Вик Бриз.
Тили-тили тесто…
-повесть-
Санкт-Петербург.
2000 г.
Что было, то прошло и быльем поросло, а чего не было, тому быть, может быть…
Внукам Сереже, Саше, Владу, Диме и внучке Виктории Николь
с верой, надеждой, любовью посвящаю!
Не халам – балам
В то лето в Питере стояла несусветная жара, какой сто лет не было. Город изнывал в каменных стенах одной огромной многоэтажной сауны и рвался из пекла на лоно природы в поисках прохлады.
Семье деда повезло: сняли домик под Зеленогорском в сосновом бору рядом с Финским заливом. Сборы были недолги. Особо усердствовали младшие внуки: они тут же набили сумки, пакеты, коробки чем надо и не надо. Теперь, как на иголках, ждали машину. И только старший внук проявлял полное равнодушие. Он не хотел ехать, ссылаясь на какие-то свои дела.
- Мозги, что ли, у тебя от жары расплавились, - ворчали бабуля по этому поводу, а дед в свою очередь прикидывал, чего это внук заартачился и отказывается от удовольствия? Получалось, что не к месту эти капризы. Каникулы, отдыхать надо, а он дела напридумывал. Эх, молодо-зелено: раньше дневал и ночевал у деда с бабкой, каникулы, воскресенья вместе, а после седьмого класса будто подменили; какие-то свои интересы блюдет, отдалился совсем: «Я, - говорит, - не маленький»…
Нет, не нравился внук деду и все тут. Не обличьем, конечно. Этого добра у того хватало. Все лучшее забрал у мамки с папкой, да еще у бабуль прихватил. Не с деда же иконы писать. Ясно, с тех, у кого чего в избытке. Расщедрились: не девка, а носится со смазливой мордашкой, как с писаной торбой. Парню для полного счастья хватило бы и отцовских достоинств – гренадерских, спартанских. Рос бы, зная себе цену, веровал в себя, свои силы, а он, чуть что, уйдет в себя, слова клещами не вытянешь. Хандрило!
Дед сам не прочь снимать камни с души наедине с собой на рыбалке, в лесу, в парке с птицами… А внуку к чему самоедство? Еще недавно с братьями возился – пыль столбом. Теперь скис, уставился в окно, а сам в упор ничего не видит. С чего мается?
Дед отложил кроссворд, - будь он неладен. Подошел к внуку, тронул за плечо – тот вздрогнул, будто кнутом стегнули.
- Ты что, внучек? – успокаивает дед. – На голову выше меня вымахал, а дрожишь, как осиновый лист. Или невпопад? Извини.
Внук глаза прячет, кисло улыбается, дескать, нет, все нормально, все путем, просто задумался. Тут как тут бабуля со своими установками:
- Ты что, старый, белены объелся, ребенка пугать!
- Да ну вас, - ворчит дед и бредет к своему кроссворду. Откуда она взялась? Вроде, на кухне была, ничего слышать не должна. Ох уж эти женщины – любопытства порок! Только наладился контакт с внуком и на тебе, явилась, сбила с толку, а его, может, обидел кто или потерял чего? Пока узнаешь, ненароком свихнешься вместе с ним.
Хлопнула входная дверь. Это бабуля с младшими внуками пошла в магазин, прикупить кое-что в дорогу. Внуки, поди, уговорили, заговорщики…
Дед воспрянул духом:
- Может, поговорим, внучек? Одна голова хорошо, а два сапога – пара.
- При чем тут сапоги? – сердится внук.
- Ну, ты далеко зашел, если юмора не понимаешь… Ладно, ладно, сапоги и, правда, не причем. Не сердись. Просто я вольно обошелся с одной мудрой поговоркой: одна голова хорошо, а две – лучше.
- Твоя и моя, что ли?
- Так других в наличии нет. У тебя, похоже, стряслось что-то, переживаешь. Не держи в себе. Не хочешь со мной делиться, поговори с мамой или с папой, а лучше с бабушкой. Она плохого не посоветует, а уж тайны всякие уважает – хлебом не корми.
- Нет, с ними не могу, - мямлит внук.
- Почему?
- Не хочу и все…
- А со мной?
Внук молчит какое-то время, колеблется, потом сопит:
- Смеяться не будешь?
- Вот те на! С чего это я должен смеяться! Ты же моя кровинушка – тебе плохо и мне нож по сердцу.
- Какой нож?
- Какой, какой… В переносном смысле. В жизни все связано. Вот ты, например, переживаешь чего-то, не ешь, не спишь, ехать за город не хочешь, а я, глядя на тебя, валидол глотаю.
- Ну дед, даешь! Как с тобой серьезно говорить, когда ты все в шутку превращаешь.
- Какие шутки? Манера разговора у меня такая – подтрунивать. Защитная реакция, чтобы самому впросак не попасть… В общем, тебя еще под сердцем носили, а я уже с тобой так говорил. И все в мажоре. Пора бы привыкнуть. Я что хочу: отвлечь тебя, в чувство привести, вызвать на разговор. Не знаю, что там у тебя стряслось, но в жизни нет ничего непоправимого. Все можно исправить, переделать сто раз, если время не упустить.
- Так уж и все? – внук недоверчиво косится на деда.
- Все, кроме смерти. Ее одну, окаянную, никто не может ни уломать, ни ублажить. К счастью, когда она придет, никто из нас не знает, а раз так, живи, не тужи, радуйся каникулам, подаркам, друзьям… Да мало ли на свете чудес! А если на душе муторно, поделись и, может, беда вовсе не бедой окажется, а так, - легким недоразумением. Сам потом удивишься, с чего это я из-за такой ерунды на стенки лез?
- Ладно, - вздыхает внук, - только ты отвернись, я на ухо шепну.
Дед весь внимание: подставляет ухо, ждет чего угодно, но только не это: «Влюбился я…», - слышит и ничего ответить не может. Горло перехватило, хотя от сердца и отлегло. Вот те-на, влюбился, а он, старый пень, чего только не передумал: и наркотики в голову лезли, и рэкетиры проклятые, а тут – первая любовь! Вырос парень, а он все ребенком его считал, а у ребенка какие чувства – нос не дорос…
- Ты уверен в этом?
- В чем?
- В том, что сказал, - у деда язык не поворачивается произнести «влюбился».
- Еще как! Только об этом и думаю.
- Видишь ли, думать – одно, а любить – другое. Это тебе не халам-балам. Настоящая любовь – нервотрепка высшей категории, а у тебя, может, пока не любовь вовсе, а так, увлечение. Мало ли на свете смазливых девчонок. Вон я - за свою жизнь тыщу раз влюблялся и ничего…
- Как тыщу?
- Как – как? Подзавязку, по самые уши. И все путем, как у людей.
- Внук осуждающе смотрит на деда, пытается уйти, но дед изворачивается:
- Да не бери, ты, в голову мои слова. Язык без костей. Мало ли что я на себя наговорю, чтобы тебя вывести из транса. И если ты уверен на все сто, что влюбился, то почему об этом шепотом? О таком событии во весь голос кричать надо! На каждом углу, на каждом перекрестке: «Я влюбился!!!» Пусть все знают. Не каждый день и не каждому такое счастье выпадет. Другой всю жизнь бобылем проживет и не испытает любви. Так – одни ошметки. Любовь, ведь, как жар-птица. Все за ней гоняются, все поймать хотят, но она не всем в руки дается: одному привидится, другому поблазнит, третьего поманит и только пятого, а то и десятого одарит. Да и то – повоевать за нее надо…
- Зачем? Это мое личное.
- Личное, конечно. Хотя на этот счет есть разные точки зрения. С одной стороны, вроде, как нельзя ее показывать, нельзя обнажать – это строго скрытое чувство. У влюбленных должна быть тайна. Сродни деревьям: открой корни, и погибнут. А с другой - любовь, как шило, ее в мешке не утаишь. Не тебя, так другого уколет. Больно уколет.
- Причем тут другие?
- А ты думаешь, один свою кралю приметил? Может, еще кого-то, а то и не одного такого, как ты жареный петух в одно место клюнул. Это ведь, как цепная реакция? Ходит себе девчонка незанятая, красуется, и никто ее не замечает, но стоит кому-то одному в нее втюриться, пройтись с ней рядышком, да еще под ручку, как тут же у других глаза нараспашку: «Как я ее проглядел?» И давай отбивать у соперника. Кто кого! Когда в паре – все красивые, все в глаза другим бросаются. Свет, что ли, от них какой исходит или счастье излучают… Поэтому, выбирай золотую середину: что можно, что нельзя, а что надо объявить, чтобы другие знали – тут занято, не лезьте, не мешайте, не суйте нос не в свое дело… Слушай, а кто она, твоя избранница?
- Из другой школы.
- Давно знакомы?
- С дедсада. Вместе в художественной изостудии занимаемся.
- И что? Ты ей признался, а она – ноль внимания?
- Пока не знала, дружили, а как сказал, вредничать стала.
- Вредничать? Так это хорошо.
- Чего хорошего?
- А то, что она, может быть, таким образом, проверяет твои чувства. Сам посуди: ты ей, люблю, мол, а она бы тут же растаяла, тебе на шею бросилась… Соображаешь? Волей – неволей засомневаешься в ее искренности. А тут наоборот.
- А если, любовь с первого взгляда?
- E вас-то? Да какой тут первый взгляд! Вместе в садик ходили, вместе в школу. Тыщу раз друг на друга таращились и ничего, а ты – с первого взгляда! Может, она, того, раньше, чем ты, тебя полюбила и за нос водила, в себя влюбляла. Теперь ты выложил ей, как на духу, люблю, мол, а она на сдалась, проверяет тебя. Знаю я этих женщин. Вредины – это ты точно подметил. Не приведи Господь. И за что мы их любим?
- За что?
- А я знаю…
- Ты и не знаешь!
- Убей, не знаю. Век живи, век учись, а про дурака, который умирать собрался, я уж молчу. Только сдается мне, что твоя история очень даже смахивает на историю знакомства твоих родителей…
Входной звонок прервал разговор. Вернулась из магазина бабуля с внуками. С покупками, конечно. Сразу всем похвастались: самый младший носился с новой машинкой, совал ее в нос деду, старшему брату, средние внуки кассету к компьютеру заполучили, не терпелось тут же сесть к телику, но бабуля всех позвала к столу обедать, и никаких протестов слушать не стала: «Машина подъедет, а вы голодные»…
На кухне все угомонились – аппетит приходит во время еды. Деду есть не хотелось, он вернулся к кроссворду.
Дед-скарапед
Так его младший внук прозвал: «Дед-скарапед». От братьев услышал или еще от кого. Обидного в том ничего. Даже интригующе. Хорошо – не занудой. Хотя основания на то есть.
С дочками, зятьями и их родней проще: молчи себе в тряпочку, и будешь терпим. С внуками сложнее. Они с пеленок в движении. С возрастом набирают темп и, кто знает, что выкинут через минуту. Но если они тебе доверены, когда родители на работе, как-то надо их воспитывать, сдерживать, учить и заставлять убирать за собой, делать уроки, мыть руки, запрещать кормить кота из своих тарелок и ходить на головах, если не сидится, чтобы соседи этажами ниже не чокнулись.
Увы, эти святые обязанности воспитателя все же попахивали элементарным занудством и внуки порой с укором поглядывали на деда. Хорошо еще, что занудство они принимали за строгость. Но, ведь, все до поры, до времени. Тут, как и во всем другом, надо знать меру. А кто ее вымерял, эту меру? Дед учил внуков, а они учили его соизмерять несоизмеримое…
Бабуля
Дача оказалась обыкновенным деревенским домом на редкость вместительным и уютным: три жилых комнаты, веранда, коридор, приспособленный под кухню, умывальня с удобствами. Правда, вместо ванны был душ, но это не умаляло достоинств загородного комфорта. Живи – не хочу!
Пока разгружали «Рафик», обустраивались, дед все думал - как хлопотно отдыхать на природе! Сколько надо всякой всячины: одежды, обуви, нижнего и постельного белья, полотенец, не говоря уже о предметах гигиены, кухонной утвари: кастрюль, сковородок, вилок, ложек, тарелок, чашек и чайников - вплоть до ночного горшка…
Сборы, как всегда, за бабулей, ей больше всех надо, чтобы другие не испытывали неудобств. Что не так, дети спросят, куда глядела? Не потому, что они ей это поручали, а просто надеялись, что она-то ничего не забудет… Попробовала бы забыть втиснуть в кошелки вместе с бельем и кастрюлями телевизор, видеомагнитофон, кассеты, компьютерные игры и сам компьютер – внуки переволновались бы, переплакались… А где купальники, резиновые шапочки, тапочки и панамки, где надувной матрац, акваланги и ракетки с воланами? Разве, без них на природе проживешь? Ни в жизнь! Отдых – не отдых, когда, нечем подтереть сопливые носы. У бабушки для этого метровая стопочка наглаженных подтирок. Зато сама она к концу дня лыка не вязала, устосалась. То ли от внутреннего давления, то ли – от внешнего. Видеть никого не хотела – пропади все пропадом! А внукам, хоть бы что, запричитали: «Без бабушкиных сказок спать не будем!» Бабушка – ни в какую: «Мне бы до постели доползти, а сказки вам пусть дед сказывает. Он еще хорохорится и с вами поводится», - и ушла к себе.
Внуки смирились, зашушукались:
- Деда, не надо сказок, ты лучше расскажи, где ты нашу бабушку нашел?
Сон в руку
Любят внуки всякие небылицы. Кажется, родились и тут же напросились не соску сосать, а сказку слушать. Прильнули, жмутся к деду – свет-то погашен, окна зашторены, темно, боязно – возятся, сопят.
- Расскажи или ты забыл?
- Немудрено забыть, - говорит дед, - с полвека прошло. Но встречу с бабушкой я помню. Только это длинная история, ночи не хватит.
- Ну, пожалуйста, сто раз, пожалуйста, расскажи.
- Сто раз волшебное слово! Что-то вы расщедрились, попробуй отказать. Только для начала скажите, кто по преданию сотворил человека?
- Бог, но при чем тут это, ты про бабушку…
- А я о чем, слушайте… Говорят, что самые счастливые браки на небесах совершаются. А Бог, видать, большой выдумщик. Создал человека и тут же устроил ему самое серьезное испытание в жизни: взял гору яблок, разделил каждое пополам и разбросал по всей земле. Одни половинки назвал бабушками, другие – дедушками. Ищите, говорит, теперь свои половинки, найдете, будете счастливы, не найдете – век вам маяться. Вот и ищут с тех пор люди свои половинки. Каждому счастья хочется.
- Разве дедушки бабушек ищут? – хихикают внуки.
- По-вашему они не люди?
- Люди, но зачем им искать друг друга, если они уже старые? Ищут молодые мальчики девочек, а девочки мальчиков.
- Мальчики – девочки, парни – девушки, мужчины – женщины - все одним миром мазаны. Как не называй, а молодым до дедушек и бабушек еще дожить надо. Бог в корень смотрел. И я мечтал о девушке, которая со мной доживет до бабушки. Детей подарит, а дети вас, внуков. И чтобы все путем, в любви и согласии. А если не будет всего этого и девушка до бабушки со мной не доживет, сбежит, значит – не моя половинка, не моя судьба. Или вы хотите, чтобы я о другой бабушке рассказал?
- О нашей, о нашей…
- Тогда слушайте и не перебивайте… Служил я тогда на Тихоокеанском флоте, а точнее на Русском острове. На этом острове почти одни моряки и жили. Чисто мужской монастырь. Без девчонок тоскливо. И вот мы решили на Святки – праздник такой новогодний, погадать на своих суженых – невест, одним словом! Есть поверье, что если тебе в эту ночь явится девушка, быть ей твоей суженой, то есть женой. Она и есть твоя нареченная или другая половина яблока. И если ты ее запомнишь, счастье твое рядом.
Подтрунивали мы, конечно, друг над другом, а погадать всем хотелось. Наверное, в ту ночь, весь Тихоокеанский флот гадал, а может и все флота России. Хоть моряки – народ бывалый, а от счастья, кто откажется?
- Деда, а как гадали?
- Очень просто: берешь спички и маленький ключик. На койке, под своей подушкой из спичек складываешь колодец, накрываешь его крышкой – пластинкой от того же спичечного коробка, рядом кладешь ключик и произносишь заклинание: «Приди ко мне напиться, нареченная, водицы, колодец я открою с ключевой водою». Сделал так и ложись спать. А там уж, как Бог на душу положит. Сделал я такой колодец и лег спать…
- И что, приснилась тебе бабушка?
- Представьте себе, приснилась. Будто иду я при полном параде в своей матросской форме по родному селу. Солнышко встает ясное, земляков встречаю приветливых. Радостно на душе. И ведет меня эта радость за околицу села по дороге на пригорок, где небольшая деревенька и в начале ее стоит Детский дом. Из этого дома навстречу выходит девушка. Не наша, не сельская. Смотрит мне в глаза и смущенно спрашивает:
- Уж не меня ли ты ищешь, морячок?
- У меня мороз по коже, слова вымолвить не могу, так она мне понравилась… Проснулся я от избытка чувств, радости и тревоги полная пазуха, как будто все наяву случилось.
