Перебирая старые бумаги

Перебирая старые бумаги
О Фестивале песни. Новосибирск. Академгородок. 1968

А.Галич. Фото В.Давыдова. 1968


Лишите и хлеба, и крова,
утешусь немногим в пути.
Но слово, насущное слово
дайте произнести.
Людмила Дербина

Перебирая недавно старые бумаги, я наткнулась на чудом сохранившиеся вырезки из газеты “Вечерний Новосибирск” за 1968 год – отклики на события почти тридцатилетней давности.

Произошли эти события в новосибирском Академгородке и положили начало массовой расправе, оставившей кровоточащий след в судьбах и душах не только тех, по кому проехали “колесом истории”, но и тех, кто был их свидетелем.

И, по существу, поставили окончательную и жирную точку на так называемой “хрущевской оттепели”.
Академгородку было тогда только десять лет.

Постановление о строительстве крупного центра академической науки в Сибири – Сибирского филиала Академии Наук СССР было принято в мае 1957 года.
Первым президентом его стал академик Михаил Алексеевич Лаврентьев.
В 30 км от Новосибирска был выделен участок леса вблизи от недавно построенной на реке Обь электростанции, на берегу возникшего в результате этого искусственного водохранилища, получившего от реки свое название – Обское море.

Там, в наскоро собранных финских домиках, временно расположились лаборатории и поселились сотрудники, с семьями и без. Когда в июле 1959 года я с полуторагодовалой дочкой приехала туда к мужу, мы вначале снимали комнату на окраине соседнего поселка. Походно-бивуачный быт первых лет надолго, если не навсегда, определил стиль жизни.

Население городка было молодым изначально и еще молодело. Науке нужны были кадры. И много. И разумнее всего их было готовить тут же, тем более не было недостатка в учителях – в городке собралась научная элита со всей страны.

Ну и, конечно, с самого начала (дело молодое!) стали появляться дети, которых становилось все больше и больше. По образному, но несколько раздраженному выражению одного из ученых, мы ходили "по колено в детях». А когда из временных переехали в большие дома и появилось много других развлечений и занятий по интересам, дружба сохранилась. Собирались на посиделки, уложив детей спать.

О, эти благословенные кухонные «сходки»! Об одной из таких посиделок с историком Натаном Яковлевичем Эдельманом и писателем Феликсом Кривиным у меня даже сохранилось «историческое» свидетельство – благодарственная открытка от Натана Яковлевича.

Ну и, конечно, слушали песни. Потому что после долгого молчания все вдруг заговорили и даже запели, аккомпанируя себе на гитарах, обо всем, что волнует и чем жива душа.

Тем, кто знает, не надо объяснять, а тем кто не знает, трудно объяснить, кем были для нашего поколения эти певцы, которых в народе прозвали бардами. И не так уж и важно, кому первому пришла в голову мысль организовать фестиваль бардов в Академгородке. Важно, что это место оказалось самым подходящим для такого неординарного события, как первый официально разрешенный Всесоюзный фестиваль бардов.
Главная заслуга в проведении этого фестиваля принадлежала ученому-физику Анатолию Израилевичу Бурштейну. Он в то время был еще и председателем знаменитого клуба “Интеграл”. Клуб славился своими острыми дискуссиями на различные темы и так раздражал местные партийные и общественные организации, что они только и ждали подходящего повода, чтобы прикрыть его.

Для фестивального концерта был выделен самый большой в городке 1000-местный зал Дома Ученых. Но и он не смог вместить всех желающих. Стояли на балконе, в проходах и даже в дверях. Авансцена напоминала витрину в электронном магазине по количеству и разносортице поставленных на нее записывающих устройств.
И было что записывать!

Сразу же выявились фавориты: свердловчанин Александр Дольский (сейчас он живет в С.-Петербурге), ленинградец Юрий Кукин, москвич Сергей Чесноков, минчанин Алик Крупп (через год он погибнет в лавине на Памире).

