дальневосточная лихорадка

                ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ  ЛИХОРАДКА


         историко-приключенческая повесть




1. Прибытие.


Этот молодой человек назвавшийся сыном дворянина и дальним родственником «самих Апраксиных» появился во Владивостоке в августе 1919 года. На вид ему можно было дать около 25 лет, но выглядел молодцевато, всегда одет в светлые костюмы в полоску или клеточку с бриджами английского покроя, но не военного образца. Он был светел лицом, но в тоже время скуласт, как азиат и по манере держать спину было видно, что привык к седлу. Действительно от него исходила такая уверенность и непринужденность, словно жил здесь всегда, но уезжал ненадолго и вот вернулся обратно.  Буквально через пару дней он был знаком почти со всеми, кто имел более или менее значительное положение среди горожан.  Жить он устроился в гостинице «Золотой Рог» и перекупил ресторан, расположенный через четыре дома здесь же на Алеутской улице. Звали незнакомца Семёном Семеновичем. Поговаривали, что знаменитая своими девочками бордель на Полтавской улице куплена им же, но там его никогда никто не видел.

Кого только во Владивостоке в это время не было. Все началось 14 мая годом раньше,  на станции Челябинск во время командного совещания чехословацкого корпуса.  Находящиеся там представители Антанты и правые эсеры подбили чехов на мятеж. «Зачем же, - говорили они, - вам сдавать оружие и ехать через всю Россию на правах рабов. Вы – сила!». Чехи освободили своих товарищей, задержанных за драку с проезжающими военными, разоружили отряд красных, вооружились дополнительно захваченным оружием и стали нападать на советские учреждения. Телеграмма наркомвоенмора Троцкого расстреливать чехов не желающих сдать оружие только подлило масла в огонь. Сразу же, заполучив еще одну кость в горле рабочего правительства большевиков, госсекретарь США Лансинг предложил Японии, уже занявшую Русский остров направить во Владивосток дополнительный экспедиционный корпус, который мог бы контролировать железную дорогу до Иркутска. Окончательная победа над большевиками была сомнительной, но уже можно было начинать снабжать чехов и белых оружием, за которые будут рассчитываться российским золотом.  Япония  сама была не прочь занять Приморье и Сибирь.  4 апреля 1918 года им пришлось убить во Владивостоке двоих своих японцев и занять город. Такой сценарий уже отработан, да и кого стесняться? Осенью на 4-х миноносцах прибыла дополнительная сила японцев и был занят Николаевск-на-Амуре. Из Гонконга прибыл 25-й батальон английских войск, 9 августа  прибыл французский батальон, 12 августа целая пехотная дивизия из Японии, а 16 августа американский экспедиционный корпус с численностью 16 тысяч бойцов.
Кроме плана свергнуть советский режим, они имели отдельно каждый свои  планы по захвату территории. Кусок большой, лакомый, всем хватит. Японцы допускали такие зверства, что волосы на голове поднимались. В отличии от Европейцев и американцев у них существовала доктрина «Азия – для азиатов». Верховный правитель адмирал Колчак их ненавидел. Он всегда считал Японию врагом номер один. Он надеялся с помощью американцев расширить границы  своей власти от Читы до Владивостока, а после двинуть на Москву. Американцы не хотели воевать с партизанами, вели себя выжидающе. Их пока устраивало и то, что одних только пулеметов «Кольт» продано Колчаку на несколько тонн российского золота. Действительно кроме самого Колчака благополучие России никого не интересовало. Правитель и сам начинал злоупотреблять данной ему властью. Он стал игнорировать объявленное Деникиным положением, что за «подвиги» в братоубийственной войне награждать никого не стоит. Выпуск наград и золотого именного оружия процветало.
Однако не было ничего регулярного и постоянного на огромной территории. К Колчаку с Запада подошли чехи, которые руководствовались непонятно какими мотивами, подчиняясь  французам со времен войны с немцами. Брест-Литовский мирный договор высвободил их от окопной жизни, а теперь они пересекали всю Россию, чтобы попасть домой. Родина своя их, похоже, не особо ждала, а потому они находились в полувоенном состоянии против красных, поскольку остались под командованием Франции, являющейся союзником белой России.  Похоже, что ложась спать,  они и сами не знали за кого выступят утром следующего дня. Красная Армия на Урале набирала силы и скоро придется отступать в Сибирь. Как единственная надежда по широким сибирским просторам передвигалась 400-тысячная армия атамана Семенова. Однако и она в последнее время испытывала трудности с бойцами. Партизанское движение разрасталось на всей территории Сибири и Дальнего Востока. Отрядами  руководили еще различные командиры, но уже намечались первые встречи будущего общего руководства, которое должно было соединиться в одну освободительную армию Приморья.  Поиски и поимка Сергея Лазо откладывалась, хотя он сам в это время наведывался и во Владивосток. Его авторитет разрастался, и сибиряки не хотели идти по мобилизации к атаману Семенову, несмотря на его устрашающие пытки.   


То, что хозяин ресторана на Алеутской улице является авантюристом, догадывались многие. Им заинтересовался и командир карательного отряда японцев Суеманцу, но проверить его досконально не мог.  В такой огромной стране и в такое время выяснить что-либо было почти невозможно. Просто арестовать и пытать, как он делал обычно, тоже не хотелось. Семен Семеныч был на короткой ноге с самим командиром 12 бригады генералом Ямада Сиро, который прославился расстрелами целых деревень. Документы, как от Колчака, так и от атамана Григория Семенова у него имелись и никаких сомнений не вызывали. Вполне возможно, что у этого Семена есть и повыше рангом «товарищи». Суеманцу не удивился бы, если при обыске у него обнаружили мандат от самого Сергея Лазо, за которым он так безуспешно охотился. В исключительных случаях Семен представлялся как помощник бывшего колчаковского военного министра генерала Розанова.

В этот дождливый вечер в отдельном кабинете ресторана Семен готовил встречу Сергея Розанова с эмиссаром атамана Семенова Егором Булатовым. Егор этот больше походил на китайца, чем на русского. Он действительно был отбит во время поножовщины у бывших кунхузов, занимающихся теперь поиском золотого песка. и воспитан торгующим пушниной купцом Булатовым. По русский и японский он говорил свободно, и встреча происходила по настоянию генерала Розанова, который спал и видел себя верховным главнокомандующим вместо Колчака.  Сергей Розанов, в отличии от самого адмирала, не мог пользоваться таким авторитетом среди офицеров. Он был груб и невоспитан, но считал, что опираться нужно на силу атаманов и постараться собрать вместе войска атаманов Семенова, Пепеляева, Бочкарева и Григорьева. Если Колчак был воспитан в лучших традициях российского военного и был незаменимым , признанным во всем мире специалистом в морском минном деле, действительным членом Имперского Русского географического общества как дважды участвовавший полярных экспедициях, то Розанов звезд с неба не хватал. Он считал верховного педантом и белоручкой. В то  время, когда в России идет война с мужиком,- считал он, - бить их нужно тоже силой атаманов, а не регулярной армией. Кроме того, Семен узнал от Розанова, что атаман Семенов каким-то образом захватил два вагона из золотого запаса, который Колчак, боясь больших и нежелательных перемен, тайно перевозил во Владивосток. Большую часть золота он оставил при себе, но и эти несколько вагонов требовали постоянного за ними присмотра. Японцам адмирал доверял не особо. Розанов им был направлен туда как командующий гарнизона и представитель Ставки. Розанов готовился основательно, и перед собой снабдил деньгами и отправил во Владивосток командира охраны поручика Проскурякова, который пользуясь вверительными грамотами, должен был основаться во Владивостоке раньше него, под именем купца Семена Семеновича  Рычкова. Никто не должен был знать, что они знакомы лично. Поручик должен был жить на широкую ногу, содержать несколько конспиративных квартир. Денег для этой цели не пожалели.  Однако, генерал Розанова интересовало не только золото. Он за спиной у адмирала, хотел поднять свою верховную власть над атаманами всея Руси, главнокомандующим при котором должен был стать генерал-лейтенант Семенов Григорий Михайлович. Сам он метил в Правители России. В этом деле они хотя и секретничали, но как догадывался Семен, без его помощи обойтись не смогут. На то были свои причины. Семен постарается делать вид, что является преданной и мало что понимающей пешкой, а все же сумеет сыграть свою партию.  С этой целью он решил поближе познакомиться с Егором и понял, что не ошибся. Егор, через которого атаман Семенов вел предварительные переговоры с Розановым, был скроен  по образу Семена, который всегда думал, прежде всего, о своем благополучии.  Судьба золота, о котором так прозрачно намекал Семен, его заинтересовало больше. 




2. Семен Семеныч.

