Лук Горуны. По шумерским и скифо-русским преданиям

               
                О ставшем богом
                часть 2
                из шумерских и скифо-русских преданий
               
                "Лук Горуны"


Когда-то деве змеееногой,
Горуна с ней совокуплясь,
Змеиное покинув ложе, лук могучий,
Своим потомкам  оставляя, завещал.
Вложил он стрелы в кожаное туло,
Отобранные в легком опереньи,
Пригодные и для ловли и для боя,
Любую мету поражающие верно.
Наследство  передав, он наказал,
Что тот, кто совладает с этим луком,
Его натянет тетиву тугую
И выпустит те стрелы из него,
Тот власть великую получит
И будет волен участи решать.
Но тот, чей разум злобой наполняет,
Кто сердце черной зависти отдал,
Сам будет, этим луком поражаем,
В нем стрелы эти, цель себе найдут.


Когда человек, от сна пробудившись однажды, великим богам равен стал,
(Видя безволье людское, не стал замыкать в себе знанья, но людям на землю принес
И ходил среди них и с ними невзгоды делил.)
К вельможам на двор в стольном граде, храмов служитель явился
И сладостью речи умы замутив им, их воле своей подчинил.
Сей жрец, Вельхамеса лишь имя услышав, наполнялся весь желчью от гнева,
Ибо знал, что наступит смиренье его слов перед правдой чужою,
Их ученью судьбе вековому, несущее боль униженья,
Не способному встать против жизни, на земле, для людей не для бога.

На конях, поутру выезжала
Вместе с солнцем прекрасная дева,
Молодого улыбкой ласкала,
Другом суженым своим называла.
Эта вечного мира премудрость
Чистых сердцем всегда выбирает,
Лишь к тому благосклонной бывает,
Выше веры кто истину ставит.

Потому-то забился в испуге -
Жрец великий, судеб повелитель,
Оттого в своей злобе бессилен
Власть имевший над тысячмью жизней.
Чему был всегда предано верен,
В этой жизни его, что держало,
Дева мудрость с презреньем отвергла,
Не приняв подношений немалых.

Та, кто Мокшей-богиней зовется,
Что прядет бесконечную пряжу,
Судьбы мира в нить жизни вплетает,
Их отмершую прядь обрывает.


Дикие звери попрятались в дебри густые,
Птицы, от шума замолкнув, перестали петь песни свои,
Рыба в водах, сокрылась в темных глубинах,
Уползя, даже полозы-гады, в норах затаились.

Гордо, воинство грозное скачет,
Спешит души вельмож успокоить,
Ведь стада их, разбредшись, все их спелые нивы поели,
Обезлюдили веси, города опустели.

(Не хотят больше люди, жить по правилам чуждым,
По законам, где правда попирается ложью,
Все ушли к человеку, пробужденного светом,
Что отрекся от прежней безмятежности сытой).

Впереди сам правитель, на коне, величавый,
Он послов к Вельхамесу посылал не однажды,
Подступал к нему с лестью, угрожал ему смертью,
Но не стал отступаться от людей пробужденный
И не стал убеждать их, глупым стадом смиряться,
С той неправдой, что правдой хитрецы называют.


Туче черной подобно, закрывающей небо,
Налетела вся сила, с солнцем дол разделяя,
Но наполнившись духом, в сердцах люди воспряли,
В битву ринулись разом, соколиною стаей.
Крик поднялся над полем, звон и лязг от оружья,
Засвистали тут стрелы, песню ветрам запели.
Бьются боем смертельным, воля против неволи,
Разъярены здесь лица, здесь неистовы взоры.
Тут сошлись долг с обидой разрешить свои споры,
Не понять им друг друга, разделила их доля.

Хороша Вельхамеса дружина,
В ней сплелись вместе доблесть и сила,
Все в ней витязи бьются орлами,
Косят сорные травы стогами,
Пронесутся ветрами над былью,
Разметают их с горькой полынью.
Не сломить тех рядов и не сдвинуть,
Не сомнуть те полки удалые.
Хороша Вельхамеса дружина,
Только триста их против тысяч,
Ровно триста обученных бою,
Остальная рать, все люди простые:
Кто с рогатиной здесь, кто с дрекольем,
Кто с дубиной из дерева корня,
Без доспехов они и без шлемов,
Нет щитов у них, железом скрепленных.
Окружила их сила неравная,
Сила крепкая, воинство бранное,
Окружила и стала примучивать,
За свое униженье проучивать,
Где пройдут - головами путь стелется,
Где взмахнут - смертным духом повеется.
Гибнут люди под стенами конными,
Жизнь кладут под клинками калеными.
Не помочь им дружине, не выручить,
Не пробиться сквозь силу несметную.
Хороша Вельхамеса дружина,
Но их триста всего, против тысяч.

