Вода

                Тем, кто занимается с ней любовью.

   Я переступаю порог этого заведения, и от меня сразу же требуют справку. Белая дверь впивается в белые стены: все помещение ослепляет своей белизной. Я не впервые в такого рода месте, поэтому я достаю из бокового кармана своей большой черной сумки красиво оформленный печатями и знаками частной поликлиники лист бумаги, подтверждающий, что с моим здоровьем все в порядке, и я могу посещать данное заведение, не подвергая никого заражению. Белый прямоугольник, избавляющий от риска, хорошо вписался бы в общий интерьер, если бы не голубые круги, две красные полоски вверху и внизу и слегка помятые края, порочащие его. Он чист и идеален. В приличных борделях действуют жесткие правила, соблюдать которые нужно в обязательном порядке. Иначе никак. Справка – своего рода пропуск. Я хочу стать постоянным клиентом и поэтому для сотрудничества на перманентной основе мне предлагают сделать копию справки, что я и делаю. Первоначально составленный договор для каждого жаждущего и страждущего, засвидетельствованный лекарями и подписанный соками моего тела. 
   Следующий шаг, который нужно сделать на пути к столь желанному, – это оплата.  Я узнаю, что одна минута проведенного времени с клиентом стоит одну денежную единицу. Какое радостное волнение меня охватывает! Каждая шестидесятисекундная минута, знающая свою цену, пытается убежать от лап времени, с писком и визгом перебирая своими длинными тонкими ножками на красно-черном электронном табло, склоняясь перед страхом вот-вот лопнуть. Сеанс длится сорок пять минут. Соответственно из своего цветастого, заросшего денежными деревьями кошелька, я выкладываю сорок пять купюр и вдыхаю аромат испускаемой свежести. Я все еще торжествующе удивляюсь, ведь это довольно дешево. По крайней мере, предыдущий бордель, побывавший в моих услугах, обходился мне дороже.
   Дальше мне показывают одну из раздевалок, заранее предупреждая о том, что это лишь гардероб, и ничего, кроме верхней одежды и обуви, снимать не нужно. Оказывается, были такие, кто в своей безудержности и неукротимом желании удовлетворения, сбросил с себя все прямо тут. Восхищаюсь такой смелостью и порывистостью! Каждый мой шаг на пути к еще неизведанной возлюбленной переполненный трепетом и дрожью, мчащихся по моему телу в поисках выхода. Там я снимаю куртку и вешаю ее на крючок с приглядевшимся номером, предоставляя ей возможность занять свое почетное место, и, избавляясь от тяжкого груза, сдавливавшего мои широкие плечи. Дрожащими руками я съезжаю за замком на ботинках, он поддается и обувь скользит к полу с моих уставших ног. Ступни теряют тяжелую ношу.
   Затем я поднимаюсь на второй этаж, ступенька за ступенькой приближаясь к моей второй половинке. Едва ощутимый едкий запах пробивается в мои ноздри и наполняет мои легкие. Я знаю, что это ее запах и ничей другой. Мы с ней еще даже не знакомы, но я наверняка знаю, как она пахнет. Я знаю, что она может отравить и убить меня этим запахом. Ее дух заполнил все пространство, она коснулась всего и везде оставила свой след.
   Я следую в очередную раздевалку, где снимаю с себя всю одежду. Мало-помалу я сдираю с себя одну за другой искусственные шкуры, словно отрываю листы капусты, стараясь поскорее добраться до сердцевины. Когда-то мы жили под одним деревом с динозавром, мы спали в обнимку, но однажды кто-то запулил в него метеоритом и он пропал. Теперь мне некого обнимать во сне. Когда-то мы жили в одной пещере с мамонтом, я куталась в его черствые, хорошо сохраняющие тепло волоски, но однажды кто-то раскрыл свой рот и поток холода поглотил его. Теперь мне не во что кутаться. Однажды кто-то придумал деньги, кто-то придумал текстильные фабрики и никто больше не придумывал природу.