Володя Проскуряков рос в помещичьей семье, считался дворянином, но особыми узами с детьми других дворян связан не был. Со своего Заволжья в Питер выезжал редко и никому из избранных представлен так же не был. Его сверстники из других дворянских семей заводили знакомства друг с другом и готовы были разорить своих родителей, лишь бы достать очередное рекомендательное письмо, что бы попасть в именитые семейства и модные общества.
Дворянский титул отца, Афанасия Проскурякова многие считали полученным незаслуженно. Первоначально он пытался доказать законность своего положения, восстанавливал документы, писал запросы с целью выяснения места жительства свидетелей тех событий, но потом плюнул и засел в своем имении за Волгой. Он водил дружбу только с соседом помещиком Кириллом Водопьяновым, который славился на всю округу своими наливками и выездом. Наливками он угощал всех, кто к нему заглядывал, а его выезд с донскими жеребцами и инкрустированной отрытой каретой был предметом зависти многих.  И было наплевать Кириллу, что выезд его не совсем  гармонирует  разваливающимся и бедными деревнями и с пьяницей управляющим.
Афанасий своим выездом гордиться не мог, но хозяйство держал добротное, и у него так же было чем похвастать: он держал псов гончей породы. Псы действительно были  что надо. Вязать их возил аж в другую губернию, но и гончаки нравились охотникам, что они  заказывали их ему загодя. Владимир не понаслышке знал, что значит кормить собак молоком крестьянок. Конечно, его отец не тыкал своих собак мордой в грудь молодайкам, все происходило совсем иначе. Роженицы сами выдаивали свое молоко  в бидончик, который к ним носила прислуживающая Катерина-солдатка. Владимир относился к этому спокойно и даже думал, что из-за этого не стоило народникам устраивать революции. Ну и подумаешь – собаку женским молоком. А что же тут такого? Вон, например, Варвара из села Сидельники и детей не имеет, но зато грудастая, как корова – ведерница и  в определенное время года надевает три кофты, чтобы не было видно, как исходит молоком и вся верхняя одежда бывает мокрой. С другими тоже ничего не сделается, дети, поди,   не голодают. Его отец и вправду был уверен, что у собак из-за этого особый нюх и нрав . За это барин отпускал этим семьям рыбы и меду.  Рыба водилась и в двух других прудах, но вылавливалась быстро, еще мелкая и худая как щепка. В главном пруду возле имения рыба была  под охраной и туда раз в четыре года выпускали малька.
На образовании сына  Афанасий тоже не экономил. Никого из прославленных ученых он не приглашал, но в левой половине дома, выходящей на пруд отдельным выходом, на полном содержании проживал бывший сановник из министерства финансов, который был ранее вхож во все дома вельмож столицы. Его звали Альфред Бергольц. Афанасий встречался с ним в основном за обедом и видел, что Альфред ничем не уступает своей начитанностью другим «умникам из столицы».  О себе Альфред говорил мало. Только и было известно, что он попал в опалу за финансовые махинации своих начальников. Так это было, или не так, Афанасия особо не тревожило.
Революционными мыслями Владимир так же переболел, поступив в технологический   институт столицы, где крамола расцветала так буйно, что в жандармском управлении называли это учебное заведение «рассадником карбонариев». Правда «Дело студента Проскурякова» было сдано в архив в связи с тем, что вольномыслящий, после двух приводов, из города исчез. Такая «показушная и безобидная активность» его не проняла. Видимо засиделся малец в имении отца безвыездно так долго, что никак не мог  нагуляться. Он и в правду проявлял такую активность, и распространение всякого рода прокламаций было не для него. Так он оказался в стане батьки Махно в роли старшего боевой группы. Владимир, который привык к седлу с малого возраста, проявлял такую прыть, что был замечен самим   Нестором Ивановичем. В «эксах» ему равных не было, словно он родился стрелять из нагана и грабить кассы государственных учреждений. А еще он любил врываться в дома богатеев, обижающих крестьян, тащить за волосы великовозрастных дивах или подгонять розовощеких барчуков ударяя шашкой плашмя по мягкому месту, что уже пороть не нужно было.   Ему нравилась эти мобильные удары в нескольких местах сразу и легкие незначительные победы. Батька Махно  считал себя хозяином своей республики, и видел, что нужен красным только временно, как прикрывающий их тылы или соседние участки. Дисциплина, которую хотят навязать ему большевики, угнетала. «Обязательно им нужно пристегнуть меня к своей стратегии и наступательным планам, - говорил он, - будто не могут без меня. У меня своя борьба, я – за свободу личности! Когда это надо мне, я могу принять общие тактические задачи, но уничтожая одно государство, не собираюсь построить другое». Похоже, что он действительно был одним из немногих анархистов, кто и вправду верил в возможность существовать без власти. Напившись, мог цитировать целые страницы от  Кропоткина, а когда сбивался, то подзывал «политкомиссаров», которых возил с собой на все «мероприятия». Бывало временами, что слова от него не добьешься. В таких случаях лучше держаться от батьки подальше и молчать. Все помнили  случай, когда один из бойцов Гриша Одесский имел неосторожность сравнить окружную конференцию анархистов с воровской сходкой, не убедившись настроением Нестора Ивановича. Бедный Гриша. Маузер атамана специально пристреливали два раза в месяц.   И на этот раз он не промахнулся…
Крутой нрав командира и возможность схлопотать как от белых так, и от красных, ничего хорошего не сулили. Менялась дисциплина, грабежи прекращались, и однажды Владимир покинул, после кровавой бойни, это войско. Вместе с ним бежал боец Ярослав Дубак, чех по национальности, служащий в обозе, не забыв прихватить  некоторые ценности. Ярославу пришлось переодеться, а Владимир и без того на военного человека не походил. Его и в отряде звали «студентом».   
С большими трудностями и неоднократно рискуя быть пристрелянными, они прибыли в Уральскую белоказачью армию, где стали на довольствие. Однако, Ярослав оттуда убежал в чехословацкий корпус, а войско, где служил Владимир осенью, отступая от красных,  встал на короткий отдых в колчаковской столице  Омске. Было понятно, что и здесь им долго не удержаться. Владимира снова заметили, и он стал командовать ротой охраны штаба, а после и золотого запаса силами двух рот. Российское золото требовало защиты, а потому менялись эшелоны и паровозы, и делалось все, чтобы точное место нахождения золота угадать было трудно.  К тому же рядом всегда находился бронепоезд. Дальнейший путь мог быть опасным, а потому около половины золотого запаса отдельными эшелонами было отправлено во Владивосток под охрану Японцев, которым никак не хотелось доверять. Возить весь запас с собой было рискованно, но возле себя нужно было тоже держать определенное количество. Адмирал чувствовал, что скоро снова придется отступать.  Он уже плохо владел обстановкой, а среди министров единого мнения не было. Урал переходил в руки большевиков, а японцам тоже не хотелось вверять весь золотой запас. Как хороший стратег, Колчак понимал, что а за Россию, кроме него, стоит горой генерал Семенов Григорий Михайлович. Атаман Семенов, считающий о необходимости создать всемирный антибольшевистский интернационал не оценил,  насколько окрепла солидарность бойцов  интервентских сил с сибирским пролетариатом. Верховный главнокомандующий об этом знал. Это угрожало всему союзническому лагерю.
Так, стрелять в красных отказался 310-й американский полк, и ничего с ними нельзя было поделать, что пришлось отправить на родину. Две роты японских солдат братались с большевиками, распороли погоны и прицепили красные банты. Японцы подавили их жестоко, вывезли на броненосце в море и расстреляли. Английские солдаты так же сохраняли лояльность, что Черчилль писал в эти дни и удивлялся о «непонятных отношениях между воюющими друг с другом силами».  Действительно все золото доверить японцам нельзя было.  Верховный и без того особой любви к ним не испытывал, а к тому же японцы как с цепи сорвались. Об их зверствах был наслышан каждый, и водить дружбу с ними – значит заранее зарабатывать ненавистное отношение со стороны сибиряков. Адмиралу рассказали о том, как японцы зверски истязали белого командира Николаевск-Уссурийского полка штабс-капитана И. Кима. Его можно было просто содержать на время проверки под арестом и всё выяснить. Однако японцы, во чтобы то не стало,  хотели услышать, что он красный шпион, загоняли под кожу заостренную стальную проволоку и требовали сознательных показаний.
  Верховный надеялся, пользуясь золотом обрести новую силу и оружие у интервентов, чтобы начинать поход с нуля. Однако разрасталось партизанское движение, и один Семенов не мог владеть всей этой огромной территорией.  Омск Колчак покинул так неожиданно и спонтанно, что вообще было непростительно для такой армии под командованием  кадрового военного. Генерал Римский-Корсаков, командующий артиллерийскими складами, был схвачен красными так неожиданно, что долго не мог понять.
- Ему заградительные мины на море ставить, а не в пехоте воевать, - проговорил он в адрес адмирала и даже похвалил бойцов командира 27 дивизии Блажевича. – Что ж, склады ваши, господа большевики. Заслужили.


Генерал Розанов все же понял в последствии, что атаманов всей земли сибирской ему не собрать, а уходить нужно с японцами. Он знал, что в случае уничтожения Колчака, он окажется с союзниками как представитель последнего правительства России, который может распоряжаться золотом. Именно его воля будет иметь силу для вывоза золота из Владивостокского отделения Банка России. Дружба с атаманом Семеновым его уже не устраивала. Колчак отступал, и видел Розанов, что  красных не удержать.