Дед замолчал, выдержал паузу…
- А дальше, дальше, что было? – торопят внуки.
- Сон этот я никому не рассказывал. Боялся – сглазят еще. В себе носил, радовался. Думал, может, сбудется, может не сбудется, но надежда грела…
Когда демобилизовался, домой в село вернулся. В первый же день сижу со своей мамой, с вашей прабабушкой за столом около окна, чай гоняю с дороги. Вдруг, вижу, девчонка по улице идет. Меня как кипятком ошпарило – она! Та самая, из сна! «Мама, - прошу, - погляди в окно, кто это?» Мама глянула:
- Это учительница новая, в Детском доме воспитательницей работает. У твоей тетки комнату сняла. Очень хорошая девушка.
Вот так я и встретился со своей нареченной. Как говорится, сон в руку.
- А замуж как уговорил? Или она знала, что приснилась тебе?
- Раз вы ее бабушкой зовете, значит, уговорил. Не сразу, конечно. Год на то ушел. А что касается подробностей, то в любви каждый по-своему с ума сходит. Главное в момент знакомства быть в ударе. Ошарашить девчонку, заинтересовать своим красноречием, а как она бдительность потеряет, тут ей руку и сердце на ладони. Но это другая история. А теперь спать, спать… Вдруг и вам ваши нареченные явятся на новом ночлеге.
Проводы
С утра припекало и на раскаленный пляж выходить не хотелось. Внуки звали купаться, но дед отнекивался:
- Не хочу, дно – камень на камне, я не балерина пританцовывать. Да и цветет море, тины вон нанесло – позеленеешь что огурец.
- А мы далеко заплывем, там чисто и дно – песочек.
- Вот и плывите на здоровье, но, как махну рукой, обратно чтоб! Жара – жарой, а вода холодная – засопливите, - сказал дед, лишь бы сказать: все равно не послушают, до посинения не вылезут из воды. Он присел на скамейку под соснами. Рядом пристроился старший внук.
- Все маешься, шел бы купаться, за ребятами приглядел, - сказал дед.
- Ты обещал о маме с папой рассказать.
- Раз обещал, значит, расскажу. Но сначала, объясни мне, пожалуйста, что там у тебя с твоей кралей?
- Уже ничего. Она сегодня уезжает. Хотел проводить.
- Вот оно что… Надо было объяснить родителям, так, мол, и так…
- Вот еще! Смеху не оберешься.
- Они что, изверги?
- Не изверги, а недоросли.
- Сам ты недоросль, да еще пузырь надутый, того и гляди лопнешь. Палец о палец не ударил, а манны небесной ждешь. Пораскинь мозгами, как быть?
- Как, как… Она уезжает, а я тут.
- Сейчас тут, а через час там. Мне это свидание нужно или тебе? Как сказал один мудрец, когда ждут, нельзя не приходить: ведь это бывает не так уж и часто.
- А братьев куда денем?
- Забыл что ли? Родители собрались на дальнее озеро. Там вода теплее и чище, песочек кругом. Они заберут мальцов, а мы с тобой на проводы. Кстати, уезжает она или улетает?
- Ну улетает в Болгарию с родителями. Путевки у них.
- Не нукай, нукало! Когда время отлета? До Пулково путь не близкий…
- Зачем Пулково? Она сказала, что будет ждать около дома. В аэропорт отправятся в полдень…
Они приехали раньше времени, пристроились под деревьями в тени. Внуку не терпелось – весь, как на иголках. Чтобы отвлечь его, дед предложил:
- Неудобно без подарка, пойдем купим ей что-нибудь на дорогу?
- Цветы?
- Цветы хороши для встречи, а провожать не принято.
- Почему?
- Не знаю, только я один раз с цветами проводил и краем… Лучше «Фанту» в запотевшей бутылочке: прилично, практично и очень даже пользительно в жару…
- Когда они вернулись с «Фантой», во дворе уже стоял «Мерседес» и около отъезжающих толпились провожающие: девочки – одна лучше другой и мальчики при параде. Дед почему-то обратил внимание именно на них.
- Которая тут твоя? – спросил он, хотя по взгляду внука понял, которая… Чудо природы – глаз не отвести! И это чудо мельком полыхнуло глазищами в их сторону, зарделось и отвернулось к парадным мальчишкам. На душе сразу стало скверно и тоскливо: «Свиданье на досвиданья, - подумал дед, - дразнится еще, прямо цирк, красавица и уйма воздыхателей! Похоже, внуку тут не светит, девчонка не для него, если даже сердцу не прикажешь», - но вслух сказал:
- Классная у тебя, вредина!
- Иронизируешь?
- Как можно, одобряю: классная, она и есть классная – броская, гордая, красивая! Тебе это на пользу, пока женихаешься. Поди, скажи ей пару ласковых слов на прощанье, не зря же ехали…
Внук тронулся было с места, но около «Мерседеса» начали прощаться, обниматься, целоваться и он в нерешительности остановился.
- Ну что же ты? – дед подтолкнул его в спину, - смелость города берет, - но было уже поздно: захлопали дверцы машины и она тронулась со двора. Провожающие стали расходиться. Они шли мимо деда с внуком, не обращая на них внимания, и лишь один, с белобрысой челкой на лбу, ехидно глянул в их сторону и украдкой показал кукиш. Внук никак не отреагировал.
Чтобы как-то сгладить нелепые проводы, дед продекламировал:
- И пошли они солнцем палимые, повторяя, суди ее Бог, разводя безнадежно руками… Помнишь?
- Помню: не ее, а его и с непокрытыми головами.
- Нам тоже пора, - дед достал из пакета «Фанту». – Не пропадать же добру - охладимся на дорожку.
Они отпили по глотку и пошли к автобусной остановке.
- Ты не смотри, что так, - сказал внук, - она обещала мне письмо прислать.
- Ты же говорил, вы в размолвке…
- Были, а потом встретились, помирились. Она пригласила проводить и обещала прислать письмо из Болгарии. Не веришь?
- Отнюдь. А письмо – это хорошо. В письме человек может все сказать, что в открытую стесняется. Но я о другом хотел спросить, о кавалерах, что провожали ее. Знаешь их?
- Одни вроде бы ее двоюродный брат. Правда, я его видел однажды издали и в форме, а тут в гражданке.
- В какой форме?
- В матросской. Он где-то в мореходке учится.
- А тот, из другой компании, шустрый такой, с белобрысой челкой, еще кукиш тебе показал, кто он?
- Гошка-трепач, ее одноклассник, но она его терпеть не может.
- Не может? Тогда чего он около нее, как юла, крутился?
- Она сказала, что пусть крутится, других отпугивает, а он воображает.
- К тебе не пристает?
- Не-е, у меня друзья в сто раз лучше. Он не дурак - лезть на рожон. Говорит, что наше с ним дело – ухаживать, а ее – выбирать. Все по-честному.
- Надо же, какое благородство! В наши дни большая редкость, вот так вот… Достойный соперник.
- Да ну, он на голову ниже ее. Ребята дразнят: от горшка два вершка.
- Зря ты так обольщаешься. Запомни, что от любви до ненависти всего один шаг, а любовь зла – полюбишь и козла. Так что, держи ухо в остро, если не хочешь потерять свою вредину.
Внук осуждающе глянул на деда и отвернулся…
Первая любовь
Набитый битком автобус ушел без них. Взяли билеты на следующий рейс и, чтобы скоротать время, отправились в сквер неподалеку. Народу было не очень: в основном молодые мамы с колясками и бдительные бабушки с внуками в песочницах. Чужие их интересовали постольку-поскольку.
- Я слушаю, - подал голос внук, когда они устроились на одинокой скамейке, - про папу с мамой, как у них было?
- Одно свидание еще не переварили, а тебе другое не терпится… Не знаю с чего начать?
- Начни с самого начала.
- Хитрован! Ладно, раз обещал, - дед задумался на минуту. – Они, как и ты со своей врединой, в седьмом классе приглянулись друг другу. Мы тогда из другого конца города в новую квартиру переехали, школу поменяли твоей мамке, хотя она и не хотела. В старой подруги, друзья, а тут все заново заводить.
Тогда-то папка твой ее и заприметил и никому не уступил. Он учился в параллельном классе.
- Любовь с первого взгляда?
- Может, с первого, может, с десятого. Не знаю. Только вначале она на него ноль внимания.
- Почему?
- Не думаю, что кто-то другой был на примете, скорее всего, вид делала. Девчонки, когда их кто-то начинает обхаживать, всегда вид делают. Тают от внимания, а все равно фырчат, что киски, фасон держат, мол, подумаешь! А сами себе на уме: что до почему?
- Испытывают?
- То-то и оно. Флирт от серьезного ухаживания они, как орешки щелкают, - это у них в крови. Флирт есть флирт, он ни к чему серьезному не обязывает, а девушка о серьезных отношениях мечтает, о замужестве. Она не хочет ошибиться в своих чувствах. Когда любовь взаимна и жизнь в радость. Всем хорошо: тебе, ей, будущим детям, родителям, друзьям. А как же иначе? Чужая радость – тоже радость! А ошибешься – муками захлебнешься. Вот и мотай на ус: мы выбираем, нас выбирают, как в песне…
- Ясно, а дальше?
- Дальше цирк: пока их характеры притерлись, нервы они не только себе, но и всем нам перетрепали. На уступки друг другу не шли, и расставаться на расставались. Отойдут обиды, и опять вместе.
- А из-за чего они ссорились?
- Да из-за того, из-за чего ссорятся все влюбленные: кто-то ей улыбнется или она кому – ему не нравится. Кому-то он улыбнется или, не дай Бог, заговорит с кем, она губки надует, глаза на мокром месте. А если танцевать пошел с другой или она с другим – тут истерика и размолвка. Все как у всех – собственники несчастные! У тебя, что не так? То-то… Хорошо, что не таились, когда размолвка заходила в тупик. То он придет ко мне или к бабуле пожаловаться, то она, правда, больше к бабуле. Поговорим, успокоим, помирим. Думали, школьная любовь невечна, так, баловство. Кого она не обожгла? Побесятся, перебесятся, перегорят и разбегутся, а они – нет, прикипели друг к дружке. Тебя вот с братцем народили и до сих пор любовью дышат.
- Так уж и дышат? Как половинки одного яблока что ли?
- Зря ерничаешь. Не без того, конечно, не без конфликтов – их до конца жизни хватит, пока друг друга под себя переделывают. И ведь не переделают: индивидуалы, ими и быть, а точек соприкосновения и без того хватает – семья. Но не о том речь, а как у них начиналось? Вот ты говорил, что у тебя друзья надежные. И отец твой друзьями не был обделен. После школы он в другом городе учился. Дома редко бывал. Так его друзья, извини, другого слова не подберу, пасли твою мамку по дороге из дома в институт и обратно. Да и в самом институте у них были глаза и уши.
- Зачем?
- А затем, что любовь беречь надо. Парень за себя постоять может, а девчонка? Ее каждый подцепить норовит, хочет она этого или нет. Другой пристанет, как банный лист – ни продыху, ни прохода девчонке, а, если она не сдается, так и кулаки в ход. Хоть и говорят, что нахальство – второе счастье, но это, наверное, в чем-нибудь другом, а не в любви. Хамство, нахальство, ревность – не для любви. На них счастье не построишь. Кто прошел через это, знает, как ревность изматывает. Да и тому, кого ревнуют, радости никакой, одна морока. Если любишь человека, надо ему верить, а не веришь, лучше с глаз долой, из сердца вон. Ревнивые – они в любви купаются, свое не отдают, но и дышать не дают. Женщину кулаками любить не заставишь. Любви противно насилие, ей нужна взаимность. Другое дело - как она приходит.
- А как она приходит?
- Как обухом по голове!
- Опять ты, за свое!
- При чем тут свое-мое, если это, действительно, так, а не иначе. Чтобы праздничная иллюминация занялась, что делают? Готовятся к ней, а потом выключателем щелк и полыхает свет всеми цветами радуги. Так и тут, как только ты созрел для любви и увидел объект, щелкнет что-то внутри башки, а может сердца или души и крыша поехала, места себе не найдешь, изведешься весь – до того хорошо и муторно! Это и есть любовь, что яснее ясного – наваждение!
- До того ясно, что темнее темного. Красивая сказка, так сказать, абстрактное понятие. Научное определение этому есть или нет?
- Может и есть, не знаю. Читал где-то, что один древний лекарь назвал любовь болезнью головы или мозга, какой-то поэт – восторженным состоянием души, а ученый – феноменом продолжения рода. Как не называй, нам от этого не легче, когда что-то в ней не складывается. Кстати, ученые установили удивительную закономерность, что от влюбленных в стельку, ну, по-настоящему, - все болезни отскакивают, как от стенки горох. Значит, природа приветствует любовь и лелеет ее, разжигает, не дает погаснуть, дает недюжинные силы влюбленным. Не для того ли, что истинная любовь дарит человечеству самых здоровых, жизнестойких и талантливых людей. Чьих это рук дело? Самой природы, всемирного разума, сверхцивилизаций или Бога, на которого все ссылаются? Так или иначе, любовь в нас запрограммирована и от нее никуда не денешься. Другое дело, как мы влюбляемся? Нравиться могут многие: сам видишь, сколько вокруг красивых девчат. И ребят для девчат. А мы как в потемках – глаза нараспашку, а бредем на ощупь, гадаем, кого выбрать?
- Выбрать не проблема, проблема в переборе.
- Перебор, недобор, а может с аукциона? Кто больше! Раньше говорили, что выбирай коровушку по рожкам, а женушку по ножкам, что любовь искать, как колоду тасовать, какая карта выпадет с той и ходи. На этом можно так зациклиться, что про все забудешь, на кон поставишь и продуешь. Вместе с женушкой.
- Ребус на ребус, задача с двумя неизвестными.
- Вот именно. Представь себе, что все мужчины влюблялись бы в один тип женщины – идеальный, так сказать. И женщины тоже. Что бы тогда делать остальным? На всех идеальных красавиц и красавцев не наберешься. И сердцу не прикажешь любить других. Есть броские натуры, с виду – эталон изящества, но холодом веют, как от хозяйки медной горы из «Малахитовой шкатулки». Сказочная красота, а на душу не ложится. Посмотришь, полюбуешься со стороны, как на картинку, а отвернешься и забудешь. Тут другая навстречу, с виду, так себе, серая уточка, а присмотришься, и сердце обомрет. Бывает же такое! От чего? Кто его знает. Наверное, изюминка в девчонке какая-то есть. Загадка, а не девчонка. Привяжешься, бродишь за ней, как на веревочке, загадку отгадываешь.
- Мне нравятся высокие.
- Вот тебе и ответ: кому что. Тебе – высокая, гордая, ножки точеные, другому – махонькая, юркая, смешливая, черноглазая – не красавица, но до того женственна – услада души, задохнуться можно. Третий ни на ту, ни на другую не глянет, ему сухую, как жердь, подавай, чтоб в три погибели гнулась. Четвертый высматривает дородную, в три обхвата, на голову, а то и на две выше его самого… Зачем, почему? Спроси, не объяснит, хотя переполнен восторгом обожания своего объекта любви. Такая вот причуда природы на благо человечества, что бы все твари в паре. Извини, за скабрезность.
- Говорят, что любовь приходит и потом с годами уходит.
- А по-моему, она с нами всю жизнь. Вот послушай: был у меня в молодости один старикан знакомый, лет восьмидесяти, интеллигентный до ужаса. Идем как-то по парку. Девиц хоть пруд пруди. Одна меня прямо очаровала. Я остановился, вслед ей смотрю. Ну дед, интеллигент, и спрашивает: «Понравилась?» «Не то слово, - отвечаю, - как наваждение, аж ноги отнялись.» «А тебе, - спрашивает, - все женщины нравятся или определенный тип?» «Нет, - отвечаю, - не все. С десяток мимо пройдет, могу и не заметить, на других заглядеться не прочь, от третьих душ замирает.» «Счастливый ты человек, - говорит интеллигент, - молодой еще. А вот мне не жизнь, а одно мучение – все подряд женщины нравятся, никакого продыху нет, одни умиленья от их несказанной красоты, женственности и очарования. Всех обожаю».
- А я думал, старики только внуков любят, - ухмыльнулся внук.
- Увы, как сказал поэт: «Любви все возрасты покорны.» Неужто не слышал? Или только к себе примерял?
- Да слыхал и читал. Но чудно как-то!
- Что чудного? Любовь всем нужна. Не плотская, так платоническая.
- Платоническая?
- Да, есть и такая, старческая. Ручку поцеловать, покалякать о том, о сем, просто посидеть рядышком, на молодежь со стороны полюбоваться, повздыхать. Такая любовь больших глупостей не наделает. Не та кровь - стылая. Это у вас молодых – кипяток, пар критически рвется наружу. Учись вовремя его стравливать, чтобы котелок твой не разнесло вдребезги.
- Какой еще котелок?
- Да тот, что у таких, как ты, головой зовется и варить-переваривать отказывается, когда податливую юбку зацепит взглядом…
Пережиток
Уже какой день внук и дед секретничают. От бабули такое не скроешь. Крутится около, любопытство распирает:
- Что это вы задумали? Все секретничаете, де секретничаете, - выпытывает она. Неймется ей в тайны влезть.
