На гауптвахте

Передают, будто удивительный человек  гуманист, интеллигент и учёный с мировым именем,  однажды заметил: «в жизни, так или иначе никто из нас не состоится».  Никто? Что ж, перестроить мир  ему  действительно  не удалось. У великих людей великие цели! А великие свершения это уж, как выйдет. Большинство же людей на великое и не замахивается. Да, конечно, были в истории  Македонский, Галилей, Микельанджелло. Пётр Великий и прочие Лобачевские. Но это в стороне от нас. Так сказать, на скрижалях. А вокруг люди обыкновенные. Мечты, если есть -- они остаются в юности. Кто-то может и хотел стать знаменитым артистом, но всю жизнь работал в такси и был доволен. Другой ждал большой, романтической любви, а под старость обнаружил себя унылым подкаблучником. Третий мечтал  стать поэтом, но работает агентом по снабжению. А большинство ни о чём особенном и не мечтает, всё люди маленькие и  каждый делает на этом свете, что может. Что получается. Что состоялось. Видно, так и быть должно. Всяк на своём месте, всё текёт ровно и чинно.
 Но вдруг возникают странные ассоциации.  Нелепые, несуразные. Дикие! Ничего общего не было и не могло быть у  знаменитого учёного, помянутого в начале,  с героем моего рассказа, который, безусловно,  считал бы  себя человеком  состоявшимся, будь ему вообще  свойственны  такие понятия и подобная  терминология. Термины… Слова, слова, слова! Шло начало пятидесятых, телевизор ещё был  редкостью, но  в чью-то деревенскую речь  уже лезли штампы, вставленные, куда и как попало.  Сержант  на занятиях формулировал: «Наша станция как, до некоторой степени, радиолокационная…». За вопрос «до какой, собственно, степени?» -  полагался  наряд  вне очереди. Мыть полы, чистить картошку. Впрочем, это я «a”part». В сторону. Мой герой в передовые не спешил, хотя себя понимал круто.
А весь рассказ -- просто этюд с натуры. Натура –  заштатный в ту пору городишко, расположенная в нём войсковая часть и гауптвахта при  части, а  по-нашему, по-солдатски -- «губа». На губе я  отбываю свои двадцать  суток, только что разжалованный  из высокого звания «младший сержант» в рядовые.  Как определил не без юмора наш  взводный, «за лютую ненависть к воинской дисциплине». Так он передавал приказ командования, который в оригинале, конечно, формулировался иначе. Наш взводный не кадровый офицер, он призван с «гражданки» службу рассматривает, как явление промежуточное и время от времени позволяет себе шуточки. Я же, на самом деле, просто щенок  из  интеллигентских детей и всё время ляпаюсь в неприятности, доказывая начальству свою правоту в разных вопросах. С моей точки зрения, очевидную. А вот с его точки… н-нда… В армии это называется «пререкания с начальством».
Собственно говоря, полка нашего ещё нет, да и весь огромный  район ПВО только формируется, потому личный состав тут «с бору по сосенке». Но губа уже работает.  Сарай, как сарай: внутри по трём стенкам нары. Окно с решёткой ржавой, но покрашенной. Дверь из неотёсанных досок, засов и висячий замок.  У часового старая «трёхлинейка»: современного оружия, как и боевой техники, мы  ещё не получали.  Вокруг сарая  палатки, в палатках  солдаты и пока всё это больше похоже на табор, чем на воинскую часть. Команды прибывают из разных округов: Московского, Киевского, Бакинского. Половина офицеров, как и наш взводный, призвана с «гражданки». Что до солдат -- приказ министерства получен командующими в округах, «спущен» в дивизии, оттуда в полки, батальоны -- в конце концов, тут всё решает командир отделения. Так в армии было, так есть и, наверное, так будет. Для солдата командир отделения царь и бог. И для отделённого такой приказ -- отличная возможность избавиться от разгильдяев и нарушителей дисциплины. Отправив их  новорождённым «братьям по оружию». То-есть, нам. Здесь собраны кто угодно: пехота, связисты, пограничники.  Обмундирования  ещё не выдавали и погоны вокруг красные, чёрные, зелёные, кто с какими прибыл. А бывшие артиллеристы щеголяют в чёрных гимнастёрках. Это «третий срок» специально для чистки орудий, попросту нарушение формы, но здесь, где орудий  нет, и не будет, чёрная гимнастёрка с надраенными до сверкания пуговицами, расстёгнутый воротничок и добела вытравленная пилотка, пока что – особый шик.
Много  «заблатнённых», эти друг друга  знают плохо и в основном  «берут на горло».