Семен Семенович так же находился во Владивосток, и подготавливал у себя в ресторане новую встречу Розанова, но уже с эмиссаром самого командующего японскими оккупационными войсками Сигэмото Ои.  Он понял, по последним данным Розанов уже не мечтает стать правителем атаманской Руси. Бывший министр, а ныне командующий на Дальнем Востоке генерал Сергей Розанов хочет покинуть России вместе с японцами и при российском золоте. Для их встречи Семен подготовил лучший из отдельных кабинетов своего ресторана и пригласил Егора  Булатова, который так же ушел от атамана Семена и готовил свой отряд  для «небывалого экса», как обещал ему Семен. Он уже знал, что будет работать на пару с Семеном Семеновичем, где пахло золотом. Он был «в деле».
Эмиссаром японского командующего прибыл полковник Рокуро Исомэ, который с генералом Розановым ранее знаком не был. После их знакомства, Семен оставил их наедине и удалился. На столе рядом с бусинками китовой икры розовела пластиками сочная сёмга, а в фарфоровых тарелочках дымились любимые японцем заказанные им сибирские пельмени. За их трапезой через дырку, проделанной незаметно посреди веток   маленького дерева бансай, стоящей на этажерке, следил Семен из другой комнаты. Слышимость через тонкую фанерную перегородку, покрашенную в один цвет со стеной кабинета, была тоже отличной, что Семен и Егором сами боялись быть раскрытыми, старались не чихать, не кашлять. Комната существовала со времен бывшей хозяйки Розалии Игнатьевны, которая держала там небольшой бордельчик, а иногда любила подглядывать да подслушивать. Она одна знала, какие извращенцы отцы  и высшие сановники их города, перед которыми другие привыкли снимать шапки.
Розанов с Исомэ ели молча минут двадцать, а  после позвали японского переводчика, ожидавшего за дверью. У Семена переводчиком служил хунхуз Егор, у которого так закруглились глаза от услышанного, что он понял – говорят о золоте.   Едва проводив переговорщиков,  они с  Егором сами перешли в эту же комнату.
- Японец всё говорил от имени командования, но пользуется у своих особыми полномочиями. Золото вывезут на крейсере «Хидзэн» или «Ходзун» - я не разобрал, нужно было записывать. Дату и время они установят отдельно и хотят обговорить все окончательно здесь же у вас. Мы, скорее всего, Семен Семенович,  будем в курсе.  Большая часть золота, как им известно,  едет вместе с Колчаком в сторону Иркутска, но и здесь его  количество не малое, и они даже говорили о возможности применения даже двух военных судов.
- Неужто, о сроках хотя бы приблизительно не говорили? – уставился Семен.
-  Сказали « на днях в течении недели», господина Семена-сан.
Семен шутку пропустил мимо ушей, о чем-то думал сосредоточенно и проговорил:
- Ты вот что хунхуз, держи своих всегда под рукой, пусть пока  воздержаться от пьянства и баб. И никуда чтобы не уезжали в течении недели. Ты всё понял? И скажи, пожалуйста, кто вы вообще такие, хунхузы? Откуда взялись?
Егор налегал на тающие во рту пласточки семги, и запивая их оставшимся от переговорщиков коньяком, отвечал весело:
- Да не знаю я. Похоже, так звали когда-то таежных разбойников. Они промышляли всем: золотом, пушниной, лошадьми, но при этом сами не любили особо трудиться. Они любили отбирать, а своих жертв оставляли в тайге на пропитание хозяину – тигру уссурийскому. Как говорил мне совсем еще маленькому один из братьев, нас к этому приучили  иностранцы, приплывшие по воде. Я до сих пор не верю, что они были мне братья, но объясняли они вполне серьезно. В результате получается, что пушнину и золото они меняли на свои замечательные карабины и револьверы. Это подгоняло к тому же - грабить этим же оружием, еще пуще. Карабины помогли добывать кабаргу на мясо и убивать богатеньких на расстоянии, а своего - почти в упор незаметно припрятанным револьвером. На другой товар пришлые иностранцы ничего не меняли. Ещё говорили, что когда-то хунхузы имели свою военную форму и служили все. Их перебили русские, строящие железную дорогу и китайские купцы. Я вырос у купца, хотя стреляю без промаха, видимо, в крови. Родителей я не помню.
- Ну что ж, будем считать, что ты флибюстьер тайги, а потому грабить приучен. Хотя бы один воз золота должен стать нашим, понимаешь? Вполне возможно, что это будет другое золото. У японцев отобрать ничего не получится. Много народу под ногами путается и, видать, сопровождение будет бронированное до самой бухты.  Ты понимаешь, корсар мой сухопутный, не хочу я доживать в дали от родины нищим. А жить здесь и подчиняться этому быдле , которые кормились из одного бидончика вместе с собаками моего отца, не желаю. У нас, мой корсар сухопутный,  впереди целая жизнь,  и проведем мы её, скорее всего, во Франции. Следующая встреча будет наша с тобой здесь же и очень скоро. Передай своей братии, чтобы воздержались пьянствовать. Мне нужно кое-что уточнить и, возможно, отъехать ненадолго.
Выбор, где провести операцию  был небольшой: или у японцев или у Колчака. Придется выбрать вариант «Б»





3.  У Колчака

Атаман Семенов, объявленный адмиралом главнокомандующим Дальнего Востока и Иркутского военного округа, одержал свою последнюю крупную победу летом 1919 года над партизанами Забайкалья. Победа состоялась благодаря особому манчжурскому отряду, который привел со стороны Монголии барон Унгерн фон Штернберг.
Везде действовали разрозненные партизанские отряды, а в апреле 1919 года, под боком у интервентов в самом Владивостоке состоялась нелегальная конференция РКП(б),  где стоял вопрос  об  объединении их в одну партизанскую армию под командованием Сергея Лазо, который в то время носил подпольную кличку Анатолий Гуран.

 Надвигалось что-то значительное, и адмирал не так был уверен в боеспособности своих войск. Больше всего беспокоило то обстоятельство, что вместо него командующим всеми союзническими силами был назначен французский генерал Пьер Жанен. Так решили главы государств Антанты.
Поздно вечером, находясь в своем вагоне литерного поезда «Белый Омск» он позвал к себе адъютанта ротмистра Князева и начальника личной охраны Удинцова. Разговор больше походил на заговор. Говорили приглушенно.
- Я должен ставить вас в известность, господа офицеры, что правительство наше прекращает свое существование. Как верховный главнокомандующий я так же понижен в должности. Союзники решили, что охрана вашего покорного слуги и золотого запаса России лучше передать чехам, которые будут подчиняться исключительно приказам генерала Жанена. В Иркутске, похоже, тоже не задержимся. Вполне возможно, что будет создано новое Дальневосточное Правительство. На сей счет, пока никаких указаний нет. Прошу высказаться, господа.
Молчание длилось долго. Положение действительно было сложным. Было видно, что союзники начинают поддерживать белое движение исключительно по инерции. Поддерживали они белых, поскольку большевики открыто заявили, что долг царской России перед союзниками не признают. За время войны этот долг возрос, и хотелось получить их у России обратно, а Советская Россия заявила, что война была империалистическая, антинародная и народная власть за неё не будет нести ответственность. «Народ у вас ничего не занимал, но торговать на равных готов»
Союзники еще продолжали надеяться, что на Дальнем Востоке им удастся  вооружить вновь созданную белую армию  новейшей военной техникой и идти  на Москву и Петроград на соединение Западным и Южными фронтами.  Соединение этих фронтов стало бы началом созыва нового Учредительного Собрания и формирования Правительства, пусть даже в союзе с большевиками, но признающего царские долги и союзнические обязательства.  Остальное, как полагали капиталистические державы, доделает набившая руку западная дипломатия. То, что смогут со временем провести в новое правительство своих людей, они не сомневались. Совдепия такими специалистами не располагает, надеялись они, а потому в войне дипломатии равных им нет.

- А нельзя ли, Ваше превосходительство, приказать генералу Семенову о взятии всех эшелонов правительства, золотого запаса и войск под свое покровительство и наступать параллельно железной дороги. Генералу Жанену осталась бы должность по обеспечению связей между союзническими силами. Командовать нами в таком случае им было бы ни с руки. – Ротмистр встал и начал ходить по ковру за креслами.- Их дело поддерживать авторитет человека, на кого они сами поставили. Я начинаю думать,  господа, что у наших «друзей» подготовлен и вариант «б» на случай победы большевиков. «Победа любой ценой» - им не импонирует.
- Не уверен, господа, что генерал Семенов  должен бросить в такое время Сибирь и Забайкалье. Это даст возможность красным следовать за нашими спинами до самого Владивостока, К тому же такой шаг  означал бы оставлять такую огромную территорию без боя, А это, не будем забывать, новые силы по мобилизации, фураж и близость к другим фронтам. Чехам не долго осталось доехать до океана, и останемся мы снова одни. – адмирал подошел к окошку и приоткрыв занавеску посмотрел на улицу.-  К тому же, господа, мы не можем выказать такое недоверие к союзникам. Скоро нам понадобится много всякого вооружения. Пока мы зависимы от них и должны считаться.
- Прошу в таком случае, Ваше превосходительство оставить нас при своих должностях, - проговорил весь багровый от злости начальник охраны, - я Франции не присягал.  Я,  Александр Васильевич, если позволите, буду исполнять свои обязанности. Наружные посты охраны золота и Вас так же нужно оставить и караульную службу продолжать. Чехи пусть займутся внутренними постами золотого эшелона с учетом того, что проверку пломб и печатей осуществлять представителями обеих сторон. Предлагаю для достижения этой цели начальнику их охраны определить двух помощников, один из которых будет наш штабной офицер.
- Что ж, господа, - провел черту Колчак, - пожелания ваши вполне понятны и будут доведены мной до союзников. 


-Адмирал не доверяет своим союзникам?- как бы в шутку обратился к Колчаку Пьер Жанен, выслушав его условия. – Франция не виновна в том, что состоялся Брест-Литовский мир и теперь моя задача вывезти чехословацкий корпус к берегам Тихого океана. Согласитесь, адмирал, они сослужили хорошую службу.
Колчак прекрасно понимал француза, но смолчать тоже не мог:
- Однако, согласитесь, господин генерал, что движемся мы по российской земле и с казной России. От союзнических обязательств  тоже не отказывались, но продолжаем оставаться суверенной страной и меня не поймут, если всю охрану заменим чехами.
Жанен так же находился не в лучшем положении. Он понимал, что эту затею можно истолковать как вмешательство во внутренние дела России, а потому проговорил, разводя руки в стороны:
- Всё делается  в интересах общей безопасности, Александр Васильевич, и  решение принято всеми союзными державами. Однако я вполне согласен Вашими выводами, они обоснованы и должны быть выполнены.

