать о том, что на самом деле случилось? Выходило, что из известной родни есть двоюродная мамина сестра, чей номер телефона был записан еще в школьной записной книжке. Бросив тлеющую сигарету, я занялся поисками спасительного блокнота. Но спасительного ли? Что мне даст знание о том, что мой папа действительно покончил с собой? Это избавит от кошмаров? Уничтожит галлюцинации, проникающие в реальный мир? Вряд ли. Но я чувствовал, что мне нужно это знать, я имею на это полное право. И мать, как бы она не старалась оградить меня от постыдной правды, была не права, таща эту ношу в одиночку.

Блокнот так и не нашелся, наверное, потерялся во время очередного переезда. Это уже было не важно, я решил завтра с утра вместо работы засесть за телефон и постараться найти хоть кого-нибудь из старых родительских знакомых.

***

Я снова шел по коридору и щербатые стены еще теснее сжимали меня со всех сторон, старались выжать последние капли. Этот мрачный тоннель угнетал все сильнее, сдавливал горло неведомой рукой. Окружающая темнота стала гуще, а свет, блиставший маяком вдали, стал бледнее и эфемернее. Все это пространство старалось поскорее покончить со мной – мелким, убогим человечишкой, зачем-то исправно ходящим сюда и переживающим один и тот же ужас день ото дня.
Я с трудом передвигал ноги, старясь не смотреть по сторонам, туда, где зияли непроглядные провалы, из которых злобно щерились неведомые твари. Вместе со всем остальным, я понял, что сегодня изменилось не только место, изменился и я сам. Вместо привычной тупости и обреченности, я начинал чувствовать злость. Она являлась Ариадной и нитью в этом простом до ужаса лабиринте сна. Злоба на трусливых обитателей мрака, на висельника, на бледную женщину накапливалась, росла и прибавляла мне росту. И вот уже по обветшалому коридору идет не шестилетний мальчик, а взрослый мужчина, опасливо озирающийся по сторонам. Но теперь в этой опаске появилось любопытство, ведь я начинал понимать, что вместо покорной робости могу проявить инициативу и напрямую расспросить отца, пока он не покончил с собой. Я постарался прибавить шагу, но упрямая реальность не сдавалась, и поэтому я снова подошел к груде кирпичей, когда несчастный уже прилаживал свою веревку.

- Папа! Стой! – мой голос оказался по-детски звонким, его эхо потонуло где-то далеко позади, окатив с ног до головы тех самых тварей, притаившихся в ожидании новой жертвы.

- Сынок? Тебя тоже привели сюда? Очень жаль… Но ничего не поделаешь, - отец отрешенно продолжал свое занятие.

- Что? О чем ты говоришь? Это сон, понимаешь? Все это – мой сон, и все будет так, как я захочу! – закричал я, но на этот раз мой голос был глуше и тише, настолько, что я сам едва его расслышал.

Отец рассмеялся, и было в его смехе нечто такое, что вновь заставило меня вздрогнуть от непередаваемого ледяного ужаса.

- Ты еще не понял, глупый? Это не твой сон. ОНА решает, кому показывать его, только ОНА знает, кто будет следующим.

- Кто она? Ты о мертвой бабе, что приходит сюда после того, как ты закончишь свое дело?

- Именно про нее, сынок. И я слышу ее шаги, мне пора. Не сопротивляйся, делай так, как она говорит, и мы скоро встретимся. Я люблю тебя, сын.

С этими словами он шагнул вперед с кирпичной груды и задергался в своем диком танце. Агония продолжалась недолго, и существо, бывшее когда-то моим отцом, перестало казаться живым.

Ледяная тяжелая рука вновь легла на плечо, снова подталкивая к далекому выходу. Но на сей раз я не поддался на эту уловку, развернулся, преодолевая чудовищное сопротивление всего вокруг. Само пространство не было подготовлено к этому шагу, темнота вокруг зашипела и зашевелилась.
И как я раньше не видел этого? Твари были не в темноте, они и были этой самой упрямой тенью, покрывающей все живое. Они цеплялись за любой признак жизни, высасывая его досуха. И эта угрюмая толстуха, стоящая передо мной была их лидером.

- Ты не должен этого делать. Иди к свету, это твой путь, я его выбрала для тебя.

- Пошла в жопу! Мне надоело каждый день идти в кровать, как на каторгу. Надоело нажираться до беспамятства, чтобы забыть все это! Надоело, ты слышишь, мразь?