Не то, чтобы кишмя кишело там ворами или блатными, но вдоволь «бакланья». Баклан птица береговая, в море, подобно чайке, не летит. Называлось так мелкое хулиганьё, неспособное на «дела», но тем более опасное для тех, кто не свой. Кто одинок и, следовательно, беззащитен. Над кем можно поиздеваться безнаказанно, показывая силу, ломаясь и хулиганя. Есть в их поведении что-то опереточное, хотя ребятки  запросто могут избить, или обокрасть. Да и ножиком пырнуть втихомолку.
И первый приказ начальника штаба (именно он формирует часть, командир прибывает позднее) первый приказ при виде прибывшего пополнения,  устный: поставить отдельную палатку и командирам отделений вопреки уставу, с солдатами вместе не ночевать. Дабы ночью не зарезали сержанта, который днём не понравился.
 На губе, куда уже сплавили самых горячих, идёт большое токовище.  Вместо «да», только «сука буду!». Никак не «честное слово», а исключительно «век свободы не видать!». И - ноготь большого пальца из-под  зуба по щеке поперёк горла.
Здесь уже сидит человек пятнадцать Самый видный  Котя -- Константин или Константинов, точно не помню. Длинный, худющий  и, кажется, весь  на шарнирах.  Блондин с крупным, вздёрнутым  носом, чем-то похожий на молодого Максима Горького.  Орёт  всех громче. Шуметь на губе запрещено  и  снаружи всё слышат, но никто не вмешивается. В карауле свои ребята: сегодня  они нас охраняют, завтра мы  их.   
Новенького привели в самый разгар  склоки. Рядовой … в общем, для нас запросто  Вася.... Все мы были Васи, или даже Васьки. Васьки, Сашки, Жорки. Кому не повезло – Абрашка. 
Вася коренаст, кривоног, чуть сутул. Лицо в рябинках и вырезано глубокими складками. Маленькие карие глаза смотрят в упор.
 На губе не положено постелей: шинель вместо матраса или одеяла, по твоему выбору.. Можно укрыться  и будет теплее. Или подложить под  себя, тогда мягче.  Наконец, завернуться в неё, чтоб не так  мягко, но и не слишком холодно. Сейчас день и шинели  лежат, на нарах, но вовсе не как попало: каждая обозначает,  положение хозяина в камере. Место зависит от твоего авторитета: дольше сидишь и нахальней горланишь, ближе подвигаешься к окну. Там Котина шинель. На первом месте. Вася  небрежно сдвигает её в сторону. Котя не молчит. Но Вася смотрит на него и он затихает.  Все вдруг чувствуют, что Вася «в правах». Взгляд маленьких глаз давит. Под его  карими глазками, «губа» постепенно замолкает.  Галдёж  раздражает Васю, он глазом  выделил Котю и говорит  негромко. Даже тихо. И даже не прямо ему. И все почему-то слышат.  И Котя тоже. Тишина ложится тяжёлая, давящая.. 
- Слушай ты, - Вася говорит  медленно, и в камере слышно тяжёлое дыхание. .- Слушай ты, - повторяет он и тоже замолкает.  И  опять, после паузы, так же медленно: -- Слушай, ты… И, не повышая голоса: -- Я не люблю, когда каждый  ****ный в жопу, кричит, что он ёбаный в рот. Понял? – Больше он ничего  не добавляет.
И не нужно. Котя встаёт с нар. Вася  скосил глаза в дальний угол  и Котя, следуя за его взглядом, как пришитый, идёт туда. Взяв от окна свою шинель. И даже там не сразу  садится
Мы с Василием служим в одном взводе. В сержантах я был его командиром. Так что, знаю о нём больше остальных. Он  из-под  города Сталино  - бывшей Юзовки, будущего Донецка. Край шахтёрский, но  в родне у Васи  шахтёров нет. И знатных трактористов  из донецкого колхоза тоже нет. Васин папа вор, он сидит в тюрьме. И дед был вором. А мама торгует краденным. И маленький Вася знал, что когда вырастет, тоже станет вором и  тоже будет  сидеть в тюрьме. Он уже отбыл первый срок  в  колонии для несовершеннолетних, вышел  и  получил повестку из военкомата.
-- Я пошёл  к «людям», -- рассказывал  он мне в ночном карауле и тут надо помнить, что пятьдесят пять лет назад воровское сообщество было закрытым и строго  построенным.  «Вор в законе» своё звание купить не мог, его  заслуживали многократными ходками в «зону»  и неуклонным того, воровского  закона, соблюдением. Вор  не работает  и, тем более, не служит в армии! Потому  и пошёл Вася  «к  людям», то есть, к верхушке родного сообщества, где и спросил: являться  ему по повестке или уходить «в нети». То-есть, исчезнуть, раствориться, уйти в нелегальщину, вот  как обстояло дело!