Чехи, воевавшие под командованием французов на стороне России против Германии, после «позорного мира», оставались втянутыми в гражданскую войну. Именно по вине большевиков они не могли пройти через Западный фронт и теперь вынуждены тащиться через всю Россию. Они воевали, как французское войско против красных, но называть их  интервентами или врагами революции в полном смысле этого слова нельзя было. Теперь, на подходе к Приморью, чешский высший и старший офицерский состав эшелонами везли награбленное, из-за которых литерные поезда едва ползли. Не имея никакой классовой основы ненавидеть красных, они рвались домой и ,уже готовы были побрататься с самим чертом – лишь  бы быстрей загрузиться в суда и начинать свой долгожданный путь на Родину.



3. Последний акт экспроприации «Студента».


В середине осени 1919 года отстраненный Колчаком за разногласия бывший чешский генерал  Гайда готовил во Владивостоке мятеж против Колчака. Созданная им подпольная организация набирала силы уже длительное время и вооружалась. Бывший генерал Рудольф Гейдель был человеком мстительным, самолюбивым и, хотя будучи отправленным Колчаком  «в резерв» затаил обиду,  на самом деле не был согласен с тем, что Колчак не пошел на соединение с южным фронтом, чтобы идти на Москву, а все больше увязал в Сибирских просторах. В  организацию Гайды входили эсеры, некоторые портовые рабочие и военные из числа несогласных политикой интервентов. Особую лояльность проявил чешский генерал Чечек, выделив огромное количество обмундирования и оружия. Основным лозунгом мятежников стал – «Долой гражданскую войну!». Жители города и крестьяне его не понимали, но потянулись большевистские агитаторы. Им очень хотелось воспользоваться моментом и превратить это выступление во всеобщую стачку. Вместе с требованиями опального генерала  быстрее вывезти чехословацкий корпус без участия в военных действиях против красных,  они  надеялись развить эту мысль и сделать понятным для всех – «долой интервентов всех мастей!»

Семен Семенович за ужином, докладывал Розанову  «о поползновениях Гайды», приукрашивая  события и сгущая краски. Он везде имел свои уши, делился информацией  «по секрету» как с Розановым, так и японцами. При этом,  очень много знал о них, но никто из них ничего не знал о нём самом. Семена Семеновича звали за глаза «темной лошадкой» ,  «мутным источником» или  просто баловнем судьбы и ранней выскочкой. Какие планы вынашивал молодой хозяин ресторана, никто не догадывался. Розанов был уверен, что он является  его «разведкой» и помощником  по секретным делам, а японцы считали молодым человеком, ухватившим однажды за хвост птицу счастья и теперь прожигающим жизнь на деньги родителей-миллионеров, завербованным в последствии Розановым для тайных связей с атаманом Семеновым и освещения общего настроения горожан.   Сам Семен Семенович был занят осуществлением первого этапа плана «Б».
Он предложил Розанову, что готов отправляться навстречу  Колчаку  в Иркутск с подробным рапортом.  Оттуда собирался  вернуться с указаниями адмирала о политики белого движения относительно Гайды и вопроса по назначению Жанена командующим всеми силами союзных войск.  К телеграфной связи, в свете последних событий, генерал Розанов не доверял. Особый интерес представляла реакция чехов и Жанена на планы Гайды о немедленном выводе чехов из военного положения против большевиков. Гайда подчеркивал, что чехи взялись за оружие под командованием Франции против Германии и в союзе царской России. «Теперь, - подчеркивал он, - нет войны с Германией,  как и нет в   России царя. В связи с этим нет и никаких обязательств, которые задерживали бы граждан иностранного государства и разрешали использовать их для решения внутреннего конфликта другого суверенного государства».  При нынешней агитационной активности большевиков, чехи могли истолковать, с их легкой руки, все как призыв к действию и поднять новый бунт, но уже против политики Франции и лично Пьера Жанена.
Возможность таких событий в сотни раз была  опасней, чем сам Гайда с плохо подготовленным отрядом с численностью не более полутора тысяч человек. Без согласования с Колчаком, Розанов не хотел предпринимать какие-либо меры. Интервенты смотрели на это как на личный конфликт командующего с одним из разжалованных генералов, не более.
- Ну, что ж, Семен Семенович, вы снова становитесь штабс-капитаном и моим личным доверенным лицом,- напутствовал Розанов. -   Лично передайте Александру Васильевичу, что я готов усмирить бунт Гайды силами учебных батальонов из Русского острова. Им это пойдет на пользу. Не думаю, что стоит против этого ветеринарного фельдшера выставлять регулярное войско.

В Иркутске Семен Семенович появился при золотых погонах под именем штабс-капитана Аверченко в сопровождении четырех военных без знаков различия. Выправка и френчи были военного образца из хорошего английского сукна. Это были Егор Булатав с тремя из своих «корсаров».  Несколько офицеров под командованием заместителя Иркутского гарнизона ожидали их  в здании вокзала, предупрежденные как Колчаком, так и Розановым.   
Гарнизон города казался вполне боеспособным, о чем не преминули заявить местные офицеры, принимая Семена за представителя Ставки. Однако по количеству патрулей на улицах и разговору солдат было понятно, что видимость эта не такая уж устойчивая. Всё же штабные офицеры были в приподнятом настроении, ожидая, прибытия менее чем через двое-трое суок  основных сил Колчака и чехов. Представители местного дворянства, ожидая возможность создания нового правительства,  уже делили министерские посты и готовили приветственные речи. В городе находился прибывший с утра на бронепоезде генерал Жанен с батальоном охраны, который не имел никакой охоты встречаться с посланцем Розанова, которого недолюбливал. Колчака  он оставил в пути. Дорога была забита эшелонами с награбленным чехами добром, хотя Александр Васильевич издавал приказ о лишении их всего награбленного перед погрузкой, оставив лишь солдатского или офицерского довольствия вместе с личными вещами.
Штабс-капитан Аверченко, проверив достаточность освобожденных для поездов путей и тупиков для золотого эшелона с бронетехникой, изъявил желание отобедать. Его повезли на автомобиле к городской голове, где в этот день обедал командир гарнизона с двумя адъютантами, а сопровождающих его лиц пригласили в офицерскую столовую.  Штабс-капитан посматривал на часы с золотой цыпочкой. До выезда навстречу с Егором Булатовым и его «корсарами» оставалось еще достаточно времени.

Сообщение о том, что в девяноста километрах от Иркутска из-за неисправности участка железной дороги допущен сход трех вагонов с рельс пришло точно в срок, когда сгущались сумерки. «Пока Егор точен», - подумал Семен, и быстро отреагировав на сообщение, организовал две дрезины, на которых выехал навстречу к эшелонам. На первую с пулеметом и двумя бойцами местной комендатуры, погрузились путевые работники с инструментами, а на второй выехал сам штабс-капитан Аверченко со своими сопровождающими, не смотря на протесты командира гарнизона, который ужасно боялся за жизнь «представителя ставки», за которого , в случае чего, придется отвечать перед всем командованием лично ему.  А «представитель» даже не догадывался, что инструменты можно было не брать. Почти каждый эшелон Колчака имел специальную  платформу с запасными шпалами, рельсами, костылями и инструментом.
- Успокойтесь, господин полковник, - говорил  штабс-капитан, - я боевой офицер и со мной проверенные люди. С ними удавалось выпутываться еще и не из таких историй.


Взрывом и разбором рельсов, команда Егора Булатова надолго остановила первый поезд с лошадьми, фуражом и сопровождающими рабочими из вольнонаемных мужиков. В двух вагонах ехали сопровождающие бойцы в количестве около батальона, рядом ехали с походными кухнями и разной утварью два хозвзвода.  Зато за этим эшелоном уже подъезжали другие, и образовалась станция, состоящая из четырех составов. Литерные поезда со штабом адмирала и вагоны с золотым запасом были посередине. Это Семена устраивало.
Колчак, уставший и в простой полевой форме, склонился над картой вместе с начальником тыла генералом Павлом Петровым, но представителя Розанова принял сразу.
- Вы завтракали, господин штабс-капитан. Хорошо. Когда намерены обратно. Похвально, похвально. Ответ с  обратным пакетом получите после восстановления дороги. Раньше вас не отпущу. -  Вахитов, проводите штабс-капитана к офицерам.
Выходя от верховного, Семен нос к носу встретился с Удинцовым, который его помнил еще как командира роты охраны.
-Вот вам, бабушка, и юрьев день,-  проговорил начальник Колчаковской охраны, - Какими судьбами, голубчик. Как там старый лис Розанов? А мы  тут вспоминали вас с поручиком Ермохиным. Помните такого?  Кстати,  сегодня начальником караула. Он теперь у нас легенда. Чуть не зарубил чеха за невыполнение команды во время караульной службы. Сам Пьер Жанен просил Александра Васильевича  разжаловать его и отдать под суд, да только ничего у них не вышло.
С Ермохиным встретились  возле другого вагона. Поручик разводил посты и с ним рядом были два бойца, которые он заменил новой сменой, а потому разговаривал при них не так официально, как обычно разговаривал с вновь заступающими на смену. Аверченко так же панибратский достал золотой портсигар и угостил всех папиросами.
- Благодарим, ваше благородие.

