Гололед стал принципом жизни

Гололед стал принципом жизни.
Дети играли во дворе с тем, что осталось от снега. И я тоже играла вместе с ними, но в  придуманную мной только для  меня игру.  Третий круг  по кварталу, все стены были одинаково холодны, и не хотелось им раскрывать свои мысли, как это бывало прежде.
 Я ждала дочь. Что характерно – чужую. Она мне непременно должна была встретиться вон у того желтого дома.
Она уже месяц занималась у моего отца музыкой и пила чай допоздна. Впрочем, ее можно  было понять: она не хотела идти домой к настоящим пьяным родителям, поэтому и придумала ходить на занятия к бездарному музыканту.  После часового занятия, во время которого я обычно сидела в углу на диване, подобрав ноги и читая книгу, мы втроем шли на кухню и говорили о всякой ерунде, пока отец не уставал и не уходил спать. Тогда ученица, неловко улыбаясь, прощалась, споласкивала свою чашку и боком выходила из кухни.
Надо признаться, меня начинал раздражать настойчивый вопрос, читавшийся в ее взгляде: «А можно ли сегодня остаться у вас переночевать?». Она никогда не решилась бы задать его вслух: это было бы слишком неприлично. А я, каждый раз сухо говоря «до свидания»,  разбивала надежды юного наивного существа. Судя по всему, она до сих пор верила в сказки. А я – нет.
Мой отец  был стар и болен, хотя и вполне самостоятелен. Он уже 31 год писал какую-то песню, с того самого момента, как познакомился с мамой, но никак не мог ее закончить. Матери не было  уже 10 лет. А я собиралась замуж за юриста. Он был местный, но на тот момент жил в соседнем городе: всего полчаса езды на электричке.  В мае я должна была переехать к нему, чтобы создать свою семью. Зачем нам была нужна чужая девочка?

Катя подошла ко мне и виновато улыбнулась:
- Извините, я опоздала… эти конфеты вам. Папе сегодня дали получку.
- Спасибо. Идем.
Кате было неловко говорить о семье. Она то ли стыдилась родителей, то ли просто хотела о них забыть и сделать своей семьей нас. Вот так просто, по умолчанию, влиться в наш вялый муравейник.
- Светлана, а почему вы всегда молчите?
- Я не знаю, о чем с тобой разговаривать. Это мой отец умеет находить общие темы с детьми…
- Я уже не маленькая, и потом, Светлана Игоревна, вы же когда-нибудь заведете детей, вам нужно будет учиться их понимать.
- Тебя это не должно волновать.
- А почему вы сейчас не работаете? Когда мой папа заболел, ему дали отпуск надолго, он в больнице лежал… правда, его так и не смогли вылечить.
- Я скоро уеду в другой город.
- Да? А как же ваш отец? Он один останется.
Катя шла чуть позади меня, и, смахивая снежинки с лица и задыхаясь от быстрой ходьбы, все же продолжала расспросы.
- Это недалеко. Я буду его навещать.
Мы поднялись по лестнице,  я тщательно отряхнула налипший снег с наших пальто,  и начался обычный урок.  Я читала, кажется, Диккенса.  Музыка мне ничуть не мешала читать, а чтение – думать. Отец большую часть дня проводил за инструментом, что-то наигрывая и мыча.  Такой вот неудавшийся, гений, неспособный смириться со своим положением. Он не смог получить образование инженера, а закончив музыкально училище, не сумел стать даже школьным учителем. После трех недель работы в школе он впал в тяжелую  депрессию и, упав на диван как-то вечером, утром уже не сумел подняться и прочно укоренился в лежачем положении. Он напевал под нос какие-то мелодии и тяжело вздыхал.  Когда матери удалось его поднять на ноги, первым, что он сделал, был поход в школу за «трудовой». Тогда же в ней была сделана последняя запись.
Через пару дней после этого отец собрал большой рюкзак и ушел в поход, потом – еще в один, после были фестивали бардов, потрясающие концерты никому неизвестных музыкантов и просто очень важные для мировой музыкальной истории ночные  посиделки в пропитых насквозь квартирах.
Так прошло семь  лет,  сердце мамы не выдержало. Не дождалась она своей песни.
На похоронах отца не было. Я не смогла его разыскать. Но, когда он вернулся из очередного путешествия, вместо того, чтобы, как все ожидали, отдать меня в детский дом, решил стать примерным отцом, что, в прочем, у него так и не получилось. Большую часть времени он ходил по дому с затуманенным взглядом, будучи погруженным в свои размышления, периодически подрабатывал репетиторством, стирал белье  и пытался давать мне советы.  Но в походы он больше не ходил. Он вообще старался не выходить из дома.