И заплакали жены тут, зарыдали тут матери,
О мужьях, сыновьях  погибающих молятся,
Обезумев от горя, у врагов ищут милости,
Проклинают напраслиной, в бедах их не бросавшего.
Лица в кровь, изодрав, в сумасшествии в горести,
Ждут мужей с вечных снов, жены вмиг овдовевшие.
 
Избиение нещадное видя, безутешные вопли услышав;
Поник головой Вельхамес, заплакал о людях,
Печалясь об участи злой их и о том, что не в силах помочь.
Говорит он слова примиренья, он Кишу  жрецу посылает:

"- Посвятивший богам свою жизнь, прекрати истребленье.
Коль думаешь, ты, что мы рождены, лишь для их ублаженья
И нет у нас доли иной, кроме той, что вы породили и те, кому преданы вы.
Оставь ты людей для богов, чтоб те им служили, не лишай их рабов,
Но отдай матерям сыновей, а женам мужей неразумных.
В стан же к тебе с новым светом, сам я вслед солнцу приду,
Шлем свой с личиною медной, доспехи и латы сниму,
Оружье сложу я на землю, отдам вам свой меч боевой
И буду я весь в вашей власти, покуда буду живой".

Не молитвами плачущих в горе,
Прекратилось людей избиение,
Их связали, погнали в неволю,
Как овец пастухи гонят в поле.


Вот и солнце зарей извещает,
О вступлении в права дня и света,
В цвет кровавый,  восход окропляет,
Мир затихший, от сна пробуждает.

Оплетенный чужою недолей, собирается рано в дорогу,
Тот, кто выступил против устоев, ради жизней, что жизнь его стоят.
Не выводит коня, не седлает, не ведет под уздцы ретивого,
Не зовет в путь товарищей верных, с кем прошел много поприщ немерянных.
Мать любя родила, что растила, что ночами о сыне молила,
Ему в ноги бросалась, рыдала, вспомнив страхов ушедших страданья.
Обнимала его, целовала, заклинала богами святыми,
Пред неправдой смиренья просила, неизбежно, что с жизнью приходит:

"- Сын мой, сон мне привиделся ночью,
Как слетелись три разные птицы:
Нравом гордая -  первая птица,
А другая-то, - ворон весь черный,
Ну а третья - совсем невеличка.
Как слетелись, клевать тебя стали,
Поедать тебя словно добычу.

Коль сойдешь в стан к врагам вместе с светом,
Снимешь шлем свой и латы-доспехи,
Все оружие сложишь на землю,
Вложишь меч боевой в руки смертных.
Ты тогда, будешь весь в вражьей власти,
Заплатив жизнь, за жизни чужие.
Сын, не бойся прослыть криводушцем, отступи от людей неразумных,
Тех, кто ныне тебя проклинают, хоть и дал ты им кров и заботу.
Ведь не ведома им благодарность, лишены этих чувств они в нравах,
Чуть, у сильных почувствуют слабость, им отречься от них будто в радость,
Обнаружить изъян в совершенстве, для них большего нет здесь блаженства,
Если ж с ними кто выйдет не схожим, оплевать тех, унизить готовы".

Молвит матери сын просветленный, от великого сна пробужденный,
Поднимает с колен, не осудит, ту кто просто за жизнь его любит:

"- То, не ты говоришь, но тобою, овладев, боль отчаянья водит,
И людьми, то отчаянья движут, их страданьями души изводят.
Знаю, видишь ты лучшее в людях, в беззаветность любви ты их веришь.
Так скажи, почему же,  я должен, бросить их ради жизни негожей?
Ну а сон, сон забудь свой, не то нам все сны говорят".

И прислушалась мать в речи сына и скрепилась в сердце любящем,
Распрямила свой стан величавый, встав над горем своим горделиво.
Только взгляд выдает ее чувства, боль скрываемой тихой печали
И слезами полны еще очи, но не горечь в них,  гордость за сына. 
И за сына, свой страх отгоняя, говорит мать - княгиня Морава:

"- Раз решил, что ж ступай, бог с тобою, продолжай путь за данной судьбою,
Ну, а я же, утешусь сознаньем, что тебя не напрасно рожала".

Оплетенный чужою недолей, собираясь, за солнцем уходит,
Тот, кто выступил против устоев, ради жизней, что жизнь его стоят.
Он, лаская коня, оставляет, обнимает товарищей верных,
Мать родную к груди прижимает, успокоив, ее нежно целует.