Уже находясь в офицерском вагоне, Семен Семенович дождался следующей смены караула и уже знал, что еще через четыре часа заступят бойцы которых он угощал папиросами. Офицеры укладывались спать, и штабс-капитан Аверченко пошел прогуляться перед сном. Возле указателя разъезда точно в обусловленное время  встретились с Егором Булатовым.
Операция по экспроприации началось ровно через десять минут, после заступления на пост знакомой смены. Они беспрепятственно пропустили друга начальника караула , угостившего их куревом с двумя сопровождающими его офицерами, за что и поплатились жизнями.   Их заменили двое людей,  вышедших из леса в такой же форме. В этой темноте, такую  смену караула никто и не заметил. К «золотому» вагону Семен Семенович так же подошел с сопровождающим его бойцов и постучал в дверь. Один из сидящих в купе проводников чешских охранников посмотрел на улицу задернув шторку и пошел открывать. Он видел, что пост на месте, а стучавший офицер ему тоже показался знакомым. Сразу, открыв двери, чех почувствовал острую боль и зажав шею ладонью стал хлюпать кровью и повалился вперед.  Его удивленное, но искаженное от боли лицо побелело прямо на глазах. Семену он тоже показался знакомым, но думать было некогда. Второго чеха зарезали прямо за столом, где он пришивал погоны к новенькой шинели. 
В вагон быстро  просочились бандиты, сорвали печати дверей купе, превращенные в склады под золото, и стали передавать друг другу груз и тут  же уносили за деревья, темнеющие недалеко за насыпью. Всего успели вытащить 6 ящиков и 9 мешков с пломбами, как прибежал запыхавшийся бандит и предупредил об опасности. Семен Семенович свернул операцию и вместе с бандой удалился в лес. Свет прожекторов, беготня и шум начались не сразу. Он проводил оба обоза с бандитами и вернулся из леса, пройдя параллельно достаточное расстояние, к офицерскому вагону.
- Уничтожены оба поста, как наш, так и чешский, - докладывал Трубчанинов, который так же был из числа адъютантов,- видно, что кто-то их напугал. Порядок особо не нарушен. Если даже что и взято, то в небольшом количестве. И странно господа, что никто ничего не слышал.
Организовать преследование никто не решился. Непонятно сколько было бандитов и вообще где они находятся.
Адмирал Колчак приказал создать совместную комиссию, которая должна произвести  полную сверку пропавшего имущества  с документами описи и составить акт ревизии, который вместе с представителем чехов майором Кроваком, должен был подписать начальник тыла генерал Павел Петров. Кровак командовал батальоном охраны адмирала и золота.
Уже ближе к рассвету, не дождавшись окончания ремонта дороги, штабс-капитан Аверченко выехал с сопровождающими на дрезине с пакетом верховного для  Розанова и прибыл в Иркутск перед ужином. Передние поезда так мешавшие двигаться литерному поезду рассосались, и путь был свободным.  О происшествии на железной дороге, он доложил командиру гарнизона, которого нашел в резиденции Жанена. Французский генерал нашел для себя  помещение, уже обставил его неплохой мебелью. Встретить посланца Розанова, а тем более говорить с ним не собирался, но пришлось но правах хозяина проявить гостеприимство.
- Как у вас во Владивостоке с бандой Гайды? С ним еще  не разобрались, господин штабс-капитан?
Называть Гайду генералом и еще какими бы то не было чинами не стал, хотя их у того тоже хватало. Гайда, по сути был неплохим боевым генералом и заслуг имел не менее Жанена.
- Не стоит беспокоиться, господин генерал,- отвечал Аверченко.- Это дело ближайших дней.




Семь здоровых мужиков с двумя обозами в тайге у любого вызовет интерес. Даже если замаскировать под дрова, то не сходится по количеству человек. За дровами всемером не ездят, а тем более в тайге и в такую даль. Больно желанный был груз, за который тебя закапает любой встречный и завладеет сам. «А чтобы тебя не закопали, нужно успеть закопать самому – груз». Так было оговорено с Семеном Семеновичем, но ничего приметного и в то же время не вызывающего интерес по пути не попадало. Где попало, не закопаешь. Любое приметное место тайги забудешь, отойдя на пятьдесят шагов. Тайга сплошь и рядом состоит из похожих уголков, местечек, ельников или полян. Тем более в этих местах раньше никто из них не бывал. Стоило ли так рисковать, чтобы закопать, а потом не обнаружить такое богатство. Страшно аж, подумать. К тому же Егор хотел запомнить досконально, поскольку находить это место придется только самому. Семену Семеновичу он обещал, что по дороге после «экса» постарается убрать своих подельников. Желательно хотя бы сократить их до минимума.
Первоначально Егор испытал радость от того, что мешки, которые он хотел оставить в вагоне, оказались лучше, чем ящики со слитками. В мешках находились не георгиевские кресты с кокардами, а золотые монеты достоинством по 5 и 10 рублей с изображениями Екатерины второй и Александра первого. Ими уже можно было  набить карманы, прежде чем закопать остальное. Его «корсары» уже приютили во всех местах нехитрой одежды изрядное количество монет. Предупреждения «Уймитесь, это вас погубить при любой проверке», «Придется бежать – тяжело будет» -  не дали никаких результатов. Каждому хотелось запрятать больше, чем сосед. Егор понял, что у подельников началась лихорадка. Они все уже  мыслили только о своем но, несмотря на то что были  готовы убежать, боялись оставить у золота других в своем отсутствии.
Закапали награбленное возле речушки с Западной стороны незнакомого села, а чтобы были приметы ещё точнее выбрали высокий дуб, от которого сосчитали тридцать шесть шагов в сторону речной извилины. Тридцать шесть лет исполнилось Егору. Самому молодому это не понравилось и он начал спорить:
- А почему, допустим не двадцать семь шагов – сколько мне лет?  Почему я должен помнить твой возраст?
- Замолчи, арапник, - кричал на него  Егор. – ты хоть эти, что в карманах сумей до дому донести.

Именно этот бандит был первым, кто не донес свое «добро». За деревней они напоролись на небольшой конный отряд. Похоже, что эта была разведка красных. Выскочили они как раз от того сосняка куда направлялись бандиты через небольшую поляну, что пришлось повернуть обратно и пробыть в открытой местности достаточное время. Последней за спиной всадников, показалась тачанка, которая лихо развернулась и стала бить из «Максима» с длинной очередью. Раненного бросили на месте его падения и все нырнули в ельник. Красные так же ускакали своей дорогой мимо лежащего , что можно было вернуться за раненным, а быть может уже за мертвым товарищем. Никола, как его звали, умирал от попадания в живот, мучительно.  А пожилой, крестьянского вида казак уже рылся в карманах умирающего, вытаскивая монеты.
- Подождать не можешь, сучье вымя! – закричал Егор и выстрелил ему в спину. – Кто еще готов шмонать умирающего друга?!
Он сам первым взял с обоза лопату и стал копать могилу, расчетом на двоих,  тут же под молодой сосенкой.   



-Надо было расстрелять сукиного сына! Только вот больно известный и пакостный человек, что и мертвым доставать будет, - горячился Розанов про Гайду. – Времена нынче меняются очень уж быстро. Сегодня, дорогой Семен Семенович, поступки наши не обязательно должны быть  решительными, но обязательно обдуманными трижды.  Если утром тебя носят на руках, то к вечеру , не выпуская из объятий, могут отнести и поставить к стенке
Гайда действительно был разгромлен учебными ротами из Русского острова. Он дал Розанову расписку, что уплывет из Владивостока первым же пароходом и действительно уплыл. Его генеральская шинель без пагон, в которой он любил выступать на митингах, осталась валяться в гарнизонной гауптвахте Владивостока. О том, что он уплыл, могли подтвердить сразу три разведки: японская, американская и Розанова. Время было такое, что филеры различных разведок друг друга даже в лицо знали. Только Семен Семенович выуживал разведданные у Розалии Игнатьевны, содержащей на его деньги небольшой бордель на Полтавской улице. Там так же находилась явочная квартира, но ею он пользовался в основном для спекуляции и даже терпел выкрутасы Розалии, которая старалась делать деньги из чего угодно, не брезгуя скупкой краденного.
Рассуждая о Гайде, Семен Семенович вдруг вспомнил  о другом чехе, которому он распорол ножом сонную артерию в «золотом вагоне». 
- Какую злую шутку судьба со мной сыграла, - проговорил он вслух находясь у себя в номере гостиницы с певицей из ресторана, прозванной публикой Приморской Афродитой. – Это был точно он.
- Кто «он»? О ком ты, - кокетничала Афродита, надувая пухлые губки.
- Я убил своего друга Вячеслава Дубака, с которым бежал от батьки Махно, понимаешь ты это, дура набитая. Я не узнал его, понимаешь!
- Фу как  грубо, Семен Семенович, дорогой…
- Пошла вон!
Он раз за разом вспоминал удивленное лицо Вячеслава перед смертью. Неужели узнал? А может, как и я, только на минуту успел понять, что виделись где-то. Неужто узнал? Он прогнал Афродиту и пропьянствовал этот вечер с шеф-поваром своего ресторана Эмилем Карловичем, так же снимающим угол в гостинице «Золотой Роог».

Нормальное настроение вернулось Семену Семеновичу с появлением в  ресторане Егора Булатова, почти через две недели после «экса». Им тогда здорово повезло. Операцию, как выяснилось, они провернули в последний момент. Уже после ремонта дороги, Колчак долго добирался к Иркутску. Его литерный поезд был остановлен еще на подходе, на станции Нижнеудинске. Здесь он узнал, что город занят врагом, и обратной дороги не было. Колчак со своим председателем правительства Пепеляевым находились в штабном вагоне, когда туда пришел представитель генерала Жанена.
- Господа мне поручено сообщить вам, что вы передаетесь в руки Иркутского политцентра красных.  Город взят ими, и я не в состоянии изменить что-либо.
В Иркутске первоначально возникло восстание из членов подполья,  в основном состоящее из эсеров и меньшевиков. В последствии к рним просочились партиза ны и был образован Политцентр.  Им  Жанен и сдал  адмирала легко и не задумавшись, за одно лишь обещание пропустить чехов дальше.


