Одинаковые глаза. О Галине Макаровой

     30 января 1991 года в екатеринбургском Доме кино состоялся премьерный показ художественного фильма "Шоколадный бунт", снятого на Свердловской киностудии режиссёром Павлом Фаттахутдиновым по сценарию поэта и драматурга Михаила Шелехова. В этой приключенческой молодёжной картине играли школьники, дебютировали многие ныне узнаваемые актёры - тогдашние студенты театральных вузов.
     Мне, участвовавшему в съёмках, необычайно повезло. Ещё бы: мог ли я в свои двадцать два года мечтать о совместной работе, общении с такими замечательными артистами, как Александр Пашутин, Алексей Борзунов, Николай Михеев, Виктор Степанов, Николай Лавров, Галина Макарова!
     Иных уж нет...

     Основные съёмки шли в маленьком уральском городке Верхотурье. Через Верхотурье проходят дальние поезда, а пригородные электрички связывают его с гигантскими промышленными мегаполисами. Я всегда тяготился провинцией; обитая в больших, знаменитых городах, всю жизнь рвался в Москву. А тут - крошечный северный райцентр: в нём, казалось, можно только спиваться да тоскливо выть на луну...
     Непривычный, другой мир, где такими далёкими, ирреальными кажутся чернящие небосвод заводские трубы, кипящая автомобильно-трамвайная мешанина на улицах городов-монстров, вечная суета, раздёрганность повседневного бытия - знакомые и, право, сомнительные "прелести" жизни в колоссальных человеческих муравейниках.
     Чистейший воздух, дивный лес, окутанные сизоватой дымкой горы - всё словно сошло со страниц бессмертной бажовской книги. Не верилось, что со времён, описанных пером художника в "Малахитовой шкатулке", на индустриальном Урале сбереглись такие нетронутые, заповедные уголки.
     И сам городок - опрятный, зелёный, уютный и милый, почти целиком деревянно-одноэтажный, со скрипучим, качающимся мосточком через Туру (река здесь мутноватая, в нескольких верстах выше по течению, говорили, доселе "моют золотишко") - радовал и умиротворял.
     И как справедливо вознеслись над городом возвращённые старинному храму сияющие кресты на куполах!
     А спиной к храму, на заросшей лопухами и сорной травой лужайке, чужеродным телом торчал облупленный монумент. Всеми забытый памятник в застывшем судорожном порыве простирал алебастровую десницу в никуда...
     Съёмки велись на территории жемчужины Урала - Верхотурского Свято-Николаевского монастыря. Даже издали он потрясает воображение своими величественными очертаниями. Его купола будто плывут над древним городом! Смотришь - и дух захватывает. Поражаешься гению архитекторов, строителей, неправдоподобно давно создавших такое чудо, и сердце полнится гордостью за нашу историю, народ наш, его мастерство и неистребимую - всем чертям назло! - силу духа.
     В то время из стен Верхотурского монастыря только-только выбралась... колония малолетних правонарушителей. Можете себе представить, во что превратились внутреннее убранство собора, монастырские постройки за годы "исправительно-трудовой" бытности! Думалось: сколько же времени должно пройти (с нашими-то темпами!), прежде чем возрождённая святыня предстанет во всём своём былом великолепии.
     Но реставрационные работы уже начинались, обживали кельи и первые монахи-насельники...
     На экране мы видим этот шедевр зодчества. Вместе с героями фильма входим в старый город. Снова и снова задумываемся над мучительным вопросом: что в нашей жизни можно разрушать, а что - нет?

     Закат "перестройки", пора тотального дефицита, жизнь по карточкам...
     Нечто невообразимое творилось с куревом: ежемесячный талонный лимит - несколько пачек злющей "Примы"; в Свердловске ещё можно было за бешеные деньги добыть у цыганок-спекулянток вожделенное зелье - Верхотурье сидело на голодном сигаретном пайке. Некурящий Пашутин привозил из Москвы блоки "Феникса" и буквально метал пачки в обступающую его толпу жаждущих кинодеятелей, - то ещё было зрелище эпохи табачных и винных бунтов, доложу вам!
     Мы с Макаровой во время перерывов частенько забирались вдвоём в какой-нибудь пустой "рафик" на съёмочной площадке, втихаря смолили минский "Беломор". Перекуры сближают людей, но не только совместное вредное пристрастие сдружило нас. Я с обожанием смотрел на Галину Климентьевну, знакомство с которой считаю огромным подарком судьбы. Уверен - вы тоже любите эту замечательную актрису, "всесоюзную бабушку", чьи роли столь естественны, неподражаемы, обаятельны.
     Макарова рассказывала мне о том, как "пошла в артистки": иного пути для внучки сельского священника из Белоруссии, дочери белого офицера - "лишенки" - попросту не существовало - при поступлении в театральное училище не требовалась справка о социальном происхождении...
     Вспоминала, как в сорок восьмом году к ним в театр приезжал Соломон Михоэлс, был на спектакле, дружески беседовал с актёрами, а на следующее утро разнеслась кошмарная весть, верить в которую отказывался разум: Михоэлс убит в глухом минском переулке, раздавлен грузовиком, лицо превратилось в сплошную кровавую массу...
     Упомянула о кремлёвском приёме, устроенном в честь мастеров искусств Белоруссии, где Сталин резко оборвал произносившего тост руководителя республиканской делегации: "Па-ачэму па-русски? Ви что, раднова язика нэ знаетэ? Пра-адалжайтэ па-белорусски!" Всем присутствовавшим на банкете - молодой актрисе театра имени Янки Купалы Галине Макаровой в том числе - тогда это очень понравилось...
     Роли, роли... На съёмках фильма "Иван да Марья" главный герой (его играл Анатолий Папанов) по ходу сюжета таранил телегой ворота соседа - бывшего полицая. Никто из съёмочной группы не подозревал, что под стрехой "полицаева" дома гнездятся... осы. Удар!.. Осиное гнездо разваливается, взбудораженные насекомые в ярости накидываются на людей...
     - Я играла Марью, жену Ивана - героя Папанова, - смеялась довоенная чемпионка Белоруссии по мотокроссу. - Как только рой вылетел, мы всё побросали на площадке, и ну удирать, сверкать пятками! Добежали до речки - бултых в воду, а осы над нами зависли, ждут, кто первый вынырнет... На другой день съёмку отменили: все ходили искусанные, опухшие, на себя не похожие. У пьяненького фельдшера в сельской амбулатории выпросили спирту, - а больше там и не было ничего, - прикладывали, ну и вовнутрь, само собой, лечились... Очень помогает, знаете ли, при укусах!
     Однажды посмотрела на меня пристально и говорит:
     - У нас с вами глаза одинаковые - чёрные.
     А на книге кинорежиссёра Сергея Микаэляна, у которого снялась во "Вдовах", ленте, прославившей её, сделала такую надпись: "Саша! Спасибо за добрые отношения, желаю Вам и Вашему семейству здоровья, радости в жизни.  М а к а р о в а   Г а л и н а   К л и м е н т ь е в н а . 8/VIII 1990 г., г. Свердловск".
     И тепло надписала мне сборник пьес "Затюканный апостол" Андрея Макаёнка - белорусский драматург-самородок создавал своих героинь - Лушку ("Левониха на орбите"), Полину ("Трибунал") - специально для Макаровой.
     - Приезжайте в Минск, - приглашала меня. - Я вас со Стефанией Михайловной познакомлю...
     Легенда белорусской сцены Стефания Станюта была старше Галины Климентьевны и надолго её пережила, выходила на подмостки родного Купаловского театра до последних дней в год своего 95-летия!
     Великая Галина Макарова скончалась в дождливый, ветреный день 28 сентября 1993 года на своей даче под Минском, в возрасте 74 лет.
     Актёры уходят - воплощённые ими роли живут. Жива и признательная людская память.
     - Галина Климентьевна, - спросил я, - поклонники-зрители донимают?
     - Бывает, - рассмеялась, - подходят где-нибудь в аэропорту: "Вы не из Читы? Уж больно лицо ваше знакомо..."
     Вот такая она была, народная артистка Советского Союза - знакомая, близкая, абсолютно своя... Наша!

     Хочу поведать об одном забавном эпизоде, приключившемся в самом начале съёмок "Шоколадного бунта". Дело было в ещё непереименованном Свердловске.
     Снимали сцену на кладбище. На самом настоящем погосте - Михайловском. Там поэт Аркадий Коц погребён. Тот самый, который в 1902 году перевёл на русский язык текст "Интернационала". Одессит, между прочим. Во время войны эвакуировался из Москвы на Урал, потерял сына на фронте, а в 1943 году умер, там и похоронен.
     Работали в яркий летний полдень, однако на объектив нанизали специальный светофильтр, так что день в итоге обернулся предвечерними сумерками.
     Сцена была такая. Мы, актёры-эпизодники, играющие диабетчиков-алкашей, расположились честной компанией на каком-то заброшенном семейном могильнике, наискосок от скромного надгробия автора партийного гимна. Чуть в сторонке двое наших под дулом кинокамеры предавались любовной страсти. Трое девиц неглиже с намалёванными под глазами фингалами, хихикая, разливали в гранёные стаканы бутафорский коньяк, аппетитно закусывая подкрашенную воду всамделишным тортом и рыбными консервами. Ну а мы с напарником... "дулись" в напёрстки. Я - вальяжный, угрюмый "клиент", попыхивая папироской, с ленцой наблюдал за манипуляциями шустрого "напёрсточника", который с прибаутками да с шутками двигал на фанерке свои хитрые "фишки". В общем, всё, как взаправду: "облапошенный", я вытаскивал пачку десятирублёвок и, нимало не жалея о проигрыше (игра есть игра!), с барственной небрежностью расплачивался с "шулером". Глядя на этого виртуоза и впрямь казалось: в свободное от репетиций и спектаклей в Свердловском театре киноактёра время парень промышляет "напёрсточным бизнесом" на вокзалах и рынках. А мы с ним, наверное, раз десять предварительно "прогоняли" эту крошечную сценку, и он всё сокрушался, дескать, "нежизненно" выходит...
     Сидим этак, развлекаемся перед камерой, дубли снимаем да от комаров отмахиваемся. Комары, понятно, не осы, но всё-таки...
     Как вдруг... Густые кусты сирени, обрамляющие могильник, с хрустом раздвигаются, и перед изумлёнными очами предстаёт... реальный прототип наших героев: небритый, в жёванном пиджачишке, с "фонарём" под глазом (настоящим, не нарисованным!), взлохмаченной засаленной шевелюрой, в стельку бухой тип. В его руке - полиэтиленовый пакет, наполненный пивом: в богоспасаемом граде святой Екатерины пиво и квас отпускали в целлофановые кульки.
     То ли этот бич издали узрел наш пикник и, не разобравшись в деталях, решил присоединиться к "богатому пиршеству", благо долевое участие - пакет с пивом - вполне мог гарантировать, то ли просто продирался сквозь кладбищенские дебри и случайно выцарапался из кустов в расположении нашенского бивака, - про то не скажу, не успел спросить.
     Но как описать выражение его физиономии, когда он нежданно для себя осознал, что на него устремлены сотни глаз скрытой в листве киношной обслуги, глядящих с изумлением и... восторгом. Сама жизнь так уместно вторглась в кино!
     Смятение, паника, какая-то безысходная тоска и, я бы сказал, неизъяснимая грусть в одно мгновение отразились на лице пришельца. Осмелюсь предположить: он даже... протрезвел малость!
     Ошарашенно озираясь по сторонам, наш незваный гость кинулся наутёк. Он так переволновался, что (правда-правда!) оставил на каменной гробнице свой кулёк...
     Какой хохот тут грянул!.. Смеялись все - режиссёр Павел Фаттахутдинов, оператор Анатолий Лесников, заливались ассистенты, костюмеры и гримёры, ржали актёры...
     - Сняли это, сняли? - давясь от смеха, крикнул я в сторону камеры.
     - Нет, - сокрушённо отозвался один из ассистентов, - не успели. Уж больно резво он вынырнул, опоздали камеру навести...
     - А давайте его сюда, - подал кто-то голос, - и пущай он снова из кустов вылезет! Ещё и "пятёрку" заработает, как член массовки...
     - Ха, этот член уже в подворотне какой-нибудь зубами от страха клацает, - хмыкнул мой напарник-"напёрсточник". - Ищи его теперь! Небось думает, что с пьяных глаз черти на могилках привиделись, в пижамах и тапочках...
     - Но должен же он вернуться за своим пивом, - резонно заметила костюмерша Женя.
     - Что ты, - замахали на неё руками, - он и пить-то теперь бросит! Подумает: раз опосля... этого самого... всякая бяка стала мерещиться, всё, пора "завязывать"!
     - Да-а, такой бросит, держи карман шире...
     И все мы, разумеется, понимали, что появись он снова, первоначального эффекта уже не будет, будет совсем не то...
     Подшучивая над постановщиком Павлом Михайловичем ("Какой шанс упустил! Иному режиссёру такое выпадает раз в жизни..."), посмеиваясь, мы в конце концов снова заняли диспозицию перед камерой и продолжили работу.
     А наш типаж-визави за кульком своим так и не возвратился. Да и сам кулёк потом загадочнейшим образом исчез...

     Услыхав эту историю, мой друг украинский поэт Дмитро Креминь не улыбнулся - вздохнул:
     - Смешно и грустно. Это ж надо было суметь - превратить в бомжей двести миллионов!
     К тому и пришли, увы.


Рецензии