Неспокойно жрецу в его стане, неуютно в шатре златоглавом,
Словно зверь, приученный к неволе, насыщаться, что волей не может.
С нетерпеньем ждет гостя он в гости, долгожданного, но не родного,
Успокоить, чтоб косное сердце, подобающей смертного встречей.
Вот и солнце над долом восходит, вместе с солнцем, с вершин гость тех сходит,
Там, где сходятся небо с землею, облака, где играют с зарею.
Ненавистный гость, гость желанный, ненавидимый, но долгожданный.
Пред врагами кладет он оружье, все, что выковал добрый умелец:
Снял с себя он шлем с медной личиной - золоченой, начищенной глиной;
С ним сложил он и латы-доспехи, обретенные с отчим заветом;
Меч отцовский он вынул из ножен, боевой меч, отточенный, верный.
Вынул меч и отдал в руки смертных, беззащитный остался пред ними.
Встретив гостя радушным приемом, окружили его и связали,
Повели так к хозяину в стане, чтоб он сам бы задумал расправу.
Тут хозяин встречая, выходит и велит развязать его гостя,
Говорит ему сладкие речи, укоряя, его попрекает:

"- Ах ты, гость дорогой, долгожданный,
Внук великого князя - желанный,
Ты напрасно свой голос возвысил
Не послушал меня, не услышал.
Ни тебе, ль говорил я, ни тебя, ль умолял я,
Чтоб не трогал ты больше, устроение божье.
Неужель в твоей жизни было радости мало:
Пил хмельные напитки, ел на золоте яства.
А теперь умереть, смертью лютой  придется,
Как последнему вору, уличенному в споре.
Изорвут твои члены, по полям разбросают,
Разметает их ветер, поедят звери, птицы.
Мать родная не сможет, схоронить даже сына,
Помянуть, так как надо и над телом поплакать.
Если ж в храме с мольбою повинившись, предстанешь,
Устроенье мира  правдой божьей признаешь,
Если станешь об этом, говорить средь народов,
Будешь жить ты как прежде, даже лучше намного.
Отступись от ненужных, мыслей вредных для люда,
Откажись от познаний, первым стань после бога"

И спокойно на это, Вельхамес отвечает,
Не смущен он от страха, он величьем не льстится:

"- Было радостей всяких, в моей жизни немало:
Пил без меры напитки, ел отменные яства,
И лишь не было только, счастья, радости в сердце,
Лишь впустую напрасно проживал свои годы.
Может жил бы все также, я не ведая горя,
Только смерть человека, мне явила невзгоды
И не пьются напитки, не едятся те яства,
Когда рядом есть люди, кто без доли, без счастья.
Ведь для нас эти люди, лишь создатели блага,
Чтоб жилось нам всем сытно и не скучно, приятно.
Не понять вам их чувства, не понять вам их боли,
Ведь не ведали в жизни, вы бездолия голи.
Чтоб не знать об их нуждах и не видеть их злобы,
Вам легко о них думать, как о пойманных в водах:
Отрешенны их взоры, крики их все безмолвны,
Нам их боль не понятна, ведь не слышны их стоны.
Вы как ставите храмы, ощущаете радость,
Вам здесь кажется будто, то богам все во благость.
Но богам, то не в радость, когда ставятся храмы,
На слезах и обидах, на пролившейся крови.
Коль богам своим вправду, угодить вы хотите,
Вы дома им не стройте, кров их тронуть не сможет,
Он бессмертным не нужен.
Не нужны им богатства, не нужны подношенья
И пустые молитвы, их сердца не заденут.
Лучше вместо тех храмов, тем дома вы постройте,
Кто нуждается в этом, кому кров сейчас нужен
И тогда благодушье вы получите божье,
Тогда им угодите, кому молитесь всюду.
А задумавшись как-то, раз о жизни далекой,
Вы не скажете просто, мол, судьба к ним жестока,
Но проникнувшись глубже, вы их примете чувства
И тогда вы поймете, их сердца не беззвучны,
Что любить они могут, как и вы своих ближних,
Что в сердцах их есть жены, есть родители, дети.
И подумав об этом, о родных вспомяните,
О своих, но таких же: близких, любящих, ждущих.
В этом тоже увидят, сострадание мыслей,
После смерти допустят, вас к обители высшей".


Его речи, услышав, головами поникли:
Уседенные в битвах, удальцы молодые.
Помрачнели их лица, увлажнились их очи,
О родных вспоминают, что их ждут дни и ночи.
В том, увидев дурное, тут вскричали вельможи:

"- Видно спятил со страху! Что несет он такое?!
Пусть язык ему вырвут и повесят над долом,
В назиданье безбожным, чтоб не лгали бы тоже!"

Но не сдвинулись с места  -  уседенные в битвах,
Но зарделись от гнева - удальцы молодые,
И не к пленнику гостю, пристыдившему больно,
Но к богатым вельможам, честь обвившим их долгом.

