Записки одного артиста. Разговор

  Она привела меня в маленькую душную комнатку. Какие-то две девушки, к моему удивлению одетые,  сидели у большого зеркала и чего-то ждали. Увидев меня, они захихикали и хитро посмотрели на мою  спутницу. Она смутилась от этих взглядов и села на диван в другом конце комнаты. Я стоял перед ней.
— Даже не попросишь выйти? — язвительно спросила одна из девиц, и обе засмеялись.
Я шепнул моей танцовщице:
— Собирайся. Здесь я говорить не буду.
  Она кивнула мне. Через пять минут она оделась, сняла парик, чего очень застыдилась, и мы с ней  покинули комнату. В том же коридоре она зашла в одну дверь, откуда я через маленькую щель увидел  вполне солидного мужчину (она велела мне не появляться ему на глаза, т.к. это могло спровоцировать  скандал). Она вышла скоро, и мы направились к выходу. Но не к тому, что не так давно послужил мне  входом в этот притон, а это был другой выход, по всей видимости черный. Это неважно, черт возьми!
  На ней было накинуто ветхое пальтишко, явно предназначенное для более теплой погоды. Весь вид ее  был жалок, но в то же время это не выглядело убого, а напротив, придавало ей шарм. На улице она трусливо взглянула на меня и решилась спросить:
— Так где же вы хотите со мною говорить?
Я хотел было повести ее в кафе, в котором по обыкновению я любил назначать встречи и разговоры, но это  кафе вдруг вызвало у меня отвращение (впрочем, я больше и не появлялся в нем), и я предложил ей  поговорить... в моей квартире. Она, услышав мой ответ, жутко перепугалась и чуть было не убежала  прочь, но я все же сумел остановить ее.
— Господи, сколько тебе лет? Ты взрослая девушка, такой грязной работой занимаешься, а просто пойти и  поговорить с человеком, который и задних мыслей в твою сторону имеет, который клянется тебе в том, что пальцем тебя не коснется, ты боишься?! Сколько тебе лет, странная? — я взбесился.
— Двадцать... четыре... — сказала она, изо всех сил пытаясь быть смелее и придать бодрости голосу.
— В людях пора уже научиться разбираться, — отрезал я, снова вспомнив эту фразу.
— Извините меня. Просто вы появились так внезапно... Это немного странно...
— Батюшки, голос прорезался! Ну слава богу, а то я уж подумал, что ты и говорить-то не умеешь.  Последний раз спрашиваю: идешь?
Видимо, я здорово ободрил ее. Да, я был груб с нею в тот момент, но грубость моя была во благо.
  Она шла за мной. И наконец мы разговорились. Я начал:
— Как звать тебя?
— Марина. А вас?
— А я Павел. Я видел тебя тогда, на Красной Площади, и ты почему-то хорошо запомнилась мне.
— А я только сейчас вас вспомнила... То-то, думаю, лицо будто знакомое... Ах да, я тогда смутилась под  вашим взглядом, потому что никто на меня так никогда не смотрит.
— Как не смотрит?
— А так, как вы на меня смотрели! Долго и как-то мучительно. Как вы теперь нашли меня?
— Веришь или нет, это получилось случайно. Я выпил в кафе, и черт потащил меня в этот ваш стрип-клуб.
Она ужаснулась:
— Так вы пьяны?
— Да нет же, совсем нет! Я не алкоголик, я не развратник. Я — актер театра. Я работаю целыми днями, а  сегодня мне захотелось немного расслабиться. Чуть-чуть, с вином. И даже если я и был слегка хмелен, то  сейчас я трезв, будь покойна.
  Я говорил с великой искренностью в голосе и во всем теле, я был готов доверить ей свою душу... Марина  с каждой минутой нравилась мне все больше. Наконец она поняла, что я действительно нормальный,  адекватный человек, так что смущение ее постепенно уходило.
— Хорошо, я верю вам. Признаться, вы не похожи на распутного человека. Но я хотела бы узнать о вас  больше, — с этими словами робость покинула ее окончательно, и она уже глядела на меня как на своего  приятеля. Именно с этой минуты она признала меня.