Катя стояла, вытянув шею и изо всех сил стараясь повторить мелодию совсем  несложной детской песенки. Забавно, но отец никогда не пытался обучить меня музыке. Он, по-моему, даже не знал, что я ходила в музыкальную школу. Он не видел в молчаливом ребенке артистических способностей. А в Кате – видел.  Мне всегда говорил, что талант в человеке он ощущается сердцем сразу, с первой секунды, однако, ни один из его учеников не продолжил музыкального образования.
Взглянув на часы, отец объявил, что урок окончен.
- Пойти поставить чай, - спросила я, уже спуская ноги с дивана.
- Да, Свет, только неси чашки в комнату, мне не хочется сегодня сидеть на кухне. И Катенька принесла конфет, давайте устроим праздник. – Папа был явно доволен проведенным занятием и просто сиял. Возможно, что-то изменило его привычный меланхоличный настрой. – Да, и еще, Свет, захвати с кухни коньяк, мы с тобой должны выпить.
За столько лет совместной жизни мне стало очевидно, что с этим человеком просто невозможно спорить на подобные темы: коньяк, так коньяк.
Мы сидели уже часа два, бутылка была пуста наполовину, а Катя  бегала на кухню согревать чай раз пять.
- Дочка, а когда ты уезжаешь?
- Через пару месяцев.
- А свадьба у вас когда? Ты пригласишь меня? Может, я к ней песню допишу.
- Не допишешь, пап.
- Ну, а вдруг?
- Вряд ли.
- А  дочь, разве вам бы здесь не лучше жилось? Родные, все же, рядом. И не жалко тебе меня тут оставлять?
- Кирилл тоже тут мать оставил. Там нам будет удобней. Кирилл считает, что…
- Признаться, не доверяю я этому твоему Кириллу. Если он сейчас мать бросает старую, то мало ли что ему еще в голову взбредет. Понимаешь, если ты собираешься прожить с человеком всю жизнь, ты становишься с ним одним целым, и доверяешься ему полностью. Тут одной любовью не обойдешься, тут порядочность необходима и  надежность. А вдруг он и тебя умирать одну оставит?
- Отец, ты несешь чушь. Я даже этого слушать не хочу. Тебе хватит пить. Катя, идем, уже темно, я провожу тебя до дома.
- А пусть Катя у нас останется сегодня.
- Отец, ты в своем уме? У нее родные есть, они о ней беспокоятся.
Катя нерешительно поднялась, шаркнула ножкой, она ждала этого момента уже очень давно.  Признаться, я тоже. Только она с  трепетом, а я – с ужасом.
 - Ну, вообще-то им  все равно, приду я или нет, Светлана Игоревна. Ничего страшного, если я останусь у вас. Тем более, мама знает, что я у вас бываю, и  не будет беспокоиться. Светлана Игоревна, давайте  я посуду помою?
- Нет, Катя, не стоит.  Лучше – я: мне, видимо, придется сегодня спать на кухне.
- Дочь, не говори ерунды, Катюша ляжет на мою кровать, а я себе на кухне постелю.
- А ты не подумал, папа, что девочке будет неудобно спать на сгнившем скрипучем матрасе?
- Дочь, ну раз ты за нее так беспокоишься,  можешь лечь на мою кровать сама. – Отец мило усмехнулся. Было ощущение, что ему вся эта ситуация в радость, и он просто ждал удачного момента, чтобы потрепать мне нервы.
- Так, папа, это уже слишком!
- Светлана Игоревна, я лягу хоть на полу. Это ваш дом. – Катя, похоже, начала понимать, что воплощение ее скромного желания привело к более неблагоприятным последствиям, чем она ожидала. Ее щеки раскраснелись, и она начала отступать к двери, с каждым шагом все больше разочаровываясь в собственной задумке.
Мне было это чертовки приятно. Но поведение отца в данной ситуации не удивляло, а скорее разочаровывало. Он будто насмехался надо мной, проверял на прочность. И надо сказать, он был близок к своей цели: к горлу уже подступили слезы. Я себя почувствовала бесправной в своем доме, впервые за столько лет. Конечно, фактически это было не так, но во мне в этот момент проснулась маленькая девочка, наверное, даже еще младше Кати.
- Катя, собирайся… - Я схватила пальто и зашагала к двери, потянув Катю за собой.
- Нет, дочь, неужели ты собираешься прогнать на улицу человека, которого я пригласил остаться? Я тебя не так воспитывал…
- Ты меня вообще не воспитывал!
Я отпустила Катин рукав, но не прекратила движение. Как-то почти неосознанно я подхватила сумку и выскользнула за дверь.
На улице шел снег, он падал большими хлопьями на пересохшие губы и приятно холодил разгоряченную кожу. Несколько минут я просто стояла, закрыв глаза, и в тайне надеялась, что из подъезда выйдет отец или хотя бы Катя, и попросит прощения. Но этого все не происходило.  Наконец, я глубоко вдохнула и двинулась с места. Вокруг мерцали редкие огоньки окон, покрытые белоснежной пылью, будто сказочные деревья покачивались на ветру. Начиналась снежная буря. Неожиданно мне захотелось бежать; быстро-быстро, так, чтобы даже ветер не смог догнать. И я побежала, зажмурив глаза и закрыв рот варежкой. Я только чувствовала хруст под ногами и слышала пронзительный ветряной свист. Вскоре из тумана выросла железнодорожная станция. Конечно, в это время кассы закрыты, да и контролеров в поездах уже нет.
Я долго стояла на перроне, переминаясь с ноги на ногу и периодически начиная прыгать, скорее от злости, чем от холода.
Наконец, подошла электричка, совершенно пустая, и, кажется, никому не нужная. Но это только на первый взгляд. Вот такие редкие ночные поезда на много важнее, чем набитые до отказа девятичасовые составы, - они спасают одинокие души, везут их прочь от безысходности, боли, тоски. А эта электричка, я знаю точно, спасала меня.

