Вот моя деревня. Часть 3. Школа семилетка

Часть 3. Школа семилетка.
Глава 1.

     По окончании начальной школы встал вопрос, что со мной делать дальше. Я был ещё мал, работать в колхозе не мог, да и в домашнем хозяйстве от меня толку было мало. Две мои старшие сестры (Лида и Дина) и старший брат (Яков - третий по возрасту) успели до войны закончить шесть, пять и четыре класса соответственно. Теперь они переростки, и о продолжении их учёбы речь не шла. Есть ещё старшая сестра Валентина (четвёртая по возрасту). Ей было пятнадцать лет (мне двенадцать), она тоже ещё не подлежала мобилизации на работу. Родители решили нас двоих учить дальше. Ближайшая школа-семилетка находилась в селе Алексеевка (бывшие Сартаны).
     Нас встретила директор школы Фрейда Яковлевна.
-   А что же вы не пошли в школу в своём сельсовете?
-   В село Богатое ходить намного дальше, чем сюда.
-   А я подозреваю, что у вас другая причина: в районо на совещании говорили, что ваши родители верующие, ведут вредную пропаганду, и вас учат этому.
     Наши родители действительно верующие, но никакой пропаганды не вели. Однако в случае конфликта с односельчанами, каждый считал своим долгом крикнуть - «баптисты чёртовы!» Бывали конфликты и с учительницей местной начальной школы, это от неё в гороно знали о нас. Я испугался, что нас не примут и пустил слезу.
-    Ладно, принимаю, - смилостивилась директриса, - а там посмотрим.
     Алексеевка в семи километрах от нас через горный перевал, поросший густым лесом. Мы с Валентиной вдвоём начали ежедневное путешествие туда и обратно.  Ходить пришлось по лесной тропе, всегда засыпанной листьями, поэтому без непролазной грязи, которая характерна для разбитых тележных дорог. Я очень радовался, что мы вдвоём, потому что одному в лесу всё-таки страшновато. А двоим можно было пошалить, погорланить песни. Чаще всего приходило на ум «По долинам и по взгорьям…»
     Осень - великолепная пора! Ещё много зелени, но уже осины пожелтели, как будто покрылись золотом, кусты покрываются багрянцем, дубы постепенно меняют окрас на красно-коричневый. Каждый день приносит нечто великолепное, от чего поёт душа. Таких светящихся тонов на фоне солнечных лучей не бывает в иное время.  А какой пышный лес в своём день ото дня, меняющемся богатстве красок!
-    Вот у Вали и Коли великолепный гербарий! – сказала как-то учительница ботаники, - дети, надо бы всем такой сделать.
     Но другие ученики не могли сделать такой набор растений, для этого надо идти в неблизкий лес. Пришлось из нашего гербария делать учебное пособие для всей школы. А мы и рады: однажды зашли в лещину (ореховый лес), собрали килограм пять фундука, угостили всех учителей и учеников (своего класса), чем завоевали всеобщее уважение. Правда я своим поведением вскоре это уважение растерял.
     Сокращается световой день, всё раньше наступают сумерки, становится  суровее погода. Редко появляющееся солнце уже не греет. Вот первый морозец, первый снежок. Зима подкрадывалась потихоньку. Пока нам деревенским это привычно. Бедно одетые, но закалённые, мы мужественно бегали через высокую гору. И наконец…
       Двадцатиградусный мороз. Утро выдалось на удивление тихим и спокойным. Воздух серебрился от  инея. Деревья казались хрупкими и будто сотканными из хрусталя, а кроны в белых пушистых шубах. Зима. В лесу оказался слой снега по колено. А тропинку протаптывать некому, кроме нас двоих. Родители все-таки отправили нас в сопровождении старшей сестры Дины для подстраховки и для того, чтобы предупредить директора, что на период морозов и большого снега мы не сможем посещать школу. Добрались благополучно, перед входом в здание тщательно растёрли снегом замёрзлые лица.
     Пока мы находились на уроках, Дина зашла в сельский магазин и случайно узнала, что местный Леспромхоз принимает на работу девушек, одиноким предоставляют общежитие. Дина сразу поняла, что Леспромхоз это лучше, чем колхоз, и ни минуты не раздумывая, отправилась туда. Её без промедления оформили на работу и дали койку в общежитии. Домой мы возвратились без неё.
     А через неделю в выходной день Дина пришла домой и сказала, что забирает учеников к себе в общежитие. Разумеется, это вызвало радость. Мы с удовольствием собрались и попрощались с семьёй на весь зимний период. Общежитие оказалось женским. Это большая комната, в ней десять кроватей, посредине стол, около которого две деревянные скамейки. Отопление осуществлялось сжиганием дров в обыкновенной печке, но поскольку дрова должны были заготавливать сами девушки, то их всегда нехватало, и довольно скоро печка гасла, а обитатели комнаты сидели в верхней одежде. Правда, скучали они редко. К девушкам приходили парни, приносили выпивку, играли в карты на интерес. В комнате всегда стоял гвалт, табачный дым коромыслом и холод. Валентине (моей сестре и соученице) уже исполнилось пятнадцать лет, она уже понимала, что учёба – это сейчас главная цель и необходимость. Она пристраивалась делать уроки на узком подоконнике или просто клала книжку на колени, на книжку тетрадки и выполняла письменные задания. А я был ещё мал. У меня от этой обстановки болела голова, я не умел сосредоточиваться. Ночью спали втроём на одной кровати – две сестры рядом, я между ними валетом. Настил на кровати был из досок, на досках соломенный матрац. Ни повернуться, ни колени поджать. К утру всё тело немело, я был никакой. И естественно в школе я не считался хорошим учеником.
-    Колька, опять тебе двойка. Почему ты не выполнил домашнее задание?
-    Негде было, - отвечал я, потупившись.
-    А вот сестра…
 Мне всегда ставили в упрёк, что вот сестра сумела выполнить домашнее задание, а я, дескать, лентяй. Зато я писал стихи для школьной стенгазеты, и меня иногда вынуждены были похвалить:         