- Какие секреты, мы просто разленились на природе, отдыхаем от дел праведных, - отшучивается дед, а внук поддакивает: «Отдыхаем и все.»
- Ладно ленитесь, ленивцы, а как совсем обленитесь, вспомните про магазин.
- А что там?
- Как всегда – проза жизни: картошка, морковь… Блинов хотите, муку купите. Масло растительное и сливочное, заодно, сыр, хлеб, молоко, печенье к чаю и чай, сахар кончился…
- Постой, не тараторь, - просит дед, - разве упомнишь все?
- И помнить нечего, я вот тут список приготовила, - бабуля наколола листок на ветку, а рядом пакеты положила, - селедку и сахар отдельно чтобы.
- Что мы - маленькие, не понимаем, а капитал не накалывай, рваный не примут.
- Я и не собираюсь. Поищите у себя в карманах.
- Да у нас в кармане – вошь на аркане, - прибеднился дед. – Мы в плавках.
- А куда делись те, что с прошлого раза остались? Меня не проведешь.
- Нашу бы бабулю да в банк пристроить вместо счетной машины – цены бы ей не было.
- Что ты, деда, там теперь компьютеры.
- Значит, компьютерным главбухом.
- Пока пристроим, плакало наше мороженое!
- И пиво тоже.
- Так ты же не пьешь!
- А что и сказать нельзя.
Рассмеялись…
- Смейтесь, смейтесь! Вот без обеда оставлю и без ужина, тогда посмотрим, кто из нас посмеется последним, - и пошла себе, довольнехонька, прогуляться вдоль моря, встретиться с кем-нибудь из ровесниц, поговорить – ей не чуждо общение, она компанейская, отдыхает в беседах…
- Деда, а ты бабушку ревновал? – спросил внук, когда она отошла подальше.
- Еще как!
- А как же твои слова, что ревность - пережиток чего-то там?
- Это не мои слова. Я повторил их. Кто их первый произнес, наверное, никогда не имел такой бабушки, как твоя. За ней глаз да глаз. С виду скромница, а внутри бесенок какой-то сидит: нравлюсь, не нравлюсь – вечный вопрос. И зырк-зырк в ту сторону, откуда ею любуются. Каким-то шестым чувством знает, что нравится, стесняется, вроде, а любопытство выдает порок: сердечко замирает – ждет признания.
- Видел и терпел?
- А куда денешься? Одна что ли она такая? Нравиться другим женщине сам бог велел. Не зря говорят, чего хочет женщина, того хочет Бог. Только как бы там не было, а терпеть их причуды приходится нам. И выводы делать.
- Какие еще выводы?
- Что эти жеманства у женщины от природы. На самом деле она и в мыслях не допускает измены. Просто не может устоять перед соблазном, узнать, что еще кому-то кроме тебе нравится, что кто-то от нее без ума. Вот и тешит себя кокетством, испытывает свое очарование на таких, как ты и я, дуралеях.
- Деда, а как бы ты поступил, если узнал, что бабушка тебе изменила?
- Уже не изменит, ушли годы.
- Но ведь были же вы молодые, всякое могло случиться. Пусть не на самом деле, а в мыслях хотя бы.
- Думаю, что в мыслях она мне тыщу раз изменяла. Если судить по себе. Я ведь тоже не праведник. Сердцу не прикажешь не глядеть по сторонам. Вон их сколько вокруг! Только бабушка за порог, выгляну в окно, а там такие павы - одна лучше другой. Только одно дело мечты, другое – жизнь. Голову потерять из-за юбки – раз плюнуть. Свяжись, не развяжешься. Вся жизнь вверх тормашками.
- И что?
- А ничего… Хотя ничего – это пустое место. Когда мы с твоей бабушкой поженились, я ей условие поставил: ни под каким предлогом, никогда не признаваться в измене, если, не дай Бог, такое случится. Другие пусть болтают что угодно, я бы им не поверил. Собака лает, ветер носит. Из зависти или еще из какой корысти. На каждый роток не накинешь платок. Лишь бы сама не заявила. Этого я бы не пережил. Скорее всего ушел бы от нее навсегда.
- А как же мы?
- Да никак. Вас бы и не было.
- Как это не было?
- А так! Были бы, но только другие, от другой бабушки. Уж я бы нашел еще кого-то.
- Ну ты даешь, дед! Как маленький. Будто только родился. Бабушка-то у тебя наша и ты наш. Значит, не ушел.
- Наша, не наша… Что ты мне голову морочишь? Я говорю, если бы…
- Значит, не было ели бы?
- А это ты у нее спроси, у бабушки. Мне сие неведомо. И знать ничего не хочу. Ни сейчас, ни в гробу. Только, если и спросишь, она тебе не признается. Что и было, так забыла. Хотя вряд ли такое забудешь. А вот не признается в своих грехах, это точно. И я бы не признался.
- Почему?
- Да потому, что если что и было, сейчас это кажется грезами, и нечего их ворошить. А если не грезы, то тем более – позориться на старость лет. Признать, что не святая.
- Ну, дед! Я думаю святая наша бабушка.
- И я так думаю. И мне спокойно. Но как на самом деле - знает только она.
- Вот и договорились: в огороде дядька, в городе бузина.
- А ты не заводи меня. У меня хоть и седина в бороду, а бес в ребро.
- Как это?
- А так. Терпеть ненавижу сомнения. А ты уже и рад меня заводить.
- Нужно больно. Я просто хочу знать, как мне быть, если такое почувствую в отношениях со своей девушкой, а ты завелся.
- Завелся, завелся… Я не хочу ничего знать, если это касается твоей бабули…
Помолчали, надутые оба. Внук первым сдался.
- И все-таки, деда, когда я с ней иду, она зырк глазами туда, сюда. Почему?
- Счастливая, значит, такого принца подцепила. Перед подругами, перед ними похваляется. А как же иначе радоваться любви? Скажем, почему женщина красится, даже молоденькая девочка, у которой и без штукатурки обличье милое, нежное, здоровое, броское? Хочет нравиться. Когда любишь, и любим, тогда и дети хорошими получаются: красивые, умные, талантливые. Как деньги к деньгам.
- Или как я?
- Ну, ты от скромности не умрешь. Как бы за своим самомнением, чужое мнение не растерять.
- Чужое мнение, конечно, обидно, если оно плохое. Но еще обиднее остаться ни с чем, если все время считаться с чьим-то мнением.
- Согласен. Хотя и говорят, со стороны виднее, но чужое мнение не всегда объективно, когда касается двоих. Горше не бывает, если из-за него потерять любовь. То, что в тебе сидит, гложет, не дает покоя, известно только тебе одному. Умей слушать других и примерять к себе. Главное не бросайся в крайности, не делай из мухи слона, не паникуй, не торопи события, а осмысливай их. Вот как сейчас. Тебя в эти дни ревность гложет. Не мотай головой. Вижу, гложет. А как же! Со всеми провожающими твоя вредина по-человечески простилась, а с тобой нет. Хоть и пригласила на проводы. Непутево поступила. Вот и взыграла в тебе ревность. Так?
- Может итак. Тебе все вынь да положь.
- А как же иначе? Без того трудно отыскать ночью черную кошку в темной комнате, тем более, если ее там нет…
Разговор иссяк на полуслове. Ушла доверительность. Что у старого, что у малого – в печенках противоречие, хочется как лучше, а не получается. Журавль в небе, а синица в руках – не устраивает. Стереотип на стереотип мышления: отрицание отрицания, неприятие приятия, а на доверительность – обременительность.
Откуда ни возьмись, возникла бабуля, палочка – выручалочка, в руках ивовый прут.
- Не надоело лениться, ленивцы, а то помогу разлениться, - и замахнулась прутом.
- Бабушка, пожалей, - прикидывается внук, - мы и без того разобижены на все и вся.
- Клин клином вышибают. Можно прутом или магазином. Там цены, как на дрожжах – с утра копейки, к вечеру рубли. Сразу успокоит и настроение поднимет. Ноги в руки и марш бегом…
Заветное слово
Собрались и потопали в магазин под пристальным взглядом бабули. Как только подальше отошли, внук спросил:
- Деда, а ты с бабушкой ссорился?
- Еще как! Сколько живу, столько и ссорюсь.
- И что?
- Ничего хорошего. Уж если бабушка обидится, держись: на неделю в рот воды наберет. По молодости так и было.
- Чтобы узнать, любишь ты ее или нет?
- Ну, ты даешь! А, впрочем, может, и так.
- А как потом мирились?
Дед чуть не брякнул, что постель всех мирит, но вовремя спохватился:
- Видишь ли, кто-то из спорщиков должен быть умнее что ли. Пересилить себя и сказать заветные слова: «Извини, пожалуйста». Я, мол, погорячился, не пойму, что на меня нашло.
- И все?
- Как тебе сказать… Если духу хватит шепнуть, что я тебя люблю. Хотя в тот момент готов ее разорвать. Главное снять стрессовую ситуацию. Самому полегчает и ей тоже. Хотя в ответ может так фыркнуть и презрением обдать с ног до головы, но это уже не страшно, не обидно, а стена отчуждения рухнет, это точно. Через час-два, а может и утром, она с тобой заговорит, как и в чем не бывало. Ты не унизился, признавая свои ошибки, поступил по-мужски, а это женщины ценят. Да и тебе разве не приятно чувствовать себя умнее?
- А сели она не права? Я извинюсь и останусь в дураках.
- С дураков меньше спрос, как говорят. В этом ведь что-то есть. А спорить с ними бесполезно – одно расстройство, только время потеряешь. К примеру, ты родную маму можешь переспорить? Тот-то и оно. Женская логика от противного? «Я так торопилась, так торопилась, что опоздала». Ты можешь это объяснить? И я не могу: опоздала потому что торопилась! Ладно, оставим маму в покое. Возьмем бабушку.
- Бабушка уступчивая.
- Ты не я. Тебе она просто поддается, жалеет. Другие жалеть не будут. И вообще, на надутых воду возят, а на битых кирпичи. Так что помалкивай. Молчание – золото. И вовсе не грех иногда прикинуться дурачком, чтобы ублажить любимую.
- А разве нельзя все решать полюбовно?
- Можно и должно. И это удел мужчины. Суметь в любой ситуации обуздать свою гордыню. Тебе что дороже? Покой или склоки? Вот и мотай на ус. Сколько нужно, столько и извиняйся, проси прощения, кайся. А лучше не доводи до ссор. Знаешь в чем смысл супружества? Не создавать друг другу проблем. Остальное приложится… И хватит об этом. Что у нас других тем для разговоров нет? Заклинаю на склоках…
Суета - сует
- Пойдем, искупнемся, - предложил внук, после похода в магазин, - жарко.
- Пойдем, - согласился дед, - а заодно и братьев твоих из воды вытянем…
Чтобы не идти по камням мелководья, распластались на воде и, перебирая руками по дну, поплыли от берега на глубину, где сходили с ума от удовольствия младшие мужички…
Потом улеглись на пляже. Сверху горячее солнце, снизу горячий песок.
- Хорошо жить, когда все хорошо, - сказал внук, - а вот что такое жизнь?
- Ну, это проще простого: вставай – ложись, вставай – ложись…
- Шутишь?
- Ничуть, правда, между вставай – ложись: детсад, школа, армия или институт и работа, работа, работа, хоть отбавляй. Остальное – суета-сует.
- Какая суета?
- Нервотрепка из-за разборок с самим собой.
- Каких еще разборок?
- Тех самых: жениться - не жениться, разводиться – не разводиться, пить – не пить, а если пить, то на какие шиши?
- Мрачно больно и несерьезно…
- Если серьезно – это крайний случай рутины, так сказать, для тех, кому жизнь немила, потому что они кроме наживы ничего не видят и, если что не получается, полный пассаж пессимизма хоть с богатством, хоть без него.
- Какая разница пессимист, оптимист? И тот живет и этот…
- Верно, оба живут. Только один неделями носки не меняет, спит, не снимая, брось их, к стенке прилипнут, а ему хоть бы хны. Другому - каждое утро, а то и не раз на день свежие подавай – чистота – залог здоровья. Есть разница?
- Допустим…
- То-то! Оптимист живет в полете, а не на диване с теликом. Он непредсказуем в мечтах, в работе, любви: ошибается, спотыкается, падает, поднимается, чтобы добиться своего. И все с шутками, прибаутками над своей неуклюжестью. С ним не соскучишься.
- Интересно, а я к кому отношусь?
- Ты пока – серединка – на половинку, а там посмотрим, куда тебя судьба заведет.
- Ты веришь в судьбу?
- Верь, не верь, а коли, жизнь дана, надо жить и удивляться…
- Удивляться, чему?
- Тому, что живешь, что удивляешься. Разве не феномен, что мы с тобой говорим, рассуждаем, размышляем; разве не причуда природы наш мозг или зрение – второе мышление! А может и первое… Мы видим и удивляемся миру, и не удивляемся, что видим, наслаждаемся всем воочию, не смотря на все страсти-мордасти.
- Чего, чего?
- Страсти – это желание любить и быть любимым, достичь чего-то, а мордасти – ненавидеть и быть ненавистным, не терпеть и быть нетерпимым. Одно без другого не обходится, как добро и зло.
- Ничего не понимаю. Я тебя спросил, что такое жизнь, а ты все в кучу свалил.
- Жизнь – это и есть куча-мала: страсти и радости, любви и ненависти, беды и горя, счастья и несчастья… Кому что перепадет, тот тем и тешится. Театр, одним словом, у каждого своя роль.
- А если выбирать не приходится, если все складывается против тебя?
- Мистика это. Легче всего в своих неудачах винить судьбу, злой рок, звезды или соседа, а не самого себя. Человек сам себя создает.
- Но это все слова…
- Слова, говоришь! Ты посмотри - вокруг какая-то мания мученичества. Будто кто-то или что-то обязательно против. Любовь не состоялась, экзамен не сдал, заболел или ожирел, алкашом, наркоманом стал, виноват не сам, а кто-то: подсидели, дескать, подвели, сбили с толку, сглазили… И бегом к знахарям, колдунам, экстрасенсам, сектантам и прочей нечисти снять порчу и переложить на другого. Идиотизм какой-то! Так доходят до черта, до ада. Нет бы оглядеться, с кем-то близким поговорить, оклематься, очухаться и заняться делом, спортом, наконец, а не сетовать на судьбу. Судьбу хулить, все равно, что цепного пса дразнить. Кто, кроме тебя самого, заставит себя самого заботиться о своем здоровье и честно трудиться, отказаться от пагубных страстей: лени, праздности, пьянства, наркоты, легкой наживы в казино или за карточным столом, игральными автоматами? На дармовщинку кроме грыжи, долгов и головной боли ничего не наживешь, как не старайся и к богу не обращайся.
- Все у тебя просто получается…
- Дива просто прыгать с моста, а в жизни уповать на судьбу и божью милость глупо. Кстати, сам бог от этого остерегает. Чудно? А ты послушай старый анекдот: один бедолага всю жизнь перебивался с хлеба на квас и молил бога, пошли, мол, мне крупный выигрыш на лотерейный билет, чтобы выбраться из нищеты, детей накормить досыта. Молил, молил и, наконец, услышал сердитый голос с неба: «Я готов тебе удружить, но ты купи хоть один раз лотерейный билет!» Смешно, если б не было так грустно. Жизнь состоит не столько из хочу, сколько из надо. Хочешь, значит надо пошевелиться, палец о палец, так сказать, ударить, чтобы заполучить манну небесную. Не зря же из покон веков в народе бытует: на бога надейся, а сам не плошай!
- А ты веришь в бога?
- На нет- суда нет.
- Как это понимать?
- Не маленький, понимай, как хочешь.
- Значит, не веришь, а как же бабушка?
- Что бабушка?
- Она всегда в церкви за наше здоровье свечи ставит. И мы ставим. Осуждаешь?
- С какой стати? Я сам иногда захожу в церковь.
- За компанию с бабушкой?
- Хоть бы и так, для интереса, но дело не во мне. Человек должен во что-то верить, и, если это успокаивает, я за такую веру. Это что-то вроде самовнушения – человек настраивается на хороший лад. Лишь бы не доходило до абсурда.
- Какого абсурда?
- Элементарного, заставь дурака богу молиться, он и лоб расколет, а не помогает, так в секту уходит, руки на себя накладывает, имущество распродает. Бойся самого себя.
- Ну почему?
- По кочану. У Пушкина есть такие строки: «Не дай мне Бог сойти с ума, нет, легче посох и сума; нет, легче труд и глад». Ему – не мне, верить можно.
- Почему ты все время о душевном покое, о жизни в ладу с самим собой?.. По-моему, не с самим собой, а с другими. Что я сам себя не знаю?
- Эх, молодо – зелено! Я тебе толкую про Фому, а ты мне про Ерему. Самое сложное в жизни ужиться со своим я. Возьмем простой пример: учебный год, сколько домашних заданий, а ты приходишь из школы и к телевизору с компьютером. Не можешь от них оторваться, хотя знаешь, что уроки надо делать. В душе ругаешь себя за то, что поддаешься искушению и не можешь ничего с собой поделать. Думаешь, что завтра-то обязательно поступишь иначе, но приходит завтра и все повторяется.