Уже через час вся промокшая и озябшая я стояла, сжимая в руках затертый клочок бумаги, когда-то второпях написанный Кириллом, напротив подъезда, в котором находилась наша  будущая квартира… будущий дом.
Я взлетела по лестнице, почти задыхаясь, и притормозила лишь у двери, оправила волосы и тихонько постучала.  Уже почти забылись наглая девчонка и ехидный отец. Мне хотелось распрощаться с прошлым и строить будущее, совместное с Кириллом.
 Дверь мне открыли не сразу. На пороге показалась несимпатичная девушка: «А кто вам нужен?».  Меня словно оттолкнуло на шаг назад. Тонкой струйкой от ступней и до кончика носа пробежал почти электрический заряд. Мне захотелось зажмуриться и, открыв глаза, увидеть совсем другую реальность. Но все оставалось по-прежнему. Девушка сделала приглашающий жест: «А, вы к Кирюше, наверное?».
- Да. А где он?
- Пойдем, покажу.
Мои ноги почти не слушались меня: они просто стали жить какой-то собственной жизнью и, похоже, уже были готовы убежать. Но я вошла, будучи почти уверенной, что делаю это зря.
- А кто вы?
- Я его соседка. Присматриваю тут, прибираю иногда. Он один, сами понимаете, ему тяжело, часто слабость находит.  Он рассказывал о вас, но не ждал в гости.
- Я тоже не ждала.
Квартира была свежая, только что оклеенная обоями и почти пустая. В углу, под батареей, на матрасе валялся пьяный вдрызг Кирилл, напевал что-то под нос и до омерзения напоминал мне моего собственного отца. Тошнота подступила к горлу.
- Вы видите… лучше идите, я справлюсь.
И я ушла. Только переступила пороги - и полетела вниз еще быстрее, чем до этого поднималась. Что погоняет сильнее: надежда или отчаяние?
Я выскочила и упала коленями в сугроб, куда потом опустила и голову, пытаясь заглушить боль и тошноту.  Не такого будущего  я ждала, не такого хотела. Оно не должно было быть продолжением прошлого. Что-то не складывалось у меня в голове. Мозаика, которая казалась раньше почти сложенной, рассыпалась на мелкие детали, яркая картинка на глазах превращалась в прах. Бежать и только бежать отсюда, куда угодно. Это не жизнь, это тюрьма.
И я побежала. Снова побежала, как в первый раз. Не важно куда, зачем, почему. Пусть я очнусь завтра прямо под небом, или не очнусь вовсе, это все же лучше, чем…  Чем я заслужила такое? Почему близкие мне люди сознательно сбивают жизненные прицелы? Почему не хотят просто жить, идти вперед, а только проваливаются в выкопанные ими же самими ямы? Неужели это так сложно, неужели они не видят, и неужели я не могу их этому научить… Я никогда больше, клянусь…
- Света!
- Кирилл, ты пьян. Зачем ты идешь за мной?
- Света, я люблю тебя.
- Что означает твоя любовь? Посмотри на себя! Мне противно.
-  Света, ты нужна мне. Было так плохо, ты знаешь…
- Могу себе представить.
Его губы задрожали. Он зажмурил глаза, бессильно выдохнул пар и рухнул на колени.
- Светочка, родная…- Впервые я увидела его слезы.
Я осторожно подобрала пальто и опустилась к нему:
- Ну, тише. Иди домой, ты замерзнешь, – я говорила почти шепотом, вытирая ладонями его мокрые щеки. Что-то внутри защемило так неожиданно и  сильно.
- Света, не уезжай. Я все сделаю, я обещаю.
Я прижалась носом к его щеке:
- Идем домой.
- Света, я никогда больше, я клянусь…