Но самым ярким и незабываемым, безусловно, был Александр Галич – настолько непривычным и неожиданным было то, что он вынес на сцену. Он затмил всех.

"То, что делал Галич, было, ну, совершенно по другому департаменту, как говорится, чем «капли дождя на стекле» и все эти наивные песенки. Очень чистые, конечно. Но в том, что делали эти ребята, был действительно наивный уход от реальной жизни в какие-то чистые пространства, где никто не мешает, где можно спокойно пожить, где можно спокойно чувствовать себя. Галич – это было совсем другое дело. И это не то, что Высоцкий пел: «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы – просто некуда деться». Галич, наоборот, там, в суете городов, жил» (Сергей Чесноков) .
Начал Галич с баллады “На смерть Пастернака”.
Воспоминания об организованной травле Пастернака, которая, безусловно, ускорила его смерть, были тогда слишком свежи в памяти.

У Джанни Родари, известного не только своими детскими сказками, есть поучительная притча:.”Одно насекомое провело зиму на голове маститого ученого.
– Ну, и как голова? – спросили его.
– Голова как голова. Ничего особенного.
Не позволяйте насекомым судить о больших головах!”

У нас же не только позволяли, но и организовывали их мнение о великих. И брошенный Галичем со сцены душераздирающий упрек: До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели ¬– вызвал настоящее потрясение.

И вот он пропел последнюю строчку:

А над гробом встали мародеры
И несут почетный ка-ра-ул.

Сначала наступила мертвая тишина, потом раздались первые аплодисменты. Нарастая с галерки, шквалом накатились они на онемевших от ужаса официальных  представителей, занимавших, как водится, первые ряды. Реакция была немедленной и (увы!) привычной – запретить!
Анатолий Бурштейн:
“Мне после этого сказал контролирующий фестиваль представитель райкома партии, что Галича надо отстранить от концертов... Галич, в общем-то, к этому был готов. Я к этому тоже был готов... Но тот же самый человек подошел ко мне и сказал: “Знаешь, академики хотят все-таки послушать. Придется его разрешить”. И мы дали ему тогда отделение. Целиком”.

Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду.
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание золото.
Промолчи – попадешь в первачи.
Промолчи, промолчи, промолчи.

“Произошло то, что поэт, который никогда не имел голоса, мог выступить открыто... Когда перед тобой лица людей, когда ты на сцене, когда горят огни рампы, когда ты выходишь и говоришь слово…” (Сергей Чесноков).


Концерты продолжались. И организованные, и стихийные. Свободолюбивая городковская публика и прежде игнорировала официальные запреты.

Из-за отсутствия постоянной сцены трудно было проследить за расписанием концертов. И тогда была разработана так называемая система “Жень”. По городку ходили люди с надписью на груди: “Женя”. Чтобы узнать, где и когда будет концерт, надо было обратиться к "Жене”.

Галич, конечно, был нарасхват.

Бурштейн вспоминает эпизод, который произошел на одном из «квартирных» выступлений Галича: “Кто-то сказал, что Визбор не приехал, потому что не желает петь на десятку академиков… А Галич тогда отложил гитару и сказал, что это пижонство. Так серьезно в тишине прозвучали его слова: “Дали бы петь, – сказал он – Где угодно. Хоть под забором. Только бы дали”.

Он пел. И после этого фестиваля песни Галича и других бардов пошли гулять по стране. И с этим уже ничего нельзя было поделать. Джина выпустили из бутылки. И, отчаявшись расправиться с песнями, стали расправляться с певцами.