- Ты думаешь, у меня нет силы воли?
- Я этого не говорю, но если ты раз за разом вместо дела будешь поддаваться развлечениям, приобретешь самый большой порок – лень, а для нее сделать из человека пустышку, лоботряса – раз плюнуть. Жить хочется, когда у тебя все получается, все просто и восхитительно, прекрасно и удивительно, а если сбой, полоса неудач, да таких, что свет стал не мил, а бороться нет сил, лень одолела. Расстроился человек, все у него наперекосяк? Думает одно, а делает другое, злится на себя и чем дальше, тем больше не в ладу с собой и окружающими. Вот ты чего сегодня утром с гитарой возился?
- Настраивал, одна струна расстроилась.
- Одна струна расстроилась, а фальшивила вся гитара. Возьми другой механизм какой-нибудь? Одна шестеренка сломалась, даже не шестеренка, а один зубчик у нее, а в разнос может пойти весь механизм, вся машина. Что в таких случаях делают? Гитару настраивают, механизм чинят, а человека? То же самое? Врачи чинят-лечат, а друзья, церковь или психолог, кто что выбирает, настраивают, помогают справиться с бедой, с самим собой, придти в себя. Чтобы ум на разум не заходил. В дремучем лесу – лешают, а с умными людьми – людеют…
Ум за разум
Помолчали, посозерцали, подулись друг на друга. О чем говорить?
- Вот ты говоришь, ум за разум, чтоб не заходил. А он что заходит? И вообще интересно, как человек стал разумным? – не выдержал внук.
- Для начала узнать бы, откуда он взялся?
- Откуда?
- Ворон не считай на уроках.
- Так учителя то на Дарвина ссылаются, то на бога. Мужчины, выходит, от обезьяны, а женщины из ребра Адама.
- Может, не все от обезьяны? У тебя папа с мамой… А вот на счет женщины из ребра Адама, могли выдумать только особи мужского пола, чтобы потешить свое самолюбие, что женщина вторична. Подрастешь, поймешь, что тут вторично, а что первично.
- Но что-то же должно быть первичным – яйцо или курица?
- А тебе не приходило в голову, что люди обычные роботы – продукт Всемирного разума, а все остальное не земле приложено к ним. Яйцо и курица тоже.
- Еще одна теория – сказка.
- Может и так, но интересно, откуда мы взялись? – глянул дед в небо.
- Откуда?
- Я первый спросил.
- Ты первый, я второй. Ты дед, а я нет.
- Не знаю. Слышал, будто мужчины прилетели на землю с Марса, а женщины с Венеры. Ради интереса, полюбопытствовать насчет нас мужчин: что мы за особи и с чем нас едят? Мужчины с виду кремни, а на деле – доверчивые растяпы. Те, что до нас жили. Рады – радешеньки слабому полу. Развесили уши, поддались дрессировке, как воск – лепи, что хочешь. Рабов, к примеру. На Венере женщинам самим все приходилось делать, а тут только моргни и шалаш или пещера, мамонт на обед или норковая шубка на плечи. И все на блюдечке да с голубой каемочкой… Вот, ты, например, думаешь, ты кот, ходишь сам по себе, куда вздумается…
- Какой еще кот?
- Это я так, к слову, образно чтобы. В общем, ты думаешь так, а на деле ты не сам по себе ходишь, а по велению женщины: поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что… И идешь, и несешь, если не хлеб насущный, то околесицу.
- Что, что?
- Околесицу, какая ты красивая, какая неземная, чтобы я без тебя делал, как дым без огня. А женщине то и надо. Она же, Неземная, она все буквально ушами воспринимает и опять еще дальше посылает: принеси то – не знаю что! Не зря говорят, что птицу не накормить, а женщину не нарядить. Сто раз на день готова переодеваться. И побрякушки менять: серебро на золото, жемчуг на алмазы или наоборот. Дай только волю. Вот мы, чтобы их ублажить, ворочаем горы и не заметили, как оказались в завуалированном матриархате – все для женщин!
- Скажешь тоже…
- Не веришь? И не надо.
- Нет, кроме шуток…
- Ладно, шутки в сторону. Подойдем с другой стороны, с житейской. Женщины рядом с нами с рождения: мамы, сестры, бабушки, тети, няни, учителя, наконец, знакомые. Мы их любим, они любят нас. Они дали нам жизнь, они о нас заботятся. Вот мы с тобой загораем сейчас на пляже, а твоя мама на кухне, чтобы мы без обеда не остались. Попробуй накормить всех мужиков: тебя, братца, папу, племянников и меня в придачу, да еще не один раз в день. Представь себе пол жизни на кухне! Позавидуешь женскому терпению. Все ради нас. И те, которых мы выбираем в жены, задаются: они могут то, что мы с тобой не можем – рожать детей. Хорошо, что без нас у них это не получается, а то бы давно извели дармоедов.
- Опять ты за свое!
- И за твое. Мы их любим и близких, и чужих. Чужих – понятно, они такие милые. А вот ты ответь, почему ты любишь маму? Чур, внешние данные не в счет!
- Не знаю, и все, потому что люблю…
- Вот именно, потому что. И я свою маму, твою прабабушку также любил. Мы не задумываемся над тем, почему любим их, а они нас. Ни один младенец не скажет, что он любит свою маму за то, что она дала ему жизнь и заботится о нем. Он еще говорить не научился, не знает, кем рожден, а любит и выделяет ее из всех близких, не говоря о посторонних людях. В этом великая тайна природы. Я думаю, любовь к близким людям развивает с младенчества отношение к тому чувству, которое приходит с возмужанием, любовью к девушке, женщине, любовью к своей семье, к людям, наконец. Впрочем, это так сказать, философская сторона жизни, для специалистов. А мы с тобой лучше приземлимся.
- Не хочу больше о любви. Поговорим о чем-нибудь другом.
- Хорошо, о чем?
- О космосе.
- С чего это? О высоких материях…
- Ты часто туда смотришь. И сейчас тоже. Говоришь со мной, а весь там. Что там такого?
- Сам не знаю. Любопытно. Я не один такой. Все туда смотрят. Из покон веков. Хочется понять, кто мы, зачем тут и что там в бесконечности?
Дед остановился на полуслове. Прибежали младшие внуки с друзьями, такими же, как сами. Писк, гам, смех… Горячий пляж жжет пятки, дети пританцовывают, да так, что песок летит во все стороны. Дед со старшим внуком, прикрывая глаза, приподымаются с лежаков. И в этой суматохе внуки услышали таки слова деда о небе, затараторили:
- Деда, что небо? Что там? – и дружно задрали головы вверх.
- Там одно солнце и жара, - сказал Влад. – Ни одного облачка. Дождя не дождаться.
- И не надо, без дождя лучше видно, если тарелки прилетят с ниндзями, - подал голос Дима.
- Ха-ха, ниндзи в Японии живут, а тарелки днем не летают, - возразили ему.
-А вот и летают, я по телику видел, - сказал Дима. И все загадали, кто и что видел по телику.
- По телику и не то покажут, - вмешался старший внук, и все сразу притихли – старших положено слушать. – Лично я тарелки видел пока только на кухне со спагетти.
Все засмеялись, и сразу пить и есть захотели.
- Деда, у тебя есть, что есть и пить?
- Чай охлажденный. Вон термос в кустах в пакете. А из еды я ничего не брал. Черствый хлеб только. Утят собирался кормить, да они куда-то уплыли.
Внуки враз извлекли из куста припасы, одним махом выпили двухлитровую посудину, расправились с утиным хлебом и запили содержимым другой бутыли с газированной водой: не в сухомятку же грызть корки. И вопрошающе уставились на деда:
- Это все?
- Все! А вы что хотели, чтобы я сюда под ваш аппетит холодильник с едой притащил? Хотите есть, ступайте домой, как раз к обеду поспеете.
- Не-е, мы лучше в спортгородок, покувыркаться на брусьях, - и убежали.
По соседству, в спортгородке Дома отдыха моряков, кроме брусьев немало спортивных снарядов. Ребятишки часто там пропадали, но обычно под присмотром старших: разбалуются и ненароком о железо поранятся.
- Пойдем за ними, подстрахуем, - предложил дед старшему внуку.
- Не надо, - ответил тот. – Они не дураки - за горячее железо хвататься. Вечером поостынет – другое дело. Вон они, видишь, на речке застряли, плотину строят.
- Тогда уберемся в тень, - сказал дед, - сменим наблюдательный пост. Сверху сподручнее приглядывать, и полез вверх через каменный парапет, что отделял пляж от парка. Сосновый полог хранил прохладу.
- Чувствуешь разницу?
- И что?
- Ничего. Вот он пляж и вот он лес: расстояние вытянутой руки, а микроклимат совсем другой – легче дышится. Хвоей пахнет, морем, скошенной травой. Аромат такой настоялся – дышишь, будто пьешь его.
- И дыши на здоровье.
- Знаешь, мне в горах приходилось бывать. Лезешь, лезешь. Вроде, не так и высоко, а кровь в виски, сердце колотится, в глазах мурашки, задыхаешься.
- Это от недостатка кислорода.
- Но какова сила притяжения! Всего живого и неживого. И даже воздуха, прилип к земле тонюсенькой пленкой и не отрывается от нее, не улетает в космос, а ведь легче легкого. Крепко держится. Не удержится и все живое уже не живое. В один миг. Представляешь.
- А солнце? Заводное, что ли? Встает и садится, встает и садится.
- Да. И так изо дня в день, из года в год, из века в век. Миллиарды лет одно и тоже.
- И заводить не надо. Точность – точнее не бывает.
- Вот именно. Как тут не поверишь в мистику? Что кто-то всем этим управляет, а мы подопытные кролики…
Внук и дед посмотрели друг на друга, на малышню, которая возилась в речке с плотиной, на всех, кто валялся на пляже под жарким солнцем, и притихли, думая о своем.
Из пустого в порожнее
- Говорят, наша Земля во всей Вселенной живая в единственном числе и человек тоже, - подал голос внук.
- Еще говорят, что кур доят, а коров на яйца садят. Не так, так так. А что если мы в космосе не одни такие? И не такие есть.
- Какие не такие?
- Фантазируй. Все равно ведь ни то, ни другое не доказано. Одни догадки. Допустим, что Землю и человека создал Бог. Один святой дух, единый, понимаешь? И вера должна быть одна, а у нас? Сколько людей, столько и вер, каждый своему богу молится. Целый Олимп получается. Выходит, коллективно создавалась земля. Для чего?
- Для чего?
- Не попугайничай, рассуждай. Похоже, у богов во Вселенной есть еще по одной, а то и по паре – другой таких же шариков, как наша Земля, со своими людьми. Кругом там на этих шариках из-за изобилия или еще чего – тишь да гладь, да божья благодать. Тошно стало богам смотреть на эту идиллию. Захотелось им чего-то неординарного, экстравагантного. Однажды собрались вместе на Олимпе или еще где-то: надо же им иногда отдыхать от делов праведных. Поговорили и решили, что так жить нельзя! Скучно. Недолго думая, сляпали еще один общий шарик – нашу Землю и поселили на ней все свои народы – белые, черные, желтые.
- Зачем?
- Для эксперимента, что получится: уживутся, не уживутся, а главное для селекции, - какое народят потомство?
- Какой еще селекции?
- Обыкновенной. Может, выродились у них одиночные виды в одиночестве. Примитивными стали, ленивыми, тупыми. Ели, пили от пуза, телевизор смотрели, и мыслить не хотели. Вот и пошли боги на смешение кровей: вдруг метисы умней будут.
- И что?
- Пока ничего хорошего. На одного гения, такого, как Пушкин, по миллиону дебилов, алкашей, наркоманов, чикатило, олигархов, извращенцев, политиков, иродов, торгашей. Кому понравится?
- И что?
- Что, что… Тупик. С дебилами космос не освоишь.
- При чем тут космос?
- Вот и я думаю, при чем? Сдается мне, что под святым духом скрыто что-то посерьезнее: сверхцивилизация, например. Всемирный разум, который для нас и есть Бог, и Святой дух.
- И что от этого изменится?
- Еще как изменится! Человек на Земле по космическим меркам живет всего ничего, какие-то тысячи лет, а чего только не напридумывал хорошего и плохого, особенно за последний век: радио, телевизор, электричество, компьютер, деньги, наркотики, атомную бомбу… А космосу в целом миллиарды миллиардов лет, а то и больше. За это время кое-кому можно такого прогресса достичь в науке и технике, что нам и не снилось. По земным расчетам, чтобы слетать из одной галактики в другую на какую-то планету, звезду надо сотни тысяч световых лет. С ума сойти сколько! А для Всемирного разума, может, всего ничего – раз моргнуть. Вот ты, скажи, что в мире быстрее всего?
- Звук, свет…
- А может, мысль?
- Мысль не материальна.
- Мы так с тобой считаем, потому что не понимаем пока ее природу. В древности люди представляли Землю плоской, на трех китах или слонах, а никак не шариком, который несется в космосе с огромной скоростью. Прошло время, поумнели. Теперь, чтобы еще больше поумнеть, надо время. И перевернется мир, если подтвердится, что мысль материальна, и можно накапливать ее энергию.
- Так уж и перевернется…
- Сам посуди: у звука и света есть предел скорости движения. Причем в разной среде она разная – в воздухе, воде, вакууме. А мысли все равно. Ее и на орбиту выводить не надо, расчеты делать. Подумал и через мгновение на луне, на солнце или вообще в другой галактике. А если еще наш взгляд окажется материальным! Вместе с мыслью они, как гремучая смесь для заправки. Глянешь ночью на небо, и в одно мгновение улетел, куда захотел: на самую дальнюю звезду или созвездия – Большую медведицу, Малую. Скорость мысли и взгляда ни с чем не сравнимы. Бегаешь по небу глазами и мыслями, как по ромашковому полю. Не так?
- Так-то оно так, но взгляд не мысль. Днем глаза звезд не видят, а если тучи на небе, то и солнца. Для взгляда нужны идеальные условия, без преград чтобы, а мысль без взгляда, вроде, как куцая.
- Куцая, говоришь. А звук, а свет не куцие? Мало того, что у них скорость ограничена, они подвержены притяжению, искривляются и замедляют ход, когда проходят мимо больших планет. А если на пути Черная дыра? Они вообще исчезают навсегда. Как будто их и не было. Да и удаляясь от источника, рассеиваются, сами по себе гаснут. Нет, для космических передвижений они мало подходят. Разве что на луну слетать. Другое дело мысль. Пусть даже без взгляда. Хотя он ей иногда очень даже помогает. В природе все устроено по принципу – он и она, плюс – минус. Одно без другого не жизнеспособно.
- Хорошо, но как их практически использовать? Абстрактно, что ли? Загрузить мысль и взгляд человеческими генами и забросить в космос? Не реально ведь.
- На первый взгляд, нереально. А если вздуматься: на Земле шесть миллиардов людей, по три в одном и другом полушарии. И вот представь себе, что люди одного полушария в одно мгновение подумали: «Хочу на Марс», и глянули в небо. Их мысль концентрируется в один пучок, в точку или на какой-то аккумулятор, накапливается колоссальная энергия в том месте, где завис межпланетный корабль, ракета или тарелка, и тот, кто управляет, нажимает кнопку и уже на Марсе.
- Какие три миллиарда? Какая концентрация? Не все же люди вышли на улицу, чтобы поглазеть. Одни спят, другие в шахтах под землей, третьи обед готовят, а пьяные, наркоманы вообще в отключке. Кто их заставит думать и глядеть в небо?
- Конечно, не без издержек в производстве. Пусть не все три миллиарда думают, а два или полтора – тоже силища. Получат команду свыше и пошло дело. Какая разница, где думать – на улице или на кухне?
- Люди, что марионетки? Дерни за веревочку и вей веревочку.
- Веревочка не веревочка, а компьютеры на что? Дошло! У них там совершеннейшие компьютеры. Может, нам всем сразу глядеть в небо и не обязательно. Может, они целый год то и делают, что списывают с нас на компьютер нужную информацию, по очереди дают команды тем или иным людям думать так, а не иначе. И когда наберется достаточное количество энергии, нажимают кнопку и летят. Они же сверхчеловеки, и не до такого додумаются.
- Хорошо, в одну сторону слетали, а обратно?
- Обратно может и не надо, а если надо, у них для этого где-то в других галактиках есть такие же земли с людьми. Зарядятся от них и в путь.
- Зачем им летать?
- Для сохранения продолжения жизни. Человеку по космическим меркам даже при самом благоприятном стечении обстоятельств отпущен мизер для жизни – лет сто. А те, кто создал нас, может, живут по тысяче, а то и по сотне тысяч лет. Нам с тобой, чтобы жить надо минимум три раза в день поесть, попить, пополнить энергию, обязательно поспать, чтобы не чокнуться. А они, может быть, вообще не спят и один раз в сто лет завтракают, обедают, ужинают. И не тем, что мы, а светом или молниями, магнитными волнами. А потом только и делают, что ничего не делают: кайфуют и думают.