Право имеет советский народ
На отдых, на труд и ученье,
Советская власть всё народу даёт,
Имели бы люди хотение.

В стенах этой школы номер двенадцать
Дано нам право учиться.
Есть все условия, чтоб заниматься.
Надо лишь нам не лениться.

Давайте ж, ребята, побольше стараться,
Чтоб школу окончить получше.
А после экзаменов будем смеяться,
Если хороший табель получим.

Слава Богу, весна пришла рано, и я с Валентиной снова начали бегать из школы домой. В домашней обстановке с помощью сестры Лиды (которая окончила шесть классов) я потихоньку исправлял полученные ранее двойки.
      А на экзаменах произошло несколько курьёзных случаев. Мы (ученики) перед экзаменом раскладывали в парты учебники по соответствующему предмету в надежде воспользоваться ими, как шпаргалками. И действительно пользовались, и получали высокие оценки при ответе по билету. Но после экзамена представитель Гороно обнаруживал в партах «шпаргалки» и всем снижал экзаменационную оценку на один балл. Всем, кроме меня. Не знаю, как получалось, но я всегда оказывался на первой парте, напротив представителя Гороно. Это не мешало мне пользоваться расположенным в парте учебником, но представитель этого не замечал и считал, что только я получил заслуженную пятёрку. Таким образом, по итогам учебного года я оказался в числе лучших учеников. А что?! Я радовался, как ребёнок, что обскакал сестру - лучшую ученицу.

     Глава 2.