Егор выглядел совсем недурно, хотя осунулся и похудел. Однако глаза у него горели,  был одет в светлый костюм-тройку, сидел отбивая марш изящной тросточкой по каблуку лаковых штиблетов. Семен был ему бесконечно рад, словно встретил родного человека. Несмотря на то, что они были совершенно разными по образу жизни, культуре и даже мыслей, ужасно нуждались друг в дружке. Начерти Булатов хоть сотник карт и схем, найти место клада по ним будет невозможно. Откапай золото Егор сам, ему тоже без Семена Семеновича и шагу не сделать. Он помог ему сделать документы, оформил своим помощником, но от помощника за версту разило бандитским духом. Правда, связь с поставщиками  продуктов, помощник сразу поставил на лучший уровень. Не смотря на такой клоунский вид и бандитскую рожу, он владел артистическим даром и  мог, при надобности, перевоплощаться в местного безработного или портового работника и мог говорить в различных наречиях аборигенов и очень хорошо знал их обычаи и повадки. При этом он становился таким пронырой и наглым, что временами удивлял хозяина своим талантом. Он, например, никогда не старался покинуть быстрее военный патруль, проверяющий у него документы, или просто интересующийся чем-либо. Егор в таких случаях обнаруживал такую навязчивость и  занудство, что военные уже не знали, как поступить, чтобы он отвязался. Во многом благодаря этим качествам ему удалось сохранить себя после «экса» и вернуться целым и невредимым пред ясные очи компаньона.
- Расскажи-ка мне, дорогой граф Монте-Кристо, ты ещё в состоянии найти место, где клад зарыт  или  мать родную позабыл, пока до меня добирался? А ещё скажи любезный – многих из наших соперников оставил в живых?
Вопрос о соперниках не давал покоя и самому Егору. Золотая лихорадка после увиденных 6 ящиков со слитками и 9 мешков с монетами, коснулась и его. Не было и дня, что бы он не вспоминал об этом. Там в тайге, возле костра, уже глубокой ночью боялись засыпать. Все казалось, что сонного зарежут свои же или откопают все без него. Каждый думал : «А зачем им делиться со мной», хотя все прекрасно понимали, что в тайге это золото не унести, не перепрятать и не воспользоваться, приобретая на них что-либо. Однако засыпали под утро со страшной головной болью. У Егора  Булатова головная боль заключалось в другом. « А что если они попадутся в руки врагам (врагами уже  считал всех, кроме себя)?  Ведь любой из них, если ткнуть в морду маузер, с еще  не проветрившимся  запахом пороха выложит про золото все, чтобы сохранить свою жизнь. Они будут рассказывать про золото в захлеб и поспешно, пока его не опередят другие. Если кто успеет рассказать раньше -  значит других в расход». Всю дорогу он вдалбливал им в головы, что не нужно было столько монет брать в карманы, и что в случае, если их захватят, нужно придумать что-либо  другое, поскольку лучше иметь статус мелкого вора или гоп-стопника, чем похитителя  государственной казны.
- Во втором случае, - говорил он бандитам, -  расстреливают даже в мирное время. Не вздумайте про клад вспомнить!
Поплутав в тайге пару дней, они вернулись к железной дороге, где смешались толпой.

- Не смог я всех ликвидировать, Семен Семенович. Не было такой возможности. Еще одного удалось подколоть и сбросить с крыши вагона, а остальные потерялись. Они и без того боялись отходить друг от друга. Надоели. Было много беженцев после наступления красных, все с баулами.
Егор выпил залпом большой фужер водки и стал не спеша закусывать.
Семен Семенович все понимал.
- Ну что ж, дорогой Егор Иванович. Золото теперь хотя и не совсем наше, но вовсе не чужое. Оно пока как клад, в земле Сибирской  лежит себе тихонько, нас с тобой дожидаясь.
Егор заулыбался. Он понимал, что Семен Семенович, называя его дорогим и по имени-отчеству, несколько не лукавил. Если бы он сказал «Ты-дороже золота»,  то и это было бы чистейшей правдой. «Может потянуть это сладкое бремя и оставаться таким дорогим подольше - думал Егор, - ведь с момента, как доставим золото и определим на новое место,  я резко упаду в цене и гроша ломанного не буду стоить. Он «ваше благородие» и ему одному легче определить ценности в банк и даже выехать за кордон без меня будет удобнее. Тут надо покумекать».

               
4. Егор Булатов


     История, являясь быстрой рекой (Лета), наверное,  тоже имеет, как говорил Ильич,  свою классовую сущность. Мы ведь, зная или догадываясь лишь о мизерных событиях вокруг себя, пишем её для себя и со своей колокольни.
Особо умничать не буду и скажу одно: человек, как существо биологическое живет тем, что бесконечно занят приемом пищи, или попросту говоря -  жрет. Этим он вырабатывает калории, которые тратит на полезные (бесполезные) действия, бездействия, подвиги или просто мельтешится без дела, чтобы дожить лет до 60 и протянуть ноги, уступив место другим. Может показаться, что я ненавижу людей. Нет. Это не так.  Я – люблю людей бесконечно, ибо сам таковым являюсь, но говорю в данный момент о значении для нас желудка. Все любят поговорить, но исключительно о душе, но ведь на чем-то и она должна держаться.  Кое-кто жрёт от пуза, и уже требует зрелищ, а кто-то, в это время, не может наесться. Ему не до увеселительных штучек.
Однако, какого бы не вырастил народ ученого, Ленина или кого-то там другого, сам всегда останется умнее своего выкормыша. Народ, он прост и точен. «Сытый голодного не разумеет». И не имеет разницы, какое определение ты этому придумаешь.
Лозунг: «Мир - хижинам, война – дворцам»,   придуманный еще древними греками, классовую сущность, вроде как, не отражает. Но с жиру бесятся сытые, готовы разделить земной шар, а потом и звезды на небе, но кровь за это проливают, опять же, голодные. И тут выныривает эта сущность?  Пожалуй. Но реакция  на это событие большевиков – «повернуть штыки против внутреннего врага», толкнула страну в такую кровавую бойню, что у меня ( у пра-, пра-) волосы дыбом встают. Никого оправдывать не хочу, да и нет в этом никакого смысла. Скажу одно - навряд ли стоило уничтожить столько народу во имя народа…
И вот, как бы оказавшись внутри тех событий, столкнулся одним интересным фактом. Белые генералы, занимая губернские или даже уездные города, изымали в первую очередь золото и драгоценности из сейфов банковских  управлений. Это делалось независимо от того, собирались ли они сдать город красным или обосновывались на постоянное или длительное время. Это золото в общую казну не сдавалось, генералы держали их при себе. Если Колчак, являясь Правителем, имея министра финансов, относился к золотому запасу, как общероссийскому достоянию, выделял им на разные нужды из этой казны, то взамен ничего не получал, но за то были случаи, когда генералы покусались и на это золото. 
В Хабаровске изъял золото и присвоил атаман Калмыков,  Читинское золото прикарманил генерал Каппель, а Семенов и вовсе мог отбить даже колчаковское золото, выделенное американцам за поставленную амуницию и вооружение.
Генералы, может, думали при этом о голодных соотечественниках или рвались пополнить казну так глубоко любимой Родины? Держи карман шире! «Сытый о голодном не разумеет»
В просторах Сибири, Забайкалья и на Дальнем Востоке зарыто столько кладов, что наполеоновская золотая карета с драгоценностями показалась бы жалким подобием достатка. Розысками этих кладов занимались вплоть до конца двадцатого века в масштабе НКВД, ГПУ и  КГБ СССР. Пока результатов нет.


Егор, работая в последнее время на подхвате у Семена Семеновича, стал поддерживать близкие отношения с Розалией Игнатьевной. Она как женщина уже немолодая , истосковалась по обыкновенному женскому счастью, которого испытала только однажды в далекой юности. У нее от прошлого остались одни смутные воспоминания, и жила теперь совершенно равнодушная к мужчинам, поддерживая отношения, лишь как с клиентами «заведения».   Регулярно бывая на Полтавской улице, Егор обнаружил однажды купленный Розалией для себя серебряный бритвенный прибор. Сам он особых чувств к ней не имел, но «походы»  продолжал. Для него отношения с ней тоже были необходимы, поскольку с детства испытывал  трудности с женским полом (где их в тайге возьмешь), а здесь у него получилась как-то легко и непринужденно. Только одно было для него непонятно. Сам он, уходя удовлетворенным, испытывал апатию и удивлением замечал, что Розалия изменилась до неузнаваемости, даже могла покраснеть, а это уже было событием из рук вон. Она была влюблена. Резвая и богатая на выдумки по ночам, превращалась днем в заботливую и уровновешанную женщину и обращалась с ним как заботливая мать. И дело тут было не в сексе. Она была влюблена почти в первый, но последний раз. Трудное детство и шальная бесшабашная юность куда-то из памяти  исчезли, уступив место этому новому чувству. С большим удивлением, Розалия вдруг обнаружила, что способна так любить. Ей хотелось  умиленно заботиться об этом создании, отдаваясь вся без остатка. Раньше и предполагать не могла, что жить можно, имея такой огромный смысл  и не умереть от счастья.
Именно про неё вспомнил Егор, разговаривая с Семеном Семеновичем. Такое количество золота не убудет, если он сможет забрать остатки того мешка, откуда они брали несколько горстей там в тайге. Для хозяина (теперь про себя частенько так называл Семена) такой урон, как укус комара. Зато он сможет отколоться от его компании  ,  не мешать ему отбыть за кордон , сохранить себе жизнь. Надобность в таком хозяине, которому ты больше не  нужен и начинаешь мешать, отпадет, если решиться воспользоваться услугами Розалии. В конце концов, такими категориями как Семен он не мыслил, и  не собирался жить в Париже, имея дворцы со слугами.  Насчет безопасности в будущем, с Розалией даже было удобнее, чем с ним. Семена, хоть как он не крути, будут проверять, и в случае победы красных могут  и не дать возможность воспользоваться этим богатством. С Розалией так же открыто можно пользоваться  услугами банка, где у неё открыт счет.  К тому же она навряд ли заинтересует  властей независимо от  того, кто победит - красные или  белые. Что с ней возьмешь:    «тяжелое наследие прошлого», как горят эсеры. Проституция, одним словом. « Как бы не называли эту женщину, - думал Егор, - она мое спасение, а возможно и смысл всей оставшейся жизни. Она не обманет и за горсть золота не прирежет».