- О чем?
- О том, как подольше пожить. Хоть космос и бесконечен, и планет в нем уйма, но проходит время - миллиарды лет, и планеты гибнут, а вместе с ними могут погибнуть и сверхсущества, если вовремя куда-то не переселятся. Они все наперед знают. Знают и то, где образовались новые планеты, пригодные для жилья. Очень, очень далеко. И чтобы переселиться туда, нужен самоходный транспорт с приличной скоростью взгляда и мысли. Вот и создали они мыслящего робота – человека, с мозгами компьютерами. И используют нас. А для чего еще нам мыслить?
- Если так, если они сверхсущества, почему им не использовать свой мозг и взгляд?
- Когда полно роботов, зачем им истязать себя черновой работой? Для них главнее – наука, знать больше, видеть дальше.
- Все это твои догадки. Не хочу мириться с этим?
- А чего тебе хочется?
- Думать, что у человека другое предназначение.
- Какое же?
- Делать мир чище и лучше, а жизнь счастливей.
- Кто же этого не хочет? У многих из нас крутится в голове, что где-то в потустороннем мире есть продолжение лучших свойств человека. Кто на земле постарался и настрадался, на небе место в раю, а кто вел себя плохо и других страдать заставлял – в аду. А то и вообще нигде. Плохим – пыль придорожная, а не внеземная субстанция бытия. Для успокоения и в назидание другим. Чем бы дитя не тешилось.
- Какое дитя?
- Человек.
- Он же царь природы, говорят.
- Это человеку так кажется, так хочется, а на самом деле беспомощное дитя природы. Ему еще расти и расти, набираться ума-разума.
- Как? Путем естественного отбора?
- Хотя бы и так. С другой стороны, если бы естественный отбор был главенствующим в сознании и совершенствовании человека, природа или Всемирный разум не допустили бы его деградации. Думаю, это им не выгодно. Создать и убить. Зачем? А идет к этому. Высшее существо – мыслящий человек - сгусток пагубных страстей. Чем дальше, тем больше: курит, пьет водку, колет наркотики, играет в карты, рулетку, развращается в притонах и у игровых автоматах, вместо того, чтобы созидать, совершенствоваться, обманывает, ненавидит, воюет и убивает друг друга ради наживы, превращается в однополое существо. А это против всех правил жития.
- Не все же так делают. Может быть, в этом и заключен естественный отбор или небесная справедливость: плохим - кара, хорошим – благословение?
- Ну, если тебе от этого легче, пожалуйста. Только нет ничего на свете прекраснее и в то же время равнодушнее, страшнее самой природы. Она может в один миг уничтожить миллионы людей. И плохих, и хороших. Кто под руку подвернется. Стереть с лица земли землетрясением, наводнением, пожаром, или другой какой катастрофой. И не содрогнуться. Как будто, так и надо.
- А где же твой Всемогущий хранитель – Всемирный разум? Куда он смотрит? Почему не защитит нас?
- В том-то и дело, что не может защитить. Он сам страдает от природных катастроф. Процессы образования новых звезд, планет, их гибель и новые образования никому не подвластны, кроме самой природы. Химический, физический или мистический хаос, все равно хаос. И с этим приходится мириться даже Всемирному разуму. И приспосабливаться, чтобы выжить и жить.
- Каким образом?
- Передвижением с места на место. А для этого поддерживать человеческую численность.
- Как?
- Любовью.
- Ну вот, говорили, говорили и опять пришли к любви.
- А как же иначе? Предки хотели продолжаться во мне, теперь я хочу, чтобы они и я продолжались в тебе. И ты того же захочешь. Дай срок. Это желание настолько сильное, так тобой овладевает, что избавиться от него никак невозможно. Остается жить, любить и продолжаться в новых поколениях. Не можешь продолжаться, уступи место другому, молодому, у которого энергии любить и в небо смотреть, хоть отбавляй.
- Ну да. И в благодарность за любовь строить храмы, церкви, соборы, часовни, молиться и поклоняться всемирному разуму – Богу нашему.
- И строить, и поклоняться верой и правдой, и не нарушать законы бытия. А у нас, посмотри, с какой легкостью иные заблудшие меняют одну веру на другую, как перчатки. Если веришь, веруй, укрепляй веру – это тебе не разменная монета.
- Ради чего? Любви, загробной жизни, бессмертия? Тайны за семью печатями.
- Видишь ли, без тайны любви и жизнь не жизнь, одна похоть. И с бессмертием не все так просто. Если взять все человечество в целом, тут понятно – оно должно продолжаться. А для индивидуума, меня, например? Быть бессмертным для чего? Причем, все забыть, что было в прожитой жизни и начинать новую с нуля. Зачем мне бессмертие в другом обличье, с другой памятью, в которой нет тебя и других самых дорогих мне близких родных людей?
- А если возродиться в другой жизни с той же памятью. Может же быть такое?
- Я бы остерегся. Каждый из нас на земле не только любил, но и кого-то ненавидел, и сам был ненавистным кому-то. Лично мне не хотелось бы еще раз встречаться с такими людьми, переживать раз за разом неприятные минуты, часы, дни. Еще раз пережить и маяться душой, куда деть болезни? Кто-то, кого-то терял в жизни. Самого дорогого. Еще раз потерять? Не хочу. Спасибо за то, что родился, что был на земле. Вам дал возможность увидеть белый свет: это уже немало. Это уже счастье.
- А как же, бог терпел и нам велел? Дают-бери, бьют-беги? Грех отказываться от того, что может быть, вполне быть может!
- Наверное, в этом что-то есть, что-то скрыто. Я все думаю, почему святыми люди считают не тех, кто не обижен здоровьем, может пахать и сеять, кормить, оберегать других, создавать материальные ценности, изобретать, двигать науку, а, наоборот, немощных, слабых душой и телом, убогих, калек?
- Может, потому, что они послушные и через них нами легче управлять?
- А, может, потому, что только они истинно верующие и их искренние молитвы доходят до тех, до кого надо, и к нам снисходит небесная благодать? Так или не так, но надо довольствоваться тем, что дано свыше, дорожить им и отдавать должное за добро. Как аукнется, так и откликнется. И пусть за нас грешных помолятся истинно верующие.
- Ну вот и ты туда же: то не верю, то верю.
- Так я же человек. И как всякий человек без сомнений – не человек, а недоразумение. Да что я! Как-то я спросил одного сверхобразованного ученого на счет веры в бога и черта. И знаешь, что он мне ответил: «Не верю, но молюсь, потому суеверен: мало ли что».
- А почему люди суеверны?
- Потому что боятся.
- Чего?
- Тьмы.
- Причем тут тьма?
- Ты один ночью в темной комнате когда-нибудь оставался?
- Да. И не раз.
- И что, не боялся?
- Еще как боялся.
- Чего?
- Не знаю? Всего. Барабашки какой-то.
- Вот-вот. Барабашки. Чего только не померещится в темноте. Как сказал поэт: «Ночью в сказки даже взрослые тоже верят иногда». Хорошо, что тьмы и света на земле поровну. Свет, чтобы придти в себя, порадоваться чему-то. Тьма, чтобы задуматься о бренности. При свете об этом не думают. Разве что больной или попавший в беду человек. Заблудился, к примеру, в лесу и чем больше плутает, тем больше теряется. Страх парализует. Жутко. За каждым кустом барабашки. Волосы дыбом. Волей-неволей и на свету поверишь в нечистую силу. Что делать?
- Бабушка говорит, когда кажется, надо креститься.
- Вот-вот, перекреститься. Поверье такое: крест охраняет от нечистой силы. Это так просто? Махнуть туда-сюда перстом. И все беды побоку.
- Ты что, против?
- Наоборот, за. Не бабушкой, не нами с тобой придуман этот ритуал защиты. Он в нас веками живет. Передается как эстафета из поколения в поколение. Вот и ты уже современный, образованный человек примеряешь его к себе. Прислушиваешься к бабушкиным советам. Осторожность еще никогда никому не мешала. Хотя на самом деле все сложнее. Брожение ума. Каждый человек, оказавшись в безвыходном положении, инстинктивно ищет выход, и срабатывает инстинкт самосохранения: осенить себя крестом, если ни что другое не помогает.
- Почему ты так считаешь?
- Кто-то сказал: «Считаю, значит, верю, потому что знаю». У моих и твоих предков, северных народов, есть один очень древний обычай – дитя тьмы или ее порождение. Своеобразный ритуал защиты. Когда входишь в чужой дом или Зимовье, где долго не был, в деревенскую баньку, выражать свои добрые намерения пребывания обещанием вести себя достойно, прилично, заверять и просить хозяина быть снисходительным, гостеприимным, не чинить козней гостю, позволить переночевать, пожить или помыться. Так же просят хозяев леса, озера, моря, болота, когда идут на охоту, рыбалку, за ягодами или грибами. Прежде чем рубить лес для строительства дома или на дрова, тоже степенно кланяются, извиняются, задабривают хозяина леса и сами деревья, которые собираются рубить. Чтобы не обижались, так как нужда заставила. Считается, что после этого дом стоит века, а дрова жарче горят в печи.
- Разве это помогает?
- Помогает это или нет, суть не в том. Главное человеку настроиться на праведное поведение в чужом незнакомом месте, внутренне обезопасить себя от неприятностей, думать, что раз задобрил хозяина, вправе рассчитывать на его милость. После чего, откуда силы берутся? Человек ведет себя увереннее, активнее и все у него получается.
- В этом же смысл веры в бога. Осенил себя крестом, попросил милосердия, заручился доверием, покаялся и вроде как обезопасил себя, обрел уверенность. Сверхъестественные силы тут не причем. Главное в мобилизации духовных и физических сил самого верующего: вера – это способ мобилизации на что посмеешь, то и пожнешь. Так и в любви. Подмечено, что влюбленный парень робеет, теряется, не знает, как себя вести. Девушка, наоборот, смелеет, раскрепощается в любви. Все уравновешено земным притяжением… Плюсы и минусы тоже…
Седина на седину
Младшие внуки, как по команде снялись с места и наперегонки засверкали пятками по пляжу. Дед огляделся: чего это они всполошились?
- Не видишь, тетя с дядей приехали, - сказал Сережа.
Те шли навстречу детям, руки для объятий за километр раскинули, улыбки до ушей. Неделю не виделись, соскучились. Теперь зацелуют, заобнимают, затискают… Оба работают. В отпуск позже пойдут. На дачу приезжают по выходным, забирают детей, едут куда-нибудь, а чаще всего в Зеленогорский парк, где огромный ухоженный пляж и полно разных аттракционов от колеса обозрения, спортплощадок до лодочной станции, не говоря уже о павильонах с разными вкусностями от мороженого до прохладительных напитков, чизбургеров и прочих, не выговоришь, угощений. Малышне то и надо.
- Поезжайте, - сказал им дед после приветствий, - отдыхайте, а я здесь покемарю. Если что, подойду, далеко ли тут – два шага. Вон он пляж, отсюда краешек видно.
Старший внук тоже не поехал. Не хочет, не надо. Он еще с утра туда сгонял. Один или с кем-то. Дело молодое.
Когда все ушли, внук спросил:
- Деда, а как у тети с дядей было? Так же как у мамы с папой?
- Нет, совсем не так. У этих внешне все скромно. Тихушники. Им бы в разведке работать: молчком любовь замесили.
- Как молчком?
- Да так, молчком и все. Лично я обо всем как всегда последним узнал.
- Что ты все загадками? Или не хочешь говорить?
- А что говорить? Я на них не в обиде. Наоборот, рад за них: спелись складно, живут ладно.
- Как складно?
- Как, как… Дружили и дружили. В кино ходили, музыку слушали. Все чин-чином. Мирить не приходилось как твоих маму с папой. Если и случалось у них что, виду не показывали, не афишировали. Мы и знать не знали о их недомолвках.
- И что?
- Что, что… И в тихом омуте черти водятся. Однажды иду я с работы домой и встречаю знакомую из ЗАКСа. Она еще твоих маму с папой регистрировала. «Поздравляю, - говорит она мне, - младшенькую тоже замуж выдали. Только не отвертеться вам, на свадьбу я первая приду. Наши дочки подруги. Или запамятовали? Приглашайте официально, пока я совсем не разобиделась»…
- Ну и шутки у вас, - говорю ей, - кондрашка хватит.
- Какие шутки? Они уже неделю, как расписались. Не делайте вид, будто не знаете. Еще раз от души вас поздравляю. Младший зять у вас не уступит старшему, тоже лапочка, видный парень. У меня дочь на выданье. Хоть бы намекнули, где вы их берете?..
Прихожу домой, как лимон выжатый, усталый, ошарашенный. Бабуля твоя, еще похлеще тетки с дядей, тихушница, все знала, потом узнал; почуяла неладное, рта не дала раскрыть, на кухню затолкала: «Ешь, - говорит, - мы уже поужинали». Пока жевал, переживал – отошел малость. И тут как тут он. Ни раньше, ни позже.
- Кто он?
- Дядя твой нынешний. «Я, - говорит, - хочу поговорить с вами и попросить руки вашей дочери».
Я на бабулю смотрю: она в дверях стоит и головой качает, соглашайся, мол.
- Я, что, - отвечаю, - я не против, но для порядка надо бы дочку спросить: согласна, на согласна?
- Спрашивай, - торопит бабуля. – Вот она у меня за спиной прячется, - и отступила в сторону.
И правда, дочка за ней – само смирение, рдеет, что маков цвет.
- Что скажешь? – спрашиваю ее, - твоей руки просят. Согласна с ним жизнь коротать?
- Да, - кивает дочь, - согласна, - и глазищами засияла…
- Ну что тут поделаешь? Благословили мы их, как положено, пожелали счастья. Не без бабушкиных слез, конечно. Женщины хоть горе, хоть радость – все слезами обмывают.
- И все?
- А что еще? Свадьбу справили. Гуляли три дня. Молодые подруг, друзей-студентов наприглашали, как хотели. Потом проводили их в свадебное путешествие в Прибалтику.
- И ты не возмутился, что не спросясь женились?
- Нет, смолчал. После драки кулаками не машут.
- Ну хоть узнал бы, почему они тайком расписались?
- Приспичило, значит. А со мной говорить в ту пору было не просто. Я в их глазах – старый консерватор. Знали мое отношение к браку? Прежде чем обзавестись семьей, надо встать на ноги, получить образование, работу хорошую. А они - студенты. Дочь только что школу закончила, поступила в институт, а зять учился на четвертом курсе. Проживешь на стипендию, когда ни кола, ни двора, ни обуться, ни одеться? Обедать тоже каждый день надо. Да и кто знал, какая у них любовь – большая, небольшая? Никудышный быт только самой большой любви под силу выдержать. А если дети еще пойдут?
- Что дети?
- Кроме радости – хлопот полон рот.
- А бабушка что?
- Бабушка твоя в ту пору сама еще в девках ходить могла бы. Ты, первенец ее, молодуху, этим званием облагородил. Но признаю, прозорливей она меня оказалась. Говорит, мол, было бы наше родительское благословение, не было бы, они все равно сошлись бы. Любовь у них, понимаешь? А согласие или несогласие чье-то, им до лампочки. Хотя, конечно, каждый хочет, чтобы по-человечески все, по-людски было.
- И что?
- Ничего. Помню, бабуля говорит мне, мол, ты себя вспомни: с чего мы с тобой начинали?
- С чего?
- С ничего. С пустого места. У наших студентов-молодоженов мы, родители, рядом. Могли их всячески поддержать. А вот нас с бабулей после свадьбе занесло в дальние края. Сняли комнатушку. Всего добра – по чемодану у каждого. Чемодан на чемодан – стол заменяли. Вместо стульев – посылочные ящики. Считай, на полу трапезничали, по-восточному. На первую заначку – матрац купили. На пол постелили. Ни кровати, ни дивана, ни ложек, ни плошек. Все остальное потом наживали.
- Но нажили ведь?
- Не без того. С миру по нитке. Время было другое – послевоенное. Не до роскоши. Родители сами едва концы с концами сводили, но когда через год родилась у нас старшенькая, мамка твоя, тут же примчались и вместе с бабулей увезли ее к себе на целых полгода. Спасибо, дали передышку. Это нам-то, которые работали и зарабатывали кое-что. А тут студенты – молодожены. Помню, настраивал бабулю, мол, намекни дочке, чтобы пока учатся, потерпели, детей не заводили, а то еще и на нянек придется работать. Бабуля к дочке, а та только хитро улыбается, молчит себе в тряпочку. Тогда бабуля к зятю пошептаться, а тот, как на духу:
- Я тут не при чем, я не причем, она сама так захотела, так хотела ребенка!..
- И что?
- Родила первенца. Упрямая. И учебу не бросила. Вот и крутились, как могли, понатаскались по нянькам с твоим двоюродным братцем, пока в садик устроили.
- Зато теперь у них все хорошо.
- Тьфу, тьфу на тебя! Не сглазь ненароком, - дед постучал по сосне, внук тоже, - хотя ты еще у нас непорочный. Такой вот расклад. Я и сам удивляюсь, думал, так не бывает. Что хорошо, то хорошо. И у них, и у вас, и у нас, как не радоваться? Подрастешь, поймешь, какая это роскошь для нас с бабулей на старости лет, когда все хорошо…
- А что, нехорошее тоже было?
