Homo seditiosus

Как и давно в прошлом на кухне было уютно. Над столом со скатертью в мелкий горох из-под оранжевого абажура светила лампа, низко спустившаяся с потолка на длинном шнуре. От заварочного чайника пахло мятой, а в привезенной из Ташкента в 86-ом пиале желтел ароматный цветочный мед. Михаил Серафимович тяжко крякнул, рефлекторно дотронулся до поясницы и через стол посмотрел на сына. С возрастом Валерка все больше становился похож на него. Светлые в детстве волосы потемнели, стали кудрявиться, черты лица заострились. Голос тоже начал напоминать отцовский.

- Ну как дела вообще? Как твоя Света? – спросил он, с удовольствием наблюдая, как сын откусывает большой кусок горбушки с маслом и медом.

- Нормально, пап. Только я с ней уже расстался. Две недели назад, перед поездкой.

- Да? Жаль, - неискренне расстроился Михаил Серафимович. Света ему не нравилась - слишком ветреная. - А я думал, ты с ней летал.

- Не-а, с Юлькой.

- Это с какой? С одногруппницей бывшей? – оживился Михаил Серафимович. Блондинка Юля ему была по душе. Спокойная, рассудительная, симпатичная.

- Нет, бать, ты все равно не знаешь. С работы. Можешь не расспрашивать - у меня с ней все. Я теперь снова свободен, - Валерка весело рассмеялся.

Михаил Серафимович вздохнул. Поведение сына он осуждал и в тоже время тайно ему завидовал. Сам он женился в восемнадцать лет, перед армией. Всю жизнь прожил с женой, храня ей верность и свысока поглядывая на друзей, то и дело ходивших налево. Теперь, жалея о прошлом, он завидовал сыну. Михаил Серафимович снова тяжело вздохнул.

- Что пап, - обеспокоенно спросил Валера. - Опять спина болит?
- Да, нет, все нормально. Твои таблетки помогают.

- А что тогда? Деньги нужны?

- Нет, - Михаил Серафимович, отмахнулся и решился на давно запланированный разговор. - Валер, когда ты угомонишься? Мать, мне каждый день говорит, что внуков хочет, а ты как жеребец все по бабам скачешь.

- Ладно, пап, не начинай снова. Какие мне дети? Я работаю, делаю карьеру. Тут не до детей.

Михаил Серафимович, ожидая такой ответ, повел разговор с другой стороны.

- Да уж, какие тебе дети, ты девушку постоянную завести не можешь. Все бегут от тебя как от огня.

Валера отодвинул чашку с мятным чаем в сторону.

- Не они, а я от них. Сейчас такое время. Нужно всех попробовать, чтобы выбрать одну, понимаешь?

- Нет, не понимаю, - Михаил Серафимович тоже отодвинул чашку. Разговор становился все напряженней, - Пока ты будешь пробовать, время пройдет, - сам не захочешь, и тебя не захотят. Заведи девушку надолго, пообвыкнешь, полюбишь, женишься. А там и дети будут.
Валера закатил глаза к потолку:

- Опять ты за свое. Я тебе не животное. Это у зверей принято жить ради продолжения рода. А я - человек и живу, чтобы жить.

Михаил Серафимович удрученно покачал головой, утверждение сына было банально, а высказывал он его, словно открывал истину.

- Это не жизнь, Валер, а существование. Как у червя какого-нибудь или бактерии. Выдумал  - жить, чтобы жить. Как паразит. Если бы с матерью так жили, тебя бы никогда не было.
Валера вдруг стал серьезным, отвел глаза в сторону на окно, где блестел снежными искрами ночной город. Михаил Серафимович успел испугаться, что перегнул палку и теперь разговор не получится, но сын снова повернулся к нему и тихо сказал:

- А может, так было бы лучше? Если б я не родился? Вам не пришлось бы работать до ночи, мне - терпеть издевки в школе и институте, унижаться перед всеми. Слушать идиота-шефа и согласно кивать.  Зачем все это?

Михаил Серафимович хотел возразить, но сын продолжил.

- Стать кем-то значимым у меня все равно мало шансов, с каждым годом все меньше. Ну стану начальником отдела и что? Заведу ребенка, буду всю жизнь горбатиться, чтоб под старость получить пресловутый стакан воды?

Михаил Серафимович посмотрел на сына, открыл рот, чтобы возразить, но не стал. Ему страшно было признаться, но слова сына отражали его собственные мысли. Наверное, только матери могу любить детей, за то, что они дети, а не за возложенные на них надежды и собственные мечты. Мечты что дети исполнят их желания, станут кем-то, добьются большего, чем они. И тогда малая крупинка славы коснется их родителей.

Он собрался с мыслями и сказал:

- Валер, ну что ты такое говоришь? Разве у тебя было только плохое? Ты вспомни!

- Не в этом дело, пап, - Валера перегнулся через стол, теперь он смотрел отцу прямо в глаза. - Я не хочу жить по второму разряду, работать, чтобы другие наслаждались жизнью. И не хочу, чтобы мои дети обслуживали жизнь властьимущих. Понимаешь?

- Ты коммунист, социалист какой-то, - попробовал перевести в шутку слова сына Михаил Серафимович.
 
Валера отмахнулся, отхлебнул чая и горячо продолжил:

- Не какой я не социалист. Коммунизм, демократия, монархия – все одно. Ты работаешь, что бы другие жили лучше, чем ты. Я не хочу так. Не хочу! Можешь считать это моим бунтом против мира.

Валера резко откинулся назад, скрестил руки на груди. Михаил Серафимович поджал губы. Ему было обидно.  Сын считал себя героем, идущим против правил мира, а был всего лишь трусом  не желавшим бороться  за место под солнцем и лишавшим такой возможности других.

– Нет, Валер, - сказал он тихо, после недолгого молчания. - Ты не бунтарь, ты - дезертир.