В своем стане широком опасаясь раздора,
Молвил жрец с примиреньем, древней былью вещая:

"- Раз не ищешь ты власти, не желаешь богатства,
Не согласен быть князем, мне соратником верным.
Миром спор вековечный, разрешить я желаю
И старинный обычай вспомянуть предлагаю.

Было это когда-то, с мужем сильным и смелым -
То, наш предок великий, прославляемый всеми.
Раз, ища свои стрелы, он набрел на пещеру,
А, в глуби той пещеры, увидал чудо-деву,
Хоть прекрасна до лона, дева дивная эта,
Но уродлива книзу, схоронилась от света:
У нее вместо нежных, стройных ног вожделенных,
Зло щипя извивались, там холодные гады.
Дочь подземного змея, все рукой подзывала,
А в другой руке стрелы, будто вено держала.
И отдать мужу стрелы, лишь тогда обещала,
Если ляжет он с нею и с ней ложе разделит,
Чтобы после объятий и ночей сладострастных,
Он оставил в ней семя, по земле, чтоб рассеять,
Их большое потомство.
И возлег он на ложе и там сделал ей то - же,
Что от века до века, мужи делают женам.
И оставив в ней семя свое, муж собрался в дорогу,
Но не взял он те стрелы, но в наследство оставил,
Сыну, что в чреве плодится ее, и скоро с другими родиться
И будет достойнее прочих, наследства его.
С ним оставил и лук свой могучий,
Кроме него, никто из живущих осилить который не мог.
Оставил и путь свой продолжил, к подвигам трудным и славным,
Воспеваемым ныне по свету, сладкозвучными всюду певцами.
Вскоре от мужа, жена понесла и трех сыновей родила,
И растила их мать, к свершеньям готовила славным.
И выросли братья, одинаковы статью и схожие все как один:
Как один все красивы, как один все стройны,
Даже ростом высоким, как один все равны.
Вот пора та, настала, когда встать им пристало,
На путь мужества сварный.
Мать сынов собирала, мать родных обнимала,
Отпуская в мир света, лук и стрелы давала,
А, чтоб свар не случалось никогда меж сынами,
Им отцовскую волю, соблюсти наказала.
И заспорили братья, кто из них станет властен,
Над наследством заветным,
Кто средь них будет править, и быть первым меж ними,
Кому выпадет доля,  решать общую участь
И стать старшим по праву, а не лишь по рожденью.

Вышли в поле три брата, разрешить спор зачатый,
До их часа рождений.
Первым взялся брат старший, лук согнуть многоскатный,
Показать неразумным - братьям младшим, кто старше.
Вот он в землю сырую, лук тугой упирает,
И могучей рукою, его книзу сгибает,
Чтобы лук с тетивою, в узы крепко связались,
За концы за крутые, петлю только набросить.
Напряглись его мышцы, жилы вздулись на теле,
А лицо покраснело от прилившейся крови.
И не выдержал силы, он упругости лука,
Но лишь петли коснувшись, тут конец и сорвался,
Как сорвался, ударил, выбил глаз молодому.
И схватился за рану и вскричал тот от боли,
Лук отбросил в сторонку, старший брат поневоле.
Подобрал лук брат средний, с вожделением жаждет,
Натянув лук могучий, первым быть среди братьев.
И собравшись тут с духом, надавил всею силой,
Но не сладил с наследством, захромал вдруг по полю.
Он согнул его круто, но едва вполовину,
Отскочил лук строптивый, угодил прямо в ногу.
И не справившись, сами - братья старшие этим,
Себя права лишили, старшинства по завету,
Но наследство, то принял, младший брат по рожденью
И стал первым меж ними, по обычаям древним.
С той поры и доныне, все его мы потомки,
Подчиняем потомков, его братьев. Поскольку,
С той поры повелось так, изменять то, не должно,
То, что пращуры наши, посчитали возможным.
Ну, а лук тот раздорный, от людей схоронили,
Чтоб от бед оградить их, уберечь от волнений.
И теперь он лежит еще, в крае диком, безлюдном:
Там, где стада оленей, корм жуют столь им нужный;
Там, где скалы как люди, встали грозным дозором;
Над, тем миром подлунным, где стекаются воды;
Среди вольных просторов, где сошлись три вершины,
Меж собой образуя, лоно женское дивно.
Там в пещерах глубоких, схоронили от мира,
Лук заветный - наследство,  что приносит лишь ссоры.
И с тех пор, три вершины, люди те обходили,
И забвенью предали, век мечты, до помина.

Ты устой если хочешь, изменить вековечный,
Одолей его силой, натяни лук заветный.
И тогда мы признаем, твою правду чудную,
И дадим тебе право, управлять с нею всюду".