— Какая ты смешная, в самом деле, Марина! Неужто я похож на человека вдвое старше тебя? Ну к чему это "вы"? Я старше тебя всего на два года. И вообще, я прошу не стесняться меня и отныне считать своим  другом!
Вот такое смелое заявление я сделал. Она уже не боялась и с радостью согласилась:
— Договорились! Если бы ты знал, как мне не хватает друга...
— А как мне не хватает друга... — задумчиво перебил я.
Так дошли мы до моего дома и продолжили разговор уже внутри его.
  Но только она вошла в квартиру, стеснение вновь взяло верх над ней, но это продолжалось недолго. По  ее выражению лица я прочитал, что она (как и многие другие), удивилась моей бедной обстановке. Ее,  должно быть, поразило то, что в наш продвинутый век у меня ничего нет в квартире, кроме старой мебели  (разве что диван новый и вполне приличный) и небольшого телевизора в одной из комнат (коих всего две).
— Тебе тоже не по нраву моя обстановка? Ты так ее рассматриваешь... Вот и все, кто бывает приходят ко  мне, удивляются, даже ужасаются ей. Но я не вижу ничего зазорного! По-моему, это оптимальный  вариант для человека, живущего одиноко и появляющегося дома только по ночам. К чему же тогда  роскошь? Как думаешь, Марина?
  Ей стало стыдно за свои мысли, а более всего за то, что я их прочитал. Она воскликнула:
— Да что ты! Мне очень даже нравится, когда ничего лишнего нет. Зато уютно!
И она посмотрела на меня с такой чистой улыбкой, что я, конечно, не мог ей не поверить.
— Ну, хорошо. Садись.
Я усадил ее на стул, а сам сел напротив нее, на диван.
— Так о чем вы... ты хотел говорить со мной?
— О тебе.
— Обо мне? О, не стоит! Я неинтересный человек, обо мне и говорить-то нечего! — разволновалась  Марина.
— А я человек, может, и вполне интересный, и жизнь у меня, должно быть, яркая, только я не могу о себе  ничего хорошего рассказать. У меня слишком много проблем в последнее время...
Тревожность выразилась в лице Марины, и она меня перебила наверное случайно вылетевшим из уст  глупым вопросом:
— Сколько?
— Одна.
— Вы больны?
Я рассмеялся. Она была так наивна в те секунды и так мила.
— Если только любовью... Вот это и есть моя проблема. Она одна, но от нее происходит множество других  проблем... что жить порой становится невыносимо, — горько произнес я, но тотчас же мысленно обругал себя за эту хандру и попытался перевести тему, — Так я хотел спросить, почему же ты, такая замечательная  девушка, такими отвратительными вещами занимаешься?
Она покраснела.
— Я танцую...
— Танцы танцам рознь! Танго, вальс, русский народный танец - вот искусство! А твой танец - это разврат,  это низко! — закричал я.
  Краска с лица Марины в миг ушла, и она сделалась бледной как снег. Она молчала. Я враждебно глядел  на нее. Вдруг она закрыла лицо руками и зарыдала. Меня очень удивило это ее действие, хотя я уже и  понял, что передо мной человек слабый духом. И я замолчал тоже. Через некоторое время она, продолжая  лить слезы и не убирая с лица рук, прошептала:
— Ты не можешь укорить меня в этом. Ты не знаешь моей истории. Никто не может осуждать человека и  его поведение, если он не знает его истории.
— Извини, что я так грубо отнесся к тебе... Я совсем не таким представлял наш разговор. Пойми, я  привел тебя сюда не для того, чтобы обвинить в чем-либо, а для того, чтобы помочь тебе. Я прошу тебя, Марина: перестань плакать и расскажи мне свою историю. Пожалуйста.
Я стал волноваться тоже, и это состояние мне очень не понравилось. Я ждал, когда она успокоится.  Наконец она открыла лицо и воспаленными от слез глазами впилась в меня. Мне стало неловко от этого, и  я спокойно повторил свою просьбу:
— Пожалуйста, расскажи мне свою историю.