   Я пускаю наготу моего освобожденного тела под тонкие струи сеточной душевой головки. Это обязательная процедура, которая доказывает чистоплотность посетителя. Временами даже заходят проверяющие в грозном лице санитаров и следят, чтобы все соблюдалось: в гигиеническом наборе обязательно должны быть мочалка и мыло или гель для душа. Красная мыльная жидкость пузыриться на моем теле, обливая пространство вокруг сливово-текиловой смесью, мочалка трет и царапает мои клетки, отшлифовывая их поверхность дочиста, пунш нашей любви горячим паром заполняет душевую и постепенно оседает на холодную неприступность зеркал и плитки.
   После душа я снимаю все аксессуары, вылавливаю из глаз линзы, надеваю специальную одежду, способствующую нашему более близкому контакту, и во избежание всякого рода казусов цепляю на голову плотно облегающий резиновый убор, который не должен пропускать ни единой молекулы. Предохраняться очень важно. Тем более что без этого в номер не пропускают. Объявления о мытье в душе и натягивании резиновой тряпки развешаны прямо-таки повсюду. Когда я достаю вещи из своей огромной, массивной темной сумки, мне кажется, что это выглядит весьма устрашающе. Точно у меня тесные связи с криминалом, символом которого является эта черная глыба. Я иду на преступление. Я буду пытать ее тайнами моей сумки.
   Наконец-то я оказываюсь в коридоре, который ведет в главный зал, выхожу в огромную комнату и взглядом нахожу нужный мне номер. Здесь шумно, но не так шумно, как в последнем борделе, отведанном мною. Бесчисленные метрдотели, ресепшионисты и администраторы не бегают туда-сюда, преграждая путь к заветному, и не извергают жидкий стул своих галдящих слов. Я поскорее хочу уединиться с ней. Поэтому я улыбаюсь, бегло здороваюсь с охранником-надзирателем и быстрым шагом направляюсь к двери. Подхожу. Медленно опускаю ладони на дверные ручки, крепко цепляясь за них пальцами и пытаясь всей силой вжать в них руки. Металл этих ручек обжигает меня холодом, шепча мне на ухо своим острым языком, что здесь давно никого не было. Постепенно, с некоторым усилием открываю. Я вижу ее. Спокойную и равнодушную. Она смотрит так, как будто всегда только меня и ждала. Приличные бордели – соответствующие шлюхи. Расстояние от двери до кровати составляет буквально какой-то один метр. Но иногда мне тяжело преодолеть даже его. Не спеша, я приближаюсь. Сползающий с кровати белый пододеяльник оказывается под моей ступней и тут же сминается под моим весом. Шаг за шагом все мое тело, каждая его часть, оказывается на мягкой проваливающейся кровати. Несколько секунд, которые, как мне кажется, длятся целую вечность, я играю с ней глазами. Прелюдия каждого раза, скрывающая мою несмелость. Потом, немного повременив, я протягиваю свою руку к ее и легкими, ласковыми, едва ощутимыми  движениями поглаживаю ее теплую мягкую кожу. Да, она теплая. Кажется, будто бы ее даже не нужно разогревать. Она, очевидно, ждала меня и заждалась, прибегнув к уединенным развлечениям. Предыдущая шлюха была холодной и неопрятной. Она нехотя делала свое дело, не вкладывая в него ни капли души. Окунувшись в омут ее беспорядочной любви, мне ничего больше не оставалось, как отдаваться обволакивающей меня дождливой пелене, облизывающей мою сухую плоть промозглостью и грязью. Эта же кристально чистая, словно еще совсем нетронутая. Первозданное существо, непочатая чаша моего вожделения. Психология сравнения.
   Я уже не чувствую себя столь неуверенно, а с каждым новым движением хочу все большего. Температура моего тела поднимается, моя кровь закипает и все во мне бурлит красной массой жизни. Молекулы моего в этот момент более чем живого существа, словно долго не видевшиеся влюбленные, с разбегу ударяются друг о друга, сливаются в своем продолжительном объятии в одно неразделимо целое и проникают в толщу объятого тела, позволяя этому процессу обозначиться диффузией. Как только мы соприкасаемся, я чувствую ее кожу настолько, что мне кажется, будто бы эта кожа моя. Будто я примеряю ее на себя и без всякой опаски надеваю, ощущая свой размер. Это то, что мне нужно. Подходящее только мне.