     В 1950 году я учился в шестом классе. В то время ещё не было государственных праздников 23 февраля и 8 марта. 23 февраля вообще проскальзывало мимо сознания, как, в общем, людей, так и учителей, и тем более, учеников. А 8-е Марта упоминалось в учебнике истории.  Эту тему проходили как раз накануне. И, вероятно по инициативе учительницы, возникла идея отметить этот день. Сначала собрали девочек. Все они участвовали в кружках  вязания и рисования, которые вела классная руководительница. Обнаружилось, что они могут петь, плясать и делать кое-какие акробатические этюды.
     Вначале привлекать мальчишек не предполагалось, и мы грубо носились по свободному пространству. Свободным пространством был коридор, площадью 2х5 метров и общая комната (зал), размером 4х4 метра. Школьный двор популярностью не пользовался, потому что все мы были слишком легко одеты и обуты для этого времени года. В «зале» проходила репетиция девочек, а коридора явно нехватало для реализации нашей неуёмной энергии. Поэтому ход репетиций часто нарушался. Были «разборки» в учительской с директором, были долгие нравоучения, но ничего не менялось.
     И вот однажды.… Была красивая девочка Маруся Курносенко. Помимо того, что она хорошо училась, она ещё была и певуньей и плясуньей, а также согласилась сделать акробатический этюд, в котором во время плавного танца надо было «стать на мостик».  Маруся неоднократно пыталась это сделать, но каждый раз падала на спину. Я видел, иногда ей было очень больно, но она не хотела отказываться от этого красивого трюка, который в нашей среде был, несомненно, выдающимся (даже мальчишки этого не могли). Шла, как обычно, репетиция.  Я, как обычно, игнорируя всякий этикет, влетел в зал и, не удержав равновесия, бухнулся на четвереньки в тот момент, когда Маруся должна стать на мостик. Получилось очень удачно: Маруся своей спиной упала на мою, получив таким образом опору, исполнила красивейший переворот через голову (в виде сальто). Маруся стала героиней, а в мой адрес раздался окрик: «К директору!» Директора я, в общем, не боялся. Это была добрейшая женщина по имени Фрейда Яковлевна. Но было стыдно именно от того, что приходится её огорчать.
-    Вера Валерьевна, не надо его к директору, - услышал я за спиной тихий Марусин голос, - он помог мне. Вот, если бы кто-нибудь всё время помогал.
-   Николай, ты согласен подставлять спину, чтобы Маруся перекатывалась через тебя?
«Ха! Падать перед девчонкой на четвереньки! А во время выступления - перед  всей школой? Да вы что?! За мной и так закрепилась кличка Качкар. А после этого страшно подумать, как меня обзовут. Нет, нет, нет!» Я решительно мотнул головой и исчез. В дальнейшем вместо мостика Маруся стала делать простой оборот в ритме вальса.
     Однако инициатива сделать концерт силами девчонок одного класса оказалась хилой. В маленькой группке невозможно было сделать сколь-нибудь объёмный репертуар, «артисты» не могли осилить несколько ролей. Милейшая Фрейда Яковлевна собрала всю школу (около 60 человек с учителями). Оказалось, охочих участвовать в художественной самодеятельности хоть отбавляй. Создали хор и разучили песню «Над Россией солнце светит». Песня прозвучала прекрасно, хору дали передышку, и я выскочил «по своим делам». Вера Валерьевна отметила прекрасный голос Маруси и, как ей показалось, красивый баритон Лёни Беликова.
-    Может, вы вдвоём споёте какую-нибудь песню?
     Лёня смутился.
-    Да нет, что вы!? Я не умею петь.
-    Давай попробуем.
     Но песня не получалась. Лёня был не певец.
-    Как же так? Я ведь слышала в хоре твой баритон.
-   Это не Лёнька, это Колька хорошо пел, - сказала Маруся.
-   Да, это качкар гудел у меня под ухом.
    Меня позвали и предложили спеть с Марией. «Вот ещё! С девчонкой! Засмеют!»  Однако открыто отказаться не посмел. Пел я очень стеснительно. Фактически песню вытягивала Маруся, я только чуть-чуть подгудывал, не мешая ей выкладываться. И всё-таки наше парное исполнение утвердили.