Через месяц у нас с Кириллом случилась свадьба, на фоне приготовлений к которой я как-то заглянула домой к отцу, чтобы забрать свои вещи, и обнаружила для себя одновременно и с болью, и с облегчением, что  Катюша устроилась на моем диване, справляется со сломанной плитой, и вообще сумела полностью заменить меня во всех смыслах.  В тот день она, покраснев, пожелала мне  счастья в личной жизни и вручила кулек конфет. Глупышка. А отец… он почти ничего не говорил, только буркнул вслед, чтобы я ему присылала фотографии будущих внуков, если, конечно, адрес не забуду.
Но внуков так и не случилось, а отец два года спустя сильно занемог, о том свидетельствовало скупое письмо:
«Здравствуйте, Светлана Игоревна, ваш папа заболел.
 Врач говорит, что он вряд ли поправится.
Он очень хочет вас видеть.
Приезжайте, пожалуйста.
Прошу вас.
Катя»

По правде сказать, я давно хотела заглянуть домой, но не решалась. Моя подруга, девушка из соседнего подъезда, передавала мне по телефону некоторые новости об отце,  но, конечно, то была скудная информация.
Наконец, я  вдохнула запах знакомых с детства стен. И сразу захотелось чая с мамиными пирожками. Я поднималась, ощупывая осыпающуюся штукатурку на стенах. Я, будто, окунулась с головой в детство и растворилась в нем. Так не хотелось обратно. Но нужно было собраться с силами.
Я расправила плечи и Глубоко вдохнула.
- Катя? – дверь была не заперта.
- Да… ой, здравствуйте, Светлана. Мы не ожидали. Мы думали, у вас там семья, и вам некогда. Сейчас я что-нибудь приготовлю.
Меня тронула эта забота, но я не могла сейчас позволить себе слабину.
-  Не надо. Я не надолго. Где отец?
- В кровати. Я чай поставлю. Вы проходите…
- Спасибо, это все еще мой дом.
Катя вздрогнула от этих слов. Они, кажется, прозвучали слишком резко. Но я вовсе не собиралась грубить.
- Папа?
- А, ты, Свет? Фотографии внуков не привезла?
- Внуков нет, папа. А моя жизнь уже  тебя не волнует?
- Дочь, в кого ты такая жесткая? Я хотел тебя увидеть, вот и все.
- Ну, тогда при чем здесь дети, папа?
- Мне казалось, это для тебя важно. У тебя же это было самоцелью в жизни, верно?
- Почему ты так решил?
- Потому что, когда у человека нет фантазии, он хватается за первую же навязанную ему с детства ценность, чтобы воплотить ее в своей судьбе. Семья, дети. Об этом ты мечтала с пеленок? Тебе кажутся странными и даже абсурдными иные цели, потому что ты никогда не отпускала свою душу летать. Мне и с Катей-то легче живется, потому что она фантазерка, как и я.
- Папа, я приехала к тебе, я не хочу ссориться сейчас, пожалуйста, не надо…
- Эх, ты так и не понимаешь. Ладно, ну как, тебе удается построить свой рай? Как Кирилл?
- Папа… Я хочу вернуться домой.
- Не надо жалеть старика. Поезжай к нему, тебе с ним лучше живется.
- Да, поезжайте, Светлана, мы тут сами, у вам семья. – Осторожно сказала Катя, чуть выйдя из-за угла.
- Нет больше никакой семьи, мы развелись. – В этот миг мне стало невыносимо стыдно и больно. Как будто я приняла ту самую пилюлю, которую отказывалась пить много лет. Злость забурлила где-то на дне.  Я почувствовала, что не могу терпеть унижение,  которое пылает во взглядах этих двоих.  Мне надо было уезжать, слишком очевидно. Но прежде я намеривалась поделиться своей болью…
- Дочка…
- Ладно, я ухожу. Хватит.  И ты, Катя, идешь сейчас со мной.
- Но я…
- Идем.