- Опять – двадцать пять! Ты что? Мало я тебе нехорошего рассказал?
- А что там нехорошего? Все хорошо, по-моему. Интересно даже, как в кино.
- Сейчас, не значит, тогда.
- А что тогда?
- Видишь ли, вспомнить плохое – душой маяться.
- Почему маяться?
- Потому! Ты знаешь, какая боль больнее: физическая или душевная? Обе страданьем заряжены.
- При чем тут боль? Я тебя не о боли спрашиваю.
- Для тебя интересно, а для меня больнее больного.
- Почему? Ты же говоришь, что все плохое забывается. Как будто не с тобой и было.
- Время лечит, конечно. Мистика: хорошее помнится, греет, а плохое выветривается, чтобы не истлеть от переживаний раньше срока. Опять таки на грани: очевидно, а невероятно.
- Очевидно, потому что от времени, а невероятно потому, что непонятно.
- Ты меня доведешь! Я что, бесчувственный чурбан - еще раз чуть не потерять тех, ради кого живу?
- Что-то новенькое! Как это чуть не потерять?
- А так-растак!
- Ты что потерял кого-то?
- Потерял и чуть-чуть не потерял – почти одно и то же.
- Так, чуть-чуть, не считается.
- Смотря в чем. Если на счет переводить, может и так, а если на душу – ни одно сердце не выдержит.
- Мое выдержит.
- Хороший ты парень. Пожалуй, иначе и не могло быть.
- Чего не могло?
- Тебя в первую очередь. Раз тебе суждено со мной сейчас разговаривать, мамке твоей и подавно надо было выжить.
- Что ты меня пугаешь?
- Сам напросился. Говорят, знать бы, где умереть, там соломки постелил. Помню, прижал я дочку – твою нынешнюю маму к груди и бежал по селу глухой ночью в больницу. Ни зги не видно, дождь хлещет, ветер, грязь по колено, ноги разъезжаются, а я бегу – только бы не упасть! У дочи уже и признаков жизни нет, а я все равно бегу. Бабуля за мной: «Как она, как она?!» Бежит и падает, а я ничем ей помочь не могу, как и доче своей. Ей годик с небольшим.
- А что с ней случилось?
- Отравилась чем-то. Нам бы сразу врачу показать, а мы промедлили, понадеялись по молодости, что обойдется. Спохватились среди ночи, когда ей совсем плохо стало. Тогда только в охапку ее и побежал. Детский врач молоденький оказался, только что с институтской скамьи, но думаю, его божий дар врачевать не обошел. Дочь три дня в коме была и он рядом с ней. Да и потом долгие недели в реанимации. Когда она поправилась, признался нам, что поначалу не надеялся спасти ее. Чуть-чуть бы и все… Тогда девятнадцатилетней еще бабушке твоей седина волосы опалила. А совсем поседела, когда младшую с того света доставали.
- Тетю, что ли?
- Тетю и крестную твою нынешнюю. В ту пору ей года три было. Жила себе и жила, нас радовала, ничем таким не омрачала. И вдруг диагноз, как приговор к расстрелу – не жилец! Это потом, спустя годы его признают ошибочным, а тогда… Аппаратура ли несовершенная подвела, квалификация врача или перестраховка его. Нет, не того, что твою мамку выходил. Мы тогда уже в большой город перебрались. Не верилось, не хотелось мириться с приговором. Внешне у нее никаких признаков неизлечимой болезни. Шустрая росла, игривая, любопытная. Не без каприз, конечно, не без хворей, так у кого их не бывает? Но чтобы не жилец…
- А может, у нее с перепугу екнуло сердечко и душа в пятки? Я тоже врачей боялся.
- Да уж! Помню, ушко у тебя разболелось. У трехлетнего. Пришлось уколы делать. Так ты, не знаю как, но медсестру за километр чуял. Звонок в дверь и у тебя глаза по блюдцу, голосок дрожит: «Деда, не открывай, не открывай! Тетя кака, тетя кака!» Тут не только у тебя, и у меня сердце разрывалось.
- Вот видишь! Хотя я не помню.
- И слава богу! А с тетей – это особый случай. Через какое-то время снова обследовали ее. По инерции, что ли, нас еще больше настращали и отправили на срочную операцию в другой город. Вещунья ли какая отвела или сердце материнское, только бабуля дочку в охапку и бегом из под ножа. «Бог, - сказала мне в оправданье, - любит троицу. Где два разных диагноза, там и третий может быть».
- И что?
- Что, что? Так и вышло. И третий, и четвертый. Опять неутешительные.
- А вы откуда знали?
- Мы не знали. Мы сомневались.
- Почему?
- До потому что одни говорили одно, другие – другое, третьи – третье…
- Вы что, врачи – решать за них?
- Не врачи, родители.
- Разобрались бы на операции.
- Разберись тут. По одному диагнозу надо резать со спины, по-другому – с боку, по-третьему – с груди. Потом как, по частям собирать?
- Тогда не знаю.
- А не знаешь, так чего голову морочишь?
- Я морочу?
- А кто, я, что ли? Меня и без твоих почемучек трясет от этих воспоминаний, а тебе все нипочем.
- Что ты, деда, - внук придвинулся к нему, обнял за плечи, чмокнул в щеку. – Ради бога, у меня и в мыслях ничего такого…
Дед уже отошел, тоже обнял внука.
- Прости, - сказал он. – Не бери в голову. И почему мы всегда обижаем и обижаемся на тех, кого любим?
- Потому что мы рядышком, чаще подворачиваемся под руку. Можно и не церемониться? Подумаешь, цаца! Я, к примеру.
- Разве что так. Хотя нет, не так. Почему тогда кошки скребут по сердцу? Какой ты цаца? Ты мое самое большое сокровище.
- Тогда рассказывай дальше.
- Дальше было так: мытарились, мытарились и попали в Москву. Там нас и обнадежили, сказали, что если бы у нее было что-то из того, что предрекали, ее давно и на свете не было. В общем, через десять лет, наконец, установили точный диагноз.
- Оперировали?
- Само собой. Сам Лео Бакерия с Володей Бураковским. Пол суток, пока шла операция, мы с бабулей вокруг института имени Бакулева ходили. Зима, холод, а нас с жар бросало. Пока не сказали, что проснулась, что пить просит и бульон куриный. Вот так… Ничего в нашей жизни не проходит бесследно: то седина на седину, то рубцы на сердце накладываются…
Помолчали. Мимо прошли девчонки. Только что из моря, как русалки, волосы распушили для сушки, шепчутся на ходу о чем-то и заразительно хохочут.
- Веселые, - внук проводил их взглядом. - И чего хохочут?
- Чируши, кипят как шкварки на раскаленной сковородке.
- Что, что?
- Чируши. Твоя прабабушка когда-то так звала девчушек-хохотушек. Ласково у нее получалось. А мальчишек: шкварки – подарки. Мизинец им покажи – и на всех смеху хватит.
- Смех без причины – признак дурачины.
- Зачем же так, это вспышка положительных эмоций, счастье рвется наружу от избытка чувств в ожидании любви.
- Ага, а длинные волосы, говорят, как антенны работают: принимают сигналы со всех сторон. Чем длиннее волосы, тем больше примешь информации.
- А что? Есть такая теория, что волосы – проводники телепатии. С кем волны совпали, с тем любовь завязали.
- Ты дед, без прибауток не можешь. Они что, у тебя на все случаи жизни заготовлены?
- На все, ни на все, они сами по себе. Это от того, с кем поведешься.
- На меня намекаешь?
- Угадал. Мне с тобой и легко и трудно. Вот и прячусь за шутками-прибаутками, чтобы тебе не наскучить.
Внук ничего не ответил. Он смотрел в сторону девчонок, откуда то и дело слышался смех. И сам невольно улыбнулся.
Тем временем девчонки собрались и пошли с пляжа…
Когда они скрылись из глаз, внук спросил:
- Ты видел, какая у вредины красивая коса?
- Коса – это хорошо. Как у твоей бабушки. У нее тоже была длинная коса ниже пояса, мне она очень нравилась.
- А теперь бескосая.
- Давно уже бескосая. Вскоре, как мы поженились, она ее чик – и нету.
- Зачем, если красиво?
- Я думаю, бабушка решила, что коса выполнила свою задачу? Помогла завлечь меня. Я окольцован, никуда не денусь, а косе уход нужен, да еще какой: мыть, сушить, заплетать, расчесывать, укладывать – уйму времени тратить. А у женщины после замужества сразу миллион новых забот прибавляется: кухня, стирка, глажка белья, мытье посуды, уборка, беготня по магазинам за провизией. Я уж не говорю, если дети пойдут, пеленки. Напасть дел – не переделать. Чем-то надо жертвовать – косой или уютом в доме. Кстати, твои мама и тетя также избавились от кос после замужества.
- Ну ты даешь, дед! Коса виновата, что времени маловато.
- Так не одна коса женщине женственность придает и мужчину завлекает. Женщина вся из разных приятностей. Не так?
- Так, не так, а вот ты чудак – это точно.
- С чудаков меньше спрос и с ними жить веселей.
- Не с чудаков, а с дураков меньше спрос, а ты не дурак.
- Спасибо на добром слове. Только ты об этом скажи своей бабуле, а то она сама не догадывается и чуть что намекает на обратное.
- Ладно, - пообещал внук, - скажу при случае, чтобы не обзывалась, если комары не съедят. Откуда они вечером берутся? Пойду, пройдусь, - и встал со скамейки, зябко передернув плечами.
- Пройдусь, помучаюсь… И чего маешься? Никуда твоя косастая не денется. Шел бы приоделся и на дискотеку, девчонок там… Глядишь, с какой-нибудь познакомишься, развлечешься, отвлечешься.
- А что и пойду.
- Иди, иди – труба зовет.
- Какая труба?
- Самая что ни на есть танцевальная. Не слышишь, грохочет! Я в твои годы не сидел сиднем, услышу гармошку и на крыльях лечу, как мотылек на огонек.
- Долетался.
- Я да, а ты на что? Свято место пусто не бывает. Теперь твоя очередь? Летай, то есть танцуй, пока молодой…
- Танцы-манцы! Если музыку послушать…
- Всему свой срок, мой хороший. Как в песне: «Думал, на улицу век не пойду». Потом вприпрыжку.
- Зачем?
- За девочками побегать. А те от тебя, с оглядкой: «Не быстро ли я бегу?»
- Почему?
- Вдруг, отстанешь: притормозить, а то другая дорогу перебежит, опередит… Чего только не бывает, когда в догонялки да гляделки играешь.
- Все. Я понятливый. Ушел.
- С богом…
Переполох
Прошло несколько дней. Как-то под вечер Димка прибежал с улицы, шепчет бабуле, да так, что все слышат:
- Бабуля, бабуля, никому не говори, там Сережа девочку закадрил!
Все побросали свои занятия, сгрудились около них. Бабуля сердится:
- Дима, что за выражение?! Думай, что говоришь.
Димка хлопает ресницами и, похоже, думать не собирается:
- Ну, бабушка, ну посмотри, как он ее охмуряет!
Бабушка выходит из себя, костит деда и старших внуков:
- Это все вы, от вас ребенок набрался таких выражений. Как вам не стыдно!
Но тем не до стыда, тем, видно, в одно ухо влетало, в другое вылетало, они теребили Димку:
- Где они, где?
- Я вам покажу, где, охальники! – совсем разошлась бабуля, - виданное ли дело – подглядывать! Девочку в краску введете, парня опозорите, никуда не пущу!
- Ну-у, бабушка, - канючит Димка, - не надо подглядывать, их из окна видно.
Все облепили окно. Куда деться, бабуля надевает очки, пытается через головы выглянуть наружу и ворчит:
- Эка невидаль, парень с девчонкой беседуют, что тут такого?
- Действительно, - подает голос дед, бабушка права, - девочка, как девочка, приятной наружности.
- Приятной наружности и внешности, как пышечка, - смеется Влад, а за ним захихикали остальные:
- Тили, тили тесто, жених да невеста – жених лопух, а невеста – толстух.
У бабушки нет слов, она только руками разводит. Вместо нее дед приструнил внуков:
- Так о девочках не говорят, обидеть можно.
- А как говорят, если она такая?
- Никак. Культурные люди стараются не замечать недостатки у других, тем более говорить о них. Кстати, чтоб вы знали, по мнению ученых, полные люди веселее, добрее, душевнее худых, которые вечно чем-то недовольны.
Сашка возразил:
- Внешность бывает обманчива.
- Не без того, а ты откуда знаешь?
- Знаю. Я один раз в гимназии бежал по коридору и налетел на толстуху с заварным пирожным в руках. Так я отлетел, как мячик, а ей хоть бы что, еще издевается, мол, получил? Я ей говорю, извини, нечаянно, ты такая интересная, в смысле, ни такая, как все. Она просияла и дала мне пирожное. Такая добрая внешне. Спасибо, говорю, и спросил ее, чем она питается, что так поправляется? А она выхватила у меня пирожное, размазала мне по лицу и ушла. Я едва отмылся.
Все дружно засмеялись, а Димка громче всех, наверное, представил лицо брата в заварном креме.
- Чего тут смешного? – обиделся Сашка.
- Так тебе и надо, - укорила бабушка. Разве женщине такое говорят.
- Какая она женщина, она девочка!
- Хватит спорить, - сказал дед. – Смотрите…
Около Сережи с девочкой появилась еще одна пара: невысокий крепыш с высокой девочкой. Ребята о чем-то поговорили, поменялись девочками и разошлись в разные стороны.
Бабуля недовольно пробурчала:
- Чего это он: вчера одну провожал, теперь другую…
Коса на камень
Утром дед заговорил с внуком.
- Видел я вчера твою очередную кралю.
- И что?
- Ничего, смотрится. Поначалу подумал, что ты с махонькой водишься и удивился, неужто сменил имидж? Потом высокая тебя увела. Сердцеед, ты, однако.
- А ты и рад косточки перемывать.
- Не то чтобы рад, но жить по принципу – сегодня одна, завтра другая, негоже. Одним куском не наешься, другим – подавишься.
- Ну, дед. На тебя не угодишь! То домоседом обзывал, то сердцеедом. Я не маятник – туда, сюда…
- Видишь ли, девочки не перчатки, каждый вечер менять. Глаза повыцарапают.
- А я виноват? С одной из пансионата познакомился, а у нее путевка закончилась, уехала, другая курит, как паровоз, а третья, чуть что, кулаки в ход.
- Значит хорошая девочка, если может за себя постоять.
- Ничего себе хорошая, потому что дерется…
- Да если бы она не дралась, чего бы от нее осталось? Такие, как ты, растащили бы по кустам. Терпи девичьи капризы. Характер женский, как погода, переменчив: то благодать небесная, то ураган – ад кромешный. Приноравливайся.
- Откуда ты знаешь?
- Откуда, откуда… От верблюда. Сам что ли не видишь? Кто кулаки в ход? Не я ли тебе говорил, что девочки любят обходительных, ласковых, нежных ребят, а ты, поди, сразу лапать, вместо того, чтобы ей стихи почитать.
Внук рассмеялся:
- До чего же ты старомоден!
- Смешно! А мне грустно, что ты у меня такой неотесанный. Только и можешь других осуждать: такая, сякая…
- А ты?
- Что я? Мой поезд ушел.
- А вредина чем плоха?
- Я не говорил, что плоха. Рядом с ней самая красивая актриса покажется замухрышкой.
- Вот видишь, сам без ума.
- Да уж, лишь бы замуж. Женитьба, мой дорогой, не шоу и не показ мод первых красавиц. Жену выбирают для дома, для семьи, для себя, для души и сердца. Чтобы тебе каждый день, каждую минуту ее видеть, миловаться, любоваться хотелось, и чтобы взаимность была.
- Она для меня как раз такая и есть, другой не надо.
- Да эта, твоя вредина, видеть тебя не пожелала. Не то что проститься полюбовно, не говоря уже чисто по человечески, она отвернулась от тебя, как от пустого места. Хоть стой, хоть падай! Не набиваться же ей в приемыши. Насильно мил не будешь. Ты письмо от нее ждал, тешился надеждой. Написала? Как же, напишет, жди, пока все жданки не съешь.
Внук молчал, глядя куда-то в море. Темные очки скрывали глаза, и дед не мог понять его реакции на свои слова. Обиделся, не обиделся? Он попытался сгладить напряженку:
- Чего молчишь?
- Сам же говорил, молчанье – золото.
- Давай, давай, срывай зло на родном деде. Ты, значит, напереживался, а я каменный. Тебя же хочу от беды уберечь, от неразделенной любви. Ну не твоя это половинка! Отрицательный результат - тоже результат! С глаз долой, из сердца – вон. Раз обожжешься, два ошпаришься, а на третий, глядишь, поумнеешь. Хирург делает больно больному, чтобы потом не было больно. Боль на боль лечит боль. Парадокс? Возможно. Но важен результат – исцеление…
Последнюю фразу дед произнес уже вслед внуку, который, не дослушав его, встал и пошел прочь.
Дед понял: обидел мальчика. Вот так всегда – хочешь, как лучше, а выходит хуже некуда. Язык мой – враг мой. Довыступался; нашла коса на камень. Железину туда–сюда гнуть и то, сломается. Для тебя, старого, очевидное очевидно, дл янего – невероятно…
Дед вздохнул, посмотрел на небо. Без единого облачка оно показалось глубоким-преглубоким и таинственным. Что там, за этими далями, новые миры или безмолвие? Как знать… И стал про себя молить их: «О, Владыка небесный, Космос Великий, Всемогущий! Услышь, снизойди, помилуй! Прости меня за ворчливость, придирки к внуку, словесные обиды. Ей богу не буду больше нудить, наберу в рот воды, лишь бы мальчику полегчало, - и перекрестился - вот те крест!... Хотя, причем тут крест, если некрещеный? Да разве дело в ритуале, а не в вере и поступках, как небесам угодно – жить по чести, по совести…» В ту минуту он искренне веровал. На душе стало поспокойнее, он встал и пошел искать внука, хотя понимал, что говорить с ним сейчас – себе дороже. Хорошо, того нигде не было. Разговор откладывался, вот и ладненько, береженного бог бережет. Наверное, на дачу подался, смотрит с братьями мультики. Те еще раньше с пляжа убрались, пить захотели. Самому тоже пора бы промочить горло.
Дача хохотала изнутри. На улицу слышно. Бабуля, естественно, заразительнее всех. Блины печет и смеется. Дочкам, зятьям за столом с блинами и вареньем тоже смешно. Дед, глядя на них, постоял в дверях и тоже разулыбался.
- Чего это вы развеселились?
Оказывается, Саша прибежал на кухню и кричит:
- Бабушка, бабушка, назови какой-нибудь овощ, а я тебе на китайский переведу (он в Восточной гимназии учится).
- Огурец, - говорит бабушка.
- Ну вот, так я и знал, назовешь такой, какой мы еще не проходили.
- Тогда капуста.
- Опять не то! Мы тыкву проходили, но пока ты соображала, я забыл, как она по-китайски, - и убежал.
Только Сашины перлы переварили, Дима заявился: лицо и руки в варенье – внуки с блинами перед телевизором. Умылся и тут же начал играть с мыльницей. Бабушка подает ему полотенце:
- Вытри лицо.
- А то что?
- Морщинки будут.
- А дедушка что?
- Что дедушка?
- Тоже не вытирается?
- Еще как вытирается…
Дима забыл про мыльницу, задумался:
- А-а, понял, когда был маленький не вытирался…
Опять развеселились…
- Дед, расскажи им про вчерашнее, - просит бабуля, - смеху не оберутся.
- Да, вчера мы в Комарово ходили, - сказал дед. – Дима, как собачонка с цепи, туда, сюда по кустам. Потом присел на корточки отдышаться, глазенками моргает, пот глаза ест.
- Устал? – спрашиваю, но он разве признается.
- Нет, - говорит, - не устал.
- Тогда что?
- Мы, деда, так далеко от дома ушли, так далеко, что у меня глаза вытаращиваются…
Все опять развеселились, а дед пошел к внукам и тут же вернулся.
- Я Сережи не вижу, как бы не остался без горячих блинов.
- Не переживай, - сказала бабуля, - Сережа своего не упустил, первым отпробовал и уехал.
- Куда уехал?
- Да в город, с друзьями повидаться, заскучал с нами.
- Одного в город отпустили? – голос у деда дрогнул. – Милицейские сводки вам не указ: детей воруют, насилуют…
- Тебе бы только опекать, - подала голос дочка, - не маленький он, в девятый класс перешел, вполне самостоятельный, яичницу сам готовит, капитан сборной школьной команды КВН – ума палата…
Все согласно закивали такому достойному резюме. Дед хотел возразить, что не капитан вовсе, а рядовой КВН, но сдержался, потому что все дружно повставали с места и потянулись из кухни.
- В самом деле, дед, не нагоняй страсти, - сказала им вслед бабуля. – Он не один, а со знакомыми на их машине поехал. У них там, звонили, протечка что ли в доме. Завтра вернутся. Садись лучше к столу, блины стынут…
Блины с огня, с пылу-жару, что может быть лучше! Аппетитное мероприятие: в варенье мачи и, знай, мечи до испарины на лбу, а как испарина при дет, в охотку, значит пошло. Сашка, блинная душа, в прошлый раз так и заявил:
- Бабушка, я в охотку поел, у меня лоб вспотел.
Деду сегодня не жуется, нет охотки, голова другим занята, не контачит с аппетитом. Бабуля ворчит:
- Что мусолишь? Ешь пока горячие.
- А он ключи от дома взял?
- Взял, успокойся.
- А от почтового ящика? Вдруг, письма там?
- Все ключи у него в одной связке, не переживай.
Дочка на кухню заглянула:
- Сколько можно об одном и том же? Шли бы вы лучше отдыхать.
- О чем ты? – хитрит бабуля. – Уж и поговорить нельзя.
- Тоже мне, заговорщики! – смеется дочь. – Я что, не вижу, когда вы не в своей тарелке. Все бы вам за ручку кого-то водить. Хватит за упокой! Надо же им когда-то учиться самостоятельности, - и ушла.
- Что, получил, - ехидничает бабуля. – Не поперхнись блином и стала мыть посуду.
Дед молча вышел на улицу. Вот такие они, дети! Дед с бабкой не указ: сами с усами. Только, где самостоятельность без контроля, там и вольному воля. Все хорошо в меру. Воли тоже. А то, как начнут друг перед другом выкобениваться и такой фортель выкинут, что век не расхлебать.
С другой стороны, что тут непонятного? Характер на характер отцов и детей. Так и должно быть. Кому как не им в первую очередь заботиться о самых маленьких. Дед с бабкой – с боку припека. Пора бы уже поубавить пыл и вся недолга. Да вот все, кажется, что заботятся они как-то не так, будто походя, с оглядкой на потом, что все, что делается – это так, прелюдия к делу, а главные события впереди и, если что не заладится, можно исправить, стоит лишь захотеть. Упустил что в воспитании – довоспитай, забыл чему-то научить – доучи, недосказал – доскажи и решишь все проблемы, убережешь чадо от неприятностей, отведешь беду. Дети, как губки, все впитывают… Впитывают, не без того. Только малые дети – малые заботы. Деду ли не знать. Сам был молодым, поступал также безалаберно с надеждой на потом. А дети взяли и выросли. Выросли же… Теперь у них свои дети. Что внуки - понятно, но что эти внуки – дети его детей, порой не укладывается в голове. Для него – его дети просто большие дети и, вроде, ненамного разумнее внуков. Детей дед боготворит, во внуках души не чает. Не зря говорят, что дети – до венца, а внуки – до конца. За них душа болит еще больше. Внуки, как второе дыхание и последняя любовь с большой мерой ответственности за их будущее, которое самому никогда не суждено увидеть. Разве что предвидеть и пожелать, чтобы их будущее было лучше, чем его прошлое. Предел мечтаний! А мечты и реальность ни одно и то же. Чтобы одно перешло в другое, надо иногда поступаться своим авторитетом. Не родительским же… Для внуков дед просто дед, как и все деды. Не прибавить, не убавить. Родителям без прибавки никак…
Оскомина
Дед не заметил, как оказался у моря. Ноги сами привели. Спокойнее тут, гнуса поменьше и обзор – есть на что посмотреть. Одних отдыхающих у парапета вдоль пляжа – ни одной свободной скамейки. Сидят себе, глазеют друг на друга и обсуждают друг друга: «Надо же так вырядиться!» А где еще вырядиться, как не на отдыхе?
Дед спустился по ступенькам на пляж и присел на один из валунов, все еще неостывших после дневного зноя. Внуки набегались, остались дома у телевизора, не мешали думать, но после блинной перепалки ни о чем таком и не думалось.
Занималась вечерняя благодать. Белые ночи уже пошли на убыль, но в предвечерний час растаяла горячая дымка над заливом и просветлело так, что как на ладони оказались Сестрорецк, Кронштадт и вся кромка побережья от Ломоносова до Молодежного санатория, в районе которого полыхало зарево. Днем был дым, теперь солнце ушло и дало волю покрасоваться огню. Языки пламени то и дело прорывались к небу. Об этом лесном пожаре и о десятках других в районе Питера и области с утра до ночи говорило радио, показывали все телевизионные каналы. Тревожные сводки остерегали, предупреждали. Дикторы просили людей осторожнее обращаться с огнем, но находились нелюди, которым хоть кол на голове теши, и то ли по дурости или бесшабашности они жгли костры, бросали в лесу окурки и на корню палили то, что росло веками. Горели и дачные домики. Даже тут, на берегу, пьяная компания подростков спалила прошлой ночью беседку. Старинную – престаринную, в которой, говорят, отдыхали разные знаменитости с пушкинской и до сей поры. Остались одни головешки. Сгорает память без памяти. Черствеет душа, не помнящая родства. И спросить не с кого – дерьмократия, свобода!? От кого, от чего, для чего? Свобода разрушать – на свободу созидать?
Нет, не от мира сего перестройщики. Всякие там Горби, Борухи… Для них главное было прокукарекать, а там хоть не рассветай. Балаган политиков – нытиков. Откуда они взялись на нашу голову? Спроси, куда ведут, три короба наплетут: «Окурки не наши, здоровье щадящи – мы некурящи»… Да еще прикурить дадут. Ну их, к лешему! Каких только политиков не переживала Россия, но таких… Вот только расхлебывать их дурость долго детям и внукам придется. Уже без стариков, которые, кстати, по доброте душевной и дали свободу сброду заокеанской кулисы. Те и развернулись, наворотили: ломать – не строить. Белое зачернили, черное – забелили. Поди, отмой теперь…
Внук как-то спросил:
- Дед, когда меня родили: в СССР или после?
- До после.
- Значит, в СССР.
- Тебе хоть известно, что это такое?
- Союз разных стран, аббревиатура, а потом развалили зачем-то.
- Не зачем-то, а на забвение. Хорошего мало, но чем больше несуразицы, тем больше любопытных. Кроме панихиды по прошлому появляется интерес и прозрение. Свято место пусто не бывает – всплывет истина.
- Я заметил, когда у тебя что-то не ладится, ты ругнешь политику. Это что, манера расслабиться?
- У японцев перенял. Они для недовольных порядками, зарплатой, жизнью в определенных местах выставляют манекены хозяев-эксплуататоров и политиков. Люди приходят, поколотят их, попинают, поплюют в их сторону и успокаиваются.
- Здорово! Вот и нам бы так же.
- Зачем на манекены тратиться, аренду помещений, когда в руках власть имущих газеты, радио, телевидение. Знай, заговаривай зубы, долдонь для отвода глаз с утра до ночи от имени народа о беспределе своих олигархов и чиновников, криминале на почве пьянства и наркомании, терроризме, как будто, не сами, тупоголовые, все это и породили. И порядок обеспечен. Слушает человек и успокаивается: «А я что говорю!» И опускают руки от такой правоты на злобу дня.
- И что?
- Ничего, да еще столько. Чем дальше, тем хуже для того, кто уши развесил.
- А что в СССР лучше было?
- Слов нет.
- Так чего же не берегли?
- Убережешь тут… Скажи, почему семья распадается?
- Почему?
- Из-за неурядиц разных: того не хватает, этого, третьего – чего хочется.
- А чего хочется?
- Поесть, попить повкуснее, принарядиться помодней, аппаратурой разной обзавестись, мебелью антикварной, хрусталем, как у Льва Абрамыча чтобы, который в Магадане к золотым или алмазным приискам присосался, что-то там утаил, а потом в доход обратил, когда реабилитировался как участник ГУЛАГа.
- И что?
- Что-пошто! Семья из характеров состоит: родителей, детей, плюс стариков. Живут себе вначале и живут, довольствуются малым, а потом вдруг обидно становится, что не все как у людей, не тот достаток, а где обиды, там ссоры, оскорбления, измены, предательство. И обязательно сосед доброжелатель – подстрекатель со стороны накость – пакость нашепчет. Была семья и нет ее - разводится, распадается. Нет бы, как дом строят – кирпичик к кирпичику, так и счастье семейное – на труде да умении довольствоваться малым, чтобы достичь большего.
- А как же, что не делается, все к лучшему?
- В каком смысле?
- Хоть в прямом, хоть в переносном, а у тебя защитная реакция срабатывает раньше действия.
- Защитная реакция тоже действие – чувство самосохранения. Без него никак.
- Смотря в чем. Если тебя понесло по кочкам, ты что так и будешь трястись?
- Куда ты клонишь? Выражайся яснее.
- Куда уж яснее! Не возведи принцип в принцип бессловесного раба: врезали по одной скуле, подставь другую – для равновесия, чтобы не упасть, чтобы не затоптали. Сам же осуждал подлость исподтишка.
- Не без того. Жить среди людей и не попасть впросак по чьему-то злому умыслу не каждому удается. Завистников хватает. Но это не люди, это нелюди, иуды. Креста на них нет.
- Креста, не креста, а отдуваться из-за них тебе приходится.
- А ты не отдувайся. Собака лает, ветер носит. Если обращать на это внимание, всю жизнь придется оправдываться. Как говорят, не клади палец в рот, а то всю руку оттяпают. Легче плюнуть и растереть, пока оскомину не набил.
- А как же честь? Раньше чуть что - на дуэль иуд вызывали. Нужно мне их соглашательство!
- Вызывали из-за тех же женщин, за идеи, оскорбления. Правда. И случалось, сами же и погибали. Ты этого хочешь?
- Я хочу справедливости, а за нее надо бороться.
- Надо, конечно. Тут ты прав. И борись, делом доказывай свою правоту, а кулаки береги на крайний случай.
- Так и доходят до крайности.
- Эк тебя допекло. Накипело, сам себя казнишь. Из-за ревности. Подожди, не дергайся! Ты ведь к этому клонишь? Не путай сам себя. Все зависит от содеянного? Мелкая пакость – всего лишь пакость, какой бы нелепой на не была и от кого бы не исходила. Улыбнись, если даже не улыбается, отшутись и забудь. Перемелется – мука будет. Пыль. Ветерок дунет, и нет ее, потому что тот, кто тебя хорошо знает, не поверит напраслине, а тот, кто не знает, какая разница, пусть думает, что хочет. Скорее всего и думать не станет, отвернется и забудет. Нужен ты ему… Что касается иуды, ничего так не бесит его как полное равнодушие к его выходкам.
- Но ничто так и не вдохновляет иуду как безнаказанность.
- Бойкот для ничтожества и есть самое большое наказание. Он из кожи лез, чтобы тебя очернить, а тебе и окружающим – хоть бы хны.
- Ты сам себе противоречишь. Для окружающих твой бойкот, как признание вины, а для иуды победа. Сдаешься?
Дед замешкался с ответом. Где-то, в чем-то он потерял нить разговора. Внук явно пытался разрешить какое-то свое внутреннее противоречие, а он не мог помочь ему найти истину.
- Ладно, - сказал он, - сдаюсь. Тебя не переспоришь.
- Когда нечем крыть.
- Чего нечем? Не умничай.
- Того, что не крыть, а громить надо.
- Тоже мне, громило! Думаешь, обскакал деда, прижал к стенке и вся недолга? Сегодня партия за тобой, завтра за мной. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
- Увидишь, и завтра перепрыгну.
- Буду только рад. И на старуху бывает проруха.
- Почему не на старика?
- Так не рифмуется, а может, потому что с женщинами это реже случается.
- Почему реже?
- Они более осторожны, расчетливы и снисходительны. С бухты-барахты не гоняются за журавлем в небе, когда синица в руках…
Напраслина
Внук вернулся из города на другой день утром сам не свой. Дед забыл обещание не раскрывать рта, подлил масла в огонь:
- Что? Полное фиаско?
- Сам ты, фиаско! Нет от нее письма. Вот только эта повестка…
- Какая повестка? В военкомат что ли? – дед покрутил в руках половинчатый листочек со штампом, печатью, подписью, в котором черным по белому повелевалось такому-то, проживающему там-то, явиться с родителями в детскую комнату милиции такого-то РОВД.
- Ты что натворил?
- Тебе лучше знать, я с тобой с утра до вечера, как на веревочке…
- Не скажи: в город один ездил, на дискотеки тоже один ходишь. Мне ваша барабанная музыка во-о где сидит! – дед черкнул ладонью по горлу. – В прошлый раз с фингалом под глазом пришел, но внятно так и не объяснил, где кто, за что?
- Я не хотел говорить: девчонка одна, провожал после танцев, обнял, а она каратисткой оказалась… Здесь это было, а не в городе.
- А что в городе? Может, она и пожаловалась? Не хватало еще, чтобы тебя обвинили в попытке, а то и в изнасиловании, ты хоть представляешь на что это тянет?
- Не знаю, честное слово, не знаю! Я был утром в этой милиции. Женщина там, одна, в погонах, меня и слушать не стала, послала за родителями.
- Ладно, верю. Родителям пока ни слова. Бабушке тем более, а то на полгода сна лишишь. Поедем завтра… Хотя, погоди, до завтра я и сам не доживу. Одевайся поприличней и в путь. Давай, давай – время терпит.
Они перевели дух перед кабинетом с табличкой? «Инспектор по делам несовершеннолетних, капитан милиции Фалш Фаина Феликсовна».
- Футы, нуты – шарада трех фэ, без пол литры и не выговоришь, - ворчит дед и ищет ручку, чтобы записать имя, отчество инспектора, но дверь распахнулась, и из нее вывалилось лупоглазое, злое чадо. Не отступи они вовремя – не миновать бы шишек. Чадо прошмыгнуло мимо них на улицу.
- Чего топчетесь, заходите! – послышался прокуренный голос. Хозяйка кабинета дородная, рыхлая капитанша мельком глянула на повестку.
- Я тебе говорила, приходи с родителями, ты кого мне привел?
- Извините, родителей нет в городе, может, со мной поговорите? – Просит дед.
- Тут не говорить, а меры принимать надо. Вот, как я со своим: деньги клянчил, на мороженое. Какое мороженое, на дискотеку, а там пыль столбом, накурено, перегаром несет, а у него астма. Надышится – ни одна больница не откачает. Ему консерватория светит, о ней надо думать, а не о танцульках! Строже, я вам скажу, надо быть с ними, а то распустили. Родителям некогда, доверили таким вот, как вы, добреньким, пенсионерам, а потом удивляемся, откуда бандиты и насильники берутся? Не так?
- Может и так, - соглашается дед. – Скажите, а в чем мой внук провинился?
- А вы не знаете?! Пьяный в стельку на улице валялся. Патруль подобрал его невменяемым, ночь в вытрезвителе провел, а за такое удовольствие надо платить.
Внук хмыкнул:
- Фигаро здесь, Фигаро там…
- Тебе не умничать, а каяться надо, Фигаро, - оборвала капитанша.
- В самом деле, - вмешался дед, - не раздвоился же он, чтобы одновременно в ту ночь спать у себя на даче и у вас в вытрезвителе?
- Милиции не верите, алиби заготовили, когда факт на лице, налицо, и свидетелей хоть отбавляй.
- Какие свидетели. Разве не вы в вытрезвитель оформляли?
- Без разницы – я, не я! Истерик нам тут только не хватало. Оставьте свои переживания для дома! Так и так сообщу родителям, в школу. Пусть знают, кого растят и ремня дадут. Стыда не оберутся… Хорошо еще сопротивления не оказал, то загремел бы у меня под фанфары.
Стук в дверь прервал назидательный тон трех фэ. В кабинет вошел моложавый мужчина в рыбацкой экипировке.
- Кого я вижу, - улыбнулся он, - Фаина Феликсовна собственной персоной. Рад вас видеть в полном здравии.
- Спасибо, майор, - ответила капитанша. – Вот пригласили, не забывает начальство старую гвардию. А вы разве не в отпуске?
- Какое там, в отгуле, на рыбалку собрался, забежал передать практиканше кое-какие бумаги. Кстати, где она?
- Уехала ваша практиканша. Позвонили из школы милиции: у нее какая-то беда дома… Вот расхлебываю ее наследство. Раз уж вы здесь, помогите мне усовестить этих граждан: вам этот хулиган никого не напоминает? – три фэ кивнула в сторону дедова внука, - встань, когда с тобой разговаривают…
Сережа встал с места.
- Первый раз вижу, - после некоторого раздумья сказал майор, - а что?
- Как же, вот акт о его задержании, среди прочих и ваша подпись.
Майор пробежал акт глазами:
- Верно… Я дежурил, когда парня привезли, но не этого. Тот был на голову ниже, коренастый и стриженный, с белобрысой челкой на лбу, а этот чернявый с нормальной прической.
Дед привстал с места:
- Вот и я о том же, ошибочка вышла…
- Сядьте, гражданин, не мешайте, - прервала три фэ, - сами разберемся.
- Одну минуточку, - майор подошел к телефону, набрал внутренний номер, - Петрович? Да я, я… Рыбачу… Слушай, Федоров еще не ушел? Какой, какой, фотокорреспондент… Я у тебя его видел только что. Очень хорошо, дай ему трубочку… Товарищ Федоров, прошу вас срочно зайти в детскую комнату милиции. Зачем? Боюсь, что вместо гонорара за криминальный фоторепортаж вам грозит выговор с последним предупреждением… Увы, мне не до шуток, ждем…
Федоров прилетел, словно на крыльях. С полуслова понял, что от него хотят, глянул на дедова внука, помотал головой и, ничего не говоря, вытащил из сумки фотографию… Она обошла всех.
- Надо же, твой соперник, - дед протянул фото внуку.
- Какой такой соперник? – забеспокоился Федоров.
- Свет клином на одной крале у моего внука, с этим вот на снимке…
- Так, а имя у него есть, фамилия? Вы же меня без ножа режете: материал в номер идет.
- Гошкой его зовут, - сказал внук, - а фамилию я забыл. Он из другой школы…
- До чего же ушлая пошла молодежь, - подала голос три фэ, - нашкодил, а другого подставил.
- Никого он не подставлял, - сказал отрешенно Федоров. – Мальчишку мы тогда невменяемым подобрали, ничегошеньки не соображал, едва отводились. Где уж ему подставлять кого-то. Сами напутали. Нашли у него в кармане письмо. На конверте адрес, подумали, что его: раз несовершеннолетний – повезли домой, а дома никого, ну и оформили в вытрезвитель… Все-таки под присмотром врача.
- Можно спросить, - подал голос внук. – Где письмо?
- По-моему, у него осталось.
- А откуда оно пришло?
- Красивый конверт, откуда-то из Европы.
- Не из Болгарии?
- Может быть из Болгарии, а может – из Испании, я не помню.
- Разберемся, - сказал майор. – Школа известна, класс, имя… Разберемся. А вам, - обратился он к деду с внуком, - наше извинение за беспокойство.
- Да чего уж там, - сказал дед, - все хорошо, что хорошо кончается. Идем, внучек, а то нам еще в Зеленогорск добираться.
- В Зеленогорск? - переспросил майор. – Я как раз в те края, могу подбросить на своей «Ниве», - и улыбнулся, - в порядке примирения…
С пылу, с жару
На дачу вернулись опустошенные. Вроде, радоваться надо: все обошлось, утряслось, а апатия навалилась.
В дом идти не хотелось. Тесно в стенах взбудораженным мыслям. Выговориться бы… Пошли к морю. Посидели, поглядели. Тут все как было, так и есть? Смеются, купаются, как ни в чем не бывало. Вот жизнь! Никому нет дела до их переживаний. Никто не посочувствует, никто не ободрит.
- Видишь, - сказал дед, - жизнь бьет ключом и все по одному месту.
- Какому месту?
- По самолюбию. Стоит расслабиться и поминай, как звали.
- Подумаешь, ошибся человек.
- Если бы так. Эту три фэ сомнения не мучили, даже намека на них никакого. Виноват и точка!! Спасибо майору и стечению обстоятельств, а то бы побегали, пооправдывались.
- К чему ты клонишь?
- К тому, что так вот, походя, эти три фэ с людьми расправляются.
- Опять ты в дебри. В политику эту. Хватит. Больше я тебе не подыгрываю.
- А раньше подыгрывал?
- Раскрой глаза: ты же меня за маленького держал. Я не противился. Обижать не хотел. И вообще после драки кулаками не машут.
- Не машут, так казнятся. Выводы делают.
- Я уже сделал. Ты говорил, не напишет, а что вышло?
- То-то, смотрю, с чего это мы с тобой говорим на разных языках. «Детки возмужают, тятьку напужают»… Потрясина тебе сегодняшнего мало?
- Была охота ломать голову.
- Еще скажи: пахать не хочу, сеять – тоже, убирать – пот проливать. Не охота. Жить честно тебе пресно. Раз любовь не заладилась, подайте острые ощущения, приключения, похождения для дела от безделья.
- Спасибо, надоумил: расправь крылышки, сложи крылышки. Сам не знаешь, что хочешь.
- А тебе летать охота?
- Летать, не летать, но и не ползать.
- Похвально. Без сомнений нет просветлений, как нет и универсальных советов на все случаи жизни. В любви тоже. Цени время, не трать попусту на три фэ. Витай да не забывай: время – делу, потехе – час. В детстве час, как день, день – как неделя, неделя – как месяц тянется. За партой особенно. В старости, наоборот, растянуть время хочется на дольше-подольше, а нет, не резина, не тянется. С утра вроде было, а к вечеру – нет. Пшик. Что успел, то и съел. И так каждый день.
- Что ты мне зубы заговариваешь: время для всех одно.
- Одно да не одно, если с тобой не заодно. Размечтался: «Что нам стоит дом построить, нарисуем – будем жить»…
- А хоть бы и так.
- Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Для лентяя время застыло. В мечтах при ломаных часах. Оно для него ничего не стоит. А человеку, увлеченному делом, и двадцати четырех часов в сутки не хватает.
- Выходит, лентяю свыше времени больше отпущено: ленись – не хочу, чтобы время не торопилось.
- Интересный у нас с тобой разговор получается: то за здравие, то за упокой.
- Что тут интересного, когда кто смел, тот и съел. Зачем тянуть жилы, если конец известен. Один раз живем, и бери от жизни все.
- Что все? Лени до фени и что плохо лежит? В жизни так просто ничего не дается.
- Да слыхали уже: бесплатный сыр только в мышеловке, - хмыкает внук.
- Вот именно. Раз повезет, два, а потом что? Если все время брать, брать, брать, можно и перебрать. Рано или поздно придется отдавать. Чем? Свободой, здоровьем? Заложить душу дьяволу? Врагу не пожелаю. Так до пьяного угара доходят, на иглу садятся.
- Опять крайности. Почему обязательно пить или на игле сидеть? Удел дураков.
- Так ведь какова философия, таков и образ жизни: созидать или прозябать.
- А может, наоборот, каков образ жизни, такова и философия. Индюк тоже думал, а куда попал?
- Так то индюк безмозглый, а ты человек разумный и должен соизмерять свои возможности, желания и поступки. К чему тебе философия нахлебника, хищника, прилипалы, когда ума палата. Или я ошибаюсь?
- Хитришь, дед. Заводишь и руками разводишь, как можешь, так и выкарабкивайся.
- Так ведь хотеть и мочь не одно и тоже, внучек…
Сережа выдержал паузу, потом спросил тихо:
- - Деда, а что пишут в письмах?
- В письмах? Кто что. Смотря, кто?
- Девчонки.
- О любви, конечно. А если не о любви, то все равно, между строк о любви. Намеками. Догадливый догадается.
- Как, если я еще ни одного письма не получил?
- Получишь еще, какие твои годы.
- С тобой получишь! – обронил внук напоследок, - получишь, и читать не захочешь, - и ушел.
Дед проводил его взглядом, подумал: «Ну вот и выговорились… Начни вспоминать и не вспомнишь о чем говорили. Так бывает, когда не о чем говорить или говорить не хочется»…
Абра кадабра
Майор сдержал слово. Когда снова приехал на рыбалку, разыскал деда на берегу, рассказал, что удалось выяснить.
Оказывается, в тот злополучный день Гошка собирался с другом пойти на пляж. Зашел к нему домой, а у того мать прихворнула. Она работала почтальоном и попросила сына разнести почту. Тот и раньше помогал матери, знал, что к чему. Гошка вызвался помочь, и, когда разбирали корреспонденцию, ему попало в руки письмо, как ему казалось его девушки, но адресованное почему-то не ему, а сопернику. Он машинально спрятал письмо, даже другу не показал. Потом уже у себя дома вскрыл конверт, прочитал. Наверное, в письме было что-то такое, что мальчишку шокировало и он напился до бесчувствия.
- Одним словом, банальная история, - подвел итог майор. – Даже жаль парнишку. Сам себя наказал. В его то годы и такая трагедия, прямо из Ромео и Джульетты. Родители в трансе. Солидные люди. Увезли сына от греха подальше куда-то на юг восстанавливать душевные равновесие…
Но обо все этом будет известно потом, недели через две – целая вечность, а пока внук и дед еще в неведении. Известно лишь то, что было какое-то письмо на имя внука. Это в его пользу. И внук серчает не зря, не понарошку. Обиделся окончательно, воды в рот набрал, молчит , избегает деда, как сыч на него зыркает. А деду каково, все это перемалывать? Чувствует нутром, перебрал в своих опасениях, переборщил в своем рвении оградить парня от лишних хлопот и все обернулось против. Поделом тебе, старый! Было ли письмо, о чем оно неведомо, но что-то все-таки было и все доводы о неразделенной любви насмарку, все против тебя, зануды, иначе не назовешь! Теперь винись, сживай себя со свету, только бы у внука все наладилось. Но к нему не подступишься, а ее, эту вредину, где сыщешь, как объяснишь? Никак. Тупик. То, что было очевидным, стало невероятным для самого себя! Но ведь в чем-то прав? Пусть не с этой врединой, хотя и тут до конца не все ясно. Пусть не с ней, а в другом. Почему дети игнорируют опыт старших и совершают ошибки, которые совершались до них? Почему все попытки наставить их на путь истинный встречают в штыки, не хотят слушать или делают вид, что слушают, а поступают по-своему? Выходит, природе безразлично, каким идеальным может стать общество и будет ли молодежь совершенствовать, приумножать его. Главное – сама жизнь, полная превращений. Пресность противоестественна не ошибкам, а самой жизни, ее естеству, ее течению. Чем сильнее штормит море, тем чище оно после шторма. Все наносное выброшено на берег, затянуто, скрыто песком, ушло на дно. Штиль недолог. И снова шторм. В штилевой воде застой, гниль, не хватает кислорода, а трясина – конец жизни. Природа же обречена на вечность и должна обновляться. Так и человеческая порода. Может быть, глупые ошибки и есть тот балласт, который подставляет себя под удар волны, становится лишним, ненужным, выкинутым вон ради чистоты поступков других индивидуумов или поколений…
Ерунда какая-то: дети не слушают старших, потому что вода тухлая… Абракадабра!
Святая наивность
По главной алле парка шла девчушка. В утреннем мареве солнца, что вставало у нее за спиной, она казалась воздушной и призрачной. Дед залюбовался видением: надо же такая красота и ведь кого-то одарит счастьем.
Тем временем юное создание подошло к деду.
- Доброе утро, дедушка!
- Доброе, красавица, доброе… Чем могу? – и вдруг понял, что перед ним та самая внукова вредина. Кого, кого, а ее он не ожидал.
- Я не ошибаюсь, вы ведь Сережин дедушка?
- Он самый и есть, а что?
- Мне бы увидеть его надо.
- Если надо, смотрите (дед почему-то перешел на вы), вон на лодке с отцом рыбачит, - дед кивнул в сторону залива. – Смотрите, пока смотрится… Вот только зачем?
- Поговорить… Тогда на проводах нескладно все вышло.
- Почему же нескладно? Складнее не бывает: кавалеров у вас – выбирай, не хочу, зачем еще Сережа?
- Так я и знала, что вы все превратно поймете. Меня одноклассники и кузен с друзьями из мореходки провожали, а не какие-то кавалеры, а вы…
- Чудно… Чего же ты (дед опять перешел на ты) к Сереже не подошла, не подозвала, а наоборот отвернулась?
- Вот еще, вы же, как пугалы огородные! Папа, мама рядом, кузен, люди смотрят, чтобы они подумали?
- Огородные, говоришь, пугалы! Ну да, встречают по одежке… Надо же, как все просто! Так ведь мы в чем на пляже были, в том и к тебе примчались. Опаздывали, не до смокингов.
- Вы опаздывали, а я виновата. Хотела вас маме с папой представить, а вышло хуже некуда, - у нее на глазах навернулись слезы.
- Ну-у, ну-у, сырости нам только не хватало, - забеспокоился дед. – Все хорошо, что хорошо кончается. Ты ни в чем не виновата, - он хотел сказать, - не виновата, потому что женщина, но осекся, какая она женщина, хотя и глаза на мокром месте; она девочка с задатками женщины и когда еще будет таковой, а пока у нее в душе и на сердце все вверх тормашками от этой неразберихи, и надо срочно все как-то уладить, сгладить, перевести или привести в порядок. И он затараторил:
- Мой грех, не Сережин. Я его от тебя отговаривал. Уж больно мне не глянулось твой холодное поведение. Каюсь. Вижу, ошибся – душевная ты, душевнее не бывает. Не зря Сережа страдает. Сережа что, Сережа тебя любит, значит, и я полюблю, и все наши полюбят, когда познакомятся… что мы тут переливаем из пустого в порожнее? Пойдем-ка в дом. Там бабуля с Сережиной мамой оладьи и блины творят, вон аромат какой, сюда достает, отведаем, чайком запьем, отдохнем в холодке, - он перехватил взгляд девочки на залив, на лодки, - да никуда они не денутся, причалят, дай срок, - и повел красоту в дом…
Питер.
2000 г.
Тили-тили тесто
© Copyright: Вик Бриз, 2013
Свидетельство о публикации №213031100450
Свидетельство о публикации №213031100450
Рецензии