(Испытание древних, предложил жрец нарочно,
Знал, так не было в мире, чтоб отважившись, кто-то,
Вновь играя судьбою, попытал твердость духа,
Все, исполнив заветы, стал бы первым по праву,
А не лишь по рожденью.
Ведь иных не прощают,
Кто без права решает,
Даже если в нем сила,
Соблюдать сущность мира.
Кто же им обладает,
Одна истина знает.)

И услышал то слово - Вельхамес всеми славный,
И жрецу он ответил, человек богоравный:

"- Не полнит меня гордость, оттого, что род славных,
Без стыда продолжает, управлять правом слабых,
То, что младший брат вышел, победителем в споре,
В том его нет заслуги, не пытал он той доли.
Но обычай старинный, лишь позволил быть первым,
Ведь он был без изъяна, без увечий столь скверных,
Не притронувшись,  лука, так - стал младший брат старшим,
Не по отчему праву, но по ветхим заветам.
Ну, а старшие братья, хоть и были мудрее,
А  скрепленные  честью, не смогли быть хитрее.
Этим старшие братья, первородства лишились,
Но ведь, взяли лук в руки, на попытку решились.
Хоть судьба старших братьев, оказалась безвестной,
Но они попытались, честь хвала им за это.
Потому говорю я, это право неправых,
Что от пращуров наших, донесло в наших нравах.
Потому лук заветный, извлеку я для света,
Чтоб познать твердость духа, изменить сущность века".

Осветилось все небо, вновь на солнце блистая,
Разметал ветер тучи, синеву облетая.
Выезжает с полоном, жрец тропой богоравных,
Взяв с собой самых верных, сильных витязей славных,
Проезжая те земли, что когда-то три брата,
Отчий край обретая, обошли до заката.
Долго ль ехали, скоро, далека ль та дорога,
То, не знаем, поскольку - время минуло много,
С той поры и доныне.
Память пращуров наших, много не сохранила,
Только скажем, непросто, добираться им было:
Их пути преграждали, с шумом бурные реки,
Что на волнах уносят, души смелых навеки;
Попадались озера, в них того, кто утонет,
Лишь одних тучей черной, гул живой не нагонит;
А земля под ногами, как живая ходила,
И немало несчастных под собой схоронила;
И жестокие ветры, сквозь броню обвивали,
И замерзшие стоя, умерев, застывали,
Как и те, что когда-то, прогневили кого-то,
И дозором стояли, там навечно за что-то.

Вот их взорам предстали, в синеве индевелой,
Показались те горы, что мешают просторам,
Среди них, те, что скромно, как стыдливые девы,
Пряча лоно земное, притаились вершины,
Что стаили когда-то, под покровом в теснине,
От людей неразумных, злую вещь из тесины.

Труден путь человека, до вершин необъятных,
Тяжелей выше тучи, подниматься по круче.
Но еще тяжелее и труднее намного,
Воротиться на землю и не сбиться с дороги,
С высоты не сорвавшись, не разбиться в паденьи,
Но с вершины спуститься, не оставшись в смятеньи.
В этом суть человека, в этом счастье людское,
Помнить в радости, в горе, что всегда есть родное.
Если, что-то оставил, без волнений в покое,
В трудный час вспоминаешь, где-то есть и земное.

Тяжело подниматься, по неведомым склонам,
По невидимым тропам, по отлогим просторам.
Когда ноги сугробы увлекают в подолы,
Каждый шаг в эти горы, равен сотням в раздолах.

Сколько сгинуло люда, на тех склонах, отрогах,
То не знаем, поскольку время минуло много,
С той поры и доныне.
Только знаем, достигли, они  тайной пещеры,
Лук заветный добыли, с гор туманных спустились:
Гость-невольник отважный, соглядатаи-стражи.
На них падали камни, их ветра обдували,
И собрав тучи пыли, ей в глаза заметали,
На них лютые звери, из глубин нападали,
И медведи,  и волки - ненасытные твари.
Там срываясь с обрывов, оставляли лишь крики,
Те, чьим отзвуком долгим, разносило по выси,
И товарищи долго, бедолаг вспоминали,
И отчаянье их криков, и безумье их взглядов.
Ведь и сами угрозам, точно так подвергались,
Как они же страдали, и за жизни цеплялись.

Потому не решился, ни один среди равных,
Ни один среди смелых, этих витязей славных.
Подступиться к наследству, древних пращуров храбрых,
Что когда-то взяв в руки, не нашли с ними сладов,
Но взял в руки оружье, в волшебстве замесенный,
Но не вверился Чуру - ложен путь суеверный.
Не страшны ему боги, не пугают ненастья,
Если участь изменит, тем, не ведал, кто счастья.
И спустившись в низину, положил он пред Кишем,
То, за, что словно в жертву, отдано столько жизней.