   Со временем, постепенно между нами возникает доверие. Оно рождается из наших продолжительных прелюдий. Она начинает волноваться. И волнение это не то глупое чувство, которое овладевает мною поначалу в моей боязни ошибиться и сделать что-то не так. Это волнение – проявление истинных чувств. Она обхватывает мой стан и, не спеша, целует мою грудь, каждую мышцу и каждую косточку, ее влажные губы скользят по моим ключицам, а руки хватают твердые лопатки, она покусывает мою шею, овал лица, ее язык теряется в ямке моего подбородка, в тонких полосках моих губ и в кровавых ранках моего рта… Я отдаюсь наслаждению, но, не желая терять времени даром, перебираю ведущую роль на себя. Я вхожу в нее постепенно и плавно, совсем не торопясь. Я окунаюсь в нее. Я окунаюсь в нее с головой. Я попадаю в толщу ее тела, оставляя над собой ее мягкую, как шелк кожицу. Она дышит глубоко, высоко поднимая свою упругую грудь. Затем я делаю резкое движение и запускаю в нее свои руки.
   Совсем рядом, за тонкими, хлипкими перегородками по левую и по правую сторону от нас своим делом занимается другая пара или порой даже несколько людей наполняют воплями нашу тихую лачужку. Отрывки их шума влетают в плохо изолированную комнату, но я уже все меньше и все реже обращаю на них свое внимание. Я увлекаюсь.   
   Я всегда начинаю с одного и того же. Мой стиль узнаваем. Даже если завязать ей глаза, она с легкостью определит, что это я. Любой процесс начинается с толчка. Я подтягиваю к себе ноги, упираюсь, группируюсь и, со всей силой напрягая мышцы своих ног, отталкиваюсь. Мне всегда нравилась поза брасс: прижатые друг к другу ладони, толкая ее, проскальзывают как можно дальше, руки раздвигают прозрачную упругую плоть, соединяясь у живота, и снова толкают; за мощными движениями верхних конечностей следуют движения нижних, ноги подтягиваются к животу, обнажая пах, ступни и колени разведены, а затем широко расставленные ноги возвращаются в прежнее положение. Мои руки вытягиваются вперед, и еще некоторое время я скольжу в ней, полностью вытянувшись, избегая ее сопротивления. Мне всегда нравилась резкость, присущая этой позе. Весь этот комплекс, словно нацелен на то, чтобы протолкнуть ее и что есть силы ринуться вперед.
   Я знаю два принципа. Это ЗАХВАТ и АТАКА. Как именно все будет проходить, зависит от настроения: ее, моего. От ее поведения тоже зависит. Смогу ли я ее усмирить. Или же она возьмет бразды правления в этот раз на себя. Что было бы вполне заслуженным. Хотя мы еще малознакомы. В любом случае всегда существуют эти два правила: сначала захват, затем атака. После брасса, я облачаюсь в новую позу: кроль. Я снова собираю все части своего тело в неразделимо целое и, напрягаясь одной большой мышцей, заставляю себя затвердеть. Я бью ее ладонями, так тренер разминает свою олимпийскую спортсменку перед торжественным выступлением. То есть я атакую, обезвреживая своего противника, свою жертву в этом занятии любовью. Я делаю рукой круг, вместе со всем туловищем выбрасываю руку вперед, тянусь и скольжу по ее тонкой поверхности, а потом захватываю в мощные клешни своих объятий, обхватываю сначала одной рукой, затем другой, отталкиваю и пропускаю сквозь себя. Мои ноги вместе со ступнями, играя, двигаются вверх-вниз и теребят ее. Мой корпус поворачивается из стороны в сторону. Я чувствую всю силу ее отпора. Оно борется. Мои мышцы болят.
  Мы соединяемся в непродолжительном поцелуе. Она проникает в мой рот, своим мягким языком лижет мои губы, зубы, дёсна, внутреннюю сторону щек, оставляя на них свой едкий вкус. Но она не оставляет мне воздуха. Я тону в ее слюнях. Мне нужно на миг выплюнуть ее язык, в противном же случае я захлебнусь потоком ее возбужденной страсти. Я выныриваю из океана нашей любви, захватываю глоток воздуха, на кратчайшее мгновение, изменяя ей, предавая ее и забывая о нашем великолепном деянии, отдаваясь акту воздушного проникновения, и через какую-то секунду вновь возвращаюсь к ней. Но я уже веду себя не так размеренно и спокойно, как в самом начале, а с каждым разом мои рывки становятся все резче и резче. Я повторяю это снова и снова. Я выныриваю, погружаюсь, я тону и спасаюсь… Ее слюни стекают тонкими быстрыми ручьями по моим губам и, даже не задерживаясь в уголках моего рта, соскальзывают с моего подбородка к моей шее… Мы на пике. 