Любое вновь  начатое дело авантюрного пошива обязательно влечет за собой целую цепь неожиданностей, которые предусмотреть невозможно. Это вызвано тем, что любая авантюра, сама по себе – это более хитрая и активная афера, сопряженная с огромным риском и требующая навыки. И ещё она отличается от аферы тем, что имеет цель хапнуть много и сразу.
Большой неожиданностью для Семена Семеновича стало приглашение в японскую комендатуру, хотя приходилось уже там бывать пару раз. Среди задержанных находились двое подозрительных граждан, которые при проверки документов обмолвились, что служили в Иркутске у адмирала Колчака и лично знакомы с помощником генерала Розанова штабс-капитаном Аверченко. То, что одно из имен «штабс-капитан Аверченко» является прикрытием Розановского помощника, в японской разведке знали, и время от времени сами пользовались его услугами.
 «Что они могли успеть рассказать вообще обо мне и о золоте?, - ломал голову Семен Семенович, - Что придумать, чтобы вызволить этих, очень много знающих «колчаковцев», чтобы потом превратить их в очень молчаливых и ничейных?» Думать долго при таких ситуациях – примета плохая.
- Припоминаю смутно, что они, кажется, служили в саперной роте Александра Васильевича и ремонтировали железную дорогу, выведенную из строя. Может я малость и путаюсь, господа, но память на лица у меня хорошая, - улыбался Аверченко-, подтверждаю, что это не шпионы Уборевича.
Все пока обходилось нормально, но выходя из комендатуры вместе с «колчаковцами», Семен Семенович подумал: «То, что я был на волосок от пыток – это недоделки Егора по ликвидации подельников, но с другой стороны  молчание бандитов – заслуга того же Егора. Видать, он хорошо их застращал, что за золотой запас государства расстреливают даже в мирное время».
Выгнать этих молодцов нельзя, а убивать после посещения комендатуры тоже не хотелось. А вдруг японцы надумают проверить их дальнейшую судьбу. Семен определил их грузчиками-разнорабочими на подчинении того же Егора. «Он их оставил в живых, пусть сам и мается». А ведь ему как раз понадобятся пару человек для выполнения второго этапа варианта «Б» своей операции. Эти молодцы теперь будут держаться за него, и  исполнят какой угодно приказ. Мужчин звали Фомой и Иваном. «Вот вам и два молодца из ларца для особых заданий, - радовался он своим мыслям, возвращаясь в гостиницу. Именно там, в уютном номере «люкс» ему думалось особо плодотворно, под рюмочку, -  А когда нарисуется  реальный план, можно будет и сбросить стресс с Афродитой».

На улице зима, но ждать наступление весны не приходится. Золото могло уплыть между пальцев. Как понимал Семен Семенович, скоро он потеряет своего заступника (а вернее сказать – легенду) Розанова. Генерал, с передачей Колчаком Всероссийской власти Деникину, а верховное командование Семенову, всеми силами пытался удержать власть. К тому же 30 января весь золотой запас был из подвалов Владивостокского банка России перевезен в трюмы крейсера  «Хидзэн» для отправки в Японию. По сути эта была кража, непосредственными участниками которой выступали Розанов и Рокуро Исомэ. Первый решил воспользоваться формальным правом подписывать документы  от имении России, что уже было спорным фактом, а второй – обеспечением технической стороны «мероприятия». К этому так же предшествовало ещё одно обстоятельство.  Розанов пытался заручиться поддержкой и выдвинул идею создания отдельной Приморской республики. Он не хотел существовать без власти, поскольку попривык считать Приморье своей вотчиной. Особенно стал переоценивать свои заслуги после разгрома  Гайды. Его не поддержали, и Семен Семенович понял, что «заступник» в очень скором времени последует туда же, куда и золото. Хотелось успеть пока генерал здесь. Иркутск уже был занят красными, хотя и находился почти в осадном положении. Генерал Войцеховский, командующий отрядами  после смерти Каппеля, подошел к городу вплотную, но взять город не получалось. Семенов, имея способные на это силы, задерживался в Забайкалье и Сибири. Слишком были растянуты войска
Эта партизанская война, будь она проклята, могла замотать так, что регулярные армии теряли единую мощь, растрачивая силы по мелочам. Не было никакой возможности объединиться всеми силами, чтобы открытым забралом встретиться с врагом в чистом поле для решительного  боя. Только начнешь поход, чтобы занять новые территории, как в тылу потеряешь  те территории, которые брал позавчера  немалыми потерями. Кроме того, мешало соединиться различным армиям то, что не было крепкой связи между дивизиями и полками в самих армиях. Общее командование, конечно, осуществлялась, но проводить крупные войсковые операции было затруднительно. Этим пользовались красные командиры, многие из которых перешли из стана белых, были офицерами царской армии и неплохо разбирались в тактике конкретного боя и стратегических задачах.  Особую роль играл и тот факт, что порядок в красных отрядах и готовность к самопожертвованию подкреплялось обязательным наличием во всех войсковых единицах должности комиссаров.

Изучая карту железной дороги у генерала Розанова и  выслушивая его объяснения, Семену Семеновичу  пришлось выдумывать не одну, а несколько легенд сразу, которые  отвечали бы различным условиям на различных участках их будущего маршрута от Владивостока до Иркутска. Даже сама железная дорога  Транссиба, например, от Владивостока до Никольск-Уссурийска контролировалась американцами под командование генерала Грейвса, а участок от Никольск-Уссурийска до Хабаровска -   атаманом Калмыковым. К тому же соседи, контролирующие общую дорогу, имели почти враждебные отношения,  и если эту дорогу представить змеей с длинным туловищем, то нужно было бы представить, что голова змеи всегда готова была укусить собственный хвост, а тот в свою очередь бить своим концом по голове.
Теперь, с отсутствием Колчака и передачей власти Деникину, который был далеко и тоже терпел свои неудачи под Орлом, единого штаба у белых не было.





5. Эпилог.

Выдумывать что-то сложное, чтобы  оправдать свой  повышенный интерес к событиям вокруг Иркутска и состоянии дел на железной дороге, не было особой необходимости. Да и вариантов у Семена Семеновича было не особо. Однако по незначительным делам в резиденцию Розанова на Светланскую улицу он являлся редко. Генерал это тоже понимал и, к тому же, тоже имел  разговор к своему помощнику. Только сегодня, подготавливая документацию, которую необходимо сжечь, он подумал о людях, кто находились рядом с ним в эти тяжелые для него дни. Людей не сожжешь и с собой в чужую страну тоже не возьмешь. Семен Семенович был одним из тех людей, которые не привыкли бросаться на глаза и ежедневно надоедать о своей готовности услужить сиюминутно. Его не было видно, и в то же время Розанов знал, что он всегда рядом. Помощник был незаменим по секретным делам, а по делам, касаемо «досуга», мог подготовит некоторые «удобства» без напоминаний ибо знал, что начальству не всегда удобно напоминать о таких вещах подчиненным. Они обязаны это помнить сами, и относится к выполнению так, словно от этого зависела судьба белого движения.
В кабинете, кроме генерала, находились один из его адъютантов и секретарь, печатающий последние распоряжения генерала. Похоже, что все догадывались о последних днях его службы, но виду не показывали. Сам Розанов и вовсе внимания на это не обращал.
- Все. Вы  способны, господа. Продолжим после обеда.
Они с Семеном Семеновичем поехали в ресторан помощника на Алеутскую улицу.
- Так какой же вопрос привел вас, Семен Семенович, в мой кабинет?  Не с рапортом ли с просьбой отправить вас на действующую ли армию? – пошутил он в своей солдафонской манере и тут же был ошарашен.
- Именно так, господин генерал. Именно так. Сергей Николаевич, - стал говорить очень доверительно помощник - Вы как всегда догадливы и все понимаете без слов. И я прошу Вас, Сергей Николаевич, помочь мне и троим сопровождающим лицам с документами и письмом о содействии всеми, кто может оказать посильную помощь в пути следования в сторону Иркутска.
Розанов уже и без того мысленно прощался с помощником. Первоначально  была мысль взять его с собой в Японию. Однако для японцев Семен Семенович был всего лишь мелким шпионом, со множеством хозяев и ничтожным мотом родительских денег. Его они в серьез не принимали.  Теперь выходило, что нет вины Розанова, что покидает помощника, коли последний  сам обуреваемый таким патриотическим порывом направляется на фронт..
- Документы будут, Семен Семенович. Пока ещё такой возможности я не лишен, и вы вовремя обратились. Но куда же вы, голубчик?
- Я к генералу Каппелю,  на выручку адмирала, а если получится то ближе к Волге, там кажется сейчас Деникин. В тех краях мой родитель проживает.
Розанов даже расчувствовался. Сам он знал, что пока действует от имени Колчака и вполне пригодными бланками, но уже через несколько дней будет объявлен вне закона.
Они выпивали и прощались как  друзья и знали, что больше не встретятся, белый генерал Сергей Розанов  и авантюрист Владимир Проскуряков.
Они прощались и не могли знать, что в городе Чите в это самое время умирал от страшной простуды любимец адмирала Колчака молодой 29 летний генерал Каппель, сожалея что скорее всего сам не сумеет  вызвалить адмирала  из рук красных и  вызвать на дуэль подлого француза Жанена. Перед смертью он успел передать командование войсками тезке  Розанова генералу Сергею Николаевичу Войцеховскому.