А над полем, диким полем,
Над пустынным тихим полем,
Редко птица пролетает.
А на нем: сухом, безводном,
А на нем: чужой, безродный,
Ветер дерево слоняет.
Помнит ветер, как когда-то,
Разделило поле братьев,
Кровных братьев отдалило,
Братство долюшкой сгубило.
Как когда-то поневоле,
Наделил родитель долей,
Сыновей столь безрассудно,
Разорвавших узы крови.
И невинное когда-то,
Стало поле виноватым,
И зеленое когда-то,
Стало поле рыжеватым.
И теперь лишь злые гады,
В нем питают свои яды.
Редкий зверь в нем обитает,
Редко птица пролетает.
Ждет с надеждой поле брани,
Дождь прохладный утром ранним.

Вновь как прежде сюда, разрешить свои споры,
Пришли те, чьи сужденья о мире столь скоры.
Уж, расчистили поприща, в крае  безлесном,
Уж, вельможи согнали народ бессловесный.
Приготовили стрелы уж, три их, их столько Горуна оставил,
Столько в руках удержала, стрел змееногая дева
И столько, ровно она от него,  родила сыновей богоравных.
И лук еще ждет, свой час испытанья мгновенный,
Чтоб, в долгой людской череде, их мерой пытать непомерной.

В руки берет Вельхамес, лук с тетивой семижильной,
Непросто такой одолеть, хоть муж - удалец многосильный.
Он в землю - сухую теперь, лук тот тугой упирает,
Могучей своею рукой, его книзу все ниже сгибает.
Вот и сходятся петля с концом, как супруги на ложе познались,
Сцепились здесь лук с тетивой, в крепкие узы связались.

Как накладывал стрелы на лук:
Выпускал одну - ветер поднялся;
Выпускал он вторую стрелу -
Собирались здесь тучи густые;
Только выпустил третью стрелу -
Дождь пролился над краем безводным.

Испугался тут Киш,  задрожал,
Под сиденье, от страха забился,
Заметались вельможи вокруг
И жрецы от смущенья застыли.
Люди, как и земля оживя,
Пересохшие губы питали,
А воители, громко смеясь,
Долгожданной прохладой пленялись.

И сказал Вельхамес удалой:

"Будь, что должно, пусть воля свершится!".

Отпустил лук и стрелы из рук,
И сложил на великом престоле.
Чтобы знали все, всюду вокруг,
Правит ныне, здесь право людское.

Ай, не рады вельможи, не рады жрецы,
Быть подвластными общим уставам,
Для других, все законы писали они,
Обязательства их не касались.
Осмелев оттого, что не тронули их,
Меж собой недовольно шептались,
И сказал тут блюститель их нравов и вех,
Их вершитель и душ повелитель:

"Заберутся бездельники, в наши домы,
Будут, есть нашу пищу, питье наше пить
И на ложа, на наши возлегши,
Жен наших станут бесчестить они,
Заставят нас, скверну их чистить,
Наши дети прислуживать будут у них,
И в будущем все их потомки.
То случиться, вещаю вам прямо,
Если, тут же, не схватим смутьяна".

Заточен в подземелье глубоком,
Кто и в смерти навеки живой,
И сменяет теперь дни и ночи,
Безысходность темницы сырой.

Уж крутили его и пытали,
Преступив все законы отцов,
Вероломно когда повязали,
Не сдержали обещанных слов.

Властолюбца уже величали,
Неразумные толпы рабов,
Того, что в бесславном рыданьи,
Не, о людях пролил столько слез.

Уже всем, ту неправду сказали,
Что завещанный дар  тот иссох,
Потому мол, и клятв не сдержали,
Не ломать, чтобы общих основ.

Плоть сгноили железом порочным,
Но, не сломлен дух правды святой,
Темнотою хоть залиты очи,
Изнутри озарёны мечтой.

Грустноокая к узнику дева,
Прекрасная Леля входила.
За порог, чуть шурша, заступала,
Белой лебедью, словно вплыла.
Тихо плакала, слезы роняла,
Утирала кровавые раны,
Говорила она ему речи,
Целовала его и ласкала:

"Друг мой милый, забудь о страданьи,
Мои слезы пусть раны излечат,
Плачу я, о тебе мой желанный,
Чтоб забыл ты о муках метаний.
Ах, уйми ты ретивое сердце,
Ни к чему тебе старые споры,
Отступись от ненужных терзаний,
Уведу я тебя и укрою.

Ведь сумеем помочь мы избранным,
Кому выпадет счастье, быть рядом,
На кого взор уронит властитель,
Снисходительный взор, безотвратный.

