Марк Соболь встреча

Единственная встреча с поэтом Марком Андреевичем Соболем оставила след и в моей жизни, и уж точно – во всём, мною написанном. Шла  вторая половина 50х.  Я жил в Киеве,  писал стихи,, и  был заочно рекомендован приезжему московскому поэту, надеясь поразить его блеском таланта. Встречу  назначили  утром, объяснив мне, однако, что писатель  не токарь и не вскакивает с постели в шесть часов, чтобы в восемь стоять на рабочем месте. Как мог, тянул время, но нетерпение было сильнее, и я оказался в гостинице «Украина», не дождавшись, хотя бы, десяти. Стучу в номер. Тишина. Походив по улице, возвращаюсь. Стучу  снова. Молчание. Посидев в кресле, стучу. Жду. Дежурная уже поглядывает косо, и я рискую постучать сильнее.
– 0-ох... Да-а-а! Ох!
Попробуйте через дверь объяснить, кто вы и зачем пришли.
– А-а-а... Да, сейчас.
Глаза Марка Андреевича внятно говорили:. «Чего припёрся в такую рань, идиот? Я спать хочу.  Голова у  меня болит, чёрт тебя побери, голова болит!» Я знаю, эта боль  – плохая боль. Смутился и уже хотел,  извинившись, уйти, но он буркнул, запахивая халат: «Чего же вы? Заходите, Только я душ приму.»
Плескался долго и заметно посвежел. Разгладились морщины,  повеселели  глаза. Пришла официантка, толкая сервировочный столик на колёсах. Коньяк, розетка с нарезанным лимоном и какая-то снедь. Марк Андреевич смотрел на бутылку, вздыхал,
– Режиссёра жду, - сказал он. – Я в Киев  приехал  на премьеру  своей пьесы. Опоздал. – Он снова посмотрел на коньяк и снова вздохнул.  Про пьесу я знал и даже видел спектакль.
– Плохая пьеса, – доверительно сказал Соболь. – Муть собачья.
Это была святая правда. Но не мог же я его поддержать!
– Ну что вы, – попытался  возразить...
– Да, да, – перебил Марк Андреевич. – Вы текста не читали. Да. Режиссёр хороший. А пьеса, дрянь. Да.
– Так зачем же... - Он посмотрел, как взрослый на маленького.
– Вы знаете, сколько платят за стихи?
Я очень хотел узнать. Притом, на собственном опыте. Марк Андреевич вздохнул в третий раз.
– Читайте своё, – сказал он. – Читайте, читайте. Придёт режиссёр, и вы будете стесняться.
Прочтя два или три стихотворения, я снова увидел боль в глазах Марка Андреевича. Уже другую боль. Или она была смешанная? Он как-то сморщился. «Послушайте, – он вздохнул, – послушайте, там у вас написано «творчество». Да? В стихах. «Творчество». Написано. Правильно?»
–.Да, - сказал я гордо. - Ну да. Творчество.
–Нельзя употреблять такие слова, – тихо сказал Марк Андреевич, и в голосе его тоже слышалась боль. – Нельзя. Ни в прозе, ни - упаси Бог! – в стихах. Нигде и никогда. Понимаете? Вы же не говорите так в жизни, правда? Человек разговаривает просто. Даже если человек  – писатель. То есть,  писатель тем более. Такие слова одни критики произносят. И то не между собой, по делу, а на публику. Наши слова простые: пиджак, трамвай, луна. Хотя «луна» уже сомнительно. В этом есть что-то...
–А если луна? – сказал я, – И светит? Тогда как?
–Хм, Ну...» С луной я, может, и перебрал, – согласился Марк Андреевич, – её ничего, можно. Как светило.  Употребительно. А тут... Ну, представьте, что знакомый в разговоре с серьёзным видом скажет: «Моё творчество...» А? – он посмотрел мне в глаза.
И я всё понял. Вдруг,  сразу и навсегда. Меня, как бы озарило... тьфу, этого слова, наверное, тоже употреблять нельзя. Во всяком случае, не стоит. Но это было. Как? Почему? Не спрашивайте. Не знаю. Но знаю, что именно озарило. Нельзя. Можно пиджак, трамвай, стол, баранина. Но не «творчество». И ещё «вдохновение», В девятнадцатом веке можно было, а сейчас нельзя. Другой у нас мир и другие речи. Не  речи  – разговоры. И Марк Андреевич тоже понял, что я вонял. Без объяснений. Он сказал:
- Михаил Аркадьевич Светлов ненавидит в своей «Гренаде» строчки
                «И по небу тихо сползла погодя
                на бархат заката слезинка дождя…»
 Потому что это сильно красиво. В жизни так не говорят.
Но тут я был против Не согласен с Марком Андреевичем и со Светловым тоже. Я любил эти стихи из знаменитой «Гренады», Я не согласился, но молча. «Про себя». Спорить с ними двумя не решился бы я ни за что на свете. И с каждым из них в отдельности, пожалуй, тоже. Но молча данного обещания, с тех нор никогда не нарушал. Хотя сочиняя стишок об армейской службе, закончил так:
Вставала новая заря и освещала угол мира,
где, вдохновением горя, мы рыли яму для сортира.
Но я думаю, Марк Андреевич не возражал бы против этого вдохновения…