Гнев придавал сил, он питал каждую клеточку тела, наливая силой каждый мускул, каждую частичку меня. Липкий страх, подававший признаки жизни, ретировался, оставив после себя дурное послевкусия и липкие ладони. Но мои слова, моя злоба не произвели никакого впечатления на незнакомку. Она продолжала смотреть на меня ровным, немигающим взглядом своих мертвых глаз, застывших посреди бледной глади, наверное, тысячи лет назад.

- Ты сердишься, а это плохо. Ты должен бояться, страх – это нормально. Твой отец боялся, так же, как его отец и его брат. Я – самая давняя ваша знакомая, представь себе. Еще когда на земле не властвовали железные создания, я приходила во снах к твоим предкам и указывала им путь.

Я задохнулся от волны страха, сопутствующего пониманию всей мозаики, постепенно выстраиваемой монотонным, железным тоном этой зловещей женщины. Значит, мой отец действительно повесился? И его отец, и так далее до хрен знает какого колена…

- Ты врешь!

- Зачем мне врать? Я прихожу к тем, кому уготовано судьбой встретиться со мной. Но почему ты думаешь, что это плохо? – после этих слов в ее голосе что-то сдвинулось, как будто с горы упала горсть камней. Это не лавина, но ее обещание.

- А что хорошего в постоянных кошмарах?

- Кошмары лишь средство общения, для того, чтобы ты понял свой путь.

- Мой путь – петля? И ты, сволочь, спрашиваешь, что же здесь плохого? Да все плохо! Твоя лживая маска спокойного трупа, за которой прячется алчная тварь, твое садистское развлечение, и то, что ты губишь ни в чем не повинных людей!

- Не говори о том, чего не знаешь. Своими словами ты все больше убеждаешь меня в правомочности выбора. Жребий пал на тебя неспроста – таким как ты не место среди живых, но вам не место и среди мертвых. Вы не нужны ни там, ни здесь. Чужие для всех, чужие сами себе, не имеющие ни бога в сердце, ни целей в жизни. Но все было бы нормально, если бы жили как остальные, повинуясь общему течению событий. Вместо этого вы беспокоитесь, неправильно мыслите и видите не те сны. И своими действиями наносите ущерб окружающему порядку. Вы изначально уготованы для меня, понимаешь?

В голове было пусто, не было ни одной мысли, что удивляло больше, чем все остальное. Казалось, меня должны были переполнять злость, непонимание и прочие понятные для такой ситуации чувства. Но не было абсолютно ничего, какая-то пустота отвоевывала места во мне.

- Ни живых, ни мертвых? А где же нам место? Где сейчас мой отец?

- Тебе не понять, пока не пройдешь путь до конца. То состояние, место, время не похожи ни на что. Но, поверь, таким как ты там самое место. Перестань сопротивляться и повинуйся моей воле, так всем будет лучше, - сейчас, казалось, в голосе этого странного существа промелькнуло что-то отдаленно напоминающее надежду. Но, естественно, это было лишь игрой воображения. У таких, как она не может быть ничего человеческого.

Я задумался, глядя на эту бледную статую, жаждущую… а чего, она, собственно, жаждет? Крови? Плоти? Души?
А не все ли равно! Коридор уже было не различить – все вокруг потемнело, сгустилось. Еще немного и дышать станет невозможно. Со странной легкостью в теле, развернулся к выходу, все еще отчетливо видимому в этом мраке. Вскинул голову и присмотрелся к трупу, неподвижно висящему на перекладине. Неужели когда-то и мой отец выслушивал всю эту ахинею? И он сдался. Оставил нас с матерью одних, а сам повелся на все эти бредни, не выдержал постоянных скачек наперегонки с тьмой. Пустота внутри прогнулась, словно резиновый мяч. Злость по-прежнему была единственным спасательным кругом, именно она оттесняла чужеродный вакуум, отрезвляя меня. В голове появилась единственная мысль.

Содрогаясь от омерзения, я подошел вплотную к трупу, смотревшему куда-то мимо меня своими выпученными, рыбьими глазами, налитыми кровью.

- Скажи, как тебя там. А отец долго колебался? – злобно процедил я.

- Нет, он быстро понял, что это единственно правильный выход.

- Я так и подумал.

Я обеими руками обхватил окоченевшие ноги висельника и дернул вниз со всей силы. Гнилая балка не выдержала, судя по громкому хрусту, показавшемуся хрустом кости большого животного, которым, наверно, и являлся весь этот кошмар вокруг.