И тотчас же, слетятся вельможи,
Роем - сладкие песни завоют,
Разнесется об этом по свету,
Громогласьем придворного слова.

Мы поможем беднягам, чем сможем,
Ты ж, вздохнешь с облегчением боли.
А поможем, мы людям без ссоры,
Не нарушив спокойствия своры".

Осветились, у пленника очи,
От недолгого счастья людского,
И улыбкою теплой ответил,
На рыдания кроткие только.
Лишь коснувшись рукой ее прядей,
Вновь почувствовал он волю далей,
И оставил ее без ответа,
Лишь губами притронувшись века.


А над полем - диким полем,
Над когда-то тихим полем,
Птицы кружатся, летают:
Там орлы, чьи грозны очи,
Воронье - чернее ночи,
Птицы резвые стрекочут,
С вышины упав - наскочат,
Опустившись - перья всклочат,
Крылья в водах чистых смочат.
А на поле - диком поле,
На когда-то тихом поле,
Птицы тлены подбирают,
Закричат и заклекочут,
Будто жизнь вернуться просят.
Ведь когда-то: добрый, сильный,
Жил в них мудростью дух дивный.


В сердце косном жреца неспокойно,
Растревожила весть его душу,
Править он говорят, не достоин,
Молвь людскую ничем не заглушишь.

Применял он суровые меры,
Издавал он законы крутые,
Жен, девиц заточал злоязыких
И придумывал казни лихие.

Удальцов и певцов принимал он,
Во дворцах - честолюбье лелея,
Для богов и льстецов ублажая -
Зря народ обделял, не жалея.

А чтоб видели все, что избранник,
Назначеньем судьбы он - престола,
Захотел править миром бескрайним:
И зверьми и стихией в раздолах.

Он как зверь, иль до ловли охотник,
Как рыбак, или рыба в пучине,
В кознях он как прилежный работник,
Все оплетший паук - в паутине.

Говорили ему, мол, в народе,
Ходит странная быль иль сказанье:
Что убитый когда-то на поле,
С птичьим криком на землю слетает.

Хоть давно уж, растерзана в клочья
И разбросана плоть по долинам,
Но душа его денно и ношно,
Помогает всем людям безвинным.

И приходит он к людям: утешить,
чтоб от тяжкого гнета избавить,
Он больных, изувечных - излечит,
А кривых и неладных - исправит.

К нему толпы голодных приходят -
Их богатые всходы встречают,
Никого те богатые всходы,
Голодать никогда не оставят.


Шум идет по горам, по долинам,
Слышны крики в лесах, по озерам,
Ловят птиц птицеловы в низине,
Расставляют силки по загонам.
Им приказывал старец безумный,
Птиц ловить, самых сильных неволить,
Чтоб подняли его в подлелунье -
Возносимым богам уподобив.

Вот взлетели несчастные птицы,
От отчаянья будто притихли
И поднялись они в поднебесье,
С чуждой ношей и с тяжестью в сердце.

Но недолго тщеславие тешил,
Тот кто, волю в оковы сковал.
Не сорвать тому крылья, не спешить -
Никого кто свободу познал.

Клювом рвут ненавистные путы:
Птицы - вольного ветра ловцы,
Чтобы сбросить позорную ношу,
С гневом свергнуть ее с высоты.

Опрокинут низвергнутый с кручи
И заброшен в ущелье лесном,
Только склоны спасли его душу,
От безвременной встречи с отцом.

Захромал  осрамленный властитель,
Опозорен бесславьем немым,
Словно змей - в свою нору неслышно,
Уползя по дорогам низин.

Все чудит обезумевший старец,
Все неиствует гордый упрямец,
Доказать хочет людям безверным,
Что по праву он призван быть первым,
Что и он тот лук старый натянет,
Что величьем до неба достанет.

Лукоделов с концов собирают,
Самых лучших в подвластном пределе,
Только люди об этом не знают,
Втайне велено все это сделать.
Тут умельцы из разных уделов,
Из великих и малых наделов,
Из далеких краев и окрестных,
Из родов -  лукодельцев известных.
Им приказано лук тугострунный
Облегчить, силу тяги ослабить,
Чтобы мог его старец безумный
Натянуть, свое имя восславить.
Их как водится - златом прельщали,
Беззаботную жизнь обещали,
Ну, а тех, кто боится запрета,
Жрец великий от страха избавит:
Кого пыткой и казнью излечит,
Кого ложью и лестью исправит.

Снова шум поднимается в поле,
Расчищают здесь поприща внове,
Вновь людей тут согнали неволей,
Вновь здесь воинство грозное в строе.
То опять здесь властитель играет,
Во стрелецком плаще щеголяет,
Он с ухмылкой победною ходит,
Снисходительно взором обводит -
Поле ставшее вновь поневоле,
Чуждых судеб вершителем в споре.