У Семена Семеновича земля горела под ногами. Скоро ему придется уходить, куда глаза глядят и без поддержки Розанова ему долго не продержаться. Не хватило каких-то полгода до времени икс, чтобы завершить все дела и отбыть в заграницу. С наступлением весны, как он полагал, можно будет перенести поближе клад хотя бы  несколькими рейсами  под видом закупок оборудования или товара для портных, парикмахеров, мелких ремесленников, «караюки-сан» (проститутки) которых было множество в японских кварталах. Теперь он во всем этом сомневался. Сможет ли он снова разъезжать в отсутствии «отца родного», коим считал Розанова. Во первых, зимой обнаружить клад в местности, где ты был осенью  ещё до снега будет затруднительно. Во вторых скоро та местность будет полностью принадлежать красным, что создаст дополнительные затруднения. В третьих, с каждым днем становилось хуже и хуже удержать возле себя Егора Булатова с его «молодцами из ларца». Уже дважды к ним подбирались, и спасти от мобилизации становилось все труднее. Уйдет Розанов – заберут «молодцов» под ружьё. Хорошо, если сам сумеет откупиться. Компания могла разбежаться в разные стороны уже сегодня, и он останется ни с чем. Ему очень было боязно даже подумать, что может так и  не узнать местонахождение клада, а еще невыносимо страшно, что клад откопают без него.  « Эта была моя операция, и клад мой, - повторял  про себя, проводив Розанова. -  Эта чернь только исполняли уже готовое решение и никакого права на  золото не имеют. Их дело показать место, где зарыт клад и вообще исчезнуть насовсем».
Можно бы было выехать только вдвоем с Егором, как с  ординарцем. Это было бы даже удобней, но Семен Семенович боялся вдруг потерять Егора, поскольку там, куда едут они, идет война. На войне бывает, что убивают.  А удастся ли ему самому в таком случае вернуться, чтобы в провожатые взять другого – запасного. Нет уж. Пусть все находятся рядом. Так оно спокойнее.


Войска генерала  Войцеховского шли почти маршем, разгромили в станции Зима эшелон большевиков и, несмотря на упорное сопротивление красных, заняло городок Черемхово – поместье Иркутска. Брать города Сергею Николаевичу было не впервой: Троицк, Челябинск, Екатеринбург, Нижний Тагил…  Екатеринбург он занял в 1918 году буквально через два дня, после расстрела царской семьи. Здесь он надеялся, что не опоздает и освободит Колчака из красного плена. Ему было известно, что в городе страшный голод и партизаны долго не продержаться. Однако нужно было спешить, ибо в войсках начался страшный тиф, который уносил сотни жизни. Бойцы умирали десятками враз,  и похоронная команда не успевала капать могилы. На ругань врачей и сестер милосердия о необходимости в таких случаях копать глубже и осыпать трупы хлоркой, он кричал «Расстреляю!». Одного этого окрика было достаточно, чтобы все замолчали. В войсках Каппеля знали крутой нрав генерала Войцеховского все, и его расстрел собственного генерала оставившего участок фронта, обрастал различными домыслами и подробностями. Однако положение действительно становилось угрожающим, и прежде чем идти на штурм, генерал передал Иркутскому политцентру ультиматум, в котором требовал выдать ему адмирала Колчака, золотой запас, зимнюю одежду и еды для его армии. Политцентр, состоящий в основном из эсеров и меньшевиков, был готов откупиться, но партизаны были решительны,  сдавать город не собирались.  Они, как  считали сами, приняли единственно верное решение -  расстрелять адмирала Колчака. Именно это было основной целью наступающих. Войцеховский был в ярости. Он привык побеждать, имел множество наград, но самые заветные его мечты и стремления, которые могли поставить его на вершину славы, изменяли ему в последний момент.  Если в Екатеринбурге он, совершенно случайно чуть было не освободил монарха, то теперь наступая целенаправленно и, казалось бы, имея все предпосылки, не сумел спасти Верховного и золотой запас России. «Что ж,- думал он,- наверное, Россия обречена».

В это время в палатке полевого лазарета, разложенными на снегу лапками сосны и «буржуйкой»  на середине,  умирал дворянин в первом колене Проскуряков Владимир Афанасьевич, занесенный в списки как штабс-капитан Аверченко. Умирал от пулевой раны среди тифозных. В редкие минуты перед ним вставали лицо отца, дом и пруд со скамейкой, где они любили поспорить с учителем. Временами, задыхаясь от жара, он начинал бредить. Перед ним проходили его походы у батьки Махно с шашкой наголо против немцев-колонистов, стражи Гетмана, споры с большевиками о продразверстках, которые не допускал Нестор Иванович в своем Гуляйполе. Вставали лица Розанова, Афродиты тихоокеанской, Егора Булатова, предсмертная гримаса Вячеслава Дубака. Золото! Золото! Будь проклято это золото…


Ссора между кладоискателями возникла из-за места, где в прошлый раз были оставлены обозы. При этом Семен Семенович и Егор «плясали» от указателя разъезда, где встречались перед самым «эксом», и уточнили время начала операции. Фома с Иваном были уверены, что они прошли далеко вперед от этого места и нужно вернуться назад. Семен Семенович был в ярости, но Егор придерживал его. В результате они прошли в глубь леса  с того места, где по мнению первых стояли «золотые вагоны», а после и возвращаясь на приличное расстояние по указанию «молодцов из ларца». Обе попытки оказались неудачными. Сколько они не бродили не смогли обнаружить ни деревню, ни дуб, в 36 шагов от которого должен был находиться клад. Семен Семенович  уже терял самообладание и очень нехорошо посматривал на «молодцов», когда те говорили шепотом.  В лесу везде были сугробы, и снег лез в унты. Все устали сильно, нужно было переночевать, поскольку начались сумерки и вот-вот наступит ночь. Семен Семенович с Егором должны были нарубить жердей и лапок от сосен, чтобы построить навес, а Фома с Иваном натаскать дров. Ходить по сугробу и искать хворост, который нужен для розжига и поддерживания огня   было действительно тяжелее. Кроме того не всякое дерево загорится сразу, найти в уже темнеющем лесу сухие полуразвалившиеся деревья так же было непросто. Фома, который и по возрасту был старше всех был вне себя, когда возвращаясь очередной порцией дров увидел, что ничего у «благородиев» до сих пор не готово. Пора развести костер, но оказалось, что навес не построен и даже место не расчищено. Он стал материться и разошелся не на шутку.
- Что тяжело вам было нарубить жердей, когда они рядом растут и можно рубить сидя?  Я уж думал, что все расчищено, набросано лапок и можно будет начинать есть. Здесь слуг и рабов нет, хочешь жрать – работай!.
Его уничтожающий и полный ненависти взгляд из-за сумерек был невиден, но Семену Семеновичу хватило и интонации, коей эти слова были высказаны.
- А кто вас от япошек спас, взял под свое крыло и кормил задарма все  это время? Я придумываю такую операцию, обеспечиваю всем необходимым, убираю часового чеха – хорошего человека, между прочим - а вы, голь перекатная, даже запомнить место зарытого клада и то не в состоянии.  Если хотите знать, вам золото и не к чему. Вы своё дело сделали. Эту деревню и дуб я и без вас найду - его уже удержать не было никакой возможности. Особенно от своих же слов про чеха Вячеслава Дубака,  пришел в ярость и резко вытащил руку из-под пазухи. Если бы было в лесу светло, возможно, успели бы понять, что рука была пустая. Однако бывший боец пластунской дивизии Семенова Иван оказался проворным и среагировал по своему.  В последние годы, часто обретаясь в тайге, он привык к обрезу. Винтовка в условиях леса  мешалась, тем более целиться далеко особой нужды не было – не полевые условия. Револьверы даже не считал за оружие. Испытывать приятную тяжесть под полой, и не принимая стойку, чтобы приткнуть к плечу приклад, выстрелить с любого положения – вот  к чему он приучил себя. Кроме того, слова Семена Семеновича «и без вас найду» привели его в готовое положение. Пуля, похоже,  прошила легкое, и нужно было спасать раненного.  Все оставшиеся в живых: Егор, Фома и Иван – были людьми военного времени, нюхали порох, убивали и даже, как мы знаем, грабили, но они резко отличались от преступников убийц мирного времени. Будь ты бойцом белой армии или  красной, независимо от этого у них не принято такое, чтобы оставить умирать раненного товарища или просто бросить бойца, даже вражеского,  не похороненным. По сути, если подумать, преступник  могущий лишь украсть, но бросивший раненного или убитого именно этим гораздо хуже душегуб, чем боец убивший многих и многих , который будет пытаться помочь пока человек дышит, ну а если не сумеет, то предаст тело земле.   
При помощи самодельных носилок, они понесли раненного Семена Семеновича в поисках жилья и нашли глухую деревню, где и  были взяты бойцами Войцеховского, возвращающихся из разведки.
По документам Семена Семеновича, легенда осталась та же – едут к генералу Каппелю, чтобы воевать  за освобождение Верховного. Только вот жаль, что заплутали в тайге и случайный выстрел чуть не оборвал жизнь штабс-капитана. Готовы, как говорится,  приступить
 Особым доверием у Войцеховского пришлые люди не пользовались, но и проверять их времени не было, а потому служба на новом месте началась с должности похоронной команды.


Семена Семеновича закопали со всеми вместе в одной братской могиле - если по прямой - совсем недалеко от того места, где так же не очень глубоко лежали шесть ящиков с золотыми слитками и девять мешков с монетами, которые они так и не смогли обнаружить. Деревня была сожжена, останки бревен покрыты толстым слоем сугроба, местность изменилась до неузнаваемости. 
Всё, что  из земли,  всё – в землю.