Женщина громко закричала. У нее был неприятный голос, еще противнее, чем внешность: визгливый и пронзительный, от которого хотелось зарыться глубже в землю, залив уши воском. Ее крик все звучал в моих ушах, вибрировал во всем теле, срывал ошметки темноты с обшарпанных стен. Пространство сна, если это, конечно, был сон, менялось на глазах. Первым делом исчез труп отца, стены отодвинулись дальше от нас: теперь это был не коридор, а некий зал, вместительный и гулкий. Мы оказались наедине лицом к лицу: я и мертвенно бледное желтоглазое существо с веревкой на шее. Оно перестала вопить и вместо этого надвигалось на меня, когда я решил не терять времени и пустился что было сил в сторону светлого пятнышка, ставшего размером с игольное ушко.

Я бежал, и чувствовал, как земля дрожит от шагов врага, неотступно следующего за мной. Оставалось всего несколько метров до спасительного ореола света, когда я обернулся и увидел прямо около лица мерзкие ледяные щупальца, тянущиеся сквозь пространство. Место не хотело отпускать меня, но у него не осталось выбора.

Я проснулся и вскочил на ноги, все еще продолжая свою безумную гонку. В квартире было темно, но эта темнота больше не казалась мне страшной. Было в ней что-то родное, домашнее. Я с наслаждением почувствовал, как пот медленно остывает, охлаждает разгоряченное тело. Судя по ощущениям, гонка была все же где-то на границе сна и яви, уж больно правдоподобно ныли колени. Я понял, что остро нуждаюсь в спасительной дозе никотина, но дойти до балкона было не суждено.

Едва я поднял голову, как увидел ту самую жуткую обитательницу моих кошмаров, стоящую посреди комнаты. Ее появление было сродни грозе посреди ясного неба, оно полностью деморализовало меня. Все радости и облегчения от скинутой ноши были моментально забыты, заброшены на задворки здравого смысла. Даже воздух в квартире дрожал от страха. Да что там. Я и сам кричал, как резаный.

В крик я вложил всю ненависть, весь застарелый, засаленный страх, снедавший меня изнутри долгие годы. Это был крик новорожденного, заранее приговоренного на казнь. Была и обреченность, неизбежность конца, безрадостного и постыдного. Не зря самоубийц всегда хоронили отдельно от остальных людей, умерших естественной смертью. Те, кто добровольно принес себя в жертву этой твари, не были людьми. Они были безвольным кормом, овцами на заклание и с самого рождения не принадлежали ни миру живых, ни, тем более, миру мертвых. Не было никакого второго шанса для них, они исчезали в жадном чреве без остатка. Но вместе с этим, то немногое, что напоминало, скорее, жалкую тень от них, чем что-то существенное, было опасно для окружающих, заразно, подобно самой страшной чуме.

Я, обессилев от крика и прозрения, тяжело осел на пол. Мир вокруг выцветал, терял свою твердость и запахи. Темнота перестала быть домашней, знакомой. Она становилась тем самым мраком, отражение которого таится в душе со дня рождения.

Мрачная гостья, тяжело ступая, подошла и положила руки ко мне на шею. Я почувствовал, как стал задыхаться, мир окончательно потерял очертания. Но где-то далеко, там, где не ступала нога подсознания, забрезжил легкий свет. Нет, даже не свет – надежда на него. Понимание, что там есть место для света, небольшое пятно, не занятое тьмой. Лазейка, подобная той, которую находят эти твари, охочие до людских душ. Но на сей раз этот потайной ход вел наружу, туда, где есть спасение.

Я собрал все те жалкие силы, что остались во мне и сделал один рывок. Я дотянулся до бледной, могучей шеи, на которой болталась грубая, льняная веревка. Невзирая на чудовищную хватку на шее, ухватился за эту удавку и, что было сил, дернул вниз. Раздался громкий треск, и я упал на пол. Я был свободен от цепких объятий смерти, я мог дышать.

Резкая боль от сведенной судорогой ноги заставила проснуться. Я лежал на кровати, обливаясь потом. В правой руке болтался кусок простыни, который я, видимо, во сне вырвал из постели. Растирая ноющую ногу, я сел на кровати и вспомнил все, что было сегодня.
Был ли это сон? Нет, вряд ли. Я понимал, что все это было где-то там, за гранью явного мира, но оно было реальным. Я потрогал шею и понял, что на ней остались ощутимые ссадины от лап той твари.

Глубоко в душе теплилась надежда, что это был последний подобный кошмар. Не последний вообще, а именно этот. И больше не нужно будет глушить себя снотворным, в надежде уснуть без снов.

Я победил.