Оскверненный он лук поднимает,
Как осину его прогибает,
За концы вот и петлю цепляет,
Вот стрелу помолясь вынимает.
Приложив к тетиве оперенье,
Показать свое жаждет уменье,
Чтобы видели все, что бесспорно,
Устроенье их мира законно,
Ну, а он его вечный спаситель,
Человеческих нравов блюститель.
Как стрелу он из лука пускал,
Отнимал ее ветер проворный,
Как поднял, да на землю бросал -
Разыгравшийся странник задорный.
Как вторую стрелу выпускал,
Неисправный, проказник жестокий –
Вихрем вырвав ее, убежал
Будто дразнил, крутя заворотнем.
Не стерпел злой обиды  стрелок,
Третьей – выстрелили в вихрь песчаный,
Навсегда, чтоб дух вольности смолк,
Не мешал ему слыть богоданным.

Ветры шумно, что гуляют,
В небе тучи что гоняют,
Вихри с поля поднимают,
Волны с грохотом роняют.
Лишь они одни свободу
Не позволят даже богу –
Заточить и обезволить:
Воля ветры направляет,
Все их мысли порождает,
Только ей одной  подвластны -
Дети бога всех ненастий.

Разъярился вихрь крутя,
Вырастая выше,
Расчертил круги вертя,
Дивом диким свищет,
Завертелся и поднял
Тучи пыли с поля,
Стрелы те, что переял
Подхватил и гонит.
И от страха побежал
Стрельщик неразумный,
То не заверть гнев послал,
Но вершитель судеб.
Вырвясь,  первая стрела -
Поразила руку,
Многим судьбам, что несла
Долгую разлуку.
Как вторая раскрутясь  -
Под язык впивалась,
Чтобы черная душа,
Ложью не скрывалась.
А последняя стрела,
Прямо в сердце метит
И возмездие неся,
Навсегда излечит.

Так сквозь время пронеся,
Лук завет исполнил,
Завершилась власть жреца,
Мир свободу вспомнил.
Ну, а вихрь покрутясь
Снова ветром веет,
Тихим шелестом смеясь
Души людям греет.
Птицы радостно кричат,
Песнь послушать просят,
Звуки песни говорят
Теплый свет приносят.
И из света из того,
Вышел бог прекрасный,
Так преданье донесло
Через тьму ненастий.

Говорят он приходил,
Чтобы род людской,
Ложью вновь не подчинил,
Кто-нибудь другой.
Он законы утверждал,
Без ненужных слов,
Правду жизни прописал
Мировых основ.
А когда пришла пора,
Как закончил труд,
Уходить за небеса
Он собрался в путь.

Как слетались с клекотом:
Соколы, орлы,
Пролетали вороны
С граем у земли.
Улетали вороны
Прологая путь,
Отворяли стороны,
На небесный круг.
Подхватили молодца:
Соколы, орлы,
Понесли за облако,
В небо унесли.
Так молва народная
Донесла сквозь дни,
Быль ль, мечта ли добрая,
То, не знаем мы.
Но лишь знаем, легче
Веру сохранить,
Если радость в сердце
Помогает жить.


Было это, так давно,
Вряд ли вспомнит свет,
Только память все равно
Оставляет след.
То, что было в старину,
В древние года,
Обретает: седину,
Новые слова.
В них бродяга и изгой
Станет удальцом,
В них, когда-то сын людской,
Может стать творцом.
Так устроен человек,
Память в нас хитра,
Помнить можем много лет,
Сердцем все деля.

Но, настанет вдруг пора
И придет злодей:
Подомнет, все под себя,
Подчинив людей.
Пусть он вспомнит, что придет
И ему свой срок,
А вершитель судеб ждет –
Преподать урок.

А во поле, а во поле,
Во широком, чистом поле -
Ветры шумные играют.
А над полем, а над полем,
Над бескрайним, вольным полем -
Ветры тучи прогоняют.
Может поле, что когда-то
Было в ссорах виновато –
Поневоле.  Помнит это.
Или в странствиях где-то:
Ветры буйные гуляя,
От других про то слыхали.
Иль то: воды собирая,
Земли дальние питая,
Раз туманом поднимаясь -
Тучи – странники узнали.
Нет.  То, помнят:
Наша совесть,
Наша боль
И наша горечь.
Помнит наше состраданье,
И любовь,
И жажда знаний.
Помнят:
Муки тех терзаний,
Что приносит дух метаний,
Наша тяга к совершенству,
К бесконечному блаженству.
В нас горит, лишь этот пламень,
Мы несем, сей тяжкий камень.