     Идея сделать концерт разрасталась. Нашлись жонглёры, комики, чтецы, наконец, совсем безумная идея –сделать спектакль по сказке «Спящая царевна». Меня назначили одним из семи богатырей, и я убежал искать подходящую палку для копья. Царевной конечно же стала Маруся. А вот с королевичем получилась заминка. Красивый и весёлый Лёня Беликов был заметно ниже Маруси ростом. Второй симпатичный отличник Юра Мозговой считал это баловством и не хотел всерьёз участвовать в спектакле.
-    Качкар, скорей сюда! Маруся тебя выбрала Королевичем!
     «Чего это Маруська ко мне привязалась?» Я вошёл в зал с кривой рожей и начал выражать недовольство, но, взглянув на Марусю, осёкся. Таких голубых глаз нет во всей школе! И… согласился.
     Концертная программа уже никак не вмещалась в школьном зале 4х4 метра. Фрейда Яковлевна договорилась провести концерт в сельском клубе. Для Алексеевки это сверхвыдающееся событие. Новость моментально облетела всё село. Восьмого марта в клубе яблоку негде было упасть. «Артистов» зажали на маленьком пятачке за ширмой, ещё пятачок остался для выступающих.
       Я оказался рядом с Марусей.
-   Коля, вот если бы ты помог мне сделать мостик. Этот элемент самый главный в композиции. Без него всё очень бледно.
-  Что?! Стать на четвереньки перед всей деревней? – Я чуть не задохнулся от возмущения. Но опять её взгляд меня сразил – он был умоляющим. И я утвердительно кивнул. Уже во время танца мне пришла в голову новая идея – не надо становиться на четвереньки. Музыка (под гармошку) плавно подводит к трючному коленцу, Маруся смотрит в мои глаза и читает в них: «Всё будет хорошо!» Маруся опрокидывается на спину, я подставляю обе руки и помогаю ей сделать сальто. После окончания танца Вера Валерьевна буквально затискала Марию – такой подарок!
     А между мной и Марией протянулась какая-то объединяющая ниточка. Я почувствовал родство душ! И когда мы вышли на сцену с песней, я уже не подгудывал, как на репетиции,  наши голоса звенели во всю мощь, в них вселилась душа.
                Вижу горы и долины,
                Вижу реки и моря,
                Это русские равнины,
                Это Родина моя!
     По окончании песни Маруся вдруг благодарно прижалась ко мне.
     Завершающим был спектакль о спящей царевне. Постановка была примитивной: учительница громко читала сказку, и в соответствии с текстом на сцене появлялись то королева с зеркалом, то царевна с богатырями около картонной избы, то королевич Елисей безумно скакал на палке с бумажной конской головой. Вообще, все сказочные наряды были из бумаги, ярко раскрашенные под одежды принцев и принцесс, под кольчуги и щиты, даже копья были бумажные, но красочность от этого не терялась. Овации и одобрительные крики не смолкали.
     Именно в ходе концерта моё взаимодействие с Марией приобрело новый смысл. Я был просто сорвиголовой, девочки для меня не существовали, участвовал в репетициях потому, что требовала классная руководительница. А тут у нас с Марусей появилась какая-то непонятная душевная связь. Мне вдруг пришло в голову: концерт кончается, всё возвратится на круги своя. Я стану прежним «качкаром», и, скорее всего, Маруся больше не удостоит меня даже взглядом. Как жаль! Я даже почувствовал боль в душе. Во время скачек на импровизированном коне, лицо моё выражало истинную тоску, во время обращения к Солнцу, Месяцу, Ветру в моём голосе была истинная печаль. В конце спектакля я (королевич Елисей) должен поцеловать царевну. На репетициях я только наклонялся над нею и выпрямлялся. Ну не смог я напоследок так сделать!!! Я прижался к её губам и почувствовал, что её губы подались навстречу (читатели, не волнуйтесь, поцелуя не было). Спектакль закончился под мощные овации.
     По прошествии многих лет, перебирая в памяти свою жизнь, я понял, что именно с этого праздничного концерта началась моя дружба с девочками, девушками, женщинами. По жизни у меня было бОльше друзей-женщин (не любовниц), чем друзей-мужчин.
                Песню Нежности и Любви пою
                Для всех женщин, мам и жён.
                И смело всем признаюсь,
                Что во всех дам влюблён!   

     Глава 3.

     Мои родители были верующими. Но они не признавали государственную церковь (она не от Бога). Мы – «Евангельские христиане-баптисты» (разрешённая секта). Отличие этой веры от православной невелико: во-первых, собираются не в церкви, а в молельных домах; во-вторых, они не крестят детей, вернее, до совершеннолетия не обращают в веру, хотя на собраниях дети присутствуют. Объясняют это так: дети не могут в полной мере понимать, что такое вера в Бога, только во взрослом состоянии они должны сначала доказать своё истинное стремление к вере, затем причаститься. (Как известно, православие допускает крещение детей, даже грудничков, дескать, ответственность за них несут крёстный и крёстная. Однако, судьба зачастую либо отправляет крёстных родителей в мир иной, либо разводит их на большие расстояния, в результате чего они не могут влиять на воспитание крестников). Я считаю, что баптисты поступают мудрее.
     А в остальном это те же православные: используют ту же Библию с Ветхим и Новым Заветом, поют те же псалмы, проповедуют те же библейские ценности.
     В очень голодные зимы 1944/1945/1946 годов, когда наш отец мотался по всему Крыму в поисках заработка, мы (семеро детей и мать) практически не выходили из своего полуподвального помещения. У нас не было одежды и обуви. Хорошо, что отец, мастер на все руки, сложил печку, в которой горели и сухие и сырые дрова, не только мелкие, но и брёвна, которые мы стаскивали с послевоенных пожарищ (пилить их у нас не было сил). Мы просто засовывали один конец бревна в топку, под другой подставляли самодельную скамейку. Когда в печке конец бревна отгорал, мы снова подвигали его в топку. Кроме хорошей топки, отец сделал и широкую лежанку, под которой был дымоход с горячим дымом. В зимнее время лежанка была нашим жизненным пространством: днём мы (дети) на ней играли, ночью спали.
     В этот период мама знакомила нас с Библией. Книга была толстой, издана, по-видимому, в дореволюционный период на старорусском (или старославянском) языке. Читали старшие дети, которые до войны успели закончить несколько классов. Прочитанное мы не понимали, но мама старалась объяснить смысл каждого прочитанного параграфа. Два раза в день (утром после сна и вечером перед сном) мы становились на колени и читали «Отче наш, иже еси на небеси…». С весны 1946 года, когда появились всякие съедобные травки и коренья, и мы смогли перейти на почти самостоятельный подножный корм, а в дальнейшем жизнь начала налаживаться, чтения Библии прекратились, но, по-прежнему, два раза в день на коленях произносили молитву.
     В сентябре 1950 года к нам с Кубани вдруг приехал дальний родственник (по имени Владимир Терещенко), который оказался очень набожным. Он становился на колени много раз за день, при этом заставлял всех становиться вместе с ним. Молитвы у него были длинными, мы, дети, мучились, ожидая конца. Но Владимир замечал наше нетерпение, заканчивал одну молитву, затем подходил к самому непоседливому, снова становился на колени, становил всех и снова начинал долго и нудно о чём-то просить Бога. Особенно по утрам это раздражало даже родителей: нужно было управляться с хозяйством и спешить на работу, я с сестрой Валей должны бежать через горный перевал в школу. А Владимир считает, что мы недостаточно уделяем внимания Богу. Ох и надоел же он!
     Родители убедили нас, что мы, как верующие в Бога, не должны вступать в пионеры (октябрятский период вообще прошёл мимо нас), и я с Валей (учились вместе в одном классе) были послушными. Но этот родственник так доконал своими молитвами, что у меня с сестрой зародился протест – что же это, нам бросать школу? Мы заканчивали седьмой класс, и это на селе считалось хорошим образованием. Нет, не бросим школу! Мы стали с вечера готовить школьные сумки, утром читали привычную молитву и, не дожидаясь, когда Владимир закончит свою, вскакивали с колен и убегали.
     В нашем доме никогда не было вина. От родителей мы слышали, что потребление вина – грех. Правда, упоминалось, что есть церковное вино, под названием Кагор, употребляют его во время причастия по одной ложке. Но в деревне было только самодельное вино, брага и самогон. В наш дом это не попадало. А Владимир стал приносить вино, не Кагор (за ним надо было ехать на конной бричке или пешком 12 километров), а обычное деревенское, употреблял его не ложкой, а кружкой. Мы, дети, смотрели выпученными глазами на этот грех. Вдруг… отец тоже стал выпивать в компании с Владимиром. «Значит, это не грех», - решили мы с сестрой. К зиме родственник уехал, и вина в нашем доме опять не стало, но у меня с Валей уже сформировалось устойчивое мнение, что не всё грех, что делают люди. Люди делают много хорошего, и Бог обязан их прощать.
     Вспоминается ещё случай, который окончательно подорвал мою веру в Бога. Однажды в разговоре отец спросил меня: «Ты как, сынок, ещё не употребляешь богохульные слова?» «Нет», - ответил я. «Значит, Господь ещё закрывает твои уста на сквернословие». Меня, как током поразило. Я думал, что это я такой молодец – воздерживаюсь от нецензурщины, а оказывается это Божья прихоть, я тут ни при чём! С этого момента я снял с себя ограничение на употребление русских смачных эпитетов.
     Подорванная вера в Бога позволила мне обратиться к сестре:
-    А давай вступим в пионеры?! Родителям не скажем.
Немного подумавши, Валя сказала:
-   У меня уже комсомольский возраст, не хочу позориться, а ты вступай.
Наша классная руководительница была пионервожатой и готовила группу учеников к приёму в пионеры. Мне очень нравилось – на торжество все пионеры приходили в белых рубашках с красными галстуками, кандидаты в пионеры тоже в белых рубашках с волнением ждали, когда им повяжут галстуки.
-    Вера Валерьевна, а мне можно в пионеры?
Та окинула меня высокомерным взглядом и громко, чтобы все слышали, провозгласила:
-    Не хватало нам баптистов в дружине!
«Ну и не очень хотелось» - подумал я, убегая от позорных криков.
      А Валя дружила с Лидой Колесниковой – секретарём комсомольской ячейки. Лиде очень надо было пополнение, поэтому она предложила Вале вступить. Валя сама не решилась, но, подумав вместе, мы поняли, что после окончания семилетки, нам придётся работать в колхозе, и комсомол может помочь мне попасть в школу механизаторов, а Валентине хотя бы стать звеньевой. И Валя ответила Лиде: «Когда Кольке исполнится четырнадцать лет, мы можем вступить вместе, если примешь». Лида согласилась. И мы стали комсомольцами, минуя октябрятский и пионерский период. Естественно родителям ничего не сказали.