Не замедлили появиться «отклики».
В статье «Песня - это оружие», опубликованной в "Вечернем Новосибирске" 18 апреля 1968 года (именно ее я и нашла в старых бумагах), автор Николай Мейсак осудил и заклеймил участников фестиваля. Больше всего досталось Галичу:
"Галич? Автор великолепной пьeсы 'Вас вызывает Таймыр', автор сценария прекрасного фильма 'Верные друзья'? Некогда весьма интересный журналист? Он?.
 Что заставило его взять гитару и прилететь в Новосибирск? Жажда славы?. Что такое известность драматурга в сравнении с той “славой”, которую приносят разошедшиеся по стране в магнитофонных «списках» песенки с этаким откровенным душком?..
Галич учит нас подводить товарища в разведке, в трудной жизненной ситуации, иными словами, пытается научить нас подлости…

“Пусть каждый шагает, как хочет”, – и вы бросаете во вражеском тылу раненого друга.
“Пусть каждый шагает, как хочет”, – и вы предаете любимую женщину.
«Пусть каждый шагает, как хочет», – и вы перестаете сверять свой шаг с шагом народа. Глубоко роет “бард”, предлагая этакую линию поведения.
 Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особо резко сказать о песне Галича “Ошибка”…

Где полегла в сорок третьем пехота
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
трубят егеря…
…Он же подло врет, этот «бард»…”

Нет смысла цитировать дальше статью: она вся написана в том же духе. В духе отнюдь не безопасной демагогии, которая и помогала обосновывать прошлые и грядущие расправы.

И напрасно Анатолий Бурштейн по-интеллигентски великодушно пытался найти оправдание автору статьи: “Он был истово верующий. Солдат партии. И он принимал директиву за вдохновение. То есть он где-то себя растравил. И вот это сознание, сознание сороковых годов, самого тяжелого нашего времени, выплеснулось в виде мифов и комплексов в его статью.
Во-первых, он не был на фестивале. Начнем с этого. Он слушал запись. Но он описывает бардов с грязными ногтями, грязными волосами, моделируя образ хиппи, многократно осмеянный в нашей литературе, не зная ситуации, попадая впросак “.

А вот оценка Александра Дольского:
“Это совершенно четко инспирированная статья. Партийными органами. Это статья фашистского толка. Я не говорю, что она реакционная. Она просто фашистская. Статья палаческая. Вот эта статья и ряд других статей – ведь они же сыграли свою роль...".

"Интеграл”, как нетрудно дoгaдаться, прикрыли, активистов его обвинили в том, что они занимаются антисоветской деятельностью, Бурштейна лишили кафедры в университете.

Досталось всем, а Галич заплатил за смелость быть свободным в несвободной стране сначала изгнанием, а потом смертью.

Перечитав старую статью, я подумала, что неплохо было бы напомнить обо всем этом.

Мы поименно вспомним тех,
Кто поднял руку...

Пока я обдумывала. в какой форме это сделать, в “Новом Русском Слове” появилось сообщение о просмотре фильма про Галича.
На призыв Арона Каневского не пропустить “эксклюзивный просмотр” фильма откликнулось гораздо больше народу, чем, по-видимому, ожидали устроители. Не присnoсобленный для такого показа зал явно не вмещал всех желающих. И хотя внесли дополнительные стулья, но в задних рядах все paвно ничего не было видно, поэтому смотреть пришлось стоя.
Но я, в любом случае, благодарна устроителям за предоставленную возможность, потому что, оглядываясь назад, испытываешь хоть и горькое, но все же счастье – счастье видеть, что скорбный труд не пропал.

Тридцать лет – ничтожно малый срок по историческим меркам, но достаточно большой в жизни отдельного человека. “Иных уж нет, а те – далече”. И как объяснить тем, кто вырос в другoе время, тем более в другой стране, что за песню сажали, помещали в психушки, расстреливали.
И не только за нее. Но и за слово, и за мысль, и зa точку зрения, и даже только за подозрение, что она отличается от официальной.

***
В Конце 1967- го – начале 1968-го в Институте катализа, где я тогда работала, снимали один из эпизодов документального фильма о хрущевском периоде отечественной истории. Когда я спросила, как называется фильм, мне ответили: “Славное десятилетие” (1954-1964), или “Десять лет без Сталина, но по сталинскому пути”.

Вот анекдот того времени:
– Что такое культпросвет?
– Культпросвет – это просвет между двумя культами.
Просвет закончился, а до следующего – горбачевского – было еще очень далеко.