– Но мне сказали, «иди, служи, теперь не такие,  как ты  служат».
 В общей камере он находится  временно,  ему  выгораживают одиночку . Сел не за кражу, настоящий вор у себя дома не ворует. Он ударил  офицера, то  есть, старшего по званию, что есть тяжкое преступление по воинским законам.
 Васе дадут четыре года, и он пойдёт в тюрьму  спокойно, по-деловому,  понимая, что ничего особенного  не произошло. Мне даже покажется, что он доволен: что  ни говори -- армия  вору  западло,  а теперь жизнь выходит в накатанную колею. Нам остаётся служить два года, то есть, половину  его тюремного срока, но он рассчитывает вернуться домой раньше нас. В  лагере  есть зачёты, день за два и даже за три  для  заключённых,  перевыполняющих трудовую норму. Но Вася  укоротит  срок  не тяжёлой работой, на льготы  он рассчитывает по своим, воровским  законам. «Бугор» , то-есть, бригадир, определяющий выработку, знает, что с такими, как Вася  ссориться не надо. «Кроме того, -- объясняет Вася, --  я  арестант  играющий, и кум  с меня будет иметь навар». «Играющий», значит шулер. «Кум» это офицер, начальник режима.  «Навар» -- взятка.
В Васиной жизни всё идёт, как должно.  Он человек, который в жизни состоялся.
На другой день одиночка готова и Васю уводят. Больше мы не пересечёмся, и я о нём ничего не узнаю.
Шло время, мы отслужили и  вернулись к  пенатам. Умер Сталин, прошёл двадцатый съезд. Поговорили об искажении марксизма, потом об искривлении ленинизма.  До полного отрицания теории процесс  не дошёл, но вспомнили слово «демократия». Под  бурные дебаты на кухнях:  «а рабы ли мы»? - задушили Венгрию, потом Чехословакию.  Диссиденты опять пошли в тюрьмы.  Был застой. Перестройка. Развал. Демократы произносят речи, деловые люди наживают большие деньги, а кто-то, между тем, разворачивает  государственный корабль. На сто восемьдесят градусов. Ну, для начала, на девяносто. Уже не говорят об искажениях и искривлениях, теперь наоборот -- «Мы были великой державой! Нас боялся  весь мир!» Интеллигенты  сказали: «Свобода.» На них заорали: «Не нужна нам ваша свобода!».  Ещё сказали «Демократия.» « На шиша нам ваша дерьмократия! Интеллигентов ошикали.  Орущих придержали. Страна разделилась. Процесс идёт дальше. К сожалению, кувырком.
Я дома. Вечер. Передо мною чай, сигарета. Большой цветной телевизор. На экране  глубокие, мягкие  кресла, шикарный дубовый стол,  бутылки с водами. Салфетки. У стола  демократ и автократ. Диспутанты. С проборами, в галстуках. Солидные, состоявшиеся люди. Интеллигенты. Идёт политическая дискуссия. Сначала всё гладко. Но вот спорщики начинают горячиться. Каждый уже выпускает  сто слов в минуту.  Боковой,  он же  судья, начинает исподтишка, воровски помогать одной стороне. Сначала говорили, теперь кричат, судья не может  успокоить толковище…, то есть, я хотел сказать – словесную дуэль. Вот-вот подерутся! И вдруг мне кажется, что сейчас один из них, вместо доказательства, крикнет другому: «Падло буду!». И проведёт ногтем от зуба по шее вниз. Или плеснёт водой партнёру в лицо?   И вообще, для завершения дискуссии здесь не хватает… Васи. Да, да, Васи, который одним взглядом всех успокоит и посадит каждого на его место. В дальний угол. Конечно, это так -- ассоциации. Дикие, как я уже говорил.  И  как же при Васе с демократией? При Васе демократии не будет. Но будет порядок. А без Васи нет ни порядка, ни  демократии.  Тоже как-то… гм… выходит, ничего нет? А ведь хочется, чтоб и порядок, и демократия? А? И чтоб без Васи…
Почему  я всё это вспомнил, услышав  замечание академика? Давно забыта  полковая губа.  Состояться в жизни? Вася и слов таких не знал, а знаменитый учёный просто не  понял бы смысл  васиного красноречия. Ничего общего между  ними, как я уже сказал, не было, нет  и быть не может. Но вот мир -- он  один для них обоих. Шарик с двумя полюсами.  И для этих других… из телевизора.. И для меня он же, хотя временами бывает страшно, а временами тошно. Однако, для всех нас  он  единственный.  Общий. Вот так.