- Светлана Игоревна, я не хотела. Я не подумала, просто. Вы должны остаться, раз так.
- Катя, я хочу знать, зачем тебе все это?
Вдруг лицо девочки из напряженного стало мягким, спокойным, почти ничего не выражающим. Она отступила на шаг и, прищурившись, устремила взгляд в небо, так, что не фоне хмурого неба вычерчивался ее светлый профиль.
- Мои родители погибли. Их не стало около года назад. Я по ним не скучаю, а по вашему папе буду скучать, понимаете?
Она застыла так на несколько секунд, в которые уместилось полвечности.
- А вы по нему будете скучать, Светлана? Подумайте.
Девочка развернулась и пошла прочь. Я знала ее возраст. Тогда хотелось выглядеть величественной, гордой, ужасно сильной и взрослой, не смотря на всю слабость. К сожалению, это самоощущение остается со многими женщинами на всю жизнь. Но по сути, это просто пафос, потому ее слова меня мало беспокоили. И я пошла в другую сторону, чтобы в первый раз в жизни в серьез напиться.

«Мой отец, он беспомощен, он кричит. Ему нужно помочь подняться. Он хочет идти, но не может. В тщетных попытках встать, он падает с постели и ползет, ползет. Он кричит: «Дочка, дочка!» Но кого именно он зовет? А вдруг, не меня?  Я не знаю, идти ли к нему? Отвечать ли на его стоны?
Он уже у двери, лоб его покрыт испариной. Он тянет за ручку из последних сил и отворяет дверь, но дом пуст. Соседи будто умерли. Все.  На лестничной клетке эхо: «Дочка-а-а!». Но никакой дочки больше нет. Он подползает к лестнице и, пытаясь ухватиться за перилла, в бессилии скатывается с нее.
Все. Конец. Мне ухмыляется окровавленное лицо.
- Света!»
Я открываю глаза.
- Светлана!
Это был сон. Обычный кошмар на фоне похмелья. Я сидела за столиком в кафе. Впрочем, «сидела» - не совсем подходящее слово. Меня сильно мутило. Передо мной, как вкопанная, стояла Катя с красными щеками.
- Ваш папа умер, пока нас не было. Не смог сам  встать и вызвать «скорую».
- Теперь не важно. Теперь главное – другое.

Похороны прошли тихо, почти незаметно. Кроме Кати и меня, были еще трое или четверо.
Наша семейная квартира ушла государству из-за беспорядка в бумагах. У меня оставалась комната в общежитии в другом городе, и Кате, похоже, грозили те же условия, только здесь.  Впрочем, ее судьба меня заботила не более, чем раньше. От этой девочки вообще не приходилось, да и не хотелось ждать никаких свершений. Мы с ней виделись пару раз после похорон. Она упрашивала отдать ей отцовское пианино: она решила его пристроить в подвал какой-то школы, чтобы там заниматься. В конце концов, я согласилась. Зачем мне инструмент?
Пару недель я приходила в себя, гуляла по городу, встречала старых знакомых. Хотела заглянуть к маме Кирилла, но мне стало неловко. Что я ей скажу? Да она и сама все знает. А молчать о грехах легче в одиночку, чем с кем-то.
Пить мне больше не хотелось. Никогда. Но я упорно нарезала круги по аллеям возле того кафе, оживляя в памяти подробности страшного посмертного сна. Как-то меня там подловила Катя и сунула в руку пухлый конверт:
- Послушайте, это песня вашего отца. Я дописала ее.
Девчонка убежала прочь. А я зашла, наконец, в кафе и попросила магнитофон на минутку.

На следующее утро отходила МОЯ электричка домой. Мне хотелось спать: живя у подруги последние недели, я не могла выспаться. А еще мне хотелось пойти на работу, сдать пальто в химчистку,  сварить суп, переселиться из коммуналки в нормальную квартиру и, может быть, завести ребенка. А еще мне очень хотелось, чтобы папину песню кто-то услышал, кроме меня.
- Светлана, вы уезжаете?
- Да, электричка через двадцать минут.
 Катя была настоящей семьей  для моего отца, а не я. И я сама была виновата в этом. Она верила в него, а он верил ей, и был прав. 
- Катя, а поедем со мной? У меня, правда, комната маленькая, но тебе сейчас будет тяжело…
- Светлана Игоревна, спасибо вам, но я останусь. Бегите, электричка подходит. Счастья вам.