   Затем мы переходим к третьему циклу. Меня обвивает легкая усталость. Я расслабляюсь на какой-то миг и теперь уже она преступает к делу. Я лежу на спине, а она мощными потоками своей плоти налегает на мое лицо. Я захлебываюсь, отплевываюсь, но она продолжает с еще большим усилием. Она накрывает меня волнами своего тела. Волна за волной, поток за потоком, удар за ударом… Мои ладони поочередно входят в нее ребром, мои лопатки срастаются крыльями, мои мышцы истощаются, но я чувствую, рай близок. Именно в эти моменты мы получаем наибольшее удовольствие. Техника занятия любовью превыше всего. Она уже завладела моим телом, теперь она хочет полностью поглотить мое лицо. Она накатывает на глаза и на веки, и, даже, несмотря на то, что мои глаза защищены резиново-пластмассовой повязкой, я все равно чувствую ее, проникающую под тонкую черту, разделяющую искусственную кожу и настоящую, живую, я чувствую ее, проникающую в тонкую щель моих скрепляющихся век. Она обливает собой мои брови, мой лоб, мои щеки. Она, словно освежающий ветер, налетает на мои ноздри, на мой рот, заставляя губи жадно раскрыться. Вся моя плоть, вся моя резина и вся моя пластмасса пропитываются едким, резким запахом ее струящейся кожи, ее источающей любовь плоти. Ее дух эфемерен, но он тоже пробивается в меня, заполняя все незаполненное и выдворяя все когда-либо приобретенное.
   Мы продолжаем, и мои ноги все еще дергаются в возбужденных конвульсиях. Я приближаюсь к ней настолько, насколько вообще возможно, делаю крутой кувырок, раздвигая ее, плотную,  изображаю неловкое сальто, прохожу в нее, и, со всей силой отталкиваясь, возвращаюсь в прежнее положение. Я вижу свои ступни, ноги, колени, таз, пах, пупок, нижнюю часть своего живота… Я вижу себя в ней. Она зеркально чиста. Отполирована она, вычищена или же она такая по своей природе? Эти вопросы не к чему. Я вижу не только себя в ней, я могу наблюдать свое отображение в ней. Зеркало ее плоти. Плазма, за которой пропадают мои пальцы, моя ладонь, моя кисть, вся рука… Я будто бы раздваиваюсь. И я люблю ее за это: за то, что она предоставляет мне возможность размножиться. Спариваясь, мы создаем мой второй облик. Это я. Там. Это я. Я восхищаюсь ее стремлением к жизни, ее стремлением к функциональности. Я восхищаюсь своим влечением к ней. Я позволяю ей поглотить меня полностью. С головой, с лицом. Вобрать в себя, впитать каждую мою клетку в каждую ее клетку. Я углубляюсь в нее настолько, что мне видна синева ее вен, сеткой укрывающих меня с головой. Я живу в синеве ее вен. Прожилки ее светлой кожи растягивают поверхность… Я живу в углекислом газе, двигаясь к ее сердцу. Это не так тяжело, ведь у нас с ней единое сердце. Его нечего искать.
   Чем глубже я захожу в нее, тем сильнее она меня отталкивает. Кровь приливает к моей голове. Мне кажется, будто бы в мой череп забивают кол, и от таких сильных ударов я вот-вот потеряю сознание. Мою грудную клетку сдавливает и мало-помалу меня выбрасывает наружу. Нестерпимые муки. Когда я резко и неожиданно для нее ныряю, она принимает удар на себя и дает мне сдачу. Она не любит насилия. Садизм только с ее стороны. Мазохизм с моей – в своем расцвете.   
   Она идеально чистая, но ее чистота иногда умудряется помутнеть. Я будоражу ее. Мелкие вкрапления бледными точками заполняют толщу ее тела, а белые прожилки на какое-то время усыпают кожу. Но это все неважно. Она не меняет своего отношения ко мне. Ее любовь не становится от этого меньше. Моя – тем более.
   Мои ладони продолжают бить ее ребром, а она, сопротивляясь, извергает новую лаву своего вулкана. Но вот мы останавливаемся. Я пытаюсь восстановить дыхание. Вдыхаю в воздухе и выдыхаю в нее. Жалкое подобие не классического.  В это время я отворачиваюсь. Я не хочу, чтобы она на меня смотрела. Постепенно я выравниваю дыхание. Когда мне становится легче, обращаюсь к ней, пронзаю ее несколькосекундным взглядом, группируюсь, хватаюсь одной рукой за край постели и целеустремляюсь в ее лоно. Мощный толчок лишает меня свободы и облачает в объятья ее тела. Я начинаю бороться с выбранным мною насилием. Я знаю, если я остановлюсь хоть на кратчайшее мгновение, если прекращу свое движение, она сразу засосет меня, затянет за собой.
   Я встряхиваю части своего тела, дабы снять напряжение, и сразу же продолжаю. Я вытягиваю две параллельно ложащиеся на нее руки вперед и отталкиваюсь. Мои ноги крепко прижаты друг к другу. Я двигаюсь волнообразно, извиваясь водяной змеей. Чешуйка солнечного света ромбами играет на постели, зарываясь в наше кодло. Я преображаюсь и трансформируюсь, исследуя все ее ущелья, впадины и слои, приобретаю нужную мне форму. Баттерфляй. Я превращаюсь в бабочку. Я поднимаю в воздухе одновременно обе руки и резко, грубо атакую. Я нападаю, пронзительно раня толщу ее тела, которая расплывается под моими железными ладонями и высокими, тяжелыми волнами расходится по периметру всей кровати, с гулом ударяясь о края и, сползаясь, возвращается обратно. Мои руки летают, словно мощные, присыпанные пыльцой, крылья хрупкой бабочки. Я расправляю свои крылья, взмахиваю, и лечу, глухо хлопая ими. Мои руки рассекают ее тело, пальцы впиваются в плоть. Мои движения порывисты. Я экспансивно кидаю ее, то опускаюсь, то выбрасываюсь. Мои мышцы истощаются. Недостаток кислорода дает о себе знать. Я сдаю позиции в этой неравной борьбе. Мне нужно задержаться на поверхности подольше.
   Я часто дышу, только и успевая выплевывать ее слюну, пока она еще не заняла весь мой рот и не начала пробираться дальше в глотку, только и успеваю вдыхать предоставленную мне порцию воздуха. Она – меня, я – его. Апогей. Страстный поцелуй еще длится некоторый промежуток времени, до тех пор, пока я не становлюсь слабым мотыльком и измождено не падаю у края кровати. В конце концов, я сдаюсь. Ложусь на спину, закрываю глаза, и полностью отдаюсь потоку ее чувств. В ушах шумит кровь. Я приподнимаю голову и смотрю на свое пульсирующее тело: мышцы живота то и дело поднимаются да опускаются. Я прислушиваюсь и  слышу бульканье в ее склоненном ко мне рту. Я слышу, как бьется сердце амура.
   Я отдаюсь расслабленному удовольствию. Она подтягивает меня к себе, потом отталкивает и повторяет это вновь и вновь. В этом страстном деянии она пытается сорвать с меня остатки одежды, но у нее это не получится. Я не позволю ей этого, пока мы здесь не совсем одни. Пока есть санитары-надзиратели, пока есть переговаривающиеся между собой перегородки, мы всегда будь заниматься только этаким петтингом. Страсть переходит в нежность. Я люблю тебя. Тот, кто ищет, всегда найдет. И вот я здесь. Ты моя. Словно создана именно для меня. Словно в мире нет ничего больше. Я скольжу по твоему гладкому телу. Я задерживаю воздух подольше и, не торопясь, двигаюсь по тебе. Мои пальцы осторожно продвигаются по твоему лицу, губам, этим нечетким мягким линиям. Я нахожу твои раны и пытаюсь залечить их. Это не для посторонних глаз. Время от времени я отвлекаюсь на гупанье, которое издают соседние комнаты. Мы в их окружении. Мы окружены. Брызги их любовного акта залетают в нашу лачужку и ошпаривают нас, отвлекая от нашего занятия. Но с течением времени я уже не слышу диких возгласов за перегородками. Я слышу, вижу, чувствую только тебя. Я в твоей власти. Нам ни к чему бороться. Мне не нужен больше никто. Я люблю тебя. Я волную полупрозрачную ткань твоего тела. Ты волнуешь тонкие, хрупкие крылья бабочек, проснувшихся в моем животе. Солнце все еще подглядывает за нашим актом совокупления, то и дело меняя нашу постель со змеиной на крокодилью или рыбью. А вместе с ними принаряжает и тебя. И, вправду, в изгибах твоего тела кроется власть змеи.
   Наше наслаждение прерывает жуткий писк. Последние минуты добегают до финиша и рвут знаменательную ленту. Я все время слежу за ними. Я не могу отделаться от этой глупой привычки. В предыдущем борделе часы были стрелочными. Минутная стрелка небольшими шажками перебиралась по циферблату, растягивая мои мучения. Все мое внимание было акцентировано на времени: как бы поскорее покинуть постель этой невыносимой путаны. Это было сущим мучением – низкое удовлетворение порывов и поддержание формы. Здесь же часы – это табло. Я смотрю на него с тоской и грустью, со страхом перед неизбежным. Я оттягиваю этот момент, как могу. Красными дьявольскими глазами горящие числа напоминают мне о том, что час моего наслаждения догорает и скоро угаснет совсем. Это страшная адская мука. 
   Ты – моя русалка. Ты – мой дельфин. В тебе прячется Лохнесское чудовище – загадочное чудо, которое я пытаюсь отыскать на дней твоего тела. Мы лежим в постели, прижимаясь друг другу влажными разгоряченными телами, я привыкаю к твоей температуре. Я уже не чувствую разницы в градусах. Теперь у нас одна температура. Мы слились, полностью слились в одно животрепещущее целое. Одну цельную материю. Жидкое вещество. Я люблю тебя. Я смотрю в твои прозрачные голубо-зеленые глаза и вижу тебя насквозь. Моя тайна раскрыта. Моя тайна – это ты. Я переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Здесь есть большие окна, в которые пробивается светлый день, но, несмотря на это, включены яркие лампы. Разноцветный спектр рассеивается, окружая задранные головы лампочек. Ты любишь свет, ты любишь много света. А я люблю тебя.
   Я забываюсь и ни о чем не думаю, кроме того, насколько она прекрасна. О ее зеркальной чистоте и непорочности. Я нахожусь в удивительном мире естественности: в мире оптической физики.
   Резко мое наслаждение прерывает последний писк. Последняя минута тяжело дышит на финише. Я больше не могу изображать, будто не слышу этого. Я, не хотя того, поднимаюсь на кровати, смотрю на нее, такую же спокойную, как и в самом начале, распластавшуюся по всю ширь, сползаю с постели, просовываю ноги в обувь, медленно направляюсь к двери, бросаю последний взгляд на возлюбленную, нажимаю на ручки, выхожу и, не оборачиваясь больше, закрываю за собой двери. Мне кажется, буто бы это длится целую вечность. Сеанс нашей любви окончен.
   До встречи, говорю я про себя. Твой запах надолго останется на моем теле. Я не хочу его отпускать. Я не хочу смывать эту метку и избавляться от нее. Я приду к тебе еще. Я наверняка это знаю. И ты это прекрасно знаешь. Не знаю, правда, когда точно. Но знаю, точно, что приду. Я буду навещать тебя.
   Я снимаю с себя всю одежду, бросаю резинку на подставку для мыла, и отдаюсь горячим без запаха потокам. Мне тяжело управлять душевой головкой, то обжигающей, то леденящей мою холенную кожу. За соседними перегородками со мной моются другие. Они то кричат, когда обжигаются, то стучат зубами от холода. Всегда есть эти соседи. Я вытираюсь, открываю свой шкафчик, проверяя, все ли на месте, одеваюсь, цепляя на себя раз за разом каждую шкуру, отягощающую все мое существо, затем спускаюсь, надеваю верхнюю одежду и обуваюсь, завершая этим свою экипировку перед внешним миром. До свидания. Персонал улыбается, прощаясь со мной. Я закрываю очередную дверь. Пройдя еще несколько шагов по плитке, я закрываю последнюю дверь. Меня захватывает послевкусие. Мое тело наполнено энергией. Ты наполнила его ею. Оживила и растормошила его. Спасибо. Я с нетерпением жду следующей встречи! Я люблю тебя. 
   Продолжительное время на пути домой я едва дышу. Разве что, если бы ты прильнула ко мне своей светлой головой и прижалась ухом, может быть, только тогда бы ты услышала ровное, монотонное биение сердца. Мои процессы замедлены. Я ни о чем не думаю. Моя голова не пуста - мой мысли ясны. Словно очищение, длящее сорок пять минут, окрылило меня, окутав в невообразимую легкость. Мне хорошо, так хорошо, как никогда. Но, знаешь, когда я собираюсь к тебе или возвращаюсь от тебя, мои приближенные, едва ли заметив это, цепляются ко мне, словно пиявки. Гром гремит, раскалывая мое ясное небо на две части, молния ранит в самое больное место, но я не сдаюсь. Со всех сторон в меня летят плевки и возмущения. Они акцентируют на моей расточительности и безудержности. Они порицают меня: мол, это удовольствие неправильное, и, более того, дорогое. Я прихожу в бешеное недоумение и бросаю им в лицо дверь. Я не могу унимать свой животный порыв к высокому. Я не могу подавлять свою эротичную высокопарность. И раз им не понять моих высоких целей, так уж этому и быть. Я и впредь не буду обращать внимания на их велеречивые угрозы. Ничто и никто не сможет нас разлучить. Я люблю тебя. Я грежу только тобой. Днем и ночью я жду нашей следующей встречи. Ты – мой приют и мое спасение. Ничто и ниток не заставит меня отказаться от тебя. 
   Каждый раз, когда я возвращаюсь от тебя, я вижу нахмуренные лица несогласия, отведенные прочь от меня взгляды и безответное молчание вплоть до следующей вспышки гнева, вызванного моим небесно чистым, небесно непорочным порывом. Я даже не задумываюсь над тем, что мне делать с этим. Я знаю, что мне не стоит переживать. Это лишь усиливает всю мою страсть и закаляет мою веру. Однажды в гардеробе прозвучала фраза, относящаяся ко мне: «Нам было видно из нашей комнаты, как Вы «это» делаете. И стоит заметить, Вы – мастера в своем деле! Красиво, очень красиво!» Эти слова и голос, которым они были произнесены, еще долго звучал в моей голове, а затем и в нашей комнате. Именно этот случай еще больше убедил меня, что нам ни за что не расстаться. Я люблю тебя.
   Я прихожу к тебе еще, и еще, и еще. Я буду приходить к тебе всегда.
   Но она остыла. Сложилось впечатление, будто бы охладел весь ее пыл. И холод ее плоти пробирает меня до мозга костей. Но даже это не остановит меня. Градус моей любви согреет нас обоих. Каждый раз ее дух выгоняет сам себя и создает новую ее.             
   Я трясусь, по моему телу скачут мелкие волны дрожи, но со временем я привыкаю к твоему новому амплуа. И, знаешь, процедура с горячим бьющимся из мелких дырочек душем становится гораздо приятнее. Я люблю тебя.
   Однажды я куплю тебе дом. Я куплю дом нашей любви. В нем будет кровать с балдахином, но верхняя ткань, ткань над самой постелью, будет ни к чему. На ее месте будет просто сквозной прямоугольник, сквозь который мы будем любоваться улыбающейся нам пышногрудой луной и приветствовать звездных малышей, облепивших ее со всех сторон. Мы выключим свет вопреки тому, что принято сейчас здесь, в этом заведении. Только эти маленькие звезды будут освещать наши тела, вырисовывая на них точки ярко-желтых неоновых веснушек. Мы включим классическую музыку, и я стану погружаться в тебя шаг за шагом. После всего я буду читать тебе книги, слушая, как ты журчишь у моих ног. Я люблю тебя… Я